Текст книги "Резиновая чума"

1

Назвавшись представителем РОНО с неограниченными полномочиями, Балансиров сидел в кабинете директора одной из школ и внимательно изучал школьные сочинения. Сочинения были написаны на иностранном языке, но капитан немного знал этот язык, так что ничто ему не мешало. Некоторые тетрадки он откладывал в сторону, когда находил, что юные авторы – достойные кандидаты в молодежное крыло партии УМКА.

«Картошка, – читал он заглавие. – Картошка – это продукты, которые выращиваются в земле людьми. Это универсальный продукт: почти во всех блюдах его можно встретить. Картошка дешевая и используется всеми. В деревнях это основная еда. В России используют много картошки, потому что Россия это сельскохозяйственная страна, у которой большие поля для выращивания картошки».

Балансиров отложил эту тетрадь.

«Картошка, – прочел он в следующем сочинении. – Картошка – это овощ, который находится в земле, этот овощ потребляет почти всех, потому что это стоит не слишком дорого. Его можно есть по торжественным случаям, или можно его использовать, чтобы поесть каждый день, или можно его пожарить».

«У меня у самого в кастрюле образовалось чуть ли не знамение, – это уже не было школьной работой, это размышлял сам капитан, захваченный картофельной темой. – Обычная кастрюля, небольшая. Картошка так себе, величиной с глупую голову, а потому порубленная. Желтоватая такая и вообще подозрительная, – Балансиров откинулся в кресле и закурил, попирая школьные правила. – Да, я решил сварить ее не сразу, а потом. Залил водой и поставил на холодную плиту. Вот она так постояла часа четыре – и что же? Вся вода – багровая! Как будто в ту самую голову случилось кровоизлияние».

Тетрадь, не дочитанная, отправилась в избранное.

«Это, конечно, все-таки знамение, – озабоченно рассуждал Балансиров. Последние события настроили его на мистический лад, да и Медор предрекал, что явится нечто подобное. – Великим людям Бог являет разные знаки на небе: Луну там какую-нибудь необычную, Солнце, Спутник. А для меня, сообразно масштабу, ограничился кастрюлей. Что не меняет грозного смысла и авторитетности знака. В последний раз меня предупреждают. В последний раз».

Он вздохнул и потянулся за новой работой. Раскрыв тетрадь, прибавил звук в директорском радиоприемнике и невольно увлекся диалогом женщины-диджея с нахрапистым, но несколько косноязычным абонентом. Тот собирался заказать песню, но угодил под прицельный допрос.

– Ты, Юра, где служил?

– В артиллерии служил!

– Да ты что, Юра. Да ведь там, говорят, зачехляют стволы?!

– Большие стволы!…

– Большие!!… И не только за-чехххх-ляют… но и начищают?…

– Да. Большим шомполом!

– Зачеххххляют! и начищают большие стволы! Ох, Юра….

«Сколько работы», – вздохнул Балансиров и записал частоту, на которой велась передача. Он тихо выругал Медовика, с чего-то решившего, что его, кадрового работника, следует бросить на формирование молодежного крыла УМКА. Прочитал, небось, в деле про особенно развитые коммуникативные навыки – и прицепился.

Прозвенел звонок. Учебный день завершился, благодаря чему Балансиров завербовал восемь десятиклассников и учительницу.

2

Петру Клутычу, напомнив ему о лидерских прерогативах, поручили создание силового блока.

В отличие от Балансирова, он понимал, что движение очень молодо, и привлечение новых партийцев требует личного участия всех, даже высших чинов. Он не чурался агитационной деятельности, но не имел понятия, как к ней подступиться.

Обремененный поручением, Петр Клутыч серьезно попрощался с охранником и вышел из здания штаб-квартиры. Он остановился в замешательстве. Прохожие толкали его, и Петру Клутычу захотелось хватать за руку всех подряд и тащить в поликлинику для разъяснения основ бытия.

«Дураков нет, – тоскливо подумал он. – Никто не пойдет. А мне нужны именно дураки».

Балансиров, когда доказывал ему обратное, оперировал статистикой. «Все не пойдут, – соглашался капитан. – Но пятеро из ста пойдут. Пятеро из ста сделают все, что им предложат. Конечно, для этого нужно, чтобы девяносто пять отказались. Наберитесь терпения, мой друг. Запаситесь мужеством».

