Текст книги "Неаполь, любовь моя"

– Как сыграли с «Палермо»? – спросил я его, в больнице Джерардо слушал матч по радио, но у меня слишком сильно болела голова, и в его воплях я различал только проклятия.

– Отвратительно, – подтвердил отец мои подозрения. – Поставили автобус перед воротами.

– Если не победим дома, надеяться не на что, – добавил он.

– Ну, слушай, у нас по меньшей мере тридцать ударов по воротам.

– А сегодня «Болонья». Там всегда паршиво играем.

Мой отец чистил клементины.

– На виа Эпомео застрелили кого-то. Слышал?

– Жизнь в городе кипит, – ответил я.

– Отличное сейчас время, – сказал он, намекая, что убили десятилетнего мальчика, арестовали восемьдесят шесть человек, накрыли четырнадцать точек по торговле наркотиками и застрелили одного человека, и все это – за одну неделю в двух шагах от нашего дома.

Я растянулся на кровати, начал смотреть четвертый сезон «Прослушки». Для скачанной серии не было ни итальянских, ни английских субтитров, поэтому я решил посмотреть ее в Интернете, в дубляже. Отец мыл посуду.

– Мне надо выйти по делам, – сказал он, когда закончил. Я поставил фильм на паузу. – Ты сможешь побыть дома один?

– Конечно, – ответил я.

– Если что-то надо, звони мне.

– Конечно.

Он закрыл входную дверь. Послышался звук поворачивающегося в замке ключа.

Теперь, когда меня никто не видел, я отчетливо понял, что никогда не смогу вернуться к учебе. Я встал, выключил свет и опустил жалюзи. Выключил «Прослушку» и зарылся в простыню. Аминь.

Пьяцца дель Джезу Нуово

Мне пришло письмо от Банка Неаполя. Я открыл его. Извещение о состоянии моего счета. Потом штрафы. С их вычетом, и получилось, что у меня остается 2033 евро. Поделил сумму на свои обычные траты, 200 евро в месяц, и понял, что деньги закончатся максимум через год. Включил ноутбук. Вбил в Гугле «ищу работу в Неаполе». Помощник парикмахера, мясник, оператор колл-центра, больше ничего. Открыл те ссылки, что открывались, и отправил письма с резюме в приложении. Три часа дня, завибрировал телефон.

– Да, да, о’кей, хорошо, – сказал я колл-центру в Фуоригротта.

Записал на клочке бумаги: «Виа Консальво».

– Завтра, в одиннадцать, хорошо, – сказал я и положил трубку.

Мама предложила заплатить за меня штрафы, если я займусь поиском работы. Я отказался, пытаясь скрыть волнение. Сказал, что никаких проблем нет, мне не нужны деньги и работу я ищу постоянно, только вот она меня не ищет.

Я сидел в туалете, когда в дверь позвонили. Русский ждал меня в комнате, глядя в окно.

– Я привез тебе кое-что хорошее, – сказал он.

Из рюкзака появились бутылка водки и бутылка тоника.

Я спросил, не ограбил ли он магазин дисконта, и он ответил, что хорошие времена закончились.

Мы поставили ноутбук на стул напротив кровати.

Русский сказал, что фильм, который мы будем смотреть, называется «Семь психопатов», его снял тот же режиссер, что и «Залечь на дно в Брюгге», и спросил, помню ли я этот фильм, ведь он мне понравился. Да, ответил я, фильм мне понравился, но не помню почему. Я сходил на кухню за бумажными стаканчиками, потом вернулся в комнату и выключил свет.

– У тебя есть «Ангостура»? – спросил Русский.

– Нет.

– Лед?

– Не держим.

– Чипсы, арахис?

– Детей у нас дома не бывает.

Он плеснул содержимое бутылок в стаканы. Нажал «PLAY», и мы принялись прихлебывать наши теплые коктейли. В начале фильма двое мужчин на экране вели сюрреалистический диалог оскорбительного содержания. За их спинами появился какой-то тип в красной лыжной маске, быстро подошел, выстрелил обоим в головы в упор, а потом бросил на их трупы две игральные карты. Два бубновых валета. Надпись красным на экране: «ПСИХОПАТ № 1».

Русский засмеялся.

– Я уже понял, что мне не нравится, – сказал я.

Он посоветовал мне заткнуться и пить молча.

Черный экран, потом спящий Колин Фаррелл, на тумбочке рядом с кроватью – бутылка с выпивкой.

Фильм неумолимо продолжался.

