Текст книги "Столичный доктор. Клятва врача"

Алексей Вязовский, Сергей Линник
Столичный доктор. Клятва врача

© Алексей Вязовский, 2024

© Сергей Линник, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Глава 1

– Он мертв?

Нет ничего глупее подобного вопроса от доктора с тридцатилетним стажем. Я опустился возле трупа, потрогал сонную артерию. Мертвее не бывает. Лицо глядит в обратную сторону – пока я раздумывал, идти ли за шиной, Жиган недолго думая сломал раненому налетчику – тому, мелкому – шею. Добил. Я посмотрел на руки хитрованца. Такими пальцами можно подковы гнуть, не то что позвоночник в шейном отделе сломать.

– Отошел, стало быть. Отмучился, сердешный, – вздохнул здоровяк, перекрестился. – Упокой душу раба Божьего.

Как там было у Ильфа и Петрова? Маленький человек гикается. Преставляются старушки. Которые небольшие – Богу душу отдают. Высокие, но худые мужчины вроде бы в ящик играют. Представительные купцы приказывают долго жить. А преступники? Ноги протягивают? Вот хоть убей не помню.

– Сам отошел?

Я растерялся, зачем-то полез ко второму налетчику. Огромному, бородатому. Что-то он совсем затих. Ох ты… Тоже труп. Этому проломил носовые перегородки уже я. Да так сильно, что они вошли в мозг и привели, как любят писать в полицейских протоколах, к «травмам, несовместимым с жизнью». Из носа тоже натекло.

– Ну помог чутка, – равнодушно пожал плечами Жиган. – Ежели бы вы его вытащили с того света, то началось бы: следователь, прокурор, присяжные… Надобно нам такого? – Хитрованец сам себе ответил: – Нам такого не надобно. Стало быть, в реку, к ракам. Только тяжелое надо что-то привязать. Я тама видел у вас гири для упражнений. Можно ли взять?

Ничуть меня не смущаясь, Жиган начал складывать тела рядом друг с другом, руки на груди. Покопавшись в карманах, достал моток веревки.

– Без бечевки и ножика я никуда.

– Ага, и без спичек.

Стою тут соляным столбом, генерю электричество в промышленных масштабах. Я опять сказал «Чок», вошел в транс. Время замедлилось, потекло медленно-медленно. Жиган что-то напевал себе под нос, тоже очень тягучее. Ага, «Лучину» выводит. Причем талантливо так…

Я сделал глубокий вдох и по чуть-чуть выпустил воздух обратно. Помогло. В голове наступила полная ясность. Нет, нельзя мне сейчас быть замешанным в убийстве хитровцев. Никак нельзя. Лиза просто не поймет. А кто поймет?

Например, Вика. Сто процентов бросится спасать и сама замажется в этой грязной истории. А вот врачебное сообщество точно отвернется – что московские, что питерские чистоплюи руки потом не подадут. Жиган прав. Следствие, допросы, очные ставки… А ведь есть еще товарищ московского прокурора Емельян Федорович Хрунов! Большой любитель и фанат приват-доцента Баталова. Хотя какого доцента? Бери выше – уже профессора! Вот ему будет весело такого важного ученого сажать…

Да, великий князь меня, может, и спасет от следствия. Но какова будет цена этого спасения?

– Топи их. – Я вышел из транса, опять глубоко вздохнул.

Я выглянул из кабинета. Он у меня в самом конце крыла. Нет, никто не проснулся, из дверей не выглядывает. Я услышал мощный храп Кузьмы. Опять тайком, небось, принял на грудь и завалился спать. Сколько я ни боролся с зеленым змием слуги, тот постоянно побеждал.

– Телегу возьму и в Москву-реку за Новинским, где Воронухина гора, их бултыхну, – определился со стратегией Жиган. – Ежели околоточные остановят, везу ваши книжки. Дайте два десятка. Я сейчас за мешками схожу.

Вот сейчас было обидно. Маскировать трупы книгами! Да я библиотеку полгода собираю! Как встал на ноги, сразу протоптал тропу в книжную лавку на Кузнецком мосту.

– Сейчас что-то соберу.

Сердце кровью обливается.

