Текст книги "Крошка-ладошка"

– Руку что ли порезала? Только не ври, что нечаянно. Сама ведь порезала. Зачем? – поежилась Вера.

– А вот это уже точно не Ваше дело.

– Хорошо. Давай пари. Если я сейчас себе тоже кровь пущу, ты мне все рассказываешь. Как только первую каплю увидишь – сразу и рассказываешь. Слабо?

– А если нет? Если Вам самой будет слабо? – в Юлькином голосе прозвучал азарт.

– Тогда… тогда я тебе пятьсот рублей дам.

– Косарь. Сейчас на пятихатку ничего не купишь.

– А ты часом, не обнаглела? Ладно, по рукам.

– Гоните бабло, тетечка Верочка. Вы проиграли. Я лезвие выбросила, а у Вас его нет. Так что нечем Вам резаться.

– А кто тебе сказал, что я резаться буду? Я резаться и не собираюсь. Я собираюсь кровь пустить.

Вера подняла букет роз и, что есть силы, вонзила в руку самый длинный, самый острый шип.

– Вот она, кровь моя драгоценная. Первая отрицательная. Получите, распишитесь.

– А Вы крутая. Ладно, я все расскажу. Проиграла, так проиграла. Но это серьезный разговор. И расскажу я только если Вы никому не проболтаетесь. Особенно моим.

– Обещаю.

Вера пригласила соседку к себе. В самом деле, не начинать же серьезный разговор в подъезде. Эмма Владиславовна строго посмотрела на гостью с фотографии – в их доме давно не было посторонних.

– Пусто у Вас как-то. Тихо. Вы, вроде, еще не очень старая. И не страшненькая. Хоть бы кошку, что ли, завели.

Вера так опешила от бесцеремонности, что не нашла, что ответить. Она-то думала, что не просто не старая, а еще молодая. Не совсем чтобы красавица, но уж точно посимпатичнее многих. Да, воспитания девчонке явно недостает.

Потом решила не обращать внимания – девчонке и так плохо.

– А мне сегодня грамоту вручили, – похвасталась Вера.

– Поздравляю, – сказала гостья.

– И цветы.

– Я уже заметила. В вазу бы хоть поставили.

– Ой, точно! – спохватилась Вера, поставила цветы в вазу, грамоту на полку и захлопотала на кухне. Накрывая на стол, приготовилась выслушивать историю о безответной любви и давать советы. Как это обычно бывает: нравится парень, снится по ночам, а он гуляет с другой. Любовь – это не шутка. От такой любви и сон пропадает, и настроение падает. И аппетита нет. У Галчонка точно аппетита нет, такая худенькая. А у некоторых все наоборот, к большому сожалению. Вера поняла, что жутко проголодалась и приготовилась за едой слушать признания и давать деликатные советы.

Но к такому признанию она точно была не готова. Нет, только не это.

– Я залетела, теть Вер. Мне надо записаться на аборт. Но так, чтобы никто не узнал. Поможете?

«Вера, сегодня я отведу тебя на прием к Герману Карловичу. Это гинеколог с большой практикой, мой давний знакомый», – как сейчас услышала Вера голос мамы и побледнела.

– Ты даже маме ничего не сказала?

– А смысл? Начнет орать, как бешеная.

– Юль, тут сгоряча нельзя решать. Надо подумать.

– Я уже подумала.

– Есть ведь другие варианты. Ребеночек – это ведь не плохо, даже наоборот. Подожди, не спеши!

– Да что Вы заладили: не спеши, не спеши – крикнула Юля.

Вера налила чай мимо чашки.

– Короче, я Вам ничего не говорила! – Юля швырнула на стол конфету, которую так и не успела развернуть, выскочила из квартиры и хлопнула дверью. Из подъезда потянуло сигаретным дымком.

Эмма Владиславовна на фото нахмурилась. Вера отошла в сторону, оглянулась – нигде не скрыться от этого взгляда. Налево пойдешь – строгие глаза прямо в глаза смотрят. Направо – то же самое. Подойдешь близко – совсем в упор мама смотрит, словно мысли читает. Хватит, мама, отпусти, мне уже четвертый десяток.