Петр Клутыч купил мороженое, шел и ел его, и вафли осыпались, как копеечки с уплаченной десятки.

«А вдруг я не узнаю дурака? – постоянно терзался Петр Клутыч. – Это же очень трудно – угадать его, когда сам не шибко умен».

– Можно к вам обратиться? – пролепетал Петр Клутыч, останавливая полную женщину с сумкой.

И торопливо, путаясь, вынул бумажечку, на которой были изложены основные тезисы.

– Мне это не нужно, – отрезала женщина, даже не удосужившись прочитать листовку.

– Вы же не прочитали…

– Я вас найду, если что, – утешила его та и заспешила прочь, намереваясь затеряться и слиться с толпой, и это ей замечательно удалось.

Петр Клутыч с бумажечкой в руке побрел к перекрестку.

Там он увидел Круть.

Круть была среднего роста; полуобритая голова; черная майка, умышленно задранная выше пупа; хмельное пошатывание. Ничего умного Круть сделать не могла. Науськиваемая другом, который, как всякий порядочный второстепенный персонаж, впоследствии не запомнился, Круть радостно ухмылялась и выпячивала брюхо на проезжую часть. Из поведения Крути следовало, что она хочет что-то остановить – например, маршрутное такси. Но хочет этого не очень сильно. Круть, не заботясь о результате своих действий, радовалась себе и похохатывала. Она никуда не спешила.

Петр Клутыч сделал опасливый крюк, опасаясь приобщиться Крути. А Круть дружелюбно скосила глаза на Петра Клутыча. Тут ему в голову пришло неожиданное изворотливое решение: он припомнил, что на втором этаже штаб-квартиры, в буфете, торгуют пивом. И мужественно шагнул вперед. Бумажку он до поры до времени спрятал.

3

Этническим фактором занимался Барахтелов, который находчивостью почти не уступал Балансирову.

Юркий, низкорослый Барахтелов напоминал возбужденную мышку. У него был скошенный лоб – на грани нормы и врожденной болезни, первый луч профиля. Вторым лучом с вершиной в кончике полукартофельного, как уже говорилось, носа бежал подбородок, которого не было, и нижняя губа беспрепятственно перетекала в адамово яблоко. Редкие зубы торчали вперед. Барахтелов брил усы, чтобы не совсем уж походить на грызуна, а борода у него не росла.

Прочесывание меньшинств считалось занятием опасным и неблагодарным, но он не унывал, потому что проживал в постоянно сгущавшемся окружении этих меньшинств. И, получив задание, не стал суетиться, а спокойно поехал домой, пообедал, вздремнул и только потом уже отправился в ближайший круглосуточный магазинчик, которым правили угрюмого вида южане.

В магазине тлел и курился межнациональный конфликт.

– Карзынку! Возмы! Возмы карзынку! Так!… Взял карзынку!

Барахтелову всего-то и нужно было взять не корзинку, а один лимон. Провоцируя охранника, в котором давно ничего не осталось – да и не было – от единоверного ему Ходжи Насреддина, он ухитрился прошмыгнуть мимо и вскоре уже шагал обратно. Цоп!

Охранник засипел ему в ухо:

– Паследний раз без карзинка идеш!

Многие покупатели думали, будто таким, как охранник, ассимиляция недоступна по генетическому промыслу. Но в один прекрасный день страж-таки ассимилировался, и сделал это очень просто: нацепил милицейскую форму без знаков отличия. И перестал отличаться от славянской милиции. В форме он так изменился, что мог позволить себя ледяное молчание Власти. Ему теперь было незачем крычать про карзынку слишком часто – разве что для удовольствия. И даже щуриться не приходилось, потому что он и так был прищуренный, достаточно ему просто стоять на стреме и страже потребительских карзынок, очень малых. Потому что милицейская форма, в отличие от носителя, замечательно совпадала с отечественными генетическими страхами. Посетители подтянулись и вели себя, как положено: отводили глаза, вздрагивали, нервно хватали карзынку.

– Ты силно умный!… – охранник сделал Барахтелову замечание.

Тот скользнул себе в карман, вынул малиновую книжечку.

– Хочешь такую же?

– Дай пасматрю, – охранник немедленно перешел к переговорам, повинуясь склонности к торгашеству и надувательству, которую впитал с молоком матери. Эту мать он не ценил и не уважал, потому что с момента его появления в магазине она, покойница, успела выслушать со стороны немало оскорбительных слов, которые омрачали ее блаженство.