– Да не бледнейте так, барин! – Жиган закончил вязать трупы, закрыл «моему» глаза. – Обычное дело. Оне раньше залезть должны были. Я потома в Каторгу на Хитровку схожу, поспрашиваю, кто еще видел этого иностранца. Поди придет за отчетом…

Утопить – ладно, с этим я почти смирился. Но как их вывезти? Вытаскивать через окно? Извините, но это всё равно что зазвонить в колокол. Диспетчерская у нас круглосуточно работает, барышни нет-нет, да и выглянут в окошко. Через дверь – то же самое.

Будто уловив от меня телепатический сигнал, Жиган предложил:

– Вы пока книжки собирайте, я их по одному через кухню вынесу, там подберу потом.

Вот же… сверхразум. В транс входить научился, а планировку здания запомнить не сподобился. Через подвал у нас три полка солдат незаметно провести можно, лишь бы не в ногу шагали, а то дом раскачиваться начнет. И книги – то же самое. У меня на полке сколько бесполезной периодики собралось. Одно ненужное барахло, только место занимает, а выбросить просто так руки не доходят.

Пока главный (и единственный) безопасник «Русского медика» выносил того кадавра, что покрупнее, я успел сложить на стол три довольно высоких стопки журналов, справочников и каталогов. Так увлекся, что чуть не пропустил, когда Жиган вернулся.

– О, сколько бумаг! – восхищенно сказал он. – Хорошее дело! Я вот и мешки под них принес. Давайте сюда бросайте.

Пока мешки наполнялись, снова вернулся Жиган.

– Что там? – спросил я, больше для того, чтобы не молчать.

– Тихо все, барин. Сейчас подгоню телегу и увезу.

– А гири?

– Не надо. Так всё сделаю. А то мало ли что.

И только когда повозка, поскрипывая, выехала за ворота, я немного расслабился. Теперь вроде всё. Коньячку надо выпить для спокойствия. У меня стоит, специально для таких случаев.

* * *

Одной рюмки не хватило, руки продолжало ощутимо потряхивать. Пришлось накатить еще граммов сто, прямо из горлышка. Странно даже, что до этого довольно спокойно держался. Хотя, наверное, начни что складываться не так, сразу пошел бы вразнос.

Поставив бутылку на место, вышел на улицу. Внезапно захотелось подышать свежим воздухом. Пойду, посижу в беседке, которую персонал в качестве курилки использует. Так, а кого это принесло? Судя по силуэту, городовой. Что он здесь забыл? И идет прямо ко мне.

– Доброй ночи, – встал я навстречу.

– О, господин Баталов. А я тут обход провожу, смотрю, телега от вас выехала. Дай, думаю, зайду на всякий случай.

– Да у нас, как видите, спокойно всё.

Полтинник перекочевал из моего кармана в руку, а потом куда-то в городового, подкрепив уверенность того, что у нас всё в пределах законности и порядка. Им что, совсем мало платят? За такие смешные деньги так долго благодарить. Давай уже, иди охранять наш покой и порядок. И не стой на дороге у возвращающейся бригады.

А если бы он бдительность проявил минут на десять раньше? Вот это поворот бы случился! Тут уже рассказом о превышении пределов допустимой самообороны не закончилось. Вступило бы в игру сокрытие следов преступления.

Кстати, о следах. Я быстро вернулся в кабинет. Да уж, как в кино. Одна лужица крови, вторая, размазанная, со следами волочения. И кто-то умудрился вступить и оставить следы на полу. Кто этот слабоумный? Экстраординарный профессор Императорского Московского университета Баталов, угадал с одного раза.

Подошву позже отмывать буду, там уже засохло всё и пылью забилось. А вот с подсыхающими следами на полу надо срочно что-то делать. Мы же в медицинском учреждении, тут у нас для таких забав куча добра. Я помчался к операционным, схватил в шкафу бутыль с перекисью водорода, вытащил из кладовой парочку свежих половых тряпок и гораздо спокойнее пошел к кабинету. Я бы даже сказал, крадучись. Потому что забеги по лестнице в ночное время могут привлечь внимание. Которое мне совершенно не надо. Я к популярности не стремлюсь. По крайней мере сегодня.

