Текст книги "Алёна. О давно прошедшем. Непридуманные истории из жизни необыкновенной девочки"

Старшая сестра

Хочу рассказать ещё одну историю о том далёком уже лете, тем более что на неё я намекнула в своих предыдущих воспоминаниях.

В этом тихом подмосковном городке люди по субботам и воскресеньям тоже стараются выехать на природу. У многих есть огороды, у кого-то приусадебные участки, а у Наташки был свой дом в деревне. Там раньше жила бабушка, а когда её не стало, дом превратился в дачу.

Деревня эта была совсем недалеко. От нашего с Наташкой дома где-то километров шесть-семь, так что на велосипеде туда доехать не составляло труда. Мы с ней там не раз бывали, правда, я была не Алёна.

Как-то, сидя со мной во дворе, Наташка говорит:

– А поехали-ка в эти выходные ко мне на дачу с ночёвкой.

Я, конечно, сразу согласилась. А Наташка так хитро на меня посмотрела и продолжает:

– Только я с тобой не поеду. Я поеду с Алёной.

Я-то была не против, но:

– А как же твоя мама?

– А мамы не будет. Она к кому-то в гости уезжает до понедельника.

На том и порешили.

В субботу утром я сказала тётке, что еду к Наташке на дачу до воскресного вечера. Тётка только рукой махнула. Она уже всё знала про нас с Наташкой. Разве в таком маленьком городке, а уж тем более в одном доме, можно было что-то скрыть?

И вот я у Наташки. Она выдаёт мне трусики, лифчик, в то лето он был третьего размера, белые носочки, босоножки и, конечно, моё любимое голубое платье.

– Одевайся, – говорит. – Красить буду.

Оделась я и уселась. Она быстро мне реснички накрасила, карандашом веки подвела, чуть-чуть тональника и припудрила.

– А помада? – спрашиваю.

– Так обойдёшься. Что мы, каждый день губы красим? – отвечает.

Я так хорошо запомнила этот макияж потому, что он, наверное, был самым быстрым. Но зато с причёской Наташка возилась долго:

– Какая ты растрепаиха! Сил нет расчёсывать! На, смотри.

Наташка даёт мне небольшое зеркало. Это что-то новенькое. Ну и чего я боялась? Подумаешь, без помады: я всё такая же, только не сильно крашеная. И я успокоилась.

– А вот это надень себе на спину, – говорит Наташка и протягивает мне небольшой рюкзачок.

– А что там? – мне же любопытно.

– Приедем в деревню, узнаешь.

Вот и весь ответ. И мы поехали.

А вокруг нас всё тот же август, лето к концу катится. Но солнышко греет очень жарко, и, съехав по дороге в ложбинку, на другую сторону мы уже ведём велосипеды рядом с собой.

Я вытираю пот со лба и говорю:

– Хорошо тебе, а мне что-то сегодня с этим рюкзачком жарковато.

– Но ты же ведь девочка, терпи!

И то правда: девчонки, по крайней мере большинство из них, терпеливее ребят. И я терплю.

Опять едем по шоссе и наконец сворачиваем на просёлок. По дороге нам повстречалось несколько наших общих знакомых. Наташка здоровается, а я, как всегда, молчу.

Кстати, езда на мужском велосипеде в платье, а особенно в таком коротком, какое было у меня, требует внимания: чтобы оно, это платье, не задиралось, и, если ты останавливаешься, обязательно подворачиваешь платье под себя, садясь потом на седло. А уж если на велосипед садишься, то смотри в оба, чтобы никто не заметил, как ты в это время сверкаешь своими трусиками. Ну, это так, лирическое отступление.

Минут через десять въезжаем в деревню, и наконец вот он, Наташкин дом! Приехали!

Заходим в дом, я снимаю с себя рюкзачок, платье, остаюсь в одном лифчике и плюхаюсь на диван. Наташка возится в сенях. Потом заходит в комнату, подаёт мне кружку с холодным-холодным квасом и говорит:

– Ты чего? Крышей поехала?