Немного погодя, Вера тихонько вышла в подъезд. На площадке никого не было. О недавнем Юлькином присутствии напоминал лишь едкий дым. Да еще оставленный на подоконнике окурок. Поднявшись на цыпочках, Вера открыла форточку, взяла его двумя пальцами и выбросила на улицу. Закрывать форточку не стала – пусть площадка проветрится.

Все так же на цыпочках она спустилась этажом ниже и прислушалась к происходящему в Юлькиной квартире. Там на повышенных тонах выясняли отношения Юлькины родители. Для них это нормально. Что ни идешь мимо квартиры – орут. Они люди хорошие, простые, но эмоциональные, можно сказать – психованные. Совсем как Юлька. Проорутся – потом спокойно вместе куда-то идут. Как в ни в чем не бывало.

Самого Галчонка слышно не было – значит, в ругани не участвует. Это хорошо. Загудел лифт, и Вера поспешила к себе.

В суматохе она и не заметила, как промелькнул предпраздничный день. Наступили сумерки. Серая пелена, закрывающая небо, наконец-то порвалась. Ее лохмотья лениво уползали за горизонт. Значит, не врут метеосайты, завтрашний день будет ясным. А значит, все будет хорошо. И теперь самое время поужинать.

Вера достала из морозилки пару котлет, бросила их на сковородку и включила компьютер. Ежевечерний ритуал. Пока просматривала ленту рекомендаций, из кухни потянуло горелым. Пришлось все бросать и спасать ужин.

Запивая соком загорелую котлету, Вера набрала запрос « почему котлета жесткая». Поисковик выдал кучу рецептов по приготовлению стейков, а также советов, как исправить кулинарные ошибки. Просветились. Выкинула полкотлеты в ведро. Сделала бутерброд с колбасой. Снова села за компьютер. На экране вылезло окно с упражнениями для похудания. Как соль на рану: сегодняшний день опять прошел без упражнений. Зато с котлетой. Завтра нужно начать заниматься с самого утра. Почему завтра? Хватит себя завтраками кормить. Сделала наклоны в сторону, махи ногами, десяток приседаний.

Пора выключать компьютер. Новости – сплошной негатив: «Страшная трагедия произошла сегодня на главной улице города. Во время движения загорелся легковой автомобиль. Прибывшим через десять минут медикам не удалось спасти водителя: молодой человек скончался на месте от полученных ожогов. Что стало причиной возгорания – предстоит разобраться дорожным полицейским. Подробности смотрите в нашем телевизионном сюжете».

Ужас какой! Прямо перед праздником. Вот так живешь и не знаешь, что с тобой будет завтра. Как теперь жить его маме? Жена, наверное, есть или девушка. Проклянут это восьмое марта несчастное. У Веры пропало желание делать упражнения и испортился аппетит. Сок она допила, а тарелку с недоеденным бутербродом запихала в холодильник.

Она уже взяла мышку, чтобы выключать компьютер, когда «В контакте» выскочило новое сообщение. Кто это вспомнил ее на ночь глядя? О, нет! Быть не может! Вера прикусила губу и не сразу собралась с духом прочитать.

«Привет, Верунчик! Я в городе. Ненадолго. Давай завтра встретимся, пообщаемся. Я скучал».

Вера забарабанила пальцами по столу. С ума сойти, он написал первым! Лучше не отвечать. Иначе спокойствию конец. Опять начнутся воспоминания, мечты, страдания. Оно ей надо?

На страницу этого человека она заходила ежедневно. Это стало многолетней привычкой. Его фотографии она просматривала сотни раз. Она знала, как он сейчас выглядит, о чем думает, что делает.

Это с ним связаны самые сильные эмоции. Он самая большая радость в ее жизни и самая большая беда. Стас. Похоже, впереди еще одна бессонная ночь. Все к одному: Ванечка, Стас, Юля, авария в новостях. Это знаки свыше.

Надо еще раз поговорить с Юлей. Надо убедить Галчонка не делать то, что она задумала. Пусть орет, сколько хочет, пусть хоть по голове треснет. Все пройдет, все наладится, а оборванную жизнь уже не вернешь.