Когда-то я читал, что на заре криминалистики один специалист додумался определять следы крови на месте преступления с помощью раствора перекиси. За что получил славу первооткрывателя и всякое другое. Я бы такого деятеля сначала выгнал с работы, а потом отправил в сумасшедший дом. Или наоборот. Мало того что реакция происходит с любым белком, так еще и следы уничтожаются с гарантией. Но мне это подходит. Ведь любая санитарка в «Русском медике» знает, что кровь надо залить перекисью, а потом убирать. А без этих знаний ни у кого в нашей организации швабру в руки взять не получится.

Вспомнив старую санитарскую шутку про тех, кто активнее всех живет половой жизнью, я к этому занятию и приступил. В смысле начал мыть полы.

* * *

Утром я бессовестно проспал. Вернее, меня поднял Кузьма, но разбудить забыл. И я посидел в кровати секунд десять, решил, что пару минут еще можно и полежать, и тут же был придавлен непонятными природными силами к подушке так, что даже глаза открыть оказался не в силах. Как итог – на планерку не пошел, завтрак ел холодный, при бритье поранил правую щеку, приклеил к порезу кусок «Русских ведомостей», да так и пошел к себе.

При дневном свете стало понятно: если выгонят с работы, идти можно куда угодно, только не в поломои. За такие разводы в операционной я бы точно заставил перемывать, еще и штраф выписал не задумываясь. Применив военную хитрость в виде перевернутого стакана с водой, вызвал профессионалов.

* * *

Странно, но Жиган не вернулся ни к обеду, ни вечером. Я засиделся на работе, сделав микроподвиг – разобрал корреспонденцию. Правда, возле стола Должикова, который выйдет на работу только послезавтра, скопилась довольно большая коробка с новыми письмами, но это ведь будет потом.

Моя крестница с маститом пока показывает неплохой результат – температура всего лишь тридцать семь с копейками, из дренажа течет соответствующе, но не так много. И сиделка возле нее – та самая суровая свекровь. Когда я пришел на обход, она как раз помогала сцеживать молоко из здоровой груди. И костерила невестку за криворукость. Мол, только такое недоразумение могло довести себя до грудницы. При этом она тщательно мяла грудь, следя, чтобы всё попадало в подставленный ковшик. Зачем она это делала, непонятно. Всё равно на выброс, кормить таким молоком детей противопоказано.

Побродил, позаглядывал везде, пугая персонал, да и вернулся к себе.

– Кузьма, давай ужинать! – закричал я с порога.

– Уже всё готово, барин, – ответил он с кухни.

Принес. Всё как я люблю: картошечка тушеная, огурчики, помидорчики, лучок кольцами, осетрина копченая в нарезочке, сальцо с прослойкой мяса, розовое, прямо так и просится положить сверху на кусочек черняшки, в завершение – лучок зеленый, хлопнуть рюмочку водки, обязательно чтобы холодная, и этим чудом закусить. А потом горячее. Так как я помех не видел, то так и сделал. И даже повторил.

Кузьма, вопреки обыкновению, уходить не стал, стоял в стороне и громко глотал слюну, глядя на мои алкогольно-кулинарные излишества.

– Говори, – махнул я вилкой. – Вижу, не просто так ждешь.

– Стало быть, надо помощника мне, барин, – начал он голосом профессионального исполнителя русских былин, слегка запевно и нудно. Я сам былинников ни разу не слышал, но мне кажется, что происходить всё должно именно так, чтобы слушатели побыстрее устали и отсыпали денежку в желании прекратить этот ужас.

– А Алексей что, не справляется? – удивился я.

– Так эта… сбёг, стало быть, Алёша, – тут же ответил слуга.

– Когда?

– Так с вечера. Вот такая вот ерунда, – развел Кузьма руками, даже чуть присев при этом.

– Не мог он к родне в гости пойти?

– Нету у него никого в Москве. Некуда идти.

– Барышню, может, завел? Погуляет и вернется.

– Девок он боится, я бы знал, если что появилось. А так – деньги не тратил, никуда не ходил, только со мной, ежель я звал. Что баба есть, не похоже.

– Пропало что? Вещи его на месте?

