Текст книги "Столичный доктор. Клятва врача"

Пока ассистенты – Моровский и Малышев – возились с разрезом, я вспомнил, как начинал операции под блюз. Считал своим талисманом. И даже стал напевать «Ай вент ту зы кроссроудз, фел даун он май низ».

– А у вас приятный баритон, – отметил Моровский. – Никогда не слышал, чтобы вы пели. Это на английском?

– Да, – буркнул я, замолчав. – Но выступать не планирую. Только в ванной.

– Там все певцы, – пошутил граф, и мы посмеялись.

– Давайте работать уже. Коль скоро пузырь напряженный, через мини-разрез рисковать не будем. Вацлав Адамович, лигатуру на сосуды активнее накладывайте. Мышцы рассекаем… Хорошо… Андрей Германович, печеночные зеркала?

– Готово!

– Разрезик… Ну вот и виновник торжества!

Желчный пузырь, как на картинке в учебнике, торчал в просвете раны. Огромный, багрово-синюшный. Не удивительно, что столько страданий причинял.

– Помните, мы говорили об электрокоагуляции мелких сосудов? – спросил Моровский.

– Вот как начну спать не по четыре часа, а хотя бы по шесть, так сразу и займемся, – ответил я. – Дело нехитрое, думаю, хватит пары десятков кроликов в жертву. Не отвлекаемся… Пунктируем пузырь…

Тут свет в операционной мигнул и погас вовсе. В самый ответственный момент.

– Да чтоб тебя, а?! Что с электричеством?!

Хваленая немецкая динамо-машина дала сбой. Операцию мы доделывали по старинке, с керосиновой лампой. Вот и мечтай об аппарате ИВЛ и электрокоагуляции.

* * *

После хорошо сделанной работы, если тебе не надо зашивать рану, писать протокол операции и творить другие, не менее увлекательные вещи, что сделает нормальный хирург? Правильно, спрячется в кабинет и велит секретарю приготовить чай. Так зачем противиться самой природе? Я удобно развалился в кресле и решил немного помедитировать в ожидании Должикова. Если в процессе начну похрапывать, он разбудит.

Как известно, лучший способ рассмешить бога – рассказать ему о своих планах. Вот и я вместо спокойного чаепития получил звонок из приемного покоя.

– Евгений Александрович, тут к вам полиция!

И сразу же в коридоре затопали казенные сапоги, дверь открылась, в нее ввалился грозный усатый околоточный, зацепив ножнами дверной косяк.

– Господин Баталов? Собирайтесь!

Глава 3

– Что случилось? Представьтесь!

Как известно, лучшая защита – это нападение. А я – не какой-то шаромыжник с Хитровки. Даже если меня арестовывать пришли, должны проявлять уважение.

– Виноват, вашсокородь! – вытянулся по струнке полицейский. – Околоточный первого участка Арбатской части Иван Хрунов!

– Что за дело у вас?

– Ваше высокоблагородие, пристав наш, Емельян Алексеевич, плох очень. Уже и соборовали сегодня. Просил приехать, – почти извиняясь, объяснил он.

– Вы пешком?

– Никак нет, на полицейском экипаже.

– Жди, я сейчас соберусь, выйду. А Емельяну Федоровичу из прокуратуры вы не родственник?

– Никак нет, не родня. Однофамилец!

Что ж за день сегодня? Все мои знакомцы, с которыми судьба меня свела в первые дни здесь, вдруг заболеть решили. И если про Пороховщикова с осторожностью можно сказать, что прогноз благоприятный… Сам не заметил, как рука к столу потянулась, по дереву постучать. Говорят, летчики – народ суеверный. Это от них пошла придурочная привычка употреблять «крайний» вместо «последний», им нельзя падать с трапа, а накрывать стол может только бортинженер. Но и эти граждане нервно курят в сторонке по сравнению с хирургами. Это мы можем оперировать только в «счастливом» костюме, стирая его каждый день, и ждать, когда освободится «свой» кран, хотя рядом будет незанятый. Хирурги создают целые ритуалы из пути к столу, обработки операционного поля, поговорок и присказок. Да, мы такие.

Что там может быть у Блюдникова? Особенно если соборовать решили? Елеосвящение только у тех, кто в сознании, значит, не печеночная кома. Асцит с нарастающей недостаточностью кровообращения? Ну, это тоже маловероятно, не на острове живет, процедура полуамбулаторная, чтобы тянуть до той степени, когда в животе больше ведра жидкости скапливается. Всех делов – дырку специальной трубочкой проткнуть и жидкость потихонечку выпустить. Мера временная, но всё же. Остается кровотечение из варикозно расширенных вен пищевода. Нехорошая вещь, придумать способ лечения практически нереально. Я точно не знаю. Потому что течет не из одной дырки, а из множества. Все осложнения крайне плохие. Смертельно опасные. Организм защиту уже потерял, бороться ему нечем. И даже пересадка печени, будь она возможна, шансов дает чуточку.

До этого дня я у пристава не бывал. Не пришлось как-то. Занимал он квартиру на третьем этаже полицейского дома в Столовом переулке. Дом как дом, только кроме полицейских никто не живет – в гимназиях учителя тоже по месту своей работы часто обитают, как и преподаватели университета – все служат-с. Хрунов здесь, наверное, свой человек. По крайней мере, в дверь не стучал и знал, что открыто.

А в квартире у Блюдникова пахло смертью. Не разложением, нет, именно смертью. Попадаешь в такой дом, и сразу понятно – похороны очень скоро. И давит это… весьма.

Околоточный провел меня через пустую прихожую в спальню. От здоровенного пристава осталась едва ли половина. Кожа, серо-желтая, с синюшным оттенком, висела на нем, будто совсем недавно из организма выпустили воздух. Глаза впали, помутнели. Даже волосы, густые и лежащие на голове красивой волной, сейчас висели тусклыми клочьями.

Стоило мне войти, его тут же вывернуло противно пахнущей жижей цвета мясных помоев. Сиделка вовремя подставила таз и аккуратно вытерла губы больному.

– Здравствуйте, Емельян Алексеевич, – поздоровался я. – Воды подать? – Я подал ему стакан, стоявший на столе.

– Какое тут здоровье, Евгений Александрович, – прохрипел он. – Конец наступает. Спасибо, что пришел. Извини, что потревожил.

Утешать его не стал. Мне кажется, что человек заслуживает правды, особенно когда жизнь заканчивается. Зачем его обманывать? Ему что, легче станет, если я набрешу, что еще не все потеряно, вот только надо сейчас пару волшебных таблеточек и пять капельниц? Как по мне, лучше просто общаться. Хотя бы из уважения к себе.

Сиделка аккуратно протиснулась мимо меня, унесла таз мыть. Ухаживают за приставом, чисто всё, постель меняют, моют. Молодцы, что могут сделать – делают.

– Здравствуйте, – произнес женский голос у меня за спиной. Усталый, а потому крайне бедный на эмоции.

– Баталов, Евгений Александрович, – представился я.

Жена, точно. Лет сорока, не очень высокая, мужу по плечо, наверное. Выражение лица властное, но это маска, прижившаяся за годы управления хозяйством. А взгляд растерянный. Будто потеряла все ориентиры и не знает, куда дальше двигаться. Хотя почему «будто»? Вон, главный стержень лежит, доживает последние часы. На что существовать будет? Понятно, что не с пустыми карманами пристав семью оставляет, но дохода уже не предвидится, только наоборот. Пенсия будет, конечно, Блюдников выслужил положенный срок. Но это совсем не то.

– Ольга Ильинична, супруга Емельяна Алексеевича. – Назвав себя, она будто решилась на что-то, чего боялась, набрала воздуха и выпалила: – Вы же можете ему помочь? Хоть что-то сделать? Он так мучается!

При этом она смотрела почему-то не на меня, а на мужа, будто боялась, что он не даст ей говорить. Но если бы и хотел, не смог – вернувшаяся сиделка в последний момент успела подставить емкость, в которую пристав изверг очередную порцию рвоты. Да, чуть-чуть, миллилитров сто, но судя по темпам, осталось уже немного.

– Да, я готов. Мы отвезем вашего мужа в больницу, там я попытаюсь остановить кровотечение и уменьшить испытываемые им страдания.

– А меня спрашивать не надо? – На этот рык Блюдников, наверное, потратил почти все оставшиеся силы. – Никуда я не поеду! Один хрен помру, так дайте сделать это в своей постели! Сколько мне осталось, Евгений Александрович? Скажи этой клуше, поможет твое лечение?

Я тяжело вздохнул:

– Осталось немного. И лечение вряд ли сейчас будет эффективным…

Я ждал слез – большинство женщин реагируют именно так. Не угадал. Наверное, всё уже выплакала и устала ждать финала не меньше, чем муж. Только кивнула и молча вышла из комнаты.

– Нет сил противиться… – тихо сказал, почти простонал пристав. – Это она настояла… Я бы… Жить хочется, только не так… Правду ты тогда говорил. Сегодня так хреново, что дальше некуда, а назавтра еще хуже… Иди, Евгений Александрович…

Жалко его, но итог, увы, закономерен. Если от печени ничего не осталось, то расторопша уже помогает не очень. Сильны мы задним умом…

* * *

С корабля – на бал. Это про меня. Только вернулся от Блюдникова, как вспомнил, что обещал Лизе приехать на бал в Александровский дворец Кремля. Почти протокольное мероприятие – последний раут лета, после которого аристократия разъезжается по Баденам, а мы, стало быть, едем на Кавказ. И плевать, что эмоционально измотан и хочется только напиться. Танцевать польку и мазурку я так и не научился, а разные вальсы, которые я в состоянии минимально повторить, могут привести к печальным последствиям – велик риск отдавить ноги партнерше. Так что я отирался у стеночки и как только попадал в поле зрения мамаш с дочками, тут же бочком-бочком ретировался в курительную комнату или на балкон, дабы продышаться от духоты зала.

Оркестр наяривал, официанты курсировали в толпе, я же раскланивался со знакомыми, коих оказалось уже вполне много. Это и управляющий канцелярией Истомин, и гласный московской думы Владимир Пржевальский, брат знаменитого натуралиста Николая Пржевальского. Свел приятельские отношения с видным юристом Фёдором Плевако. Он хорошо разбирался в хитросплетениях городского бюджета – помогал мне вписаться в разные расходные статьи с моей скорой. Дело двигалось трудно, но прогресс есть – начали поступать первые ассигнования.

Особые отношения сложились с Шуваловым. После нашей прогремевшей дуэли граф попал в опалу, но потом быстро восстановил свои… позиции при великом князе. Адъютант всех знал, все знали его – Шувалов стал моим настоящим лоцманом в этом бушующем аристократическом океане. От него я узнавал последние новости из Зимнего дворца. Граф знал, как протекает беременность у императрицы, что ели на завтра великий князья…

– У Раевских старшая Анна на выданье. Пятьдесят тысяч дают приданого, – нашептывал мне адъютант на балконе, в перерыве между танцами. – Елена Сергеевна у Пашутиных – так и вовсе шестьдесят тысяч. Я тебя совершенно не понимаю, мон шер. Холостой, в фаворе у Сергея Александровича… Женись, и дело в шляпе! На всю жизнь обеспечен.

С Шуваловым мы недавно перешли на «ты», и граф сразу начал фамильярничать. Пулей от меня в плече он так и вовсе гордился, рассказывал всем холодящие подробности нашей дуэли, пугал дам взглядом смерти, что я выдал ему перед выстрелом.

– Я предпочитаю жениться по любви, – отвечал я графу, отстраняясь.

– Видел я твою любовь в Мариинке! – отмахнулся адъютант. – Кожа да кости. Такую любить – в постели о ее мослы стукаться.

Во время одной из попоек в Ильинском я имел глупость рассказать про свою интрижку с Ольгой. Точнее, Баталова-прежнего. Это, как ни странно, даже больше дуэли подняло мои акции в свите Сергея Александровича – ну как же, спит с балеринами, прямо как мужская часть семейства Романовых.

Посыпались приглашения от всяких армейских чинов на пикники, походы в бордели и прочие нехитрые развлечения военной аристократии. Под разными уважительными причинами мне пока удавалось уклоняться от чести напиваться в хлам жженкой, соревноваться в скачках… Но как долго это продолжится?

– Брак по любви – не для нас.

Я скептически посмотрел на Шувалова. Вот уж кому с его пристрастиями вообще никакой брак не светил. Хотя родственники могут и заставить. Как того же великого князя.

– Так что только деньги! Вложить в акции железных дорог – и жить всю жизнь припеваючи.

– Граф, оставьте нас! – На балкон вышла княгиня. Вся в белом, с открытыми плечами и высокой сложной прической. Даже сложно представить, сколько приходится проводить времени у куафера, чтобы добиться такой красоты.

Шувалов подмигнул мне и мигом испарился. Я же поклонился, поцеловал Лизе руку.

– У меня была Бестужева. Это правда, что ты смог вылечить ее болезнь?!

Я мысленно матюгнулся. Вот же женщины… Нет хуже пациентов! С одной стороны, строго выполняют все предписания врача, занимаются своим здоровьем больше мужчин. С другой стороны… больших сплетниц еще поискать надо.

– Антонина Григорьевна вернулась в Москву?

Я сделал вид, что для меня это новость, а то начнутся упреки, что знал и не посетил…

– Да. Мы подруги, я пригласила ее сразу на чай. И тут такие новости… Нет, пожалуйста, не хмурься. – Лиза оглянулась, увидела, что мы одни. Протянула к моему лицу руку, пальцами разгладила складку на лбу. – Тебе не идет хмуриться и кукситься!

– Честно сказать, немного обидно, что подругу она посетила раньше лечащего врача!

– Ты ничего не понимаешь! Если удалось вылечить сифилис – это же сенсация! Я видела бумаги мужа об этой болезни. Треть поселков вдоль железной дороги заражено, в городе больных – пятая часть населения.

– Именно потому, что это сенсация, – резко ответил я. – Лечение нужно хранить пока в тайне. Сам метод только испытывается мной и Романовским.

– Кто это?

– Врач из Санкт-Петербурга. Если объявить раньше времени, до выхода публикации в медицинском журнале…

– То что?

– Набегут шарлатаны, начнут калечить людей. Придумают какой-нибудь эликсир «Баталова» и будут продавать втридорога. А ко мне потом в клинику придут пострадавшие. С претензиями.

Лиза задумалась. Сама так нахмурилась, принялась водить пальчиком по балюстраде балкона.

– Душа моя! А я тебя ищу…

К нам вышел раскрасневшийся великий князь. Во рту у него дымилась сигара, сам он был довольный, улыбающийся.

– Евгений Александрович! Слышал, слышал! Значит, уже и сифилис можно лечить?

Дядя царя шикнул на слуг, которые пытались протиснуться, дабы не пропустить ни одного желания работодателя. Те мигом испарились с балкона, даже двери прикрыли. Чтобы, значит, никто не лез к нам с разговорами.

– Пока изучаем вопрос, – коротко ответил я, морщась от клубов табачного дыма, которые ветер направил в нашу сторону.

– Евгений опасается, что конкуренты перебегут ему дорогу. – Лиза взяла Сергея Александровича под руку. – А неправильное лечение повредит его репутации.

– Так запретить им, и вся недолга, – пожал плечами князь. – Пользовать сифилитиков по новому методу может только клиника господина Баталова или под его надзором.

– Разве такое возможно? – удивился я.

– Именной указ из Царского Села, особое указание МВД – особых затруднений не вижу. О каких доходах идет речь?

Пара уколов серы стоит сущие копейки. Расходы минимальны, а доходы… Даже если принять цифру в пятнадцать процентов зараженных, а скорее всего, она сильно занижена, то это примерно двадцать пять миллионов больных. Допустим, брать с каждого по рублю за процедуру. У меня закружилась голова. Нет, не от цифр, а от крепкого дыма, который продолжал лететь в мою сторону. А Лиза-то… красавица… сразу поняла, куда дует ветер. Я сделал маленький шажок в сторону, произнес:

– Думаю, речь идет о полумиллионе, может быть, миллионе рублей выручки.

Эта сильно заниженная сумма поразила княжескую чету.

– Так много?! – Сергей Александрович чуть не выронил сигару изо рта.

– И я готов делиться. Понимаю, как все устроено.

– И как же? – Елизавета мило покраснела.

– Новое товарищество, в его учредители берутся нужные люди, на которых мне укажет его высочество.

Супруги переглянулись, молчание затягивалось.

– После того как основные сливки будут сняты…

– Простите, что?

Я чертыхнулся про себя.

– Ну знаете, как хозяйки ставят молоко на ледник, а на следующий день снимают сверху сливки? Так вот, в продажах есть такая же стратегия. Сначала по высокой цене получить максимум, потом снизить цену, а затем вообще сделать метод бесплатным, например, в городских больницах. Через полгода-год.

– И так мы покажем, что заботимся о народе! – Князь посмотрел на жену, та неуверенно кивнула.

– Такой вопрос, наверное, надо обсудить напрямую с Ники, – тихо произнесла Елизавета. – Сумма слишком большая, чтобы… как это по-русски?.. пускать все на течение реки.

– Да, на самотек, – поправил я княгиню.

– Нужен именной указ, – резюмировал Романов. – Я поговорю с Ники.

* * *

– …большой такой дом, о трех этажах. – Жиган стоял у открытого окна моего кабинета и срезал ножом заусенцы. Которые выкидывал на улицу. Вот совсем у человека культуры нет. Читать худо-бедно умеет, а в остальном…

– На первом этаже у них аптека. А выше, значица, эта Бристол Майерс и сидит. Директор так и вовсе на третьем этаже, в мезонине хоромы.

– Откуда знаешь? – поинтересовался я, на автомате разглаживая пресс-папье письмо, что пришло от организаторов немецкого съезда врачей и естествоиспытателей. Пятнадцатого октября, в гостинице «Вештин Гран Берлин».

– Дал дворнику пятьдесят копеек, он все и рассказал. Даже дал пролетке встать рядом со входом.

– Какой пролетке?

– Так я сначала в «Каторгу» сходил, есть там завсегдатай. Ленька-хромой. Он видел этого в пенсне.

– Директора?

– Его. Господина Роттена.

– И что? Опознал Ленька его?

Жиган убрал нож, сел за стол:

– Как есть опознал. Он приходил в «Каторгу». Мы шесть адресов проверили, прежде чем нашли этих англичашек.

Я взял справочник «Вся Москва», полистал его. Московское представительство англо-американской компании «Бристол Майерс». Есть такая. Ильинка, 26. Поднял трубку, покрутил зарядное устройство сбоку телефона. Потом попросил барышню соединить с «Бристол Майерс».

Ждал не долго, ответил какой-то конторщик, поинтересовался, чем может помочь. Я представился покупателем, попросил уточнить цены на основной ассортимент. Компания торговала всем подряд: паровыми автоклавами для дезинфекции, хинином, хирургическими инструментами… И даже новомодным стрептоцидом, который сотрудник «Бристола» очень хвалил и рекомендовал. Мне стало любопытно, и я спросил о цене. Шесть рублей за упаковку. Однако… Отпускная цена у Келера была четыре рубля. Правда, это оптовая.

Я поблагодарил, повесил трубку. Задумался. Зачем «Бристолу» архив Талля? Ну понятно, зачем – думают найти там секреты новых лекарств.

– Так что будем с ними делать?

– А какие есть предложения? – вопросом на вопрос ответил я.

Жиган достал коробку спичек, подвинул к себе пепельницу, что я держал на столе для курящих посетителей. Зажег сразу несколько спичек, начал их вращать – вверх, вниз… Понятно, на что он намекает. Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит. И что делать? Соглашаться или нет?

Глава 4

«ГОРОДСКIЯ ВѢСТИ». «Московскiе врачи при разстройствѣ желудка и поносѣ стали прописывать больнымъ супъ из обычной моркови, неожиданно оказывающiй большую помощь. Рецептъ супа простъ и общедоступенъ. “Одинъ съ половиною фунтъ очищенной моркови истереть на теркѣ и залить штофомъ воды. Варить медленно полтора часа. Долить кипяткомъ до первоначальнаго количества, добавить золотникъ соли, не болѣе”».

– Ты только посмотри! – Вика махала передо мной утренней газетой, а глаза мои на нее не глядели. И на прессу, и на Талль. Я ведь вчера малодушно промолчал. Надо было прямо запретить Жигану жечь дом в Москве, но нет, я начал бормотать что-то невнятное про людей, которые могут пострадать, хитрованец же убеждал, что пожар случится ночью, никто не сгорит. А урок Роттену будет хороший. И я промолчал. Не сказал ни да, ни нет. Жиган же понял все как да.

– Смотрю. Про наш суп пишут. – Я пожал плечами, глотнул почти остывшего кофе.

– Так теперь его будет варить кто угодно! Они рецепт напечатали!

– Ты забыла, что на врачебном съезде мы отдали его медикам за один рубль? Кстати, больницы исправно его перечисляют товариществу.

– Все равно нечестно!

Раздался стук в дверь, секретарь доложил, что пришла на осмотр некая госпожа Бестужева и требует меня лично. Ну сейчас я свое раздражение вылью на кое-кого. Благо есть повод! Просто железный. Хотя на пациентах это делать не рекомендуется. Только при наличии большого опыта. Чтобы больной понимал, что ему хамят, но формально придраться не к чему. Ну в самом деле, потерялась бумажка с анализом, и приходится перебрать. Или прием на заведомо неудобное время оформить. Есть и более жестокие способы, но это не для меня.

С другой стороны, Антонина Григорьевна спасла меня от попытки решения вечной проблемы «Куда деньги исчезают?» с участием Вики. Во всем она передовая, свободно мыслящая и открытая всем новым идеям и начинаниям. Кроме товарно-денежных отношений. Участие ее в этом «изобретении» свелось к записи на бумагу красивым почерком. Про рубль знала. От «Русского медика» получает доход, позволяющий не очень задумываться, что есть и во что одеваться. Более того, она теперь довольно-таки богатая невеста. Не десятки тысяч, как рассказывал Шувалов, но весьма, знаете ли… И чего крохоборствовать, спрашивается?

Вдова Бестужева сейчас выглядит далеко не прелестницей. Потому и густая вуаль прикрывает ее лицо. Но это если не знать, что там было до того как. По крайней мере нос присутствовал. Не очень аккуратный, да что там – он напоминал гордость украинской кухни, вареник. Но с учетом того факта, что раньше его вообще не было, это офигеть какой прогресс. Швы аккуратные, но рубцы еще не устаканились, пудра не спасает. Хотя сформировали нос просто великолепно. Для этого времени, конечно. Кстати, в мужскую народную мудрость, что нежеланных женщин нет, я бы к отсутствию света и количеству выпитого смело добавил размер приданого. А судя по косвенным признакам, Антонина Григорьевна может в таком случае уверенно претендовать на роль первой красавицы.

– Здравствуйте, – сказал я как можно более нейтрально.

Первый порыв – помощнее опустить вдову с небес на землю – прошел, пока я добирался до смотровой. С такими клиентами показывать свои обиды – самое последнее, о чем стоит думать. Тем более что я и сам слегка виноват. Нечего было динамить ее с посещением. Уж один час можно и выделить, не сломался бы.

– Я решила не дожидаться, когда вы найдете время для визита. Ее императорское высочество объяснила, как вы заняты. Мы с ней знакомы по делам Елисаветинских комитетов.

Ну прямо легче на душе стало. Благотворительность – дело хорошее. А то я уже начал подозревать принадлежность к высшим сферам. Если бы так, то агитировать ее на пиар-акцию не стоило даже думать. Кстати, очень хорошо, что контроль над расходами Елисаветинского благотворительного общества большей частью в руках Лизы. Потому что выделение нам той самой динамо-машины – явно трата, не предусмотренная уставом. Хотя сирот мы тоже лечим.

– Рад видеть вас. Очень хорошо выглядите, – с легкостью соврал я.

– Правда?

Покажите мне женщину, которой сказали, что она хорошо выглядит, а она не поверила. Наверняка Бестужева по три часа перед зеркалом сидит, прикидывает, какой ракурс лучше. Я подкрепил хорошее впечатление от нашей встречи чаем с баранками.

Взамен мне пришлось выслушать историю про поездку в Киев и подробнейшее описание лечения. Как хорошо, что я сегодня выспался. Потому что тут мало было с умным выражением лица кивать, глубокомысленно произнося время от времени «угу» и «да, конечно». Бестужевой требовались комментарии на каждый шаг. Вот сделали это, как вы думаете, не надо ли было по-другому? А вот то?

На такой фигне меня не поймать. История про советского доктора, который поехал в Штаты, начал там работать, а потом порушил карьеру, да еще и выплатил по суду серьезный иск, одной фразой «Кто же вас раньше так лечил?», я помнил. Она была выжжена каленым железом у меня прямо на коре головного мозга. Работать надо хорошо, а не повышать авторитет обливанием дерьмом коллег. Даже если они накосячили. Цеховая солидарность, однако.

– А вы знаете, Антонина Григорьевна, что скоро будет принято решение об открытии больницы для лечения вашего заболевания? Идея одобрена… – Тут я посмотрел на потолок, где в этот миг должно было появиться изображение великого князя.

– Да вы что? – изумленно всплеснула руками вдова, тоже почему-то посмотрев вверх. К сожалению, со спецэффектами не заладилось, и увидела она люстру. – Я обязательно пожертвую на это благое начинание! Какой же вы молодец!

От объятий меня спас только стол. И вообще, это бы выглядело непрофессионально.

Но на этой волне мне удалось уговорить Бестужеву принять участие в показательных акциях при открытии больницы. На условиях полной анонимности, конечно же. И только один раз. Для врачей. Дабы пресечь новые витки торговли, намекнул, что пора бы и за ширму. Беседовать хорошо, а работать надо.

Я мужественно мял живот Бестужевой, постоянно спрашивая, не болит ли где. Вдруг дверь распахнулась, и влетела главная по всем вопросам.

– Евгений Александрович! Там скорая больного привезла! Вас просят!

– Я сейчас занят. Закончу и подойду. Там что, некому посмотреть?

– Есть.

– Значит, пусть ждут. Кстати, Виктория Августовна, вы же помните нашу пациентку? Вы еще фотографировали ее до операции?

– Ой, да вас не узнать, – защебетала Вика. – Надо же, незаметно совсем! Мы сейчас сделаем снимок, чтобы сравнить…

* * *

Ну вот, пусть теперь Вика послушает технологию изготовления носов. А я – в приемное. Что там такое, что вот прямо срочно-бегом вызывают?

Пациент лежал на кушетке. Вернее, пытался не упасть с нее. Если твой вес сильно превышает десять пудов, то стандартная мебель вам не очень подойдет. Купчина, такой типичный мироед. Волосы на прямой пробор, шелковая рубаха, сапоги бутылками. Цвет лица, правда, подкачал слегка, слишком сместился в зеленую часть спектра. Оставалось только посочувствовать тем, кому выпало счастье его носить.

В ногах стояли сопровождающие организм лица. Тоже из торгового сословия. Слегка выпивши. Судя по состоянию одежды, праздник начался не сегодня.

– Ну-с, что тут у вас? – спросил я, натягивая перчатки.

– Живо-о-о-от, – простонал больной.

Пожалуй, именно вот это конкретное анатомическое образование я бы животом не назвал. Уверенно миновав стадию живота и пуза, клиент остановился на верхней границе брюха. Вздуто, конечно, порядком.

– Давно болит?

– Со вчерашнего дня, – вступила группа поддержки. – Мы сделку отмечали, Степан Кондратьевич удачный подряд получил. Поспорили, кто больше пельменей съесть сможет.

– Победитель? – кивнул я на кушетку.

– Четыреста тринадцать штук, – с гордостью ответил комментатор. – Остальные и по две сотни не одолели.

– А-а-а-а-а!!! – закричал лежащий на кушетке.

Ну да, кишечник пытается протолкнуть содержимое, но уже не справляется. Пора учреждать премию Дарвина, у нас на нее огромное количество претендентов. Пельмени сейчас лепят размером раза в два меньше привычных мне, но даже так…

– А что нам скажет господин Лебедев? Никита Егорович, не прячьтесь! Вы же привезли нам любопытный случай?

– Да, Евгений Александрович! Думаю, острый панкреатит.

– Ну, давайте посмотрим.

Короче, после всяких малоаппетитных исследований и короткой дискуссии остановились на механической кишечной непроходимости. Скорее всего, высокая. Отправили Степана Кондратьевича на сифонную клизму и капельницу – надо же попытаться решить дело консервативным путем. Хотя вряд ли поможет. Интересно, а вся добыча в таз влезет?

* * *

На меня обрушились дни рождения. Ну как обрушились? Эту лавину я, можно сказать, сам вызвал. Нанял Софью Петровну Вяземцеву, бывшую учительницу гимназии шестидесяти трех лет. «Русский медик» все больше разрастался, нам потребовался отдел кадров. Я долго игнорировал эту проблему, но после того, как от нагрузки взвыл Должиков, пришлось озаботиться. И первым делом Софья Петровна принесла мне список дней ангела сотрудников. Дни рождения в обществе праздновать не принято. Страна крестьянская, многодетная. Не все матери и отцы помнят, когда родился тот или иной отрок. В страду отошла в поле, родила и пошла дальше жать и вязать снопы. Вот и весь день рождения. Иное дело – день ангела! Крещение – настоящий праздник, когда у каждого православного появляется свой крылатый хранитель. Если, не дай бог, забыл про дату, всегда можно поинтересоваться у местного попа, который разъяснит и напомнит. А иногда и наставит на путь истинный.

Но я-то прибыл из будущего и решил навести «будущие» порядки. Попросил Софью Петровну собрать даты рождений врачей и медперсонала. Та же в свою очередь решила пустить меня нумером раз. Я покопался в документах, осторожно порасспрашивал Кузьму. И выяснилось, что мой день рождения уже вот-вот, на носу, второго августа. А за мной паровозом сразу идут Виктория (третьего августа), а еще Винокуров-старший (тот родился пятого). Собственно, на пятое я и назначил празднование в столовой клиники. Купил подарки, накрутил поваров на предмет особого меню, до кучи поручил секретарю сделать красочную стенгазету. Это было еще одно новшество из будущего. Раз в неделю все клиники «Русского медика» были обязаны вывешивать стенгазету. В ней была официальная часть – сообщения администрации, новости медицины. И неофициальная – сатира на проштрафившихся сотрудников, слова песен, рисунки. Как говорится, все что душе угодно. Выяснилось, что у нас работает много талантливых людей, которым повозиться с газетой после работы – просто в радость, а не в нагрузку.

На празднование собралось человек сорок с гаком. Только в зале столовой я понял, как сильно разросся «Русский медик» и каким большим «предприятием» я руковожу. Пришлось толкать «тронную» речь, славословить раскрасневшуюся от удовольствия Вику, хвалить Винокурова, постоянно вытирающего лоб от смущения. Первой я подарил набор хирургических инструментов в специальном чемоданчике с держателями. Чем, очевидно, вызвал пересуды собравшихся – народ, похлопав, начал перешептываться. Особенно шушукалась женская часть коллектива – мужчины уже привыкли к присутствию Талль в операционной. Винокурову, заядлому охотнику, я преподнес двуствольный зауэровский штуцер калибра 0,500. Доктор был счастлив. Тут же переломил ружье, осмотрел стволы, пощелкал в потолок курками и спусковыми крючками. Вот чисто ребенок, получивший игрушку!

Свой личный подарок Вике я подарил заранее. С выбором, естественно, возникли затруднения. Никаких драгоценностей, особенно колечек. У незамужних дам сразу возникают какие-то нездоровые ассоциации. Одежда и аксессуары – ни за что. Угодить крайне трудно, да и, опять же, дарят такое только женам. Выход остался один – нечто профессиональное. Хочет стать врачом – подарю самый главный врачебный инструмент. Наивны те, кто подумал про фонендоскоп или скальпель. Ручка с золотым пером. Дорого и ни к чему не обязывает. Ну и всякого добра под названием «письменный набор» для веса.