Текст книги "15 ножевых"

Глава 3

– Правда? – делано удивился я. – Наблюдала, как злодеи сыпали мне в бокал яд из кольца, как в старинных фильмах? Перехватила записку с планами отравителей?

Серафима видеть ничего не могла. Она умотала с гулянки минут за сорок до того, как меня закружило. Это мне Давид сказал. Тут как в медицине: надо выбрать кого-нибудь одного и верить ему до конца. Лучше себе, но я как раз не вариант. Будет Ашхацава. К тому же соседу по комнате мне от меня ничего, по большому счету, не надо. Так что любой рассказ девчонки – сплошные догадки и фантазии. А мне сначала самому бы определиться, кто Панова окружает.

– Шутки у тебя, Панов, глупые, – выпалила Сима.

О, да тут слезы лить собираются! Не такой прием ожидала Голубева. Наверное, надеялась, что я сейчас брошусь ей на шею и все вернется.

– А что ты за мной ходишь, Серафима? – спросил я вкрадчиво. – Я не москвич, не богач и даже не еврей. И родственников в Америке нет. Твоя мама в курсе, что жилплощадь у меня в дальнем подподподмосковье, в Орловской области? Ей такой зять нужен? Поинтересуйся.

– Да как ты смеешь так говорить!

Ну все, потекли девичьи слезы с примесью советской туши, оставляя на щеках извилистую дорогу с черным бруствером. Она молниеносно достала из сумочки платочек и попыталась очистить лицо от такой добавки в макияж. Получалось плохо.

– Да я тебе… ты же… – всхлипывая, забормотала Сима.

Что там она мне, выяснять не стал. Надо бить до конца, чтобы обиделась надолго, лучше навсегда. Не очень приятно, но что поделаешь. Такие хвосты необходимо рубить быстро. Это Давид – старый кореш, он любые странности стерпит и советом поможет. А такая вот Голубева начнет интересоваться, с чего это ее парень так сильно изменился. И к добру такие вопросы не приведут.

Да и не знаю я особенностей этой стороны жизни студента. С этим осторожнее надо быть. А то окажется, что мне нравится то, что ему не по душе было. А дамы… Нет, все с нуля. Мне объедки с чужого стола не нужны. Рубашку с носками носить – куда ни шло, а девчата – только свои.

– Больше поплачешь – меньше пописаешь, – пожал плечами я. Даже самому противно. – А парни с большим членом тебе еще встретятся.

Рыдания достигли апогея. К слезам добавились пузыри из носа. А меня это не привлекало никак. Так что я обошел Серафиму и пошел по дорожке к выходу из больницы.

– Какая же ты тварь, Панов! – закричала она мне вслед. – Видеть тебя не желаю! Уйди от меня, скотина! И член у тебя маленький! – Вот такие звуки сочинитель песен Добрынин определял как «говорить навзрыд».

Не оборачиваясь, я поднял правую руку вверх и помахал на прощание пальцами, изобразив глиссандо. Уж не знаю, видела ли этот жест Сима, но плач сразу же перешел в натуральный вой.

* * *

Вот же проклятая истеричка, настроение испортила. Хорошо хоть троллейбус подъехал, и я запрыгнул в него до того, как возжелавшая немедленного примирения Голубева смогла меня догнать. Еще и вопила что-то вслед. Нет, от этой неуравновешенной девки надо держаться подальше.

Традиционная старушка с большой сумкой, невидимый боец миллионного отряда катающихся в общественном транспорте просто так, безобразную сцену видела, а потому решила прожечь во мне дыру взглядом. Еще и заклинания под нос себе бормотала. Наверное, батарейки в лазере не поменяла, ничего у нее не получилось. Так что я спокойно вышел у метро и спустился под землю. Мне до «Спортивной».

А хорошо сейчас в Московском метрополитене имени Ильича! Ни рекламы, ни попрошаек. И ментов с рамками нет. Минимализм, имперская красота… Вагоны, правда, старорежимные, и турникеты как из музея, но это дело привычки.

Со «Спортивной» до общаги минут десять прогулочным шагом. Вот я так и передвигался. Спешить некуда, а осмотреться стоит, где тут и что. Это ведь только кажется, что здания те же. А присмотришься – вот здесь сейчас библиотека, а вон там – хлебный. Вот к таким мелочам и надо присматриваться, а то вот так товарищи отправят в твою очередь за кефиром или сосисками, а тебя понесет не в ту степь.

Вахтерша в общежитии меня признала, на мое «Здрасьте» ответила радостным «Явился, не запылился». Спасибо Давиду, рассказал подробности, и я не тыкался по углам, будто первокурсник какой. На четвертый этаж забрался без лифта. Вот и пригодился ключик, который у меня с собой был. Сосед ведь на занятиях. Это сумасшедшая Голубева (тьфу ты, вспомнится же такое) прогуливает, когда ей хочется.

Что же, самое время посмотреть, чем живет товарищ Панов. Барахло о хозяине много чего говорит. В комнате относительно чисто. Трава по углам не растет, и то плюс. А слегка смятая постель и рубашка, небрежно брошенная на спинку кровати, – мелочи, на которые не стоит обращать внимания.

На столе примерно треть батона в старом полиэтиленовом пакете, пол-литровая банка с каким-то джемом, чашка с остатками чая и скорлупа от вареного яйца в блюдце. Наверное, Давид утром в институт собирался.

Судя по всему, моя кровать у окна. На ней одежда не развешана. Заглянем в тумбочку. Ого, а я Серафиму обманул немного. Невольно покривил душой. Тут лежат богатства, для Москвы восьмидесятого года невиданные. Это все равно что в двадцать втором найти под стеклом на столе бумажку с паролем от кошелька, на котором хранится сотня-другая биткоинов. Потому что обнаружить в это время легендарный, самый первый «Walkman» – вообще нереально. Синяя с серебром коробочка стоила каких-то безумных денег, и людей, у которых есть такая штука, я не знал. То есть не было даже знакомых знакомых, владевшие подобным. А тут даже чехольчик в виде книжки есть. И вторая пара наушников, чтобы слушать вместе с подругой. Не фирменных, но тоже симпатичных. Горка кассет, штук двадцать, если не больше. В основном TDK, тот самый псевдохром, вечная пленка, но есть и несколько отечественных. Коробочка с батарейками «Уран М». Куда же без них, плеер жрет как не в себя, только успевай менять.

Музыкальный вкус у парня, мягко говоря, эклектичненький. Кто в здравом уме будет записывать на одну сторону Led Zeppelin, а на другую – Демиса Руссоса? Для себя и для девиц? Ладно, с этим потом разбираться буду, не критично.

Паспорт выдан в мае семьдесят шестого, временная прописка в общаге, предыдущее место жительства – город Орел. А я там ни разу в жизни не был, только мимо на поезде проезжал. Студенческий, штампик за пятый курс проставлен. Понятное дело, человек собирался покупать билеты на поезд за полцены, вот и озаботился. Зачетка. Главный документ студента. После почитаю, как я тут учился. Читательский, с той же фоточкой слегка испуганного выпускника средней школы. Комсомольский, профсоюзный. Сколько же всяких документов! Военника нет, но это понятно, сборы после пятого курса, лейтенант медслужбы запаса, на руки после выпуска.

Ба, да Панов и книжки читает. На нижней полке нашелся дефицитный Дюма, «Три мушкетера» и «Графиня де Монсоро». А под ними, завернутый в оберточную бумагу, Мандельштам, серия «Библиотека поэта». Больше сотни сейчас стоит, и не найти. Месяц по кабакам ходить можно, если продать. Хотя вряд ли студент был поклонником поэзии: книгу даже не открывали. Наверное, лежит стратегическим запасом. Как и макулатурные издания. Преподу за сложный зачет вручить. Книга – лучший подарок, ага. А это что? Теория вероятности? Фейнмановские лекции по физике? Ничего себе, грамотный парень!

Ну, и тут же одеколончик «Миф» от латышей. Довольно пристойный, кстати. Вот им рубашка у Панова и пропахла. Хорошо хоть не «Тройник» какой-нибудь. А бритвенные лезвия «Ленинград» – печалька. Хоть бороду отпускай. Даже самый затупившийся «Жиллетт» лучше. Хотя вдали есть пластиковый контейнер «Шик». Можно продолжать бриться. Сраный дефицит.

Под кроватью – чемодан с барахлом. Посмотрим, что тут припасено. Нет, определенно, Андрюша – богатый жених. И щеголь. Кроме той пары джинсов, что на мне, в чемодане лежат еще «Ливайсы». Футболки не советские, аж четыре штуки. Рубах разных кабы не пять, одна джинсовая. Свернутый черный кожаный пиджак. Он что, подпольный миллионер? Что парень с таким гардеробом делает в общаге? Если у него или у его родителей есть деньги на все это (по советским меркам, несметные богатства), почему он не снимает квартиру?

А вот еще одна вещь, судя по всему, самая дорогая. Потому что спрятана за подкладкой чемодана. Записная книжка. Лежит вместе с конвертом, в котором три сиреневых двадцати-пятирублевки соседствуют с двумя полтинниками. Неплохая сумма, даже для Москвы. Поглубже нашлась сберкнижка. Дайте я сяду, что-то ноги меня не держат. Тысяча сто рублей. Расхода почти нет, два раза по сто пятьдесят, а приходы странные: то полтинник, то двести. Скопил за два года.

А записная книжка – тут вообще черт ногу сломит. Сотни телефонов, от просто Коль и Свет до Виктора Анисимовича из МГИМО и Вадима Феликсовича из Минторга. С такими знакомствами, конечно, можно только дивиться скромности парня, у которого всего две пары джинсов. Но кто кем Панову приходился, я не знаю. Загадочка, конечно.

А на нескольких последних страницах – похоже, список долгов. Только толку мне с него чуть. Запись «Ф 35 23 м» ни о чем не говорит. Большинство строчек, кстати, зачеркнуто. Осталось две… три… семь. Если считать число после буквы суммой долга, то Андрей ждал двести шестьдесят два рубля. Больше всех – от какого-то К, этот умудрился залететь с трех раз аж на сто тридцать карбованцев.

В замке зашевелился ключ, и я быстро спрятал бумаги куда-то вглубь залежей одежды. Нечего светить перед посторонними.

* * *

Ожидаемо это оказался Давид. Примчался с занятий. Хозяйственный, картошку принес и подсолнечное масло. Плюс хлеба половинку.

– О, выпустили тебя? – Он поставил авоську на пол и обнял меня. – С возвращением. А что это они так раздобрились?

– Да поговорил с лечащим врачом, он вошел в положение. Надо ему чего-нибудь отвезти в благодарность.

– А я, тупая башка, не догадался… – Огорчение явно не притворное. – Надо было вчера ему хоть коньяку пузырек подогнать.

– Это ерунда все. – Я проверил, хорошо ли закрыта дверь. А полы в блоке скрипучие, незаметно не подойдешь. – Давай я тебя еще немного поспрашиваю. Скажи-ка мне, с какого перепугу мы тут изображаем благородную нищету? Почему мы в общаге пользуемся общественным унитазом и готовим жратву на зачуханной кухне, вместо того чтобы цивильно жить на квартире?

Это на меня произвела впечатление сумма на сберкнижке.

– Блин, а я думал, у тебя проходить эта хрень будет… – огорчился Давид. – Ты тут птица залетная. Вернее, числишься ты здесь, а живешь обычно на квартире. Сейчас ты как раз собирался искать новое жилье, а я – в общаге, мне среди людей веселее.

Я почесал в затылке. Еще и квартиру искать…

– Ладно, в субботу поеду на разведку. А ты картошку жарить собрался, что ли? Пойдем пообедаем куда-нибудь. Отпразднуем. Только вот где Банный переулок, я помню, а где тут пожрать вкусно – нет. Так что веди.

– Мне бухать нельзя, на завтра задали много, – начал отказываться Ашхацава.

– Заболел, что ли? Просто пообедать. Супчик, мяса кусок, салатик. Запить соком или минералкой можно. Бросай свой чемодан.

– Да, что-то на тебя там сильно повлияло, – удивленно посмотрел на меня Давид. – Раньше ты в ресторан без этого дела не ходил. Но давай завтра, сегодня никак просто.

– Пойду тогда в институт схожу, я в деканат справку сдам и посмотрю на расписание.

– Удачи. До Трубецкой дорогу помнишь?

– Помню, – почему-то буркнул я и пошел.

Настроение слегка упало. Просто не надо так много думать, как встраиваться в эту жизнь и что случилось с настоящим Пановым. Слона надо есть по кусочку. Вот и буду. Сначала – в деканат, завтра – на занятия, потом – на работу. Не спеша. Тогда можно постараться не сойти с ума. Я свою прошлую жизнь просто так не могу забыть. У меня там семья была, работа, интересы, круг общения. И покой мне больше нравился, чем это круглосуточное реалити-шоу. Хоть и в молодом теле.

* * *

В деканате я сдал справку секретарю и собрался уходить. Покрасневшая девушка кокетливо поправила воротник блузки, быстро проверила.

Надо же! Помню, у нас учился один рекордсмен по продолжительности студенческой жизни. Шестнадцать лет вроде институт заканчивал. Академки, повторные курсы – весь набор. Ну и поднаторел парень в обмане деканата капитально. За все пропуски справки сдавал. Ловили его на махинациях много раз – он и в общежитии дежурил, хотя жил дома, и кровь сдавал в Ярославле. Но вот однажды он сдал справочку, что лежал в больнице дней десять. А при проверке выяснилось, что документ из гинекологии. Он ее у своего приятеля украл, который там работал. В деканате сразу на числа и печать посмотрели, а диагноз пропустили.

Я уже выходил из приемной, когда секретарша позвала:

– Панов? Вот хорошо, что я вспомнила. Тебе к декану зайти надо.

– А он у себя? – кивнул я на дверь.

– Минут через десять будет.

– Шоколадку? – Я оперся о стол.

– Давай! – Девушка мило покраснела.

– А нету!

* * *

Сел на стул тут же, открыл дипломат. С пустыми руками к начальству не ходят. Хоть пустой листик носить с собой надо, тогда сотрудник кажется занятым. Вот и я побросал сюда документы и блокнот. Интересно, чем я думал, когда брал зачетку? Она мне до зимней сессии не нужна будет.

Ну-с, студент, порази знаниями. Да, первый курс – молодчик, со всем рвением. И анатомия, и органика, и даже физика с медстатистикой – все пять. Повышенную стипендию, значит, получал, целый полтинник. И гистология, на которой все спотыкаются, тоже отлично. А вот итоговая анатомия уже четыре. И понеслось.

Все я не смотрел, только выборочно, этапы большого пути. Самые суровые экзамены. Пропедевтика – четыре. Нормальная физиология – пять. Английский – пять. Биохимия – четыре. Фарма – четыре. Патанатомия – четыре. А вот и первая тройка, по патфизо. И по уху тоже. Ну и все ленинские науки – на четыре.

Как там в анекдоте? Чукча приехал домой из Москвы и говорит: «Чукча в Москве был, чукча умным стал, все знает. Оказывается, Карл, Маркс, Фридрих, Энгельс – не четыре человека, а два, а Слава КПСС – вообще не человек».

– Здравствуйте, – услышал я голос у входа в приемную.

Поднял голову, увидел входящего, тут же вскочил. Это же декан лечфака, Бажанов. Помню, как же, суровый дядька. Хотя есть и у него слабинка небольшая. Ходили легенды.

– Здравствуйте, Николай Николаевич, – сказал я. Спокойно и без прогиба, этого он не любит.

– Ко мне? – спросил он, уже открыв свою дверь.

– Это Панов, Николай Николаевич, – напомнила секретарша.

– Через минуту зайдете, – бросил он мне. – Виктория, если с кафедры будут звонить, скажите, я к пяти постараюсь освободиться.

Я открыл дипломат. Что-то там мелькнуло такое, когда я рылся. Ага, вот она, упаковка жвачки. «Риглис», мятные. Я с этой заразой завязал, когда пришлось заменить половину зубов на фарфор, все боялся, что мосты отклеятся. И здесь начинать не буду.

– Это вам, Вика, – выдал я секретарше дефицитный презент.

– Спасибо, – ответила она, удивившись.

Только что хамовато пошутил с шоколадкой, и вдруг такой подарок. Но взяла, быстро сбросив пачечку в приоткрывшийся на мгновение ящик стола.

Декан уже ждал. Его пиджак висел на плечиках, и не в шкафу, а прямо на вешалке. А сам профессор Бажанов протирал очки какой-то бархоткой.

– Проходите, Панов, – пригласил он, правой рукой потирая переносицу, а левой, с очками, показывая на стул напротив себя.

Я сел. Не на краешек, как стеснительный первокурсник, но и не развалясь, как хамло. Так, чтобы лопатки только касались спинки стула. Вроде и просто, но тренироваться надо. Помолчали несколько секунд. Мне инициативу проявлять и спрашивать «Чо хотел?» смысла нет. Он позвал, его и слово.

– Так что там случилось, Андрей Николаевич?

Ничего себе, а ведь в бумажку не заглядывал. Зубр!

– Где? – включил я дурачка. Для начала немного полезно.

– В общежитии. С вами, – терпеливо объяснил декан.

Даже бровью не шевельнул. Смотрит вроде доброжелательно.

– В воскресенье, Николай Николаевич, в общежитии случилось небольшое застолье. Ничего такого, начало учебы, – поднял я руки. – Понимаю, что немного не по правилам, но было что было. – Ага, кивнул, просто слушает, не собирается рявкнуть и прервать. – Дело молодое, помните, как у Пушкина в эпиграфе к «Онегину»: «и жить торопится, и чувствовать спешит».

– Это Вяземского стихи, – перебил меня декан.

Сработало. Мужик обожает наше все до офигения.

– Я знаю, – согласился я. – Но эпиграф к месту.

– Пушкина любите? – осторожно, будто рыбак поклевку ведет, спросил он.

– Люблю. Не специалист, конечно, всего наизусть не прочитаю, но многое помню.

– И какое же любимое? – не очень доверчиво поинтересовался он.

Есть легенда, что вот так спалился студент у него на экзамене. Заявил, что прямо фанат поэта, а на просьбу почитать что-то начал про лукоморье и сбился почти сразу. Смешная история. Но я не из таких. У меня внук в гимназии Пушкина учил. И я с ним, как же без деда.

– «Сеятель», наверное, – чуть помолчав, выдал я.

– Ну, давайте, – чуть удивленно и нетерпеливо, будто предвкушая что-то, скомандовал он.

– Свободы сеятель пустынный… – начал я вполне бодро, и он чуть прикрыл глаза и повторял беззвучно за мной, шевеля губами.

А я декламировал первую строфу и отчетливо понимал, что от второй я помню только первую строчку – «Паситесь, мирные народы!». А закончить чтение такого стихотворения посередине, скомкав его фразой «ну и так далее», нельзя. К счастью, Николай Николаевич остановил меня почти на финише, на «но потерял я только время».

– Хватит, Панов, спасибо. Потерял время, да… Только не говорите, что оперу любите, а то я заподозрю вас в корыстном умысле.

– Нет, оперу я не очень. Так, по верхам, Верди, Россини, Пуччини. Но «Волшебную флейту» до конца, боюсь, не высижу. Не говоря уж о Вагнере каком-нибудь.

Был у меня печальный опыт. Жена говорила, что я даже подхрапывать начал.

– Да, так что же было в общежитии? – улыбнувшись, вернулся к теме беседы декан.

– А то, что какая-то… нехорошая личность подсыпала мне тарен, у меня на фоне острого отравления возникло помутнение рассудка, и в итоге я попал в больницу.

– Но сейчас все прошло? А то мне из милиции звонят, интересуются.

– Не все, Николай Николаевич. Теперь мне нужна реабилитация, и довольно длительная.

– То есть в колхоз с младшими курсами не поедете?

– И рад бы, но не смогу, Николай Николаевич, – пожал я плечами.

– Ладно, скажите Виктории, чтобы внесла вас в приказ. Справку?..

– Сдал, – кивнул я вставая.

– Ну идите.

Выходя, я услышал, как он повторил вполголоса:

– Но потерял я только время, благие мысли и труды.

Глава 4

Жизнь решила знакомить с окружением студента быстро и интенсивно. Не успел я выйти на улицу, как, чуть взвигнув от резковатой остановки, возле меня тормознула белая «шестерка».

– Андрюша, привет, куда ты пропал? – выбираясь с водительского сиденья, закричала какая-то красотка.

Что делать? Улыбаюсь от уха до уха и иду навстречу. Похоже, специальные навыки парковки для навороченных тачек имеют давние традиции. Девушка мало того что чуть не заехала на тротуар, так еще и дверцу оставила открытой.

А знакомая у Панова о-го-го. Приметная. Блондинка, высокая, стройная, ноги, что называется, от ушей. И короткое белое платье в тон «шестерке» дает возможность всем желающим нижние конечности оценить во всех подробностях. Ну разве что верхние сантиметров десять скрыты от посторонних взглядов. А уж грудь… весьма выдающаяся, кабы не четверочка. Взор приковывает не меньше, чем ноги. Я заглянул в вырез – пропал на целый день. Потом вылез, перекурил и еще разок нырнул… Эх, хороша молодость!

– Привет, – отвечаю я ей и обнимаю. Ненадолго, в щечку чмокнуть, но столкновение ее бюста с моей грудной клеткой продолжает приводить отдельные части организма в восторг.

Поцелуй в щечку девушка быстро переводит в настоящий. В губы. Ой… Я с трудом отстраняюсь. Иначе все, пропал.

– Ты почему в понедельник теннис пропустил? – Красотка, улыбаясь, поправляет пепельный локон. – Ракетка твоя у меня в машине так и лежит. Без тебя скучно было… – Девушка капризно надула пухлые губки.

Теннис? Я, конечно, знаю такой вид спорта, но не более. Не играл никогда. Надо срочно что-то придумать.

– Слушай, засада такая… – Я попытался соорудить обиду со смущением на лице. – Отравился я тут. Не так чтобы сильно, уже иду на поправку…

Красотка хмурится, трогает мое лицо.

– А ты осунулся. Точно все прошло?

Ага. Любой похудеет на аминазине и больничной еде.

– Конечно. Врачи прописали то, се. Иду на поправку. Но недельку-другую без меня поиграй, лады?

– Хорошо. Но ты помнишь, что в эту субботу мы идем к моим родителям знакомиться?

Вот засада!

– Помню, помню. Слушай, я тут записную книжку посеял. Продиктуй еще разок свой домашний.

– Назубок должен помнить!

Девушка улыбается, возвращается в машину за сумочкой. Там в ней начинает копаться. Как обычно бывает у женщины, ничего не находится, и красотка в раздражении вываливает содержимое на сиденье. На землю падает студенческий, и я коршуном бросаюсь подбирать.

Елизавета Николаевна Шишкина. Есть контакт!

– На, держи.

Лиза протягивает мне бумажку с семью цифрами.

– Звони, сходим куда-нибудь вечерком.

На свиданку? Да с такой роскошной красавицей? Это я завсегда!

– Конечно. Подержи пока ракетку у себя. Скоро буду в строю.

– Я тебя люблю.

Лиза быстро наклоняется ко мне, целует. Да таким голосом можно и на амбразуру посылать, никто против не будет. И что тут отвечать? Ну только по классике. Иначе не поймут.

– Я тебя тоже!

* * *

Пока я ходил в деканат, Давид так и не приступил к приготовлению пищи. Авоська с картошкой лежала на полу нетронутая.

– Не передумал еще сходить нормально поесть? – спросил я своего соседа, задумчиво изучающего потолок нашей комнаты. Естественно, лежа.

– Комсомол всегда готов! Как подумал, что эту картошку надо мыть, чистить, жарить, вся эрекция пропала. Пойдем, тут есть местечко, где кормят почти неплохо.

Мужику собраться – только проверить, не с дырками ли носки, если он планирует разуваться. Через пару минут мы уже были на улице. Пошли по Пироговской в сторону переулка Хользунова. Вернее, Ашхацава вел, а я с ним. На перекрестке возле пединститута Давид кивнул во двор.

– Помнишь, когда мы на втором курсе учились, здесь виварий разбежался? – спросил Давид. – Весело тогда было. Педагогши визжат, аж уши закладывает, военные, – он махнул рукой, показывая на здание, явно принадлежащее Минобороны, – примчались, мышей и крыс сапогами давить начали. Пока наши из вивария сообразили, что к чему, спасать уже нечего было. Нас с пар по микробам посылали трупы собирать, – мечтательно закончил он.

Я даже не ответил ничего. Во времена моей учебы этот случай явно превратился в мелкую легенду вивария, я о нем точно не слышал.

* * *

Шли долго, у меня чуть ноги не отвалились. На вопросы, скоро ли, Давид односложно отвечал: «Потерпи». Ресторанчик был почти незаметным. Из-за расположения во дворе вывеску получалось обнаружить с расстояния метров пять длиной, не больше. Я даже не ожидал такого в это время увидеть. Давид уверенно свернул к нему и открыл передо мной дверь.

– Заходи, не стесняйся. Ви бюдити прыятна удывлыны! – В его речи впервые появился кавказский акцент, настолько нарочитый, что я невольно улыбнулся.

– Спасыба, дарагой, – ответил я и прошел внутрь.

А здесь, однако, неплохо. Чистенько, на столах скатерти белые. Пахнет чем-то мясным. Из колонок музычка тихо играет. Вот здесь я был весьма приятно удивлен. Не ожидал. Всегда думал, что Коэна у нас начали слушать после того, как Пелевин дал ему охрененную рекламу в «Чапаеве». А тут – на, в каком-то ресторане в восьмидесятых звучит песня про синий плащ.

К нам подошла официантка. Лет сорока, суровая такая, смотрит, будто мы ей по жизни должны, а она из последних сил идет нам навстречу. Но передник чистый, накрахмаленный. А наколка в волосах даже с брошечкой какой-то. Вместо кокарды, наверное.

– Что будете? – спросила она, отвернувшись куда-то в сторону.

– Суп сегодня какой посоветуете?.. – поинтересовался Давид.

– С фрикадельками… – Она вздохнула так тяжело, будто мясные шарики нарубили из ее любимой собачки.

– Две порции, – скомандовал мой товарищ. – Две котлеты по-киевски… Салатики… на ваш вкус, парочку…

Официантка кивала, соглашаясь, но с таким тяжелым выражением лица, что я всерьез начал переживать за ее душевное здоровье.

– Пить будете что? – спросила она.

– А есть морс? Или компот? – это я влез.

Похоже, я смог ее удивить. Она хмыкнула и ответила:

– Компот из сухофруктов.

– Кувшинчик принесите, пожалуйста, – попросил я. – Музыка у вас хорошая.

Буквально секунд за десять до этого песня про плащ кончилась, и музыкальную программу продолжил Тони Джо Вайт, сообщавший всем о подробностях дождливой ночи в Грузии.

– Это Ванька, паразит, – любящим голосом объяснила официантка. – Как включил с утра нудятину свою, не успокоится никак. Все нервы вымотал этим вытьем. Нет бы Пугачеву поставить. Или Ободзинского.

Пока ждали заказ, неизвестный диджей порадовал мою душу песнями Боуи и даже блюзом от Бадди Гая. Определенно, этого парня надо найти и завести с ним знакомство. Такие редкости в Союзе слушают, наверное, единицы.

А вот к дополнительному протиранию столовых приборов я, признаться, готов не был. Так что когда Давид начал тщательно тереть ложку и вилку салфеткой, я на пару секунд завис, и только потом присоединился.

В контраст приему заказа на грани хамства обед откровенно порадовал. Супчик всосался с шумом еще в пищеводе, не долетев до желудка, котлеты таяли на языке, а салатик хотелось метать в рот без перерыва на прожевывание. Даже компот вызвал слезы умиления. Вот не знаю насчет громких и пафосных мест типа «Праги» и «Националя», но здесь нас накормили просто по высшему классу.

– Давид, мне придется убить тебя, чтобы ты больше никому не выдал это место, – заявил я, откинувшись на спинку стула.

Дышать стало тяжело, по лицу тек пот. Просто царство обжираловки.

– Особо сюда не находишься – далеко от общаги, – заметил подлый абхаз. – Мы шли почти час, наверное. На транспорте от нас тоже ехать неудобно. И вечером здесь… Могут по морде дать, короче.

Это точно восьмидесятый год? Странные места в столице, где не местным могут настучать по голове… Ладно, буду иметь в виду. Но ресторан запомнить надо обязательно. Вот даже этой тетке хамоватой рубль на чай оставить не жалко. И где этот таинственный меломан Ваня? Срочно покажите его мне!

* * *

– А почему мы на такси не поехали? – спросил я, когда мы, сытые и добрые, не спеша вышли на улицу. – Не очень ведь и дорого.

– Во-первых, надо было аппетит нагулять, – лениво ответил Давид. – А во-вторых, наши люди в булочную на такси не ездят. А что ты хотел от этого парня?

– Да музыку кое-какую записать, понравилось.

– Андрюха, может, не мое дело, но ты каким-то странным стал, – все еще расслабленно сказал мой товарищ. – Бухать перестал, музыкой заинтересовался. Одно помнишь, другое – нет. Ты этот ресторан мне первый показал. И крыс мы с тобой вместе собирали тогда, потому что в параллельных группах учились. Квартира, опять же…

– Признаюсь тебе, Давид, – сказал я, остановившись. – Только, ради бога, никому.

– Какой разговор? – Глаза Ашхацавы даже открылись шире.

– На самом деле это не я. – Надо было сказать это максимально серьезно, а то эффект не получился бы. – Пока я был в больничке, меня похитили инопланетяне для опытов, вывезли на орбиту Юпитера и вселили в мое тело другую сущность. Ты, гнусный землянин, – продолжил я замогильным голосом, – должен трепетать перед волей владыки галактики!

Вот оно, незамутненное передачками Рен‐ТВ сознание! Шутка удалась на славу. Давид не смеялся, он просто ржал. На нас начали оборачиваться прохожие, одна дамочка даже заметила, что негоже так нажираться в будний день.

– Кстати, а что там насчет музыки? – спросил я, когда мой товарищ успокоился. – У меня же там плеер, кассет гора.

– Ты эту байду в карты выиграл у кого-то, – сказал Давид, – и собирался применять ее для охмурения девочек. Самому тебе что передача «В рабочий полдень», что «Пинк Флойд» – без разницы.

– Вот так и изменились музыкальные пристрастия, – только и смог сказать я в свое оправдание. – Наверное, отрава на мозги все же повлияла.

Вот это я спалился! Расслабился, песню жалостную услышал! На каждом шагу, из-за всякой мелочи подставиться можно! Молчать надо, а еще лучше вообще немым притвориться! И шутка про Юпитер – она недолговечная. Если количество странностей за короткое время превысит какую-то величину, Давид рано или поздно об этом сболтнет. Срочно, завтра же с утра поеду в Банный: хоть с переплатой, хоть как, а надо съезжать из общаги.

И кажется мне, что карточные подвиги Панова еще всплывут. Не может такого быть, чтобы при таких масштабах игры (а тот же плеер с кучей кассет рублей на пятьсот тянет, и это самый минимум) игрока просто так выпустят из виду. В такое только войти легко, а выходить иной раз ой как трудно.

* * *

Больше я никуда в этот день не пошел. Сходил в душ, весьма примитивный, переоделся в чистое. Собрал в кучу все синтетические носки Панова и бросил их в мусорку. Предложил сначала Давиду, но тот отказался. А мне они и задаром не нужны. Да и воняют после того как пройдешься в них так, что вместо химического оружия можно использовать. Зайду завтра, куплю хэбэшных. Они дешевые, их даже можно не стирать, выбрасывать по мере загрязнения. С накоплениями Панова – тем более. Не хватало еще грибок подхватить.

Кстати, оказалось, что чемоданом мое барахло не ограничено, есть дополнительно два сумаря в шкафу. Плюс учебники, взятые в библиотеке. Эти так и лежали стопкой, перевязанной бечевкой.

Потом, все потом. Завтра, завтра, не сегодня. Помню, кто так говорит, но сил моих нет. Слишком много всего наваливается. Тут одного известия, что мне предстоит встретиться с родителями хоть и красивой, но совершенно мне не знакомой девушки, хватит на парочку бессонных ночей. Так что почаевничали с Давидом – и спать.

А утром, побрившись ужасно неудобным станком и почистив зубы болгарской пастой «Поморин», начал собираться для поездки в Банный переулок. Кстати, порезался несильно, всего три раза, и теперь щеголял приклеенными к роже кусочками газеты. Не забыть бы снять перед выходом.

С личной гигиеной, конечно, тут швах совсем. Очень все упрощенно. Привыкну, ерунда. Не это главное.

Погладил свежую рубаху, напялил вчерашние джинсы и простенькие, как по мне, кроссовки «Адидас», обычные темно-синие с белыми полосками, пошел к метро. Это по земле далеко, а тут пересел на кольцо, и до «Проспекта Мира». А там поверху пешочком, совсем недалеко.