– Да он и не воровал… почти. Так, еду только, на выпивку не жадный был. Сундучок его здесь, да там и было-то… Смена исподнего. А не пропало ничего, я проверил.

Такие совпадения напрягали, я задумался, что делать.

– Ну, ищи тогда на замену.

– А кухарку? Манька, что больничное варит, жалуется, что не успевает на вас готовить.

– Бери и кухарку, ладно, – махнул я рукой. – Вас куда ни поцелуй, везде жопа. Заведи пять кухарок, все равно плакать начнут, что не справляются. Но учти: будет плохо готовить, вычту из жалованья то, что ей заплатил!

* * *

Жиган появился лишь на следующий день к вечеру. Правильно говорят: ездить легче, чем ходить. Потому что он был в состоянии только лежать. Выхлоп от него неподготовленного человека с ног собьет. Короче, выпито им немало.

Увидев меня, он промычал что-то и вырубился. Наверное, правил лошадкой из последних сил. Зато в телеге кроме охапки сена ничего не было. Ну выпил – и ладно. С кем не бывает? Наверняка по делу, не просто так. Отоспится и дальше работать начнет.

Потом закрутила текучка, и мысли о хитрованце ушли на второй план. Понятно, что мне хотелось узнать подробности. Да и что он узнал, тоже весьма тревожило. А ну как следующие похитители окажутся удачливее? Раскурочат сейф, отнесут заказчикам добычу. Те быстро поймут, что лежащее там на кладезь научных откровений не тянет, и начнут искать в другом очевидном месте. В моей квартире, к примеру.

Вот что я сделаю: в ближайшее время отнесу бумаги в банк и спрячу в арендованную ячейку. Надеюсь, такую услугу там оказывают. А потом расскажу газетчикам, что боюсь за сохранность ценных бумаг, поэтому решил обезопасить их. Вот смеху будет, если со мной что случится и наследники поймут, что это пустышка. Начнут ведь искать, как библиотеку Ивана Грозного.

Хотя нет, не в банк. В библиотеку университета. Закрою доступ лет на пятьдесят, и все дела. Пусть лежит на здоровье. Ректор Некрасов, которому по большому счету на архив наплевать, будет рад повысившемуся интересу к библиотеке.

Жиган пришел утром. Я услышал, как он в приемной сказал секретарю:

– Егор Андреич, ты сходи, прогуляйся. У девчат чаю попей или еще чего. Я к Евгению Ляксандровичу потолковать.

И только когда хлопнула дверь за Должиковым, он вошел в кабинет. Как там Пушкин писал? Вид его ужасен! Вот и Жиган как царь Петр перед Полтавской битвой. Опухший и с трясущимися руками. Глаза красные, лицо помятое. Кошмар, короче.

– Тяжко? – спросил я его участливо. – Налить немного? – И я потянулся к заветному шкафчику.

– Не похмеляюсь, – выдохнул перегаром Жиган. – Сейчас на кухню пойду, бульону говяжьего выпью, пройдет.

– Не томи, рассказывай, что…

– Всё в порядке. Рыб кормят оба. Не найдут, разве что случайно. Но на вас там ничего. – Он подумал немного и добавил: – И на меня.

– Про заказчика узнал?

– Не, никто не знает. Приходил дважды. Больше не появлялся. Где живет, не знает никто. Думаю, теперь и не найдут. Как поймет, что дело сорвалось, скроется.

– Ну нет, и ладно. Я бумаги в университет отвезу, газетчиков позову и расскажу.

– Это не дело, Евгений Александрович. Ох, тяжко. Водички налейте…

Он жадно выпил стакан воды, потом еще один и с сожалением отставил посуду в сторону. Чтобы не стошнило.

– Почему ты так решил, что не поможет?

– Умыкнут кого, кто дорог. Викторию Августовну, допустим… – Он мелко перекрестился. – Будут держать, пока не отдадите всё. Люди, чтобы пойти на такое, есть. Начнут куски резать и присылать. Скажут, должны быть копии.

Об этом я не подумал.

– Ничего, мне многие должны. Я шепнул кому надо, скажут. А не дай бог… – Он сжал кулаки. – Порву всех. Вот тебе крест в том! – Он встал, поклонился в красный угол и осенил себя крестным знамением.

