Автор книги: Алексей Жарков
Жанр: Ужасы и Мистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Ещё семьдесят с лишним лет спустя, мои рожки начали снова отрастать. Я никак не мог нарадоваться, ведь это обещало многократно увеличить мои волшебные способности, восстановить нормальную ауру, да и чувствовал я себя теперь намного бодрее и энергичнее. К тому времени я уже давненько обосновался в той самой деревеньке, где и жил Хэлдон, на людях занимался садоводством, а когда никто не видел – шёл на собрания Круга. Собственно, выбор места жительства был связан именно с тем, что в округе этой деревеньки жили последние оставшиеся на свете друиды, что ведут свой род не от людского племени. И вот однажды ночью, я возвращался домой с очередного собрания Круга, но вдруг меня насторожил странный шелест кустов чуть поодаль от дороги. Это весьма меня заинтересовало, ибо было во мне смутное предчувствие, что это не просто дикое животное или ветер, а какое-то новое волшебное существо, о котором мы ранее не знали и которое надо отвести в Круг, познакомить с остальными и вообще, приветствовать, как полагается. Сойдя с тропинки, я осторожно двинулся к источнику загадочного шума, но тут из-за поворота донеслось знакомое, громкое, абсолютно немелодичное басовое пение, в котором безошибочно угадывался старина Хэлдон. «Проклятье, Хэлдон, только не сейчас! Ты же испугаешь его!» – мысленно выругался я. Обернувшись к хмельному исполину, чтобы подать знак тишины рукой, я на миг отвлёкся от тёмных, таящих в себе неведомое существо, кустов…
Когда я очнулся, одноглазый фанатик, весь перепачканный кровью, как раз перерезал бедняге Хэлдону глотку. Вокруг валялись шесть трупов закутанных с ног до головы в плотные чёрные плащи людей с эмблемой секты, безвкусного изображения перечёркнутых рогов. Гигант Хэлдон, отбиваясь от превосходящих его числом безумцев одной лишь отломанной от забора неподалёку доской с гвоздями, должно быть, наносил сокрушительные удары своим импровизированным оружием, защищая меня, рогатого «демона», как наверняка выкрикивали сектанты, не смотря на то, что он, Хэлдон, теперь тоже видел мои рога и знал (ибо секта разраслась и опутала своими мерзкими скизкими щупальцами умы большинства людей), что я не обычный человек, а вероятно являюсь «нечистым», и смерть моя должна послужить во благо миру, отменяя Конец Света. Но он ринулся мне на выручку, поскольку считал меня своим другом, не думая о себе, как герой, как самоотречённый безумец, как истинно правильный человек. И поплатился за это жизнью. А ведь у него только родился долгожданный сын! Как ему теперь расти без отца? Собрав в кулак всю свою ярость и боль потери, я что есть сил напряг свою ауру и поглотил одноглазого, наслаждаясь трестом и хрустом его костей, перемалывающихся в пыль, мстя и за самого себя, и за Хэлдона, и за его маленького сына.
* * *
Помотав рогатой головой, увенчанной короной, стряхивая воспоминания о давно минувших днях, я направился к Мэлу за ритуальным ножом для жертвоприношения. Минотавр встретил меня хитро прищуренным взглядом.
– Жертвоприношение начнётся через десять минут. Ты готов? – спрашивает он, протягивая мне причудливо зазубренный нож, и продолжая сверлить меня проникающим в самую душу взглядом мудрых, и вместе с тем плутоватых бычьих глаз, словно бы зная что-то недоступное всем прочим существам на Земле, и при этом ужасно забавное. Впрочем, не удивлюсь, что так оно и было.
– Готов, – говорю я, с почтением принимая реликвию, и мой голос даже не дрогнул, хотя на секунду во мне всё же проскочило сомнение. Мэл это заметил:
– Присоединился бы ты к остальным друидам. Групповая медитация настроит тебя на нужную волну.
– Это хорошая идея, но я не уверен, что десяти минут мне хватит.
– Попробуй.