И показывает на платье.

– Так мы же дома!

– Так мы же в деревне! – передразнивает меня Наташка. – Тут в любую минуту без стука зайти может кто угодно!

И мне приходится надевать платье. Я без сил укладываюсь на диван:

– Всё, не могу больше.

– Вот, вот, лучше поспи, – говорит Наташка.

А меня, и правда, разморило, и я заснула.

Просыпаюсь. На дворе уже темно. А под окнами Наташка с кем-то разговаривает и, наверное, уже долго. Судя по второму голосу, это соседский парень, лет семнадцати, Васька.

– Да спит она, говорю тебе!

– Да какое спит! Иди, буди её. Ночь скоро, а она спать устроилась.

– А что, симпатичная у меня подружка? – спрашивает Наташка.

– Да я не особо разглядел. Вроде ничего, высокая. И волосы красивые, – басит Васька.

– Ты про причёску?

– Ну, про причёску… Наташ! Пойди, разбуди её!

– Знаешь, Вася, приходи-ка ты завтра. Вот тогда я тебя с Алёной, может, и познакомлю, – отрезает Наташка.

Через минуту хлопает калитка, а Наташка уже в комнате.

– Ну, подруга, вот тебе и кавалер! Похоже, что Васька на тебя запал! – смеётся Наташка. Этого мне только не хватало!

– Ты чего, всерьёз его со мной знакомить будешь? – спрашиваю.

– Да нет, угомонись.

Поужинали и долго-долго сидели в саду под яблоней. Ночь была тихая, звёздная, но уже достаточно холодная. А потом спать пошли.

На другой день спали почти до полудня. Наташка меня разбудила, лёгкий макияж, как и вчера, сделала и снова, бурча что-то себе под нос, расчесала мою гриву.

– А теперь настало время узнать тебе, что у нас в рюкзаке! – торжественно объявила Наташка.

Уселись мы на диване, и Наташка из рюкзака достаёт… купальник! Да не свой, она уже в нём сидит.

– Это кому? – спрашиваю.

– Тебе, – отвечает.

– Так он же открытый! Как я в нём буду? Я же ведь всё-таки не совсем девочка, – удивляюсь я.

– А мы за домом загорать будем. Ты на животик ляжешь, и всё в порядке будет, – говорит Наташка.

Ладно. Снимаю я трусики, лифчик и надеваю на себя купальник. Тут тоже в качестве грудей выступает вата.

– Вот и хорошо. Загоришь, совсем как девочка. На спинке от лифчика полоска останется, а на груди белые пятна, как у нас, – смеётся Наташка.

А мне понравилось! От этих слов сразу так хорошо стало, что просто и не передашь.

– А если зайдёт кто без стука? – ехидно спрашиваю у Наташки.

– А я к нему выйду, а ты, если будешь на спинке, быстренько на животик перевернёшься. Вот и всё!

И вот мы лежим и загораем. Такая полудрёма сладкая. Подо мной груди, хоть и из ваты, но всё равно непривычно. Потом на спине лежу и ощущаю груди уже сверху.

Сколько мы загорали, не знаю. Но вот во дворе хлопнула калитка, и Наташка сорвалась с места, а я сразу переворачиваюсь на живот.

Через какое-то время приходит Наташка.

– Это сестра, Людка. Пришлось сказать ей, что я с подружкой.

– Зачем? – спрашиваю.

Наташка не успевает мне ответить, её зовёт старшая сестра. Я лежу в смятении чувств. И вот вижу, идёт Наташка, а в руках держит моё платье.

– Одевайся. Пойдём, я тебя с сестрой познакомлю.

– Ты что, с катушек съехала? Это как, познакомлю? – спрашиваю.

– Не волнуйся. Она у меня в адеквате. Помолчи сначала, а как подмигну, можешь говорить.

Ну что ты с ней сделаешь? Махнув рукой, одеваюсь и иду следом за Наташкой.

На лавочке у крыльца сидит Людмила.