– Спасибо, – только и смог выдавить я.

Как-то по отношению к себе я эти штучки из девяностых не примерял. Зато сейчас живо представил, как посыльные приносят коробочки с ушами и пальцами.

– Это не всё, – сказал Жиган. – Человечек у них тут был. Подрядили украсть, да не смог. Зарезали его.

– Кто?

– Так Алеша, слуга ваш. Позарился на копейку, но не подумал, что выпустят за рубль.

Ну, теперь точно жди полицию.

Глава 2

«СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ». «Профессора И. М. Сеченовъ и Е. А. Баталовъ, изслѣдующiе въ московскомъ университетѣ при участiи двухъ ассистентовъ составъ человѣческой крови для возможнаго безопаснаго переливанiя крови отъ одного человѣка къ другому, утвѣрждаютъ, что кровь каждаго человѣка относится къ опредѣленной группѣ. Опыты по установленiю точнаго числа группъ человѣческой крови и изучѣнiе ихъ отношенiя между собою продолжаются».

Утренние газеты расплывались перед глазами, я смаргивал, но сосредоточиться так и не мог. Перед внутренним взором стояло лицо слуги, потом оно так же, как и буквы в газетах расплывалось, куда-то исчезало. Кофе не помогало, жизнерадостная Вика – тоже. В доме ничего не слышали, про пропажу Алексея никто не спрашивал – просто еще не заметили. Слуги постоянно сбегают, это не новость. Текучка огромная, хороший слуга – штука редкая и дорогая. Так же, как и кухарки. Идут в низшее звено прислуги вчерашние крестьяне, большей частью неграмотные и бестолковые. Такого надо стажировать несколько месяцев, пока пообтешется. Да и ту же кухонную работницу для начала приходится учить элементарным вещам – руки мыть после туалета, к примеру. Единственный раз, когда я видел бурное проявление эмоций у обычно невозмутимого Чирикова связан как раз с прислугой.

– Ты что такой хмурый? – поинтересовалась Талль, разглаживая белый накрахмаленный передник.

– Да вот, пишут про меня в очередной раз ерунду всякую. И это «Московские ведомости», почти официальный орган печати. Какие исследования, откуда два ассистента? – бросил я газету заметкой вверх. – Кто-то что-то услышал, следующий придумал, а потом всё собрали и переврали.

– Как ты сказал? Орган печати? – Вика хихикнула, подошла ближе. – У тебя часто такие фразы бывают… И откуда ты их только берешь?

– Свыше, – буркнул я. – Нам все дается свыше. Всякие беды – тоже. Священники говорят, для укрепления духа.

– Не переживай так! – Вика подошла ближе, провела прохладной рукой по лицу. – Все будет хорошо. Ой, а я тут на улице Винокурова-младшего встретила!

– Емельяна?

– Его! Шел хмурый такой, на лице – след от нагайки. Но старый. Меня не узнал. Или сделал вид, что не заметил.

Я тяжело вздохнул. С Винокуровым-старшим мы насчет брата уже давно не разговаривали. Заключили некий «пакт» о молчании. Прямо по древнему правилу «не спрашивай – не отвечай». Тем более Александр «встал» на новую подстанцию, дел у него было выше крыши.

– Нагайкой могли казаки приласкать. Их на разгоны стачек вызывают.

Ой, зря власть злит народ. Вместо того чтобы дать гражданам рабочее законодательство… точнее, вообще сделать народ гражданами с правами, царь предпочитает плыть по течению. А мы вместе с ним плывем к огромному водопаду. Ниагарскому.

Первый сигнал – нет, это даже не Ходынка. Давка станет дурным знаком лишь для небольшой части неофициального духовенства. Всякие толстовцы, иоанниты…

И не Русско-японская война. Тут в царе засомневалась лишь каста военных да незначительная часть левой интеллигенции. Последние будут радостно тереть ладошки. «Акелла промахнулся». Полезли в Корею и получили по сусалам. Так вам и надо. Не с нашим рылом да в калашный ряд мировых гегемонов.

И даже не подавление революции девятьсот пятого года, не Ленский расстрел заложили основу ипатьевского подвала – здесь разуверилась в императорском доме правая интеллигенция, часть пролетариата. Народ же все еще «безмолвствовал».