Я пожал плечами и, коротко кивнув, подошёл к назначенному мне месту. От него исходила чистая, свежая энергия, хорошо гармонировавшая с моей аурой, так что я сразу понял, что именно Мэл разрабатывал план нашего построения, учитывая персональные особенности каждого. В медитацию я впал куда быстрее, чем у меня это получалось ранее, и следующие десять минут длились для меня куда дольше вечности, или не длились вообще, смотря как посмотреть. В том мире времени не существует вовсе. Когда я наконец вышел из транса, мне открылось имя жертвы.
Нет.
Этого не может быть!
Только не он!
Стефан, сын Хэлдона.
Оглянувшись, я увидел, как Мэл и Коронида ведут мальчика лет десяти к жертвенному алтарю.
Я выронил нож.
* * *
Полночь. Поляна посреди дремучего леса. Огромное дерево в центре. Чуть поодаль – жертвенник. К нему привязан сероглазый испуганный мальчишка лет десяти, не больше. Над ним склонился человек в длинном зелёном плаще. В трясущейся руке человек сжимает нож с причудливо изогнутым лезвием в засечках. Костяшки его пальцев побелели, он крепко держит оружие, словно от этого зависит его жизнь, а не жизнь мальчишки. Человек цепляется за рукоять, как утопающий за протянутый кем-то шест, в тщетной попытке выбраться на берег, тщетной, ибо сил сопротивляться уже не осталось. Резкий порыв ветра срывает капюшон с головы палача и открывает взору давно не стриженую голову, увенчанную короной. И… рога. Это не человек. Так кто же это?
«Нет, я не могу нарушить волю своей богини, Геры. Не могу её ослушаться. Если она выбрала именно Стефана, значит, так тому и быть».
Существо с рогами заносит руку с ритуальным ножом над мальчишкой. В глазах маленькой жертвы стекленеет выражение ужаса и неотвратимости. Ветер, дыхание Смерти, всё усиливается.
«Хэлдон пожертвовал собой ради меня. А я так его благодарю? Если подумать, наш Круг по сути та же секта. Чем же мы так отличаемся от фанатиков-людей? Да, мы обладаем знанием, недоступным простым людям, но… Ту же Геру никто не видел уже тысячи лет. Где она? Что с ней? Действительно ли придёт она помогать нам с Апокалипсисом, или смерть мальчишки от моего ножа будет напрасной? Конечно, он всё равно скоро умер бы, как и все прочие люди, но… я не могу его убить. Просто не могу. Или…».
Рогатый резким движением опускает нож на жертвенный алтарь. В этот же миг неутихающий ветер приносит с собой ледяной залп града, мелкого и колкого.
Путы, связывающие мальчишку, свободными лоскутами падают на землю.
– Беги, Стефан! Беги!
Очередная дробь града застывает на полпути до земли. Заметно холодает. Время остановилось.
Для всех, кроме меня, Мэла и Корониды.
– Что ты делаешь?! Зачем освободил мальчишку и позволяешь ему сбежать?! – тонким противным голоском визжит Коронида. Её глаза сейчас, кажется, просто взорвутся изнутри от бешенства. – И кто посмел остановить время?!
– Я, – просто сказал Мэл, растягивая обычно блуждавшую на морде улыбку до самых своих бычьих ушей.
Коронида смотрит на него во все глаза, в которых ясно читается немой вопрос «зачем, чёрт подери, ты это сделал?!».
– Наш майский король наконец-то начал что-то понимать, – тут он заговорчески мне подмигнул, – а вот ты, дриада, слишком поглащена своей ненавистью к людям, чтобы это осознать. Пусть мальчишка бежит, он будет жить долго и счастливо.
– Что?! А как же конец света, который мы тут организуем?!
– А это зависит от нашего короля. Ваше Величество, – минотавр отдал мне шутливый поклон, – вы готовы принести настоящую жертву?
И тут я всё понял. Мир перевернулся. То, во что я верил всё свою долгую жизнь – неправда. Круг, Гера, волшебство – это не имеет никакого настоящего смысла. Есть только самопожертвование, любовь и доброта. Это действительно важные вещи. И мир не умрёт. По крайней мере, уж точно не сегодня. Я не позволю.