– Ну вот. Хотела видеть, смотри. Это Алёна, – говорит Наташка. Я киваю головой.

– Очень приятно. А я старшая сестра Наташина, – говорит Людка.

Я опять киваю головой.

– А ты и правда ничего. Вон сейчас Васька пристал, давай я с тобой пойду, так еле отшила. Он что, в тебя влюбился что ли? – спрашивает Людка.

Я плечами пожимаю.

– Наташ, она что немая?

И тут Наташка мне подмигивает.

– Никакая я не немая, а просто голос у меня простуженный, – отвечаю ей.

Это надо было видеть: Наташка согнулась пополам от смеха, а Людка просто окаменела. Минуты через три Наташка отсмеялась и Людка пришла в себя:

– Это ты что ли?

– Конечно, я, – отвечаю.

– Наташ, а что это у вас за игры такие? – удивлённо говорит Людка.

– Ты лучше скажи: похожа она, именно она, на нас с тобой? – спрашивает Наташка.

– Да не то слово. Если бы не голос, то и не угадаешь. Ну, ребята, вы даёте! А зачем вам это? – спрашивает Людка.

– Нам так нравится! – тоном, не допускающим возражений, говорит Наташка. – И ты никому об этом не говори!

– Ладно, могила! Ты ж меня знаешь. А и правда здорово! – и Людка начинает хохотать. – А Васька дурак!

Тут мы уже ржём все вместе.

Вот так мы и познакомили меня, Алёну, с Людкой, и я приобрела подружку. Потом мне Наташка говорила, что Людмила её часто спрашивала, что, мол, когда Алёна приедет? Так-то вот.

Да, и Наташкины слова насчёт белой полосочки на спине и белых пятен на груди сбылись точь-в-точь. Всё это потом имело место быть на мне. Я, глядя на эту белизну, вспоминала те дни. Именно дни, потому что мы с Наташкой ещё раза два или три ездили в деревню загорать.

А Наташкины слова «нам так нравится» очень мне запомнились. Но только я их переделала в единственное число, потому что живу именно по этому принципу.

Воздушный змей

Ну вот. Пожалуй, одна из последних историй про моё первое лето. Да и не лето, а всего два месяца, но незабываемых.

С Наташкой мы загорали у неё в деревне не один раз. Бывало, лежишь с ней рядышком за домом, а вокруг тишина, но она не абсолютная, а наполненная летними звуками: шмель жужжит, пролетая мимо, в траве стрекочут кузнечики. А за забором поле. Ему не видно конца. И только вдали темнеет полоска леса. Над ним уже выгоревшее за лето на солнце голубое небо. Жарко. И такая расслабуха, истома во всём теле. А рядом Наташка, и ты, её подружка, лежишь рядом с ней в купальнике.

А как-то в один наш приезд поднялся ветер.

– Плохо дело. Скоро, наверное, погода испортится, – говорит Наташка.

Ветер треплет наши волосы, гуляет вокруг голых ног и забирается под платья.

– А знаешь, Наташ, у меня есть идея, – говорю я.

– Какая?

– Давай смастерим воздушный змей.

– Ты что? В детство потянуло? Смотри, ведь уже здоровая девка, а ума… – и Наташка крутит пальцем у виска.

– Ты ничего не понимаешь!

Я начинаю ей рассказывать, как мой двоюродный дед, когда мне было лет семь, учил меня изготавливать бумажного змея. Дело происходило в марте на четвёртом этаже дома на Рождественском бульваре. Запускать змей в Москве, конечно, было нельзя. Но я его сохранила до лета, и в том же дворе, у тёткиного дома, змей, как ни странно, полетел. Сколько было радости!

– Так вот, – говорю Наташке, – с тех пор я очень хорошо запомнила, как надо делать змей. А как здорово его запускать!

Наташка на меня смотрит и криво ухмыляется.

– Наташ, ну давай попробуем, – начинаю я ныть.

– А что для этого надо? – смилостивилась Наташка.