Финалом десакрализации Романовых стало Кровавое воскресенье. К царю с петициями шли вчерашние крестьяне – рабочие со своими семьями. И вел их «народный поп» Гапон. Шли с хоругвями, иконами. Славили Николая, ждали и надеялись. А тут расстрел, казаки… Погибли женщины, подростки. Вся Россия ужаснулась. Раненых никто не спасал, врачей не пускали через оцепление… Тут-то леваки и вцепятся в отличный повод. Нелегальные газеты начнут расходиться огромными тиражами, у агитаторов тоже появится шикарный повод для призывов к свержению монархии.

Ну а Первая мировая – это уже гвоздь в гроб империи. Вписались за славян-братушек, только всякие болгары да сербы добра не помнят и не ценят. А немецкая военная машина – это немецкая военная машина.

– Ты чего такой мрачный? Ну улыбнись! – Талль опять погладила меня по лицу.

– Виктория Августовна, – официальным тоном обратился я к девушке. – После утреннего обхода извольте заехать в книжную лавку.

– Зачем?

– Хочу повесить портрет императора в кабинете.

– В приемном же висит один… – растерялась Вика.

– И тут пусть будет.

Не в качестве символа, но как напоминание. О том, куда «едет» страна. «Ниагарский водопад» он вон, шумит уже впереди.

* * *

Такое впечатление, что все только и ждут момент, когда я войду в кабинет, чтобы немедленно ворваться следом и сообщить о срочной нужде. А ведь практически у всех есть доступ к моему организму почти круглосуточно. А с другой стороны, хорошо, что стараются не беспокоить меня, когда я не на работе.

Странно, но сегодня никто не пытался штурмовать дверь. Удивительно даже, может, случилось что? Я выглянул в приемную – никого, один Должиков занимается своими делами.

– Чай принести, Евгений Александрович? – оторвался он от бумаг. – И я научился варить кофий не хуже нашей поварихи! В турке.

– Молодец! Нет, чуть позже. Просто нет никого, удивился.

– Да, странно, – вежливо улыбнулся секретарь и продолжил разбирать почту.

Я подошел к окну на доносящийся шум. Ах, вот почему никого нет. У нас тут шоу во дворе. Дворник что-то странное грузит в телегу, вокруг которой акулой нарезает круги всклокоченный Слава. Естественно, с разных сторон на это дело смотрят любители понаблюдать за чужой работой. Грешен, сам таким занимаюсь постоянно – номер три в рейтинге после пожара и текущей воды.

– Антонов! – крикнул я. – Ко мне зайди!

Действительно, если мне не видно, то что, идти самому интересоваться?

Слава зашел походкой двоечника, которого вызвали к директору школы. Как говорила моя учительница, нога за ногу. И вид у него был вовсе не такой, с каким сообщают о чем-то хорошем.

– Что случилось, Антонов? Ты решил переехать и жить с лаборанткой Аней? Грешновато!

Неразделенная любовь подчиненной к начальнику секретом не являлась. У Ани были замечательные и красивые глаза изумрудного цвета. Остальное, как и в пошлом анекдоте, составляла та самая часть организма, для которой нет названия, несмотря на очевидность наличия. Работала она отлично, так что у Антонова, даже если бы он захотел, повода расстаться с ней не было.

– Шуточки у вас, Евгений Александрович! Я с нашими сотрудниками никогда… Это кролики!

– Что? Взбунтовались?

Вот дурная привычка, понимаю – как только начинаю нервничать, так сразу во мне просыпается неутомимый мастер плоских шуток.

– Передохли… – выдохнул Слава.

– Все? – От удивления я даже привстал.

– До одного… Никто не выжил. Эпидемия какая-то.

Кролики у нас – никакой не ценный мех, а подопытные животные. Допускаю, что кто-то из персонала втихаря употребляет их в пищу, хотя я бы сильно подумал: сначала их заражают всякой дрянью, потом фигачат недопенициллин… Но ведь всё равно мясо!