Я ложусь на жертвенный алтарь. Поднимаю нож. «Так значит, всё это время правы были эти чокнутые фанатики… Ох уж мне этот безумный, безумный, безумный мир…»
Весёло насвистывая свою мелодию, Мэл подходит ко мне. Так кто же он на самом деле такой? Открылась ли ему истина в чудесном Лабиринте? Или же он и вовсе какое-то древнее могущественное божество, а не минотавр?
Я не знаю.
– Может, всё-таки просто рога спилишь? – бодрым звонким голосом спрашивает Мэл.
Я задумчиво смотрю на нож.
Нет, тут нужно что-то другое.
Например, пила.
Да, жертвенная пила, замётано.
Я смотрю на Мэла и улыбаюсь.
Возвращение
Андрей Скорпио
За окном хрипло каркали тучные вороны, ежась от утреннего холода. Наступила пора, когда доброе теплое лето сменилось осенней поступью, а в воздухе ощущалось легкое дыхание зимы. Листья устилали собой землю, образуя желто-красные дорожки, а те полу-зеленые собратья, что еще держались на деревьях, сиротливо дрожали на ветру, цепляясь за тонкие ветки.
Прекрасное и грустное время. В такую пору часто ощущаешь незыблемость уходящего и наступление необратимого процесса увядания души и тела. То же чувствовал и я, наблюдая в мутное стекло за переваливающейся с лапы на лапу птицей. Ее перебитое крыло волочилось, словно плащ. Вороны на деревьях сочувственно прокричали что-то на своем удивительном языке. Птица тоскливо посмотрела на них, затем на небо, и уныло побрела прочь, не имея возможности вернуться туда, где обретала счастье, кружась в водовороте воздушных потоков. Я понимал ее и отчасти жалел, поскольку также, как и она, навек потерял свое счастье много лет назад.
Я всегда дивился природе воспоминаний. Воспоминания походили на раскаленные гвозди, что год за годом остывали, проникая в самую суть, чтобы остаться там навсегда. Казалось, что память стерлась, и годы сравняли с землей то место, где когда-то красовалось дерево с цветущими цветами радости. Но неловкое касание вновь рождало картинки, возвращая в то время, когда жизнь была такой же яркой и прекрасной, как радуга на голубом небе. И от этих воспоминаний становилось еще больнее. Я осознавал, что те мгновения не повторятся никогда, и пытался заглушить рвущиеся наружу слезы очередным напитком. Обычно это удавалось, но не в этот день: Самайн, Хэллоуин, Первый День Зимы. Много лет назад, в такой же осенний день, я потерял ту, ради кого, как мне казалось, появился на этот свет.
О, какая это была любовь! При всей банальности слова, поистине оно открывалось лишь тем, кто познал его суть по-настоящему. И я познал. Проведя почти двадцать лет в туманной серости будней, когда дни протекали за днями, а толпы людей без лиц проплывали мимо, я увидел богиню, и свет озарил нас. Слов не хватит описать ее внешность и чудный характер. Достаточно того, что души встрепенулись и полетели навстречу друг другу, а бесконечная музыка звучала в такт нашим сердцам. Ни ее, ни моя родословная уже не играли никакой роли. Обольстительная принцесса, нежная, словно нераспустившийся цветок розы, пленительная, как аромат амброзии. Муза, что принесла мне недолгое счастье.
Помню наши прогулки по набережной, когда мы были не в силах посмотреть друг другу в глаза. Но не от трепета перед первой встречей, а от еле сдерживаемого желания слиться в вечном поцелуе. Все мгновения до и после проносились мимо, все жеманные обеды, где приходилось кивать и улыбаться, все встречи бесконечных тетушек и дядюшек, смотрины невест… Каждый раз труднее сдержать порыв все бросить и уединиться с той, кто озарял мою душу. О, Боги, за что вы поставили нас по разные стороны баррикад? За что сделали меня хозяином громкого титула, а ее дочерью рыбака? Ужасно, что приходилось встречаться на окраине городка, дабы какой-нибудь прохвост в услужении моей семьи не доложил о нас; ужасно скрывать то, что не может быть скрыто!
О, воспоминания, вы снова бередите про́клятую душу. Душу, что живет в уединении в одном желании – забыться и исчезнуть. Но приходит новый день, и память возвращается.
«О, вы – воспоминаний муки,
За что тревожите меня?
Картины, запахи и звуки,
Как жар погасшего огня».