– Будэт много дэнег, – сказал Барахтелов, умело подстраиваясь под особенности спеллинга.

4

Медор Медовик и сам не гнушался полевой работой. Переделав неотложные дела, он маскировался под рядового пассажира и катался по облюбованному троллейбусному маршруту.

Солидный, с газетой в руках, он чутко прислушивался к чужим разговорам.

Некий мужчина, благоуханный, допытывался у двух барышень:

– Вы знаете, что со второго числа по четвертое идет метеоритный дождь?

– Нам это не интересно.

– Ну, я-я-я-ясно, звезд с неба не хватаете….

Он обнаружил под боком Медовика:

– Вы знаете, что со второго числа по четвертое идет метеоритный дождь?

– Конечно…

– А вы видели?

– Я его устраивал.

– Ну, я-я-я-ясно… – протянул тот разочарованно.

Майор свернул газету в трубочку и сверкнул очками:

– Не скажешь ведь, что я не хватаю звезд, если у меня их до дури, я ими швыряюсь, когда свободен от троллейбуса. Давайте вместе! Хотите?

Звездочет непонимающе молчал.

– Я набираю астрологическую специальную группу, – Медор Медовик распахнул бумажник, набитый поликлиническими талончиками.

5

Блошкина, пожалев его старые кости, отправили в родственные ему регионы.

«Все решается в регионах, товарищ Блошкин, – внушительно разъяснил ему Балансиров. – Вот и поезжайте к себе в регион, где мы имели удовольствие познакомиться. И общими усилиями обезвредить вражеский десант в пятую колонну».

«Круть-круть-круть», – понимающе кивнул Блошкин, и Круть, дремавшая в углу, с готовностью приоткрыла левый глаз.

Как только его утвердили в должности, Блошкин списал себе в книжечку объявление, вывешенное в местном продмаге: «Беременным женщинам и лицам с циррозом печени алкогольные напитки не отпускаются».

Некий возмущался:

– Это почему же? А если беременная мне берет?

– Да с какой стати она тебе водку будет брать?

– А чего?

«Продавщица Жотова, – выводил Блошкин в книжечке, хмуря брови. – Директор Жотов».

Покупателя он тоже, конечно, знал лично, но тот, к сожалению, об этом не помнил и часто не узнавал Блошкина.

– Мил человек, – позвал старик и сунул руку в карман, нашаривая талончик в городскую поликлинику. – Поди сюда, что скажу.

1

Ватага старшеклассников, написавших сочинение про картошку, ввалилась в школьный буфет. Кто-то кривлялся, кого-то ломало, иные ржали – громче, чем обычно, ибо пребывали в некоторой растерянности после знакомства с аппаратом доктора Протокопова. Открывшееся давало им полное право кривляться, ломаться и ржать, и этим правом приходилось пользоваться преувеличенно и с оттенком неудовольствия.

Вожак, плосколицый верзила с белыми солеными кругами под мышками пиджака, сделал знак, приказывая замолчать. Он притворился, будто выбирает себе винегрет, тогда как на самом деле начал прислушиваться к разговору нянечки с посудомойкой. Полная, кругленькая нянечка, вожаку по плечо, уронила руки по швам и подалась вперед, заколдованная беседой. Живыми остались только дряблые мускулы ее перестоявшегося лица.

– Небось, пироги пекли? студень варили? салаты готовили? – спрашивала она.

Оказалось, что нет, посудомойка не сделала ни первого, ни второго, ни третьего.

– А я вас понимаю, – сказала нянечка. – Готовишь, а они придут и все сожрут.

Выдержав паузу, она призналась:

– А я всю ночь не спала, сварила ведро студня. Разложила все на двенадцать тарелок. Самой бы все съесть, и не надо ни сосисок, ни колбасы.

Верзила обернулся к товарищам и тихо сказал:

– Берем в кольцо.

Собеседниц окружили, те смолкли.

– Галина Терентьевна, вас вызывают в поликлинику, – с наглым участием, еле сдерживая смех, предводитель молодежного крыла движения УМКА протянул перепуганной нянечке белый талон.

2

Круть, соблазнившаяся на собеседовании силовыми функциями, прохаживалась возле вокзала. Она – ей почему-то нравилось думать о себе в женском роде, хотя она была мужского – подыскивала себе кандидатов для бригады убойного реагирования.