Что за мор случился среди ушастых – знать не знаю. Я не ветеринар, и от разведения этих тварей далек, как от балета. Наверняка какая-нибудь вирусная фигня, передающаяся воздушно-капельным путем. В довольно тесном загончике любой чох моментально поразит всё поголовье. И как назло, анатомички – исследовать погибших – у нас пока нет. Все собираюсь завести и все другие дела, более важные, не дают.

– Трупы куда вывозить собрались? Есть тут скотомогильник неподалеку? Если нет, сжечь.

– Федор Ильич сказал, всё сделает…

– Как бы вы без директора жили? Скоро без Чирикова в сортир сходить не сможете. Клетки тоже уничтожить.

Вот… теперь новый расход. На новую «звероферму». Денег практически не вижу. Только пришли десятки тысяч от Келера – и вот их уже нет. Надо срочно дожимать думских. Пусть, наконец, открывают городской «кошелек» и начинают платить.

* * *

Церковь наша приходская, Николая Чудотворца на Курьих ножках, совсем недалеко. Прошел в сторону Садового немного, оставил по правую руку Большой Ржевский переулок – и на месте. Кстати, настоятели, что старый, что новый, не без гордости рассказывают, что пушкинская избушка на курьих ножках, стоящая на Лукоморье, – это их храм. Родители поэта жили рядом, а сам Александр Сергеевич здесь и родился. Впрочем, с местами, где солнце нашей поэзии увидело свет, в Москве примерно как в Элладе с родиной Гомера – не счесть.

Новый священник, отец Тарасий, молод, лет тридцати, к нашей службе испытывает неподдельный интерес и относится весьма благосклонно. По крайней мере, не настаивает, чтобы я еженедельно посещал службы, и про живущую рядом девицу Талль не заикался ни разу. Хотя наверняка ему уже давно нашептали.

Но сейчас я вдруг сам решил посетить его. Надо с кем-то поговорить. Слишком уж случившееся выбило меня из колеи. Вроде хожу и делаю то же, что и до этого, а покоя нет, будто камень на душе. И если судьба залетных жуликов меня не тревожила, то молодой пацан, даже жизни не видевший и оступившийся по скудости ума, из головы не выходил.

Церковь маленькая, и на воскресной службе здесь бывает тесновато. Зато сейчас, в будний день, тихо и спокойно. Настоятель возился возле ограды, но, увидев меня, отряхнул руки и пошел навстречу. Мы обозначили получение благословения, и отец Тарасий спросил:

– Что-то случилось? – Священник взял с ограды полотенце, вытер от пота почти безусое и безбородое лицо. Видно, что отращивает батюшка волосы, но получается плохо. Так, редкие, неубедительные пучки.

– За советом, батюшка.

Я помню историю про ослиные уши царя Мидаса и говорящий тростник, поэтому на тайну исповеди надеяться не стал. К тому же мы просто беседовали.

– Давайте присядем… – Священник показал на стоящую в тени лавочку.

А хороший у него тут уголок устроен. Плющом увитая беседка, птички поют…

– У меня был слуга, – начал я, когда мы сели поудобнее. – Возможно, вы видели его, молодой парень, Алексей.

Тарасий кивнул, вроде как вспомнил. Мало ли кто ходит к исповеди? Послушал стандартный рассказ про мелкие грешки, назначил епитимью – и до свидания. Впрочем, меня это не очень волновало.

– Недавно он исчез. Сначала мы думали, что просто убежал. Но потом я узнал, что его убили воры, подговорившие украсть у меня документы.

– Он был наводчиком? – коротко спросил священник, перекрестившись.

– Бог знает. – Я пожал плечами, тоже осенил себя крестом. – Жалко парня.

– Ты дал ему работу, кров, а он тебя предал. Не вина тебя гложет, а обида.

Я задумался. Платил я Алексею немного, но всегда вовремя. Кузьма учил парня, заботился о нем. Да, кров тоже был за мой счет, как и стол.