Я не мог более сдерживаться и яростно вскочил. Мой крик отразился от стен ветхого особняка, где когда-то принимали самых именитых гостей. Теперь тут гуляли разруха да мелкие насекомые. Птицы испуганно закаркали, отвечая на мой яростный зов. Но в этот раз я чувствовал не поддержку, а страх и одиночество. Я потянулся к бутылке и стал жадно пить. Не помогло. Разум оставался чист, а воспоминания становились все ярче и ярче.
Лес, речка, лужайка. Наша последняя встреча: ее улыбка и очи, от которых я не отрывал взгляда. Мы почти не притронулись к еде, созерцая друг друга. Все прошлое – физическое и материальное – ушло, уступив место эйфории от ее присутствия. Да, я хотел обладать возлюбленной, но в ином смысле. Я хотел ее душу, хотел раствориться в ней и вечно летать в небесах неземного блаженства.
Вновь эти воспоминания… Я не мог их больше терпеть! Душа тянула меня прочь из этого затхлого, пропахшего прошлым, помещения.
На улице – вечное утро. Ветер растрепал волосы, заставив содрогнуться и запахнуть пальто. Соседи-вороны радостно приветствовали меня громкими криками. Нечасто я нарушал их уединение, а когда это происходило, мы подолгу вели беседы, пока нас не разлучала ночь. Сейчас я хотел скрыться ото всего, что было вокруг, но больше всего от старых воспоминаний.
Боже, как же давно это было? Прогулки в лесу, тихие беседы и незримое, едва ощутимое прикосновение наших пальцев. Наши планы на будущее: суждено ли им было сбыться? Конечно, нет. Никто и никогда не обвенчал бы нас! Тогда мы пошли на хитрость и попросили благословение у природы, деревьев и земли. И они ответили нам шелестом листьев, яркими теплыми лучами солнца и щебетанием птиц. Свернутые кружочки коры стали нашими кольцами, вода из ручья – свадебным вином, а три лилии – букетом невесты.
Я ускорил шаг, продираясь сквозь колючки кустарников, что задевали за ноги, царапали руки и тянули к горлу свои искореженные пальцы. Ветер усилился, став холоднее, и ворот пальто уже не спасал. Начал накрапывать мелкий дождь. Небо рыдало, как рыдала моя душа. Она стремилась вперед, туда, где жило мое счастье.
Разрыв. То ощущение невозможно забыть, как и невозможно ни с чем сравнить. Наши души разорвали друг от друга в день праздника урожая. Тогда я ее потерял. Потерял навсегда… Моя семья прознала о нас… Предательство, продажное предательство за обещание чего-то большего! Денег, власти, знаний… уже неважно. Предательство не имеет оправданий и высшей цели. Мои друзья хотели для меня добра, так они говорили. Но их ядовитые слова не трогали меня, вызывая отвращение и ненависть. Да как они посмели предать мое доверие? Мою тайну?
Я почти бежал. Лес становился темнее, дождь усилился, почти скрыв от меня узкую тропинку. Но я знал, где надо повернуть, а где – притормозить, чтобы не споткнуться о корень.
Брат обманом затащил меня на охоту, но в качестве объекта выступила не лиса, лось или дикий кабан. О, нет. Моя муза, моя невеста… она была зверем, убегавшим от своры собак, а мой брат смеялся и целился в нее из ружья. Позади я видел свою семью и слышал их одобрительные крики.
– Стреляй же! – произнес брат. – Иначе ты покроешь позором нас и себя.
– Нет, прошу, – молил я, – мы убежим, скроемся, и вы никогда нас не увидите!
– Ты хочешь лишиться всего ради той, кто стоит дешевле, чем свинья?
– О, ты не прав, она стоит тысячи звезд! И даже этого окажется мало. Впрочем, неважно, если тебе нужен ответ – вот он: я готов лишиться всего ради минуты с нею.
– Я не могу допустить, чтобы честь нашего рода запятнал позор, – покачал головой брат. – Стреляй! Или ее загрызут собаки. Если любишь, подари ей быструю смерть.