Глава 7

Нет человека – нет проблемы

Тогда тоже был март. Так же противно падал снег. Мокрый: ни то, ни се. То ли снег, то ли дождь, то ли противная склизкая манная каша. Экзамен в пединституте был сдан отлично, даже особых усилий прикладывать не пришлось. Несмотря на это, ноги не несли домой. Ноги свернули на набережную Волги и ходили там вперед-назад. Ноги увели на мост, оттуда – в дальний микрорайон.

Вера понимала, что ее ждет продолжение страшного разговора с мамой. Эмма Владиславовна любое дело доводила до конца.

Из-за Волги Вера дошла до «сковородки», но, подумав о маме, решила погулять еще. Пошла не на проспект Мира, ведущий домой, а в сторону Костромки, от дома подальше. Упуская из виду невзрачные многоэтажки, она рассматривала старые деревянные дома. И понемногу успокаивалась. У этих домов есть душа. Они такие разные. Они ведь не сами по себе, они отражают своих хозяев. Покосившаяся развалюха – наверное, еще недавно в ней жила старенькая бабушка, которая тихо умерла во сне. Жила себе мирно, одиноко. Ходила с авоськой за хлебом и молоком. Дети и внуки про нее забыли и приходили только в день пенсии, чтобы денежки отобрать и пропить.

Добротные хоромы с белым кружевом наличников – про такие говорят "мой дом, моя крепость". Это точно владение трудолюбивой, крепкой семьи, где вместо чтения и разговоров хозяин что-нибудь сверлит и колотит, а хозяйка варит-парит. Табличка «Осторожно, злая собака!». Где ты, собака? Немецкая овчарка, красавица. Вижу-вижу, успокойся, я просто мимо иду.

– Костромка, милая Костромка! Сколько километров ты протекла, чтобы здесь закончиться, влиться в Волгу! Течешь себе, течешь, и горя не знаешь. Потерпи, скоро лед растает. Весна началась. Вот бы вместе со льдом растаяли все печали. Проснуться бы завтра – а ничего и не было, просто плохой сон.

– Мама, а с кем тетя разговаривает? – прервал поток мыслей чей-то тонкий голосок.

– Может быть, тетя писатель, сказку тебе пишет, – ответила мама. – Про то, как маленький ручеек превращается в большую реку, которая потом впадает в море. Про то, что видят капельки воды, которые проходят тысячи километров пути.

«Спасибо, что за сумасшедшую не приняли», – подумала Вера, постояла на мосту, пока мама с маленькой девочкой не ушли подальше, развернулась. Ноги окончательно промокли, и, наконец, побрели домой.

Вот тут-то Вера и ощутила, что жутко замерзла. Ее колотило. Ей хотелось тазик с кипятком и горчицей, махровые носочки, чашку горячего чая с плюшками и теплую кроватку. И еще – съежиться до ничтожных размеров, до молекулы, раствориться в воздухе, растаять со льдом, улететь на Марс, сбежать в тайную лесную избушку. Только непременно в теплую, с печкой.

–Вера, завтра я отведу тебя на прием к Герману Карловичу. Это гинеколог с большой практикой, мой давний знакомый. Это не обсуждается, – встретила дочь Эмма Владиславовна.

– Мам, я вообще-то на пятерку сдала. И устала.

– Поздравляю, – Эмма Владиславовна удалилась, плотно прикрыв за собой дверь.

Вера закрылась в своей комнате и думала. Рано или поздно настает момент, когда понимаешь, что только ты решаешь, как поступить. Твоя жизнь – это только твоя жизнь. И ни один человек не имеет право диктовать свои условия. Даже если этот человек тебе родной по крови, и даже если ты привыкла слушаться его с рождения.

Впервые в жизни Вера приняла важное решение: пойти наперекор мнению матери. Но сразу возникла куча вопросов. К счастью, решаемых. Жить все равно придется вместе. Пока. До тех пор, пока нет диплома и работы. Потом можно будет снять квартиру.

Конечно, Эмма Владиславовна примет внука или внучку. Куда она денется. Но все равно жить под одной крышей будет тягостно. Если мама предлагала избавиться от малыша, как она будет водиться? Как сможет смотреть ему в глаза? Слова мамы про знакомого гинеколога навсегда останутся в памяти. Приняв твердое решение, Вера почувствовала, что окончательно повзрослела.