– Послушай притчу. – Тарасий достал четки, начал их перебирать. – Она не совсем православная, но мне кажется, очень подходит к этому случаю. Как-то раз к одному старому монаху пришел парень. Говорит: «В моей семье всегда есть обида. Живем хорошо, дружно, счастливо, но случится скандал, и все рушится. Я так не могу! Помоги понять, в чем дело?» Хмыкнул старец и молвил: «Принеси завтра кувшин кислого вина, и я покажу тебе, что есть обида». Как договаривались, принес парень кувшин перебродившего вина под утро. Достал монах несколько чашек и молвил. «Обида подобна кислому вину, терпение же подобно чаше. Перельется вино – жди беды. Наполни малую чашу и выпей». Удивился парень, но сделал: скривился, но проглотил кислое вино. «Видишь, чаша опять пуста, и нет обиды. Так поступает любящий человек. Жить с таким приятно и беззаботно. Но много ли вина ты сможешь выпить?» – «Боюсь, даже вторую не выдержу», – грустно ответил парень. «Если ты подливаешь вино обильно, рано или поздно человек отказывается пить. Теперь наполни-ка мне малую чашу». Не успел парень долить вино, как выплеснул мудрец чашу ему в лицо. «Вот, опять пусто. Некоторые люди не проглатывают обиду».

* * *

Я сидел и ждал, когда разыщут Моровского. Что ни говори, а граф стал уверенным номером два в нашей негласной табели о рангах. И в морг он ходил тренироваться гораздо чаще других, и предлагал новшества в количествах, превышающих совместный энтузиазм остальных врачей. Понятно – нацелился на мое кресло, когда я уйду на повышение. А что такое произойдет, он не сомневается.

И пусть. Норов поляк запихнул куда подальше, хирург он хороший, а доводить персонал до мокрых штанов одним фактом своего существования умеет не хуже моего. Потому я сослал его на подстанцию, чтобы больше опыта самостоятельной работы поднабрался. Но палка о двух концах – вот он мне понадобился, и довольно-таки срочно, а найти его не могут. Уже и вслед за ним на вызов нарочного отправили, а ответа никакого.

И когда я уже начал думать над введением в жизнь запасного варианта, Моровский явился собственной персоной.

– Здравствуйте, Евгений Александрович! Если я застрелю парочку кучеров, как думаете, суд меня оправдает? – От лица поляка можно было прикуривать. – У этого подлеца ось сломалась, видите ли. Больной в карете, нас вместе с ним тряхнуло знатно. А это чудо природы только затылок чешет: «знать не знаю, как оно приключилось».

– Суд оправдает, да только ведь и следующие будут такими же, если не хуже.

– Вы меня искали? Хорошо, что ваш посланец был с каретой, мы в нее нашего пациента перегрузили. А тут недалеко было, чем телефон искать…

– Очень хорошо. Переодевайтесь, будете ассистировать на холецистэктомии.

– Кто-то… особенный? – осторожно поинтересовался граф.

– Можно сказать и так. Пороховщиков.

– Издатель «Русской жизни»?

– Да.

Вот интересно, большинство вспоминает «Славянский базар», а Вацлав – газету, к тому же закрытую.

С тех пор как я переехал, мы с Пороховщиковым встречались редко. У него своя работа, у меня – своя. Общаться интересно, но всё времени не хватает. Вот так и скатишься до уровня новогодних открыток. Хотя хорошее, несомненно, помнить надо. В отличие от плохого, это можно и забыть. Вместе с человеком, который нехорошо поступил, конечно же.

Едва я пришел из церкви, позвонила жена Александра Александровича, Эмилия Карловна. Поехали на воды в Карловы Вары, там Пороховщикову стало плохо, вернулись – и вот мы здесь, готовимся к операции. Сдвинулся отчего-то камень, пошел на выход, да застрял. Ну и самолечение до добра не доводит. Повторил все возможные грехи больных холециститом – начиная от, мягко говоря, погрешностей в диете и заканчивая горячей грелкой под бок. Кстати, грелка – от Келера. Прогресс, как говорится, в массы!

Пороховщиков лежал в постели, бледно-желтый, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Настоящая панда. Пока везли больного из Староконюшенного – недалеко, и километра нет, – я решил, что оперировать буду «золотым» составом. С двумя ассистентами, опытной сестрой и лучшей анестезисткой. С Викой, конечно, приятно работать, но это не дренажи в разрезы пихать, когда всё на виду.

Традиционно уже начали моей командой «Приступим, помолясь». Шуточное напутствие двадцать первого века здесь превратилось в целый ритуал с крестным знамением.