Привокзальная площадь располагала к дальнему следованию. Круть побродила возле оружейного магазина, постояла у киоска с плакатом «Истина – в блине», поглазела на другие необходимые в дороге товары.

Аппарат Протокопова не произвел на Круть большого впечатления. Все это она знала и раньше. И личные обстоятельства, которые предполагалось осознать через аппарат, уже давно устраивали Круть. Она и сама намеревалась вступить в какую-нибудь силовую группировку. Петру Клутычу отчаянно повезло, что он, Петр Клутыч, подвернулся первым. Круть моментально усвоила принцип, которым с ней поделился Петр Клутыч: найти себе подобного действительно нелегко. Зато найти глупее себя – сколько угодно. И случай не заставил себя ждать, на выходе из вокзала Круть стала свидетелем скандала, начало которого, к сожалению, было пропущено. Цветочница, немного увядшая дама, препиралась с мужчиной, владельцем дырявого рюкзака и носителем удивленных глаз.

Мужчина чего-то хотел и к этому желанному делу склонял цветочницу, но всему есть предел.

– Повесь себе на шишку, – рассвирепела торговка. Дальше она заговорила яснее, так как мужчина водил шалым взором туда-сюда и застенчиво лопотал. Совет собеседницы его не устроил.

– Товарищ милиционер! Товарищ милиционер! заберите его!

Круть отступила при виде товарища милиционера, который как раз проходил мимо, явленный в чине майора маленького роста. Не глядя, не спрашивая, майор злобно оскалился, схватил надоедалу за рукав и сильно дернул. Потом толкнул и пинками погнал перед собой, вне себя от ярости. На углу, возле метро, пнул еще раз и велел убираться.

– Заберите меня! Ну же, заберите меня! – ломался и кривлялся задержанный, порываясь упасть на колени. Он поглядывал на метро, где, как известно, есть место, куда забирают.

– Пошел, пошел на хер, – защищался рукой милиционер. – У меня без тебя бед хватает! Пошел отсюда, кому сказано!

И ушел. А незнакомец остался. Он страдал от неопределенности существования, но тут к нему приступила Круть, давно расплывшаяся в довольной улыбке:

– Братан!…

Обнимая мужчину за плечи, Круть проводила взглядом милиционера, который уже был далеко. Соблазнительная добыча ускользнула, ушла, как табор журавлей в небо. В руках попискивала синица. Круть сунула руку в карман и нашарила пачку талончиков.

3

Охранник выдвинул условие: делайте, что хотите, но форму он не снимет.

– Вам гораздо лучше в форме, – искренне успокоил его Барахтелов, потому что форма ему самому очень нравилась, и он хотел переговорить об этом с Балансировым или, на худой конец, с Петром Клутычем: пусть выпишут всем.

Смуглое руководство охранника, услышав, что есть возможность проникнуть в структуру, набирающую политический вес, немедленно вывело его из торгового зала и откомандировало в распоряжение УМКИ.

– Поэзжай, брат, – сказали ему. – И про друзэй нэ забуд.

Тот уже поглядывал совсем спесиво, хотя в глубине души опасался, что не справится с поиском нужных людей. Где их искать, этих глупых?

«Глупые – это который бэз карзынка», – привычно решил он.

В метро, по пути в штаб-квартиру, его сдавили, стиснули, делясь подколенным чувством локтя. Охранник невольно прислушивался к происходящему, не в силах пошевелиться. Вокруг разворачивался всякий дискурс.

Сначала послышалось уютное курлыканье. Женский голос приговаривал:

– А вот, а вот, а вот.

Потом – неразборчивый диалог.

Громко:

– Где ты пузо видишь, дура?

«Жаль, что бэз карзынка», – подумал охранник.

4

Звездочет, удостоившийся крещения лично от майора Медовика, решил не искать от добра добра.

«Лучше троллейбуса ничего не придумали», – рассудил он.

Затаившись в салоне, навострив уши, он ловил обрывки бесед и невольно выбирал из них те, которые совпадали с его врожденным интересом к эзотерике и космогонии. Языческие корни, пущенные народонаселением в незапамятные времена, впечатляли звездочета и обнадеживали своей прочностью. Он уважительно думал: «Столько всего происходит в голове, что одному богу с этим никак не справиться».

Он взял на заметку непонятную бабоньку, которая разговаривала не то сама с собой, не то с кем-то в своей голове:

– У русских – бог, русский бог, а у бандитов – Иисус Христос.