Вечером с погодой стало твориться что-то невообразимое. Ветер сначала завыл, как одинокая собака возле будки. Потом рассвирепел. В приступе ярости стал кидаться на деревья. Деревья гнулись чуть ли не до земли, махали ветками. Их тени, образованные светом фонарей, казались крючковатыми монстрами.

Все живое попряталось от непогоды. Люди укрылись по домам, ни одного запоздалого прохожего не было видно. Даже собаки и кошки предпочли найти убежище – в оконце подвала дома напротив просматривалась голова с ушками-треугольниками. Жутко на улице. То ли дело дома. Да и то так себе.

Вера пыталась заснуть. Эмма Владиславовна ходила по квартире. В туалет, на кухню, к телевизору. На кухню, к телевизору. На кухню, к телевизору. Снова в туалет.

Под монотонное шарканье Вера задремала. Шарканье стихло. Сон тоже пропал, несмотря на установившуюся тишину. Вера встала, накинула халат. Пошла проведать маму. Эмма Владиславовна лежала в зале на диване. Ее лицо, обычно бледное, сейчас было пунцовым. Луч от фонаря светил на голову, обнажая совершенно седые корни волос.

– Мам, тебе плохо? – растерялась Вера.

– Ничего, – голос у мамы звучал очень тихо, что было непривычно, как и лишенные оттенка корни волос, и потому страшно, – принеси мне аптечку и стакан воды.

– Какую таблетку надо? – Верины руки дрожали, она никак не могла открыть аптечку.

– Вон из той зеленой коробочки, – Эмма Владиславовна проглотила таблетку, запила. Хотела поставить стакан прямо на пол, но не донесла. Стакан упал и покатился.

– Ничего, ничего, я сейчас вытру, – Вера сбегала за полотенцем и протерла пол.

А ветер все выл, переходя то на тихий плач, то на сумасшедший хохот. И только ритмичное пощелкивание секундной стрелки настенных часов отвлекало внимание от этого воя. Вера молча сидела в мамином кресле.

– Вера, вызови «Скорую», нет сил бороться, – все так же тихо произнесла Эмма Владиславовна.

«Скорая» приехала через пятнадцать минут. Как и предполагала Вера, у Эммы Владиславовны подскочило давление. Привычными показателями для мамы были 100/70. Сейчас же тонометр показал 150/110. Фельдшер сделала три укола, наказала не волноваться, хорошенько выспаться и завтра обязательно навестить участкового терапевта.

– Обязательно! – громко повторила фельдшер. А если ночью снова станет плохо, сразу же вызывайте «Скорую». Отвезем в стационар.

«Скорая» уехала. Ветер стих. Вера начала помаленьку приходить в себя. От волнения за маму ее подташнивало. Она укрыла заснувшую Эмму Владиславовну одеялом и пошла к себе в комнату.

Раздеваясь, задела локтем куклу Глашу, десятилетиями сидевшую на комоде – своем законном месте. Глаша упала ничком и осталась лежать спиной кверху. Пухлые ручки и ножки, голые и жесткие, уперлись в палас.

– Глаша, прости, прости! – Вера усадила куклу на стул перед собой. Глаша, как и много лет назад, улыбалась и таращила голубые глазки – под цвет сарафана. Глаза василькового цвета у Глаши.

Ее хозяйка с удивлением обнаружила, насколько похожа Глаша на настоящую малышку. Ей должен быть впору спрятанный в глубине шкафа комбинезончик. Пришел твой час, обновка. Ножки туда, ручки сюда. Нет, не подходит, великоват. Ничего страшного, на вырост. Детям часто так покупают – они быстро растут.

– Теплей стало, Глашенька? Кто же в начале марта в сарафане ходит? Видишь, я и дома в махровом халате. А давай пить чай. Горячий, с лимоном. Никакие простуды нас не возьмут.

Вера на цыпочках, чтобы не разбудить маму, пробралась на кухню, подогрела воду, налила чай в две крохотные чашки из подарочного сервиза и захватила горсть печенюшек. Торжественно поставила поднос на кровать и объявила о начале чаепития.

Чай приятно согревал горло, теплой волной спускался вниз. Вера запихивала в рот целую печеньку, набирала глоток – печенька таяла. Интересно! Глаша тоже не отставала. Обе чашки опустели. Печенюшки растаяли.