– Старая газета (их тут у вас полно), три фанерные планочки (их можно ободрать с вашего сарая), крепкие нитки (я их видела, десятый номер, здесь, в серванте) и клей.

– А где ж мы клей возьмём? – спрашивает Наташка.

– Походи по соседям. Может, у кого и есть, – отвечаю.

– Ладно, – Наташка уходит, а я принимаюсь за дело.

Пока она ходила, я всё, что было надо, приготовила. Клей она принесла. Какой уже не помню, но всё приклеилось великолепно. Я привязала к змею нитку, отцентровала её и…

– Знаешь, Наташа, я забыла: нужен ещё хвост.

– А из чего его делать-то? – спрашивает.

– Старые тряпки какие-нибудь есть?

Наташка кивает головой.

– Вот мы из них хвост и надерём, – говорю я.

Наконец змей готов, немножко подсушен на солнышке, и мы с Наташкой идём через заднюю калитку в то самое поле. Вокруг ни души.

– Держи его за бока, над головой, а хвост расправь по траве. А я отойду подальше, нитку размотаю. Как крикну, так и отпускай.

Сказано, сделано.

– Отпускай! – кричу.

Наташка отпускает змей, он нехотя поднимается над полем. Наташка смеётся и хлопает в ладоши. А я бегу. Бежать неудобно, на ногах вьетнамки, но они почти сразу же теряются. Однако змей высоко подниматься не хочет. Я остановилась, и змей приземлился почти сразу.

– Эх ты, мастерица! – кричит мне Наташка.

Но я-то сразу поняла, что хвост слишком тяжёлый. Отрываю часть хвоста, и вот мы с Наташкой опять на изготовке. На этот раз змей взлетел высоко, но сразу же стал «козырять». Термин такой: это когда змей кругами несётся к земле. У нас так и вышло. Змей со всего размаха врезался в землю.

– Ой, да ну тебя! Пойдём лучше домой. Я так думаю, что этот кусок бумаги не полетит, – говорит Наташка.

– Это почему?

– А потому, – передразнивает Наташка, – потому, что делала змей самоуверенная девчонка, которая и делать-то ничего не умеет!

Я молча подбираю оторванную часть хвоста, отрываю кусок, а второй привязываю к змею: «козыряет», значит, хвост короток.

– Хороню. Давай в последний раз попробуем. Не получится, значит, я дура бестолковая, и пойдём домой, – говорю я.

Наташка недоверчиво смотрит на меня, но змей поднимает. И вот я опять бегу по полю, ветер задирает платье чуть не на голову, но мне не до этого. Я смотрю на змея, и он начинает плавно подниматься вверх. Я отпускаю нитку, и змей поднимается всё выше и выше.

– Ура! – кричит Наташка. – Всё-таки полетел!

Подбегает ко мне и целует в щёку.

– Алёночка, прости, пожалуйста… А дай подержать?

А змей уже набрал высоту и кажется совсем маленьким. Над ним только безоблачное небо. Налетает порыв ветра, и змей ходит в небе туда и сюда. А ещё этот ветер опять платье задрал. Я свободной рукой привожу платье в порядок: сверкать трусиками, хотя и от купальника, хотя и никого вокруг не было, как-то не хотелось.

Я отдаю катушку с нитками Наташке:

– Держи. Вообще-то надо было нитки на палочку «восьмёркой» намотать. Тогда удобнее было бы. Ладно, и так сойдёт, – говорю я.

Наташка держит натянутую нитку, а змей «загулял», пишет в небе полукруги.

– Нитку дёргай! Но потихоньку, – говорю подружке.

Наташка нитку подёргала, змей выровнялся и опять ровно парил в воздухе.

– Слушай, а ведь и правда здорово, – говорит Наташка, задрав вверх голову и улыбаясь во весь рот.

– А ты не хотела.

Сколько мы так простояли в поле, не знаю. Наконец решили идти домой.

– А что со змеем делать будем? – спрашивает Наташка.

– А мы его к забору привяжем. Только сначала «письмо» ему пошлём, – отвечаю ей.

– Это как?

– Сейчас увидишь.

Приходим во двор, отдаю Наташке нитку, а сама отрываю клочок от газеты и посередине делаю дырку. Потом просовываю катушку с нитками в эту дырку, и наше «письмо» начинает свой путь по нитке к змею.

– Ой как здорово! – Наташка опять хлопает в ладоши.

«Письмо» делается всё меньше и меньше.

Я привязываю нитку к забору, и мы, скинув платья, укладываемся загорать. На спину.

Через какое-то время кто-то орёт у калитки с улицы:

– Наташа!

Я моментально переворачиваюсь на живот – а вдруг сюда кого принесёт! Спереди на меня смотреть чужим нельзя, можно только на попу.

Наташка нехотя поднимается и исчезает за углом дома. Потом приходит и говорит:

– Сосед, дядя Ваня, спрашивал, чей это змей. Оказывается, его далеко видно. Сказал, что красиво летает.

Я что-то мычу в ответ и переворачиваюсь опять на спину.

Но вот уже солнце стало опускаться к лесу. С загоранием закончено.

– Давай и змея домой. Хватит ему летать, – говорю я.

Отвязываю нитку от забора и начинаю сматывать. А Наташка стоит рядом и канючит:

– Дай мне, я тоже хочу!

– Упустишь.

Но когда змей был уже совсем близко, я всё-таки уступила. А зря.

Прямо на пути снижения стоял огромный старый дуб. И я поздно спохватилась:

– Отходи в сторону, а то он на дерево засядет!

И в это время – бац! наш змей уже висит на дереве.

– Ты чего, раньше сказать не могла? Учти, я за ним не полезу! – категорически заявляет Наташка.

Кто бы сомневался! И вот я, в купальнике, лезу на дуб.

Всё бы ничего, только вот всю дорогу грудью за ветки цепляюсь. Одно хорошо: трусики на мне сидят туго. Искорябалась, в лифчике полно листьев и сухих веточек. В моей прекрасной шевелюре то же самое. Но змей снят, и я уже стою перед Наташкой. Она со смехом вытаскивает весь этот хлам у меня из лифчика и из волос.

А потом мы сидели за столом под яблоней и пили чай.

– Алёночка, как же ты хорошо придумала всё! Мне так понравилось! А завтра будем запускать? – спрашивает Наташка.

– Если будет ветер и если мне не надо будет опять на дерево лезть, – улыбаюсь ей в ответ.

А летний день перешёл в тихий летний вечер, и опять мы сидели с Наташкой рядом под яблоней, две лучшие подружки.

Серёжка

Всё хорошее рано или поздно кончается. Скорее даже рано. Так было и в то лето. Правду сказать, я уже совсем привыкла к своему новому облику, совсем девчонкой стала. Под конец лета мы с Наташкой просто обнаглели: я, Алёна, с ней была везде. В магазин сходить, просто прогуляться по главной улице, побывать на рынке – это стало для нас обыкновенным делом. Я без самой себя так скучала, что и не передать. Даже во дворе нашем днём сидели, потому что я уже реально чувствовала себя девочкой.

Как я говорила, городок небольшой, и Наташку замучили вопросами, кто такая эта девчонка, то есть я? У нас на этот случай был припасён ответ, что, мол, я, Алёна, приехала в гости к Наташке, что я её московская подружка, что познакомились мы давно, в Москве, ну и так дальние. Слава Богу, ни у кого не возникло вопроса, что к Наташке заходит один человек, а вместе с ней выходит другой, Алёна. Хотя и это можно было бы объяснить, ведь по наглей легенде Алёна жила у Наташки.

Вот так заканчивалось лето. И всё бы ничего, однако… Один человек, как оказалось, очень пристально за нами наблюдал. А дело было так.

Мне на следующий день надо было уезжать в Москву. Мы с Наташкой сходили в магазин, купили чего-то там к чаю и уселись у неё на кухне, благо её родители были в деревне. Вот мы сидим, чай пьём, а тут звонок в дверь.