Я почти не чувствовал своего дыхания, борясь с непогодой. Деревья заполоняли все пространство, корни вырывались из земли, заграждая путь, а дождь и ветер сбивали с ног. Но я шел, упорно шел туда, куда тянула меня душа. О, где же ты, моя любовь? Прошу, откликнись поскорее, позволь опять соединиться с тобой, чтобы вечно парить в небесах. Опушка леса, наконец-то. Я с трудом преодолел последние шаги и без сил прислонился к дереву. Дальше начиналась деревня, которая разрослась со времени моего последнего посещения. Вот оно, место охоты, и та черта, что разделила нас навеки.
Я клялся ей, что мы вечно будем вместе, что ничто и никогда не сможет разлучить нас. Но всегда есть грань, черта, преступив которую, пути назад нет. Имя той границы – Смерть. Я больше не мог сдерживаться и опустился на землю, чувствуя, как слезы текут по промокшему от дождя лицу. Ночь, перешедшая в утро. Ночь с тридцать первого на первое. Ночь нашего расставания. Теперь, так далеко от дома, я помнил все. Утреннюю охоту, брата и мой выбор.
– Стреляй же! – кричал он. – Или это сделаю я.
– Сперва отзови собак, – попросил я.
Он посмотрел с сомнением, но выполнил просьбу. Моя невеста стояла слишком далеко, чтобы я успел помочь, но не слишком далеко, чтобы избежать пули.
Я поднял ружье и прицелился. Она покорно смотрела на меня и не шевелилась, понимая свою участь и неизбежность моего выбора. Но я не мог смотреть в ее глаза и крикнул:
– Беги! Молю, беги… беги, и не оглядывайся!
Она в последний раз одарила меня взглядом и развернулась.
Слезы застилали взор, но я сделал выбор. Так и только так я мог спасти мою семью от позора, усмирить их гнев. Им нет дела до тебя или меня, честь – вот то, ради чего они живут. И они получат свою честь!
– Прости, – прошептал я.
Дождь поутих и вскоре закончился. Я с трудом поднялся, опираясь на ствол дерева. Наступало новое утро, и солнце то тут, то там уже прорывало осенние облака. Нужно возвращаться, но я не мог пропустить то, ради чего так стремился сюда. И вот на дорожке, ведущей от деревни, появилась одинокая фигура. Она опиралась на согнутую палку, а в свободной руке держала три лилии.
Старушка остановилась возле окраины леса, в двух десятках метров от меня. С тяжким вздохом она опустилась на колени и возложила цветы на едва заметный поросший сорняками холмик. А затем тихонько заплакала, прикоснувшись лбом к могильному камню.
Прошло столько лет, а ты все еще оплакиваешь мою смерть. Моя невеста, моя муза, моя любовь… Я спас тебя, убив себя. А семья? Им было все равно. Они ушли, оставив мое тело посреди леса. А ты? Ты вернулась с отцом, чтобы помочь мне обрести последний покой. Ты плакала, обнимая могилу, но, милая моя, я ни о чем не жалею. Снова и снова я бы пожертвовал собой ради тебя, ведь жизнь – ничто. Я жил, ради одного мига с тобой.
Я больше не мог ждать. День стремительно вступал в свои права, и единственная ночь, когда стирались границы между миром живых и миром мертвых, уже закончилась.
– Я люблю тебя, – прошептала она.
– Я тоже тебя люблю, – беззвучно ответил я.
Прощай, моя невеста. Мы снова встретимся в моих и твоих снах, а спустя год я вновь навещу тебя в последний, пятидесятый раз…
Черный пес
Мария Саймон
Город просыпался медленно. Сначала по проспекту поползли огни автомобильных фар. Потом в сером утреннем свете забегали по тротуарам пешеходы. Чуть позже погасли фонари. Вера смотрела в окно.
Муж вышел из ванной. Наскоро съел завтрак. Чмокнул на прощание.
– Как ты? Почему не спишь?
– Все хорошо. Иди. Уже недолго.
– Что – недолго?
– Все хорошо. Удачи тебе.
Он взял со стола приготовленные ею в три часа ночи бутерброды и ушел. Ключ громко повернулся в замке железной двери. Все стихло.
Вера плотнее завернулась в одеяло и снова посмотрела в окно. Напротив, внизу, стоял ярко-желтый клен. Он был такой солнечный, будто собирался не сбрасывать листву, а зацветал.