Проталкиваясь к бабоньке, звездочет задержался, так как нечаянно свел чью-то мистику до уровня пожилой анатомии. Ему сделали жалобный выговор:

– Вы локтем уперлись мне в солнечное дыхание!

– Вот, вот, – засуетился звездочет, роясь в карманах. – Именно! Вы-то нам и нужны…

5

Человек, получивший от престарелого Блошкина талончик на прием к доктору Протокопову, сидел на пригорке и заливал из горлышка горькую, тоскливую злобу.

«Наше право дурацкое!» – распалял он себя с каждым глотком.

Прямо перед ним поблескивало вечернее озеро, и новобранец УМКИ ловил себя на смешанных желаниях: какое-то время ему хотелось насладиться созерцанием – «ух, красота!», но через пять минут он уже был готов отомстить окружающей среде за свое неполноценное урождение и замутить озеро.

Рядом лежал пустой флакончик из-под средства для принятия ванн, состав: этиловый спирт – восемьдесят частей, остальное – тоже приемлемо: кора дуба, хвойные экстракты, ароматизаторы плюс Отдушка, единственный непонятный и потому вселяющий тревогу компонент. Вдруг в ней самая суть, самый яд? Народ рискует, пренебрегает Отдушкой. Это же целое психологическое исследование можно написать, про терзания и гамлетовские раздумья над Отдушкой: можно ее внутрь или нельзя? Ведь человек, как известно, есть то, что он ест. И смелость города берет, и вот Отдушка прилагается к другим строительным материалам. Приятно представить, что ты на сколько-то процентов состоишь из Отдушки для цивилизованного купания богачей.

Новобранец перевел взгляд на замусоренный пляж. Это же какой свиньей надо быть безрассудной, чтобы в жару, на пляже, сожрать сосиску в искусственной оболочке, холодную, мертвую! И фантики разбросать! А в небе радуга, между прочим, – и на что она? И вот еще сами собой складываются японские стихи: «Пивные бутылки в траве Тихо лежат – Словно яички снесли».

«Пора и за работу приниматься, – мстительно подумал деревенский поэт, не чуждый восходящего солнца. – Вот этого хотя бы завербую. На роль теневого министра гигиены».

Стихи не унимались и привычно лезли в голову новобранца. Так бывало всегда, когда ему удавалось не до конца разорвать контакт с действительностью. Они лишь приняли иную направленность и сложились в панегирик движению УМКА: «Неубитому медведю двигаю шкурку, все впереди».

«Надо записать», – осклабился он.

Какой-то незнакомый субъект побрел прямо в озеро чистить зубы. Наблюдатель, загородный житель, уже привык, что разные люди, движимые соображениями непредусмотренной для них опрятности, вступают в озеро с мылом, мочалкой, с шампунями, со скребками для натоптышей и лишаев, с чудовищными четвероногими друзьями, рядом с которыми Цербер покажется комнатной болонкой. И вступают в расступающиеся воды в прозрачных, неблагополучно-семейных трусах. Он и сам так делал в светлые периоды, свободные от запоя. Но чистку зубов наблюдал впервые и поражался, пока не смекнул, что в этом – смирение. Какова пасть, такова и гигиена.

Отдушка не способствует внятной формулировке мыслей, и все вышеизложенное варилось, конечно, в условиях мозгового сумбура, без отсылок к античности.

Новобранец крякнул, поднялся, просеменил к неказистой одежде купальщика и положил листовку с приглашением на обследование. Чтобы бумажку не унесло ветром, придавил ботинком. Обернулся и мгновенно нашел себе новый объект: дряхлую дачную бабушку, которая очень серьезно закапывала довольно взрослого внука в огромную яму. Сам доктор Протокопов наверняка бы сказал, что в этом выразился неосознанный перенос на подростка собственной мрачной и скорой будущности, своего рода репетиция, возможность увидеть событие со стороны.

И был бы не прав, потому что бабушка, закопав внука по шею, надела ему на голову солдатскую кепочку-камуфляж. Бабушка прозревала не свое будущее, а внуково, и он сидел, как бы в окопе. Он ни разу не пошевелился – ни когда его закапывали, ни когда закопали. Бабушка уже отошла к вербовщику побеседовать – как ей померещилось, о лекарствах – а внук все сидел, и даже не шелохнулся лицом.