Текст книги "Русский беспилотник над полями лжи"

Алёна Дмитриевна Хрычёва
Русский беспилотник над полями лжи

© Хрычёва А. Д., текст, 2023

© Издательство «Союз писателей»,

оформление, 2023

© ИП Соседко М. В., издание, 2023

С благодарностью:

моему мужу – за поддержку и критику;

Юлии Толстоусовой и Ирине Скрябиной – за вдохновение и пример женского мужества, бесстрашия и стойкости в условиях военного времени;

Олегу Демидову – за разгромную рецензию, побудившую меня начать писать по-другому;

моей Родине – за то, что я есть, и за то, что я такая, какая есть;

всем защитникам России – за то, что у меня всё ещё есть Родина.

Раньше я писала любовь

 
Мы блуждаем по тонкому-тонкому дну,
Пережили как-то зиму, пережили и весну.
Вечер уходит, оставляет меня одну.
Раньше я писала любовь, а теперь – войну.
 
 
Небо стремится в закат, утекает в рассвет.
Шорох снарядов сплетается с хрустом галет.
Где-то есть мир, где не знают ни боли, ни бед.
Раньше я писала любовь.
А теперь – нет.
 

«Неудобная моя правдочка…»

 
Неудобная моя правдочка
Серым ёжиком в горле колется.
Друг мой сказочный,
Здравствуй, с праздничком.
Перемелется, перемолится
Всё, что нам с тобой мимо катится.
 
 
А у админов есть диванчики,
Чёрный чай и сахар кусочками.
Где-то там, в степи, чьи-то мальчики
Принимают гибель досрочную.
Мы за это с тобой не расплатимся.
 

Больше нет

 
В детстве когда-то несколько лет подряд
Я ездила в Харьков, а потом, через много лет,
Уходила в Полтаве в подсолнуховые поля
И жмурилась счастливо в жёлтый солнечный свет.
Но в Полтаве нет больше улицы Октября.
И в Харькове
                        проспекта Московского
                                                            больше нет.
 

Мантурово – Вологда

 
Я еду в поезде, смотрю привычно в лес:
Там вербы нежные и ломкие берёзки,
Еловых лап узорчатый навес
И первых листьев робкие наброски.
В болота протянулись ржавых рек
Земли моей расширенные вены.
Их кружева ни Бог, ни человек
Не вычеркнут из мира, не отменят.
Они текут в кисельных берегах
Весеннего живого бездорожья.
Некрайний север держит на руках
Мою любовь, огромную до дрожи.
 

Польские яблоки

 
Море пахнет медным купоросом,
Все слова мучительно шершавы,
И в Россию больше не завозят
Молодильных яблок из Варшавы.
И гниёт на складе в жутких корчах
Этих яблок запах переспелый.
И скрипит отравленная Польша —
Яблоня, что вдруг осиротела.
 

9.11.2022

 
У нас ещё Изюм не отболел,
А уж пришла пора болеть Херсону.
Сегодня днём – туман и артобстрел,
БПЛА жужжат, как мухи, сонно.
По ниточкам изорванных дорог
Ползут, ползут упрямо бэтээры.
«Херсон оставлен» – выстрелом в висок.
Кому и как сегодня можно верить?
 

Дедушкина сказка

 
«Дедушка, сказку!» – потребовал брат.
Дед помолчал, заморщинился лоб.
«Помнится, лет этак восемь назад
Сеяли хлеб мы, а вырос укроп.
 
 
Бабы, понятно, давай голосить,
Мы ж, мужики, собрались на совет
И порешили, мол, будем косить,
Заново сеять, взойдет али нет —
 
 
Время покажет. И вроде взошло,
Только то градом побьёт, то чего,
Да и укроп был живучий зело:
Косишь, ан снова до чёрта его.
 
 
Так вот и маемся коий уж год,
С танков тут сеяли – мины взошли,
Не повезло. Но однажды взойдет
Нужное семя из нашей земли».
 
 
И замолчал. В полутьме не видать
Глаз старика. Всхлипнул тоненько брат.
Грохот донёсся. Дед сел на кровать.
«Спи, мальчуган, ничего. Это град».
 

«И навалится снова огромное…»

 
И навалится снова огромное
Горе рваное человеческое.
На вопрос, набивший оскомину:
«Что ты делаешь нынче вечером?» —
Есть ответ простой и бесхитростный:
Истекаю кровью за гибнущих,
За живущих от взрыва до выстрела,
И за про́клятых, и за ищущих,
Над могилой беспомощно плачущих…
Где бы в мире найти справедливости?
Я надену серёжки и платье и
Буду зло восхищаться картинами,
И на чёрном искрящемся бархате
Расплывётся пятно незаметное.
А дыра в груди многократно
Перевязана красными лентами.
Скоро год уже – не затянется,
Не закроется, не излечится.
В ней вся боль войны, всё отчаянье,
Степь луганская, степь донецкая.
 

Дети России рисуют енотика

 
Взрывы снарядов и гул беспилотника.
Здесь не пролезет нацистское зло.
Дети России рисуют енотика,
Чтобы в боях его братьям везло.
Падает снег. Да, Россия – не тропики,
Нынче здесь правит зимы волшебство.
В школе детишки рисуют енотика,
Ставшего символом СВО.
 

Натали

 
Напои меня, напои меня, Натали,
Я бы хотела напиться, да всё не то.
Там, далеко, на границе моей земли
Мирные города превратили в зону АТО.
Отпусти меня, отпусти меня, Натали,
К детям, что плачут, и к жёнам, что ждут мужей.
Страшным узором воронки от взрывов легли,
Пули рассыпались сладким смертельным драже.
Расскажи же мне, расскажи же мне, Натали,
Розам разорванным гибель такая – за что?
Дети стоят у обугленной кромки земли.
Смотрят, как мир их сжирает зона АТО.
 

Осколки

 
На разбитом кувшине – эмаль:
В мелких трещинках – небо, поля,
На реке – силуэт корабля,
Чудом выжив, стоит у реки
Человечек без правой руки
И смеется чему-то вдали,
И плывут по реке корабли.
Солнца золото, неба лазурь.
На осколках не скрыться от бурь.
На осколках – чужая земля,
Что когда-то растила меня.
И уже почему-то не жаль.
 

Мы выстоим

 
Зря ты, мама, над сыном плакала,
Когда он заключал контракт.
В этом мире бывает всякое.
Мы-то выстоим. Мир – не факт.
 
 
На потертых ступенях вечности
Одиноко стоит солдат:
Зло, незыблемо – утро, вечер ли.
Вечность кончится. Он – не факт.
 
 
Где-то грохнуло; тонко звякнуло,
Разлетелось, как пыль, стекло.
С нами в жизни случалось всякое.
Мы-то выстоим всё равно.
 

«Я не продолжусь в детях, но останусь…»

 
Я не продолжусь в детях, но останусь
И в строчках этих, и в весеннем ливне,
В узорах на подоле сарафана,
В народных песнях и в российском гимне.
Моя душа вольётся в наши реки,
Врастёт в валы на древних городищах,
И на рассвете будет кукарекать
И обо мне петух под старой вишней.
В моих ладонях, ставших чернозёмом,
Найдёт приют уроненное семя.
Никто не вспомнит, что была Алёна,
Но каждого душа моя согреет,
Кто сохранил в себе свой русский голос,
В чьи руки въелась наших пашен сила.
Моя душа на части раскололась,
Чтоб всем им хоть по искорке хватило.
 

Январь без десяти

 
На часах – январь без десяти.
Бьётся рыба подо льдом реки,
На окне, прозрачны и легки,
Засыхают розы лепестки,
И чужая ненависть летит,
Словно смерч, сметая городки,
И, склоняя ветви на пути,
Умоляет ива: «Защити!»
 

Заклинание

 
Я – никто. Я – земля
Под ногами усталых солдат.
Я сирень у Кремля.
Я безжалостный список утрат.
Я звезда над Москвой,
Что сумела прорваться сквозь смог,
Колокольчик степной
У одной из ста тысяч дорог.
Не добро и не зло —
Будто тень, что стоит за спиной.
Только б вам повезло.
Только б вы возвратились домой.
 

«В час, когда мужчины не смогли…»

Юлии Т.

 
В час, когда мужчины не смогли
Или вовсе в страхе убегали,
Встала на краю родной земли
Женщина с зелёными глазами.
 
 
Женское ли дело – воевать
И играть с оскалившейся смертью?
Кто-то скажет: «Юля, ты же мать!»
…Потому и в армии, поверьте.
 

Не пиши о войне

 
Ветер носит – собака лает.
За окошком кошара киснет.
Однозначности не бывает.
Привыкай уже к взрослой жизни.
 
 
Ветер воет – собаку носит.
Серый снег конопатит щели.
Либерда с искривлённым носом
Ерунду вдохновенно мелет.
 
 
По стакану стекает правда,
Горше дыма и крепче спирта.
Не пиши о войне, не надо —
Это пошло и так избито…
 

Про берёзки

 
Про́сите про берёзки —
Ладно, так тоже можно.
Нынче в России скользко,
И́неисто и звёздно.
Снег под ногами ломкий.
Сладкий дымок от печки.
А у оврага кромки —
Маленькие человечки.
Горку щекочут санки,
В редкий лесок влетая.
В роще у полустанка
Дремлет берёзок стая.
Тонкие ветви гнутся,
Нежно звенят от ветра.
Снятся им перепутья,
Рельсы и километры.
В снежных холодных платьях
Ждут они ливней вольных…
Всё, про берёзки хватит?
Можно опять про войны?
 

Древним русским городам

 
На бескрайней земле крепостей рассыпались бусы.
Моя Родина ждёт каждым камнем и буквой меня.
А закат яснокрылый летит над притихшею Русью
И румянит бока земляного вала кремля.
Покрасневшее солнце в реке превращается в лаву,
Из снегов почерневших вытапливает весну.
Я приеду ещё раз в русский город Полтаву,
Да и в русский Киев, может быть, загляну.
 

Война

 
У войны всегда открытые глаза,
Чёрные, с серебряной подводкой —
Так безвкусно, пошло и неловко,
Как у школьницы. На пальце бирюза —
Тоже камень так себе, дешёвка.
Словно девочка, играет на песке
В танки, что отобраны у брата —
Лет ей вроде как-то многовато,
А на вырванном из дневника листке
Надпись: «Я ни в чем не виновата!
Это вы придумали меня!
Что бы я сумела поменять?!»
И, увы, она во всём права.
 

Мир под водой

I. Берега под водой

Посвящено Игорю Мангушеву (Берегу), тогда только тяжело раненому, но живому; впрочем, автор верит, что все погибшие живы, пока их помнят

 
Реки без берегов разольются в новое море —
Плеск ленивой волны да корабли на приколе.
А под водой будут русские наши просторы,
Русское заснеженное поле.
В водоросли превратятся русские ковыли,
Выросшие на русской окаменевшей крови.
Молятся реки, перекатываясь на мели:
«Берег, только живи!»
 

II. Города под водой

 
                 Наш город ушёл под воду
                 Потерянности и тумана.
                 И ветер уснул над Волгой.
                 И лёд облаков так манит.
                 А воздуха не хватает,
                 А воздуха слишком мало.
                 Нас вычеркнули из рая,
                 Нас вычеркнули из ада…
 

III. Мир под водой

 
Там, под водой, знакомые дома,
Знакомых деревень слепой февраль.
Найди недостающую деталь,
Чтобы смогла закончиться зима.
Подуй весенним ветром в облака,
Чтоб разбежалась трепетная рябь.
Вот парень едет на коне охлябь,
И видится ему твоя рука
Над неба ослепительной водой.
А ты всё смотришь в то, что там, на дне,
И прячешь город в слякотной весне,
И шепчешь: «Это было не с тобой!»
 

Про цветочки

 
В Киеве – дядька, в окне – спатифиллум,
Вроде невзрачный, а всё-таки милый,
Равно украсит дома и окопы —
Всяко получше любого укропа.
Впрочем, порою удобнее тополь —
Окна пробьет, если надо, в Европу.
А вдоль окопов насадим акаций,
Чтобы враги не сумели пробраться.
И пусть противник над нами смеётся,
Мол, гиацинт сквозь асфальт не пробьётся,
В Киеве батько Бандера – и точка…
А на окошке – герани цветочки.
 

Белозерское

 
Обмороженные щёки,
Обмороженные пальцы…
Может, лучше в Мурманск, братцы?
Там всего минус семнадцать.
 
 
А вокруг – тайга до неба,
Снег по пояс, не пробраться.
Может, лучше в тундру, братцы?
Там сложнее потеряться.
 
 
А на небе Белозерья
Ослепительные звёзды.
И пускай под ним морозно,
Но любить другое – поздно.
 

Кольское

 
Вновь поменяет теченье свое Тулома.
Снег заметает рваные острова.
Ночь так длинна, и так далеко до дома…
Кажется, эта песенка не нова.
Ночью и белый медведь покажется серым.
Впрочем, что ему ночью зимой бродить.
Утром проснёшься – Тулома течёт на север,
Как и положено, в Кольский течёт залив.
 

Бандера

 
В адской камере пишет речи —
Что-то там про свободу, веру
И соборность ещё, конечно, —
Тонкорукий Степан Бандера.
А простой круглолицый парень,
С хриплым плачем молясь на мове,
Под Артёмовском умирает
В липкой луже остывшей крови.
 

«Стоять за правду. Прямо. До конца…»

 
Стоять за правду. Прямо. До конца.
И возвращаться каждый раз живым.
А в небе гаснет горечь чабреца
И тянется мечты прогорклый дым.
 
 
Не ждать тепла, обрюзгший снег кляня,
Не ждать победы – просто к ней идти.
И стелется по полю колея.
Запас часов уместится в горсти —
 
 
Но нужно, чтоб хватило их на всех,
Пока горит блиндажная свеча.
На картах отсыревших тихий смех
Свои окопы будет отмечать.
 
 
И всё пройдет. Ты встретишь мирный день
Израненным морщинами лицом
И выпьешь, опираясь на плетень,
Горячий чай, горчащий чабрецом.
 

Там, в Мариуполе

Ирине С.

 
Там, в Мариуполе, стены домов —
Стены без окон, полов, потолков.
Там, в Мариуполе, неба провал
Тянет в себя опустевший подвал.
 
 
Море Азовское в город плывёт.
Там, в Мариуполе, кто-то живёт.
Варится к ужину каши любовь.
Дети играют в руинах домов.
 

Весна

 
Весна – это кровь на асфальте
У школы, где теннисный корт.
Весна – это точка на карте,
В которую будет прилёт.
Весна – это дома фундамент,
Затерянный в недрах двора,
Как смерть в оцинкованной раме;
И мимо бежит детвора.
Весна – это несколько строчек
На смятом, истёртом листке.
Весна – это чей-то мирочек,
Растоптанный вскользь на песке.
Весна – это свет и надежды,
Весна – это небо и жизнь.
…И девочка в рваной одежде
На улице пыльной лежит.
И льдина на северном море
Дороги не даст кораблю.
Весна – не про жизнь, а про горе.
Я с детства весну не люблю.
 

Красная конница

 
Эх, весна ты моя, бессонница,
Бесконечна твоя река.
Мчится красная, мчится конница,
Мчится в снежные облака.
 
 
Ива старая гнётся-клонится,
Листья тонкие – гроздь наград.
Мчится красная, мчится конница,
Мчится в бой, как сто лет назад.
 
 
У дороги стоит безгласная,
Злая смерть, опустив рога.
Мчится конница, мчится красная,
Мчится, чтоб победить врага.
 

«И облака люпиновых полей…»

 
И облака люпиновых полей,
И безмятежность тонкошеих храмов,
Над Клязьмой предрассветные туманы,
Просторы, что любых морей милей —
 
 
Владимирская древняя земля,
Монастыри, где вера неба выше,
Наличники резные в каплях вишни,
Заросшие люпинами поля…
 

Смерть

 
Смерть, разожми свои белые пальцы,
Дай мне вздохнуть.
Тонкий рушник пожелтеет на пяльцах.
Короток путь.
Красная нить, не закончив узора,
Рвётся в руках.
Все мы уйдём. Но зачем же так скоро?
Пух-облака
Выстелют мягко дорогу до рая.
Там, в вышине,
Кто-то, посмертно опять умирая,
Рвётся ко мне.
 

«У меня в кармане – марлевая маска…»

 
У меня в кармане – марлевая маска,
Сшитая в двадцатом, в марте, под ковид.
Я смотрю на небо, но смотрю напрасно:
Небу безразлично, что у нас болит.
А болит всё больше, а болит всё горше,
Кажется, с ковидом было веселей.
У меня в кармане – яблоко из Польши,
Да бутылка водки – русской, она злей.
 

Нитка моей судьбы

 
Где-то меж Древней Русью и Советским Союзом
Нитка моей судьбы завязалась в узел.
Дремлют валы городищ и дедушка Ленин.
Окна в Европу нам их, боюсь, не заменят.
 

Июль

 
Вроде июль, только холод и мерзкий дождь.