Вера вспомнила, как ровно год назад, ночью, она ходила по бесконечным больничным коридорам. Тусклый свет ночного освещения желтыми квадратами падал из огромных окон сквозь темноту на землю и делал опавшую листву не такой мертвой. У нее будто появлялся второй шанс. В одном квадрате света было дерево. Ярко-желтый клен был не такого цвета, как умирающая вокруг природа. Он будто светился изнутри и говорил всему миру: «если уж умирать, то красиво.»
Вера ходила медленно. Останавливалась перед каждым окном. Смотрела. Снова шла. Пару раз она чуть не попалась санитаркам, куда-то бегущим с ведрами и тряпками. Но успевала вовремя отойти в тень. Заспанные женщины не замечали ее. Каждый раз, дойдя до тупика, Вера разворачивалась и шла обратно. Но в одном месте она стояла дольше всего.
Двустворчатая центральная дверь разделяла этаж на две половины. Вера останавливалась в отделении патологии беременности и долго смотрела сквозь мутное стекло в послеродовое отделение. Каждые три часа в коридоре раздавался лязг и грохот. На большой плоской тележке везли младенцев. Они лежали, замотанные в белые пеленки по восемь в ряду и кричали. Детей раздавали мамам. Коридор затихал. Вера смотрела на идущих на той стороне женщин. Одна держалась за стену и морщилась от боли при каждом шаге. Другая заботливо одергивала от воспаленной груди грубую больничную сорочку. Вера не завидовала. Ей было интересно. И больно. А еще она испытывала стыд. Не такой, от которого можно спрятаться за враньем или подозрительно убедительными аргументами. А тот, который испытываешь только перед собой. Или перед мертвыми.
Она никогда не хотела детей. Точнее, просто не думала об этом. Ее жизнь была достаточно насыщенной и без катания коляски по парку. Она сильно удивилась, увидев на тесте две полосы. Первое УЗИ показало пульсирующую точку. На черно-белом мониторе Вера даже не сразу ее разглядела, но врач почему-то ждал от нее умиления:
– Смотри-смотри, это – сердце твоего ребенка. Ты кого хочешь?
– Девочку. – Вера сказала первое, что пришло в голову, разговаривать не хотелось.
Она снова медленно шла по коридору, поглаживая уменьшившийся живот. Детей в родильном загрузили в тележки и увезли. Мамы спали. Вера остановилась напротив палаты с открытой дверью. На кроватях сопели шесть пузатых женщин. Они все, как одна, лежали на боку. Каждая положила под согнутую ногу свернутое одеяло. Одна храпела. Другая во сне наглаживала голый живот – пижамная футболка задралась почти до груди. Вера зашагала дальше. Боялась себе признаться, что не хотела расставаться с ней. Даже с мертвой.
Она скрывала беременность на работе, пока это было возможно. Купила белую форменную блузку на пару размеров больше. А потом ушла. Двенадцать часов красиво стоять у витрины и, улыбаясь, давать консультации стало невыносимо. Брать больничные было нечестно по отношению к коллегам – им пришлось бы работать с одним выходным в неделю. Именно тогда, в день освобождения от работы, она купила первую книгу о беременности. Оформление не было оригинальным – на обложке аист держал в клюве сверток с младенцем. Вера прочитала половину книги, сидя в парке на скамейке. Дома дочитала остальное. Она нашла описание будущего ребенка по неделям развития и удивилась, узнав, что у него уже есть пальцы и он может расстроиться.
Стыд и страх были ее постоянными компаньонами во время ночных прогулок по коридорам. Она не полюбила ребенка сразу. А он зависел от нее. Вера спала, когда ребенок толкался. Может быть, она должна была вставать, чтобы поесть? Она хотела сделать аборт. Мысли жгли, как передержанный горчичник. Каждую ночь она чувствовала, что подросшая за день кожа снова сгорает и надувается волдырями.
Вера дошла до кулера. Выпила воды. Села на пол. Теперь садиться и вставать было легко. Не то, что неделю назад. «Вот и кулер спрятали от больных», – подумала Вера. Беременные не ходили в дальний конец коридора. Хитрые медсестры экономили чистую воду для себя.
Второе УЗИ показало, что ребенок здоров – у него нормальные пропорции частей тела, правильный обхват головы. На экране монитора она увидела крошечного человечка с большой головой, который размахивал руками и сосал палец. В первый раз она обрадовалась своим хорошим анализам. Судьба этого забавного лысого человечка начинала ее волновать.
Она встретила утро, сидя в кровати. Соседки по палате спали, а она смотрела, как по синему больничному одеялу медленно движется желтый луч осеннего солнца. Тело сковывал страх. Она боялась дня. Боялась того, что будет с ней. Боялась не выдержать, сорваться, упасть на пол и завыть по-звериному, испугав всех вокруг. Теперь Вера знала, как чувствуют себя прокаженные. На нее смотрели. За ее спиной шептались. Ей сочувствовали, но в глазах читалось: «Как хорошо, что это случилось не мной. Как хорошо, что со мной такого никогда не случится».
Вера старалась ни с кем не говорить. Ей было жаль пугать этих женщин, которым предстояло родить здоровых детей. Потому что она знала, что с ними тоже может произойти все, что угодно.
Желтый луч подвинулся и грел руки. Она вспомнила, как на рынке покупала приданное для будущего ребенка. Ярко-розовое одеяло, красные штанишки, персиковые распашонки. Только в пять месяцев она узнала, что у нее будет девочка. «Маргарита», – сразу решила Вера и стала разговаривать с ребенком, обращаясь по имени. Она каждый месяц сдавала анализы и уже перестала сжиматься в комок, когда медсестра прокалывала иглой вену. Каждые четыре недели делала УЗИ. Все хорошо – говорили анализы. Все отлично – диагностировало УЗИ. Она подобрала кроватку и купила себе отличный комбинезон – подросший живот не позволял носить обычную одежду.
– Тарасова! На осмотр! – резкий окрик прервал воспоминания, и она медленно поплелась в смотровой кабинет.
Ей снова сделали больно и еще привели практикантов – случай редкий, пусть, мол, учатся. Вера не протестовала. Ей было все равно. Она ждала вердикта и не знала, чего хочет больше – оставить все как есть или что-то изменить. Врач не смотрела ей в глаза.
– Расписку напишешь сегодня. Завтра в семь утра тебя переведут на третий этаж, в родильное отедление.
Вера вышла. Завтра.
Она смотрела в окно. Вот над домом на другой стороне улицы показалось солнце. Оно выходило нерешительно. Сначала появился один луч. На сером небе он был словно указка, призывающая учеников смотреть вверх. Вера смотрела.
– Скоро, – шептала она сама себе. И снова уносилась мыслями в прошлый октябрь.
В последнюю ночь она плакала. Сидела одна в полутемном больничном коридоре, держась за маленький живот, и рыдала, закусив губу, чтобы никого не разбудить. Она обнимала свой живот и не хотела расставаться с тем, что было в нем.
Она так хорошо помнила тот последний день. Как торопилась на очередное УЗИ, как хотела после него пойти в новый магазин и купить дочке на вырост красивый сарафан и пушистые розовые пинетки. Вечером они с мужем собирались праздновать Хеллоуин. Он купил билеты на маскарад и принес костюмы: себе – Дракулы, а ей – смерти. «Смерть в положении», – сказал он, когда Вера надела костюм и они оба, свободные от суеверий, хохотали до рези в животах.
Ее больше не раздражал сюсюкающий с ребенком в животе врач. Она и сама начала думать, что маленький человек «там» все понимает. В книгах о беременности (а теперь их у Веры было три) было написано, что в тридцать три недели у ребенка есть все, что должно быть у человека, и дальше он будет просто расти, а его организм – совершенствоваться. И еще Вера знала, что рожденные на таком сроке дети уже могут жить.
Она с нетерпением ждала – вот сейчас доктор снимет все параметры, а потом повернет к ней монитор и она увидит, какподросла ее девочка. Но врач молчал. Молчал так долго, что ей стало не по себе. А потом снял трубку телефона, набрал номер и сказал кому-то всего два слова:
– Ко мне.
Через минуту прибежала заведующая. Вместе они кошмарно долго смотрели на экран, до боли вдавливая сканер в белую кожу.
– Сердцебиения нет. Мне очень жаль.
Она помнила, как вышла из кабинета и рыдала у открытого окна, закусив бретельку комбинезона, чтобы не напугать сидящих в очереди женщин. Как долго оформляли документы и как смотрели на нее проходящие мимо люди.
Какая-то женщина остановилась и спросила:
– Случилось страшное? Раз ты так плачешь…
Вера рассказала ей все, а женщина ответила:
– А у меня вот рак. И я не знаю, что сейчас скажет врач. А ты не плач. Ведь ты не знаешь, какой бы она была.
«Она была бы моей, – подумала Вера. – Она бы просто была».
Как холодно было в скорой, которая везла ее в роддом. Уже пятую ночь Вера проводила одна, обнимая то, что стало ей всего дороже. Через обмякший живот обнимала мертвую дочь, которая пока еще была с ней.
Все эти ночи Вера чувствовала, что ходит по границе между мирами. Ждала, что начнется заражение крови, и она умрет… Ждала. И боялась. Боялась уйти и больше не увидеть ничего, кроме обшитой красным (или черным) крышки гроба. Никогда.
Потом она лежала в общей послеродовой палате и одна из пяти молчала.
– Три двести, – говорила одна в телефон.
– Два семьсот, – делилась радостью другая.
Вера слышала, как плачут в соседней комнате их дети и крепко закрывала глаза, чтобы не видеть света.
В последнюю ночь, а для нее теперь вся жизнь разделилась на до и после, она видела сон. Будто она спит, а рядом с ней стоит огромная черная собака (дог?) и смотрит на Веру человеческими глазами. Вере было страшно, она хотела закричать, а собака опустила голову и прямо через живот принялась душить Маргариту. Вера хотела отпихнуть собаку, но не смогла. Она проснулась с криком. Ребенок бился в животе так сильно, что было тяжело дышать. В ту ночь светила луна. Ее свет пробивался сквозь плотные шторы, и Вера в тревоге осмотрела комнату. Конечно, никакой собаки не было. Но Вера не спала до утра. А ребенок вскоре затих.
Больше Вера не ходила по ночам. Ей было слишком больно шевелиться. Страшно жить. Она старалась не думать о боли и выжигающем внутренности жаре, которые пришли через два дня, после того, как ее разлучили с мертвой дочкой. Не хотела вспоминать яркий свет операционной и страшные слова врача:
– У вас не будет детей. Мы спасли вас, но матку пришлось удалить.
«Какого хрена вы меня спасали?!» – хотела крикнуть Вера, но пересохшее горло издало лишь скрип. Врач ушел. На потолке реанимации расходились в стороны мелкие извилистые трещины. Было холодно.
Она лежала в своей палате и боялась выходить в коридор. Там то и дело ходили к врачу держащие на руках новорожденных деток, не понимающие своего счастья, женщины. Она по-прежнему им не завидовала. Но чувствовала, словно тело выворачивает наизнанку. По ночам она видела во сне синее, будто избитое битой, маленькое худое тельце мертвого ребенка. Врачи не поверили ей, что муж ее не бьет. И еще глаза мужа, когда она рассказала ему все.
Когда ее выписали, клен потерял почти все листья. Но те, оставшиеся, были все такими же яркими. Будто клен до самого конца не желал сдаваться.
Каждый день Вера перебирала детские вещи.
Муж верил, что они все преодолеют. Усыновят ребенка. Будут счастливы. Но Вера знала, что это – как хроническая язва желудка – рано или поздно, весной или осенью, ты забудешь про нее, нарушишь диету и проснешься ночью от скрючившей тебя в бараний рог боли. Будешь задыхаться, кататься по мокрым от холодного пота простыням и мечтать о смерти, лишь бы прекратить эту одуряющую боль. Потом на карачках доползешь до ящика с лекарствами, залпом хватишь полфлакона и, свернувшись калачиком на полу, дождешься облегчения. Сядешь на диету… И так по кругу. По кругу. «Чтоб ты знал, – иногда шептала Вера, глядя на спящего рядом мужчину, – ни черта не заживает. От любого пореза остается шрам. После лоботомии на мозге растет соединительная ткань. После онкологии может быть рецидив…»
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