– Кого бы это принесло? Я вроде никого и не жду, – говорит Наташка и идёт к двери.

Я слышу мужской голос и Наташкин ответ:

– А, это ты, Серёжка! – и закрыла дверь.

Жду я её, жду, а она всё не возвращается. Любопытно мне стало. Подошла к двери и смотрю в глазок. Наташка стоит с каким-то парнем на лестнице, молчит, а он ей всё что-то говорит и говорит. Я было дернулась наружу, но Наташка моментально захлопнула дверь. Я пожала плечами и пошла себе допивать чай и смотреть телевизор.

Пропило, наверное, минут сорок, когда Наташка вернулась. Лицо у неё было какое-то странное: вроде хочет улыбнуться, но сразу качает головой, опять становясь серьёзной. Не могу описать точно все чувства, которые отражались на её лице, но я видела, что её распирает, но она не знает, с чего начать.

– Ну и о чём вы там так долго шептались? – спрашиваю.

– О тебе, – ответила Наташка.

И уж тут меня прошибло так, что я буквально онемела.

– Сейчас всё расскажу. Ты же знаешь этого Серёжку? – спрашивает.

Я мотаю головой.

– Может, и не знаешь, хотя он иногда к нам во двор приходил. В соседнем доме живёт.

Я обрела дар речи:

– И чего?

– А вот того. Влюбился он в тебя! – говорит Наташка.

Вот это да! Вот это гром среди ясного неба! А Наташка даже не смеётся:

– Хороший он парень, жалко его. И как он тебя разглядел? Когда в первый раз увидел, сразу и запал на тебя. Сам мне так сказал. Всё хотел к нам подойти, чтобы я его с тобой познакомила, да так и не решился. И только сегодня у него хватило духа прийти ко мне. У него окна в наш двор, и если он видел, что мы выходим из подъезда, шёл за нами. В магазине, на рынке всё тебя разглядывал. А помнишь, мы несколько раз на нашей детской площадке сидели?

Я потрясена и только опять молча киваю головой.

– Так вот, оказывается, он очень хорошо рисует. Примостился на скамейке недалеко от нас и нарисовал тебя. Мы-то с тобой всё время разговорами заняты, поэтому его и не заметили.

Наташка встаёт, идёт в прихожую и, возвратившись, протягивает мне листок из альбома. Я его беру, а у самой почему-то руки трясутся.

На меня с рисунка смотрела я, Алёна. Сижу, положив ногу на ногу, в своем голубом платьице, в котором и сейчас сидела. Он даже всё раскрасил! На глаза наворачиваются слёзы. Это моя Алёна плачет, что ничего у нас не может быть.

Хочу сказать, что хоть я и девочка, но необыкновенная, и мужское внимание мне неприятно и даже противно. Понимаете? Всё ведь очень просто.

Но здесь было нечто другое. Ведь Серёжка, влюбившись в Алёну, полюбил именно её, которую я сама и создала. И здесь всё было так чисто, так наивно, что, пожалуй, это единственный случай, когда мне было не просто приятно, что меня приняли за настоящую девушку, но и мной овладели какие-то совершенно неизведанные чувства, объяснить которые я не могу до сих пор, но которые наверняка связаны с тем, что кто-то полюбил мою Алёну. И Алёна сидела и плакала, а вместе с ней заплакала и Наташка.

Когда мы обе наревелись, я говорю:

– Правда жалко парня. Но уж тут ничего не поделаешь. К его сожалению, я не совсем девушка.

Наташка придвигает табуретку, целует меня в щёку: —Да. Здесь ему не повезло. Но ведь у тебя есть я.

– А у тебя есть я, – отвечаю ей.

Вот такая история. Осенью того года Серёжку забрали в армию, а Алёнин портрет долго хранился у меня, но потом и он куда-то исчез.

Вот так неожиданно закончилось моё первое лето.