А теперь спать! Вера бережно раздела Глашу, запеленала в собственную сорочку, уложила на кровать к стенке, чтобы волчок не схватил за бочок.

Пригладила ладонью комбинезончик, в очередной раз подивившись его мягкости. Взяла ножницы. Отстригла левый рукав. Правый. Левую штанину. Правую. Отрезала горловину. Получившиеся части аккуратно свернула и положила в мусорное ведро.

Глаза смыкались. Спать, спать!

Утром мама попросила Веру сопроводить ее в поликлинику.

– У меня в жизни было много переживаний, Вера. Чтобы работать директором, нужно иметь железный характер. Но я никогда не думала, что от нервов можно умереть. Хорошо, что есть кому обо мне позаботиться. Спасибо тебе, дочь, – сказала Эмма Владиславовна.

После терапевта они направились в женскую консультацию. Мамин знакомый, Герман Карлович, оказался невысоким, лысым, худым до изможденности. Они с Эммой Владиславовной уединились. Вера приложила ухо к стене и подслушала разговор. Разобрала не все, но достаточно.

– Эмма Владиславовна, Вы же знаете – я Вас безгранично уважаю. Но поймите правильно. Срок 21 неделя. Какое прерывание? Я не пойду на это в том числе по моральным соображениям, не говоря уже о рисках для здоровья Вашей дочери.

Мать говорила значительно тише, и Вере не удалось услышать, что она ответила.

Голос доктора звучал более отчетливо:

– Могут быть, конечно, медицинские показания, но для этого нужно пройти ряд обследований, а это еще дополнительное время. И, скорее всего, эти обследования подтвердят, что у Вашей дочери серьезных проблем со здоровьем нет. То есть медицинских показаний, следовательно, тоже нет. Есть еще показания социальные. Но это теоретически. У вас же все в порядке. Это даже обсуждать неудобно. Вы просите невозможного».

Разговор длился долго, и, зная свою мать как никто другой, Вера не сомневалась в его исходе. Эмма Владиславовна все доводила до конца. Характер у Эммы Владиславовны был железный, а дар убеждения – железобетонный.

На следующий день в половине девятого утра Вера пришла в больницу. С собой захватила минимум: тапки, халат, зубную щетку и другие мелочи. Поднялась на этаж отделения гинекологии и растерялась. Пустой коридор, зеркало и кушетка. Все. Куда идти? К кому обратиться?

– Девушка, Вы не подскажете…, – окликнула она проходящую мимо фигуристую блондинку в белом халате.

Блондинка обернулась.

– Ой! – вырвалось у Веры.

– У нас здесь девушек нет, – пожилая медсестра поджала губы и оглядела Веру с головы до пят, – а Вам, женщина, к Герману Карловичу, второй кабинет направо. Он давно ждет».

Уже знакомый доктор с крайне серьезным выражением лица проводил вновь прибывшую пациентку в палату, вздохнул «д-а-а-а» и ушел.

Наступило время обеда, поэтому в палате, кроме Веры, не было никого. Всего же лежало еще трое, о чем свидетельствовали вещи на тумбочках.

Что ж, хороший момент осмотреться.

Палата как палата. Зеленые сверху, белые снизу стены. Линолеум порвался: можно навернуться, надо в этом месте ходить осторожней. Халат выдали с дырой в районе подмышки. Ладно, свой догадалась захватить.

– Подложили, видать, кого-то, – констатировала старушка, вернувшись из столовой с огромным куском батона. Следом вошли еще две женщины: молоденькая и постарше, лет сорока.

– Здрасьте, – пробормотала Вера, улеглась на кровать, накрылась одеялом и сделала вид, что спит.

– И Вам не хворать, – сквозь зубы ответила одна из соседок, похоже, что сорокалетняя.

Ужинать Вера отправилась вместе со всеми. В столовой дали макароны, похожие на серые трубочки, компот из сухофруктов и кусок белого хлеба с солидным кубиком сливочного масла. Молоденькой соседке по палате, ее звали Марина, полагался еще кусок отварного мяса – она лежала на сохранении. Марина жевала с аппетитом, но не без труда. То и дело она принималась извлекать застрявшие между зубов волокна. Ковыряла ногтем, доставала и доедала.

Компот все пациентки выпили до дна. Затем синхронно перевернули стаканы и постучали по донышку, чтобы отправить в рот оставшиеся яблочки и изюминки. Вкусный компот!

Соседки по палате весьма различались не только по возрасту, но и характеру (что не помешало им всем почти сразу начать Веру бесить). Старушка тетя Маша страдала от кровотечения. Этим ее страдания не ограничивались. Она днем и даже ночью (вот зараза) жаловалась на газы, перхоть, вросший ноготь и все остальные органы тучного тела, которые попеременно, а то и сразу, принимались ныть, колоть, чесаться. Тетя Маша всегда держала в тумбочке хлеб и отламывала по куску к чаю. Чай пила каждые полчаса, тщательно размешивая сахар трясущейся рукой слева направо и в противоход. Раздававшееся при этом дребезжание опять-таки бесило Веру, и так пребывающую на нервах. Тетя Маша часто стояла у окна, выходящего на крыльцо. Зачем? Никто никогда к ней не приходил. Но что особенно поразило Веру – было старушке пятьдесят восемь лет.

Наталья Ивановна (которая сорокалетняя и говорит сквозь зубы) считала себя самой умной. Она была главной в палате, командовала, когда пить чай (одна тетя Маша пила, когда вздумается) и выключать свет. А еще очень много говорила о себе – любимой.

– Мой Костик меня слушается. (Костиком звали ее мужа). За что и люблю. У меня, когда с бывшим развелась, мужиков богатый выбор был. Особенно двое нравились – Сережа и Костя, друзья. Сережа, конечно, побогаче, гаражами заведует, но у него два хвоста малолетних и характер не сахар. Неправоту свою никогда не признает. А как выходные – к спиногрызам и бывшей едет. Костик совсем другой: тихий, спокойный. Настоящий джентльмен – и с работы встретит, и сумки донесет. Пропылесосит, еду сварганит, еще и пульт от телевизора подаст. Сейчас совсем тихий стал – сердечко пошаливает.

Вера недоумевала, с чего это на Наталью Ивановну мужики кидались. Она напоминала ей крупного мужчину с грудями в форме арбузов. Широкоплечего, узкобедрого, расширяющегося в талии. Вере казалось неудивительным, что этот бедняга Костик скоро вообще загнется.

Но больше всего Веру раздражала ровесница Марина. Та самая, с мясом в зубах. Жизнерадостная и полнокровная. Черноглазая. Волосы – как языки пламени. Длиною до пояса, густые, блестящие. Марина лежала на сохранении со сроком более тридцати недель и просто сияла от счастья. Два раза в день ее навещал муж. До работы и после. После его визитов Марина возвращалась неприлично румяная, с большой передачкой. Выкладывала на стол целую гору домашних пирожков, отварную рыбу, паровые котлеты, тушеную картошку, зеленые яблоки, печенье, чай. Щедро всех угощала.

– Представляете, мы ведь с мужем случайно познакомились, – рассказывала она, слегка рыгнув после приема пищи, – я иду такая по городу, загорелая, в мини-юбке, на шпильках. Волосы по ветру развеваются. Из машин мужики смотрят, бибикают. А я еще в очках черных, потому что солнце светит – ничего не видать. Деловая, как артистка.

И вдруг у меня прямо на «зебре» подворачивается нога. Блин, гляжу: пять секунд остается до «красного», а я еще на середине. Думала, задавят – столько придурков развелось.

Но ничего. Не задавили. Я еле доковыляла. Только перешла дорогу, тут подруливает синий «Жигуль», то есть Игорек и предлагает подвезти. А мне чего – я согласилась. Проблема как добраться до дома была решена. И водитель, смотрю, ничо такой. Чернявый, руки волосатые. Еще и скромный оказался. В кино пригласил. Еще в цирк водил, представляете, в цирк! Умора! Мы там тигров смотрели. Потом все провожал да цветочки дарил.

– Значит, правильно ты себя поставила, Марина, – прокомментировала Наталья Ивановна. – Показала, что не вешаешься на шею. Он и понял, что ты не какая-то там.

– Мы когда поженились, он три месяца ко мне притронуться боялся, продолжала Марина. – Просто жили как брат и сестра. Только целовались и все. За это время такой ремонт отгрохали – залюбуешься.

После ремонта дело пошло. Выпил мой Игорек пару стопочек и осмелел. Он у меня такой мужик, ого-го. Сейчас, пока мы с пузиком лежим, хлопочет. Такие полы сделал в комнате, где детская будет, залюбуешься! Палас толстый купил, чтобы ползать тепло было. Сказал, стены поклеит обоями с мишками. Он у меня рукастый. А кроватку и коляску вместе выберем. Когда родим, чтоб не сглазить.

Да вы ешьте, ешьте! И ты ешь, Верочка, не стесняйся, нам вдвоем столько не осилить, – любовно поглаживала свой огромный живот добрая соседка по палате.

Вера угощалась, но все равно ненавидела Марину. Как же у нее все хорошо, замечательно. И кожа, и рожа, и муж рукастый. Только одному Вера тихо радовалась – видеть, как уродует внешность большая волосатая родинка на Марининой шее. Если волосы забраны, еще как заметно. Вере было стыдно за эти мысли. Хорошая Маринка, правильная и не жадная.

Странное чувство – ты вроде бы беременная, а вроде нет. Вот что значит «на прерывании». К другим пациентам относятся деликатно, благоговейно. Вон с Маринки пылинки сдувают, медсестры по пять раз в день давление измеряют. И Наталье Ивановне Маринка нравится. Она так и сказала. Аккуратная, дескать, девочка. Со стола после себя всегда вытрет, полотенце повесит уголок к уголку. С будущим ребеночком разговаривает. Старших уважает. Повезло Игорьку и все такое. Тетя Маша тоже Маринку нахваливает. Еще бы, жрет ее угощение, остатки пирогов к себе в тумбочку прибирает, потом с чайком наворачивает.

Вера же была сама по себе. Пренебрежение ощущалось со всех сторон, его никто и не скрывал. Шушукаются пациентки, головой качают. Стоит Вере подойти – замолкают. Где она им дорогу перешла? В помощи не отказывала, общалась вежливо. Медсестры в глаза не смотрят. А мама тоже – хоть бы навестила. Пару раз позвонила и все.

На второй день пребывания в больнице пришлось сдать мочу, кровь и пройти обследования. Вера больше года не была у врачей, поэтому сначала ее отправили на флюорограмму. Когда дверца кабинки закрылась, стало немного не по себе. Как будто в гробу замуровали. Сердце забилось сильнее, дышать стало трудно. Клаустрофобия? Странно. Раньше такого не было.

Девушка, проводившая обследование, сделала все четко, быстро: «Прижмитесь. Не дышите. Дышите». Створки двери разъехались. Несколько секунд. Какой еще гроб? От паники не осталось и следа.

Вера спустилась со ступеньки и стала надевать халат. Девушка взглянула на нее и ахнула:

– Так Вы беременная? Вас что, не предупредили? Нельзя же просвечиваться.

– Я на прерывании, – невнятно пробормотала Вера и покраснела.

К счастью, всех трех соседок выписали через два дня. Их общество стало изрядно утомлять. Других не положили. Новеньких устраивали в других палатах. Вера подозревала, что к этому приложил руку Герман Карлович. При осмотрах он был так внимателен, что, казалось, все чувствовал и понимал.

– Ничего, ничего, уже скоро, – как бы успокаивал Веру доктор, – может, еще передумаешь?

И смотрел на нее с надеждой. Вера думала передумать. Если бы кто знал, сколько она об этом думала. Но теперь, после флюорограммы, словно что-то оборвалось окончательно. Она перестала думать о других вариантах. Словно она уже нанесла маленькому непоправимый вред. Это кошмар. Мозг словно оцепенел, отказываясь здраво мыслить в такой ситуации.

В больницу Вера поступила десятого марта. Главная процедура была назначена на тринадцатое. В тот день она проснулась рано, от холода. Холодова проснулась от холода. Кровать стояла у окна, и в плохо законопаченные окна дул ветер. Где-то там, за окном, бурлила жизнь.

Ужасно холодно! Верины руки и ноги покрылись "гусиной кожей". Краем глаза она заметила движение в углу подоконника. Муха проснулась! Иссохшая, еле-еле душа в теле, но пытается идти на непослушных лапках. Не рановато ли проснулась?

С мухой Вера разговаривала беззвучно, лишь шевеля губами.

– Представляешь, муха, я первый раз буду делать операцию. Я и в больнице-то никогда не лежала. Вчера спрашивали, все ли лекарства переношу – а я откуда знаю. Сказала, что все. А если правда аллергия? Я один раз столетник в нос закапала – всю сторону раздуло. Может, надо было рассказать? Да наплевать. Умру так умру. Может, и к лучшему. Говорят, после аборта может больше детей не быть. Проткнут нечаянно – и все. Знаешь, я потом куда-нибудь уеду. Далеко-далеко. Во Владивосток. Чтобы меня никто не знал, и я никого не знала. Одна хочу быть. Никто мне не нужен.

За окном проезжали машины – люди спешили на работу. Плакали дети – им не хотелось идти в садик в такую рань. Всходило солнышко – день обещал быть ясным. Лето впереди, живи да радуйся. Живи-живи, – пели птички где-то рядом, на березах. Живи, живи…

– Холодова, подходите в операционную, – сказала медсестра.

Как, куда – ничего не объяснила. Сказала и ушла. А Вера растерялась. Она видела в кино, как пациент лежит на операционном столе, частично прикрытый простыней, а над ним трудятся хирург с медсестрами. Все в марлевых повязках. «Скальпель», – произносит врач, и медсестра протягивает ему инструмент. Потом хирург поворачивает голову, у него на лбу пот. Медсестра зажатой в пинцете ваткой вытирает пот. Когда все позади, врач с медсестрами садятся без сил. Находящегося без сознания пациента увозят в реанимацию.

Она думала, примерно так все и будет. Поэтому пошла в операционную, сняв трусы с ночнушкой и накинув только халат. Вошла в кабинет. Путаясь в рукавах, сняла халат. Доктор (хорошо еще, что не Герман Карлович) выразительно поднял взор к небесам:

– Идите и наденьте сорочку.

Сгорая со стыда, Вера рванула в палату, краем уха уловив смешок медсестры.

Что было далее, она запомнила плохо. В памяти осталось лишь гинекологическое кресло и выливающаяся из нее вода.

После она вернулась в палату, сходила на обед, открыла любимую книгу «Поющие в терновнике». Ничего не изменилось. Снаружи. Но она знала, что происходит внутри. Медсестра заранее просветила. Медсестра все знала, она с отличием окончила училище и уже не в первый раз ассистировала на таких операциях.

А внутри происходило вот что: шел простой физико-химический процесс. Раствор соли разъедал плоть. Думать об этом не хотелось. Но Вера всегда отличалась живым воображением, она ничего не могла с собой поделать. Внутри нее был комочек. У этого комочка было все – ручки, ножки, головка, ротик, глазки. Не было только шансов выжить. Никому он был не нужен, маленький человечек. И его комбинезончик уже валялся в мусорке.

Наутро стало тянуть внизу живота. Узнав об этом, пожилая медсестра очень обрадовалась.

– Ничего, ничего, это еще цветочки, ягодки впереди, – обнадежила медсестра. Через час она передавала смену Людочке.

Людочка лишь вздохнула:

– Ну почему все самое хорошее мне достается, вздохнула она и повела Веру на клизму. Укол, ускоряющий родовую деятельность, дал результат. Вскоре Вера родила.

– Мальчик, – сказала Людочка, заворачивая маленький трупик в пеленку, – иногда и такие выживают. Вашему повезло. Хотите посмотреть?

– Нет, ответила Вера и отвернулась. Нет никакого мальчика. Нет больше мечтаний. Нет в жизни счастья. Нет любви.

Она давно знала, каким он должен был быть – черноволосым и черноглазым, невысоким, коренастым. Спортивным, любителем футбола – в папу. С именем сильным, мужским. Например, Илья – как Илья Муромец.

Глава 8

От любви до ненависти

– Выглядите помятым, коллега, – поприветствовал Антона его друг Виктор, поправив воротник на своем безукоризненно белом халате. – Конечно, Вашим бронтозаврам уже все равно, но хотя бы о слушателях подумайте, уважаемый палеонтолог. Тем более седьмое марта. Девчонок поздравить не забудь.