Колин Фаррелл играл роль вечно пьяного засранца сценариста, дружил с еще большим засранцем, вел с ним банальные диалоги, пытаясь выдать их за гениальные. «Семь психопатов» – так назывался сценарий фильма, который он писал, и один из этих психов был квакером.

Я спросил у Русского, есть ли у него диплом бармена.

– Вроде того, – ответил он.

– Что значит «вроде того»?

– И да, и нет.

– Боже.

– Да, я тебе говорил.

Я сказал, что ничего не знаю ни о нем, ни о его прошлом, и это наводит меня на мысли о великом Гэтсби.

Он ответил, что это было весьма посредственное кинцо, и нажал на паузу.

– «Великий Гэтсби» Фитцджеральда, – уточнил я, сделав ударение на «Фитцджеральде». – Один из самых известных романов всех времен. Там герой-богач, живущий на вилле, с таинственным прошлым. И Дейзи, которая его любит и в то же время не любит, а в конце она оказывается просто эгоистичной засранкой и сволочью, и расходятся они, как в море корабли, и зеленый огонек. Нет? Ничего? Никогда не слышал?

Он ответил, что для него «Великий Гэтсби» навсегда останется посредственным кинцом. Включил плеер.

На экране какой-то абсолютно лысый мужик почти застрелил чернокожую женщину. «ПСИХОПАТ № 3».

История становилась все более запутанной, и я вдруг почувствовал укол тревоги из-за того, что время и без того уходит, а я еще бесцельно транжирю его на просмотр таких вот фильмов. На экране появился старик с белым кроликом на руках.

– Русский, это же Том Уэйтс. Он певец, а не актер, – сказал я.

Мы снова наполнили стаканы.

– Если бы мы поехали в Лондон, ты мог бы устроиться куда-нибудь барменом и неплохо заработать.

– Я английского не знаю, – ответил он; на экране Колин Фаррелл пил пиво, потом, не допив один бокал, заказал второй. – Видимо, ты хочешь туда поехать?

– У меня скоро деньги закончатся, а если мы поедем вдвоем, будет гораздо проще.

– После фильма. Мы поедем после фильма, – сказал он и с улыбкой указал на экран.

Я проснулся от жажды, накрытый шерстяным пледом. Стаканы исчезли, водка тоже. Я встал, выпил воды и вернулся в кровать под одеяло. Спал глубоким сном, и когда проснулся, на дворе было уже утро. Колл-центр был не более чем в двух километрах от моего дома, обратно можно было доехать на автобусе, чтобы не карабкаться в гору.

Я тщательно побрился, выбрал чистый свитер и под него надел рубашку. Отец немного удивился, когда увидел, что я ухожу, но одна причина лежала на поверхности – хорошая погода, безоблачное небо, солнце стоит высоко и освещает все вокруг, отражаясь в стеклах припаркованных машин. Пока я шел по улице, представлял, как получу работу, у меня появятся деньги, буду жить на них в Неаполе до весны, а потом уеду в Лондон с неплохим бюджетом. Цифры на стене дома совпадали с цифрами на бумажке, я посмотрел на часы: еще четверть часа до назначенного времени. Закурил. Докурил, постучал. Мне открыла женщина.

– Очень приятно, Дора, – представилась она.

На ее лице была видна тень недавно сбритой бороды.

– Аморесано, – ответил я и пожал ей руку.

Она показывала дорогу. Это был не офис, а полуподвальное помещение. Там стояла рождественская елка, очень уродливая даже для искусственной. На фанерных столах стояли выключенные компьютеры – еще те, древние, с громоздкими мониторами.

– Итак. Почему ты ответил на наше объявление? – спросила Дора, когда мы сели.

– Потому что мне нужна работа, по правде сказать.

– Хорошо. В смысле, хорошо, что ты говоришь правду.

Она протянула мне листок, я его заполнил.

– Мы колл-центр, обслуживающий исходящие звонки. Знаешь, что это значит?

– Что вы обзваниваете клиентов.

– Да. Мы работаем с разными операторами телефонной связи. Кто-то из клиентов жалуется на то, что не работает Интернет? К нам поступает сигнал. Мы звоним этому человеку и предлагаем новый контракт. Твоя задача – сделать так, чтобы клиент записал голосовое сообщение, где скажет, что готов поменять оператора. Все понятно?

– Да.

– Это просто, вот увидишь. Часто даже забавно.

Она взяла листок с таблицей.

– У нас фиксированная ставка – 200 евро в месяц, работать надо шесть дней в неделю, пять часов в день. За каждый заключенный контракт ты получаешь 50 евро сверху, таких контрактов должно быть минимум четыре в месяц.

– А если нет?

– Если нет, тогда сотрудничество не выгодно ни тебе, ни нам. – Дора положила листок. – Приходи, потренируемся часа четыре. Потом две недели испытательного срока, он не оплачивается, за это время ты должен будешь заключить минимум два контракта.

– Если нет?

– Если нет, то испытательный срок ты не пройдешь. Хочешь кофе?

– Нет, спасибо. На деле получается – двенадцать дней работы по пять часов в день абсолютно бесплатно.

– Да, это испытательный срок.

– О’кей.

– Воспринимай это как борьбу.

– Борьбу?

– Да, борьбу. Битву с самим собой.

– Интересно, – сказал я, она опустила взгляд и взяла сигареты из ящика стола.

– Куришь? Здесь можно курить и во время работы, – сказала Дора и потом попросила дать ей знать о моем решении в течение дня.

Я вышел и остановился подождать автобус. С 12 приехал очень быстро.

Я зашел домой, поздоровался с отцом, но мне никто не ответил, и тогда я принялся бродить от стены к стене, как призрак, снедаемый мыслью, что спасения нет.

За 2053 евро я могу купить билет на самолет до Лондона. Останется 1950 евро. Если в ближайшее время не найду жилье и работу, денег, за вычетом хостела и проездного, мне хватит максимум на два месяца, а может, и того меньше. Два месяца, если я уеду прямо сейчас, но идея, что каждый новый день будет отщипывать кусочек от бюджета, придавила меня к земле с такой силой, будто мне на грудь рухнула огромная наковальня. Если я останусь в Неаполе, то денег хватит на год, но я решил, что и через два года не найду работу и даже с колл-центром ничего не получится. Зарплата маленькая, а кроме того, я слишком скромный и не смогу заключать по четыре контракта в месяц. Моя скромность на самом деле не была той скромностью, которую можно преодолеть и пойти дальше, она была больше похожа на обет молчания, идущий от моего чрезмерного внимания к самому себе. Я подумал, что и на корабль не смогу вернуться, никто мне там не обрадуется, выходит, что любая из возможных дорог вела в кучу дерьма. Я предположил, что все может измениться, если я выиграю конкурс, как будто все зависело от замысла божьего. Дорога, вымощенная грехом, болью и искуплением.

Я открыл книгу.

Глава 12. «Общественные блага и их экспроприация для общественных нужд».

Начал читать: «Общественные блага, принадлежащие государству или иному государственному органу, предназначены для удовлетворения общественных нужд».

Не понял и перечитал, не помогло: я думал о другом.

Думал о том, что мир не любил меня, а я не любил мир. Думал, что однажды закончатся деньги и тогда я покончу с собой. Без лишнего шума, просто потому, что это – абсолютно рациональное решение.

Я закрыл книгу.

Наступила очередная пятница, но в эту пятницу был матч. Я позвонил Русскому. Предложил посмотреть игру вместе, он попросил даже не заикаться об этом, я в ответ спросил, когда он наконец станет настоящим мужчиной. Мы договорились встретиться в центре, когда матч закончится.

– Знаешь, Сара тоже придет, – сообщил он мне.

Пока я ждал поезд, один тип, от которого воняло прогорклым вином, встал передо мной – крошечная фигурка вдали – и стал мочиться, сперва на стену, потом на рельсы.

Приехав в Монтесанто, я сразу же направился на пьяцца Джезу. До начала матча оставалось совсем немного времени, и я вошел в бар. Все места были заняты, народ смотрел телевизор, где по экрану ходила женщина, камера выхватывала то ее ноги, то парочку бывших футболистов.

– Маленькую бутылку «Перони», – попросил я. – Еще одну, – сказал я, когда первая закончилась. – И еще одну.

А потом начался матч. «Наполи» вышел на поле в белых футболках. Инсинье был в стартовом составе, вратарь поплевал на перчатки.

Я прихлебывал свое пиво, когда Кальехон мощным ударом перевел мяч точно на Гамшика, который нырнул под него рыбкой и пробил головой. Мяч влетел в сетку за спиной вратаря, у дальней штанги, и все в баре вскочили на ноги, стулья попадали на пол. Люди стали кричать, хлопать друг друга по спине, обниматься, и я рассмеялся, потому что Гамшик остановился на линии ворот, застыл, руки на бедрах, и так смотрел на курву болельщиков «Болоньи».

Я выпил и расслабился, но тут Зелиньски получил мяч и бросился в атаку, ветер ерошил короткий ежик светлых волос поляка. Увидел, что с нашей половины поля бежит Инсинье и зарядил передачу на сорок метров. Мяч взмыл высоко в воздух, исчез с экрана телевизора и появился уже на груди Инсинье, который обработал его, не снижая скорости. Добежал до края штрафной, ударил низом, мяч прошел слева от вратаря. Потом Инсинье раскинул руки и опять побежал.

Крики стали еще громче, кто-то вскочил со своего места.

Только я сидел молча, потеряв голову от любви.

Потом подошел к стойке и попросил маленькую бутылку «Перони», матч скользил по накатанной до тех пор, пока Кальехон не сошел с ума и не подыграл себе рукой, притом намеренно. Арбитр назначил пенальти, игрок «Болоньи» установил мяч на одиннадцатиметровой отметке и посмотрел на вратаря. Вратарь сначала отбил мяч, а потом зафиксировал его. Все заорали, но Кальехон сфолил и заработал удаление.

Синьор, сидящий в первом ряду у телевизора, повернулся и посмотрел на остальных. Поднял бокал с вином:

– Как-то странно все это: пью я, а пьянеет Кальехон?

Ведем в два мяча, у «Наполи» на одного полевого игрока меньше, чем у соперника, надолго нас может не хватить.

Я сделал большой глоток пива, и мне захотелось курить. Мертенс перехватил мяч в центре поля, отдал его Инсинье, тот передал пас назад, Мертенс бросился вперед, чтобы перехватить длинную передачу к воротам.

– Ну, ну, – твердил кто-то, подгоняя его.

Игрок «Болоньи» толкнул его, и Мертенс упал.

– Ну! – заорали все, арбитр услышал их просьбы и показал красную карточку.

Мертенс взял мяч, установил его. Сорвался с места, сперва он, потом мяч, который не полетел в стенку, а скользнул вбок, потом к вратарю и перелетел через него.

3–0, число игроков на поле равное.

Все ликовали, а я молчал. Взял пиво и вышел покурить в одиночестве.

Закурил и почувствовал, что я что-то значу. Я застрял в паутине разрушенного города, в котором музыка мертва, кинематограф мертв, литература мертва, а я, тоже не особенно хорошо себя чувствующий, наконец нашел что-то живое, сильное, боеспособное, то, что может схватить тебя, изнасиловать и бросить на землю твой труп, если захочет.

Этот второй «Наполи», времен Сарри, со своей гармонией, синхронностью движений, был самым сильным составом «Наполи» из всех, что я помнил. Мимо меня проходили люди, но я их не видел, потому что с головой погрузился в прошлое, повторял имена нападающих, которые играли в паре в атаке в разные годы, и получалось, что «Наполи» Сарри действительно самый сильный. Сильнее даже того, где играл Марадона, потому что в составе того «Наполи» был Марадона, но, кроме Марадоны, никого не было. Или, по крайней мере, мне так казалось, потому что я не застал то время, а матчи смотрел на видеокассетах. Я помнил только, как мы праздновали выигрыш второго скудетто. Или, может, я и не видел этого, но мама столько раз об этом рассказывала, что в какой-то момент у себя в голове я увидел фильм. Вот я, четырех лет от роду, держу маму за руку, пока мы стоим у дороги. Перед нами виа Джустиниано, проезжающие машины сигналят, кто-то играет на трубе, кто-то орет, наполовину высунувшись из окна, кто-то размахивает флагом, камера отъезжает назад, показывает наши спины, многоквартирные дома, перед нами расстилается район Трайяно и будущее, более-менее светлое и не такое уж далекое. Я поворачиваюсь к маме, улыбаюсь ей, растерянный и смущенный всем этим шумом и буйством красок. Она улыбается в ответ, потом камера возвращается на прежнюю точку за нашими спинами и удаляется, открывая вид на праздник, многоквартирных домов становится все больше и больше, они красные и высокие, камера удаляется – дальше, дальше, пока наши с мамой фигуры не превращаются в крошечные точки на сером асфальте, в окружении красных домов и лазурного неба. Лазурный Неаполь, с маленькими белыми облачками. Белыми, как детские шортики. Так все и было.

Я направился к центру улицы. Остановился в начале спуска, посмотрел на пьяцца Монтеоливьето и белый фонтан. Он был подсвечен фонарями и ночью становился оранжевым. На бортиках сидели дети. Я увидел их маленькие фигурки. Вздохнул.

– Vámonos! Vámonos![11]11
  «Идем, идем!» (исп.)


[Закрыть] – закричал кто-то, но улица осталась, как и раньше, пустой.

Я повернул к выходу с площади. Низкие дома теснились до самой пьяцца Джезу, вдоль улицы стояли столики у баров и пиццерий, тишина. Черная мадонна на обелиске в центре площади наблюдала за мной. Я собрался было уйти, но остановился, потому что почувствовал – сейчас что-то произойдет. Закрыл глаза, снова открыл, посмотрел на спуск, прищурился, чтобы лучше видеть, и первое, что я заметил, было ее пальто цвета верблюжьей шерсти. Она держала руки в карманах. В ложбинке ее спины мое воображение дорисовало рюкзак, а когда она подошла ближе, я увидел, что на ней джинсы с дырками на коленях. Потом увидел ее каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, ее брови – великолепные, губы – великолепные, нос и скулы – тоже великолепные, она скользнула по мне взглядом, и этой секунды ей хватило, чтобы оценить меня, и в эту же секунду я почувствовал, что я здесь, живой и испуганный.

Она прошла мимо. Стала подниматься на холм, и все для меня снова стало как раньше.

Я осознал, что больше всего в жизни мне не хватало не просто любовных утех, а ее.

Я попался на крючок и сделал первый шаг за ней. Мы поднялись на холм, потом перешли площадь, она впереди, я сзади. У нее на спине и в самом деле был черный рюкзак. Началась виа Бенедетто Кроче, фигуру девушки проглотили дома, а следом за ней проглотили и мою фигуру. Мы шли вместе, но на расстоянии друг от друга. На пьяцца Сан Доменико прошли мимо витрины бара, и я увидел, что «Болонья» забила, но теперь меня это не интересовало, я думал о другом, например о том, что ей сказать. Я никогда не знакомился с женщинами на улице и подумал, что сейчас отличное время начать, и дома придвинулись ближе, окрасив все в черный цвет. Мопед проехал сперва мимо меня, потом мимо нее, и она обернулась посмотреть на него, а потом мы услышали радостные вопли, и стало понятно, что «Наполи» снова забил. Она подняла голову, чтобы посмотреть, кто там кричит с балкона, и я увидел ее профиль, маленький носик – само совершенство, мне захотелось откусить его, оторвать, сделать из него амулет, чтобы всегда носить в кармане.

Она повернула направо, на виа Дуомо, край пальто колыхался, как в танце. Я подошел ближе, но по-прежнему не знал, что сказать. Пиво, плескавшееся в желудке, перетекло в грудь и взорвалось там. Я закурил, чтобы перебить табаком запах алкоголя. Отвлекся, пока прикуривал, и столкнулся с ней на краю тротуара, где она остановилась подождать просвет в потоке машин. На другой стороне дороги был собор, желтый, как и мы, она сперва смотрела туда, а потом перевела взгляд на меня.

Я был не готов к этому.

– Ты – самая красивая девушка Неаполя, который ведет 4–1 в Болонье, – сказал я ей.

Она улыбнулась, потом рассмеялась.

– Спасибо, – сказала она, отвернулась и перешла дорогу.

Голос у нее был глубокий, чувственный – безупречный.

Я ускорил шаг и пристроился сбоку от нее. Она посмотрела на меня, словно вынося обвинительный приговор.

– Да, я правда иду за тобой, но не потому, что я псих, – сказал я, извиняясь.

– И чего хочешь? – спросила она, не останавливаясь.

– Поговорить с тобой.

– Я тороплюсь.

– Тогда я тебя немного провожу.

– Тебе больше делать нечего? – спросила она, не сбавляя шаг.

– Почему ты торопишься?

– Надо заниматься. У меня в понедельник экзамен.

– Что изучаешь?

– Философию.

– Сочувствую, – сказал я и потом засмеялся.

– Тебе не нравится философия?

– Дело не в этом, просто там очень много всяких деталей, я в них теряюсь.

Теперь рассмеялась она.

Я сказал, что нельзя смеяться над человеком с двумя дипломами о высшем образовании.

– Неужели?

– Да. А еще я несколько лет провел в море. И этот факт моей биографии обычно очень интересует женщин.

Она снова засмеялась.

– Как тебя зовут? Меня – Аморесано. Это фамилия, но все зовут меня так.

– Красивая фамилия.

– Да. А твое имя?

– Лола.

– Это твое настоящее имя?

– Нет.

– А как тебя на самом деле зовут?

– Лола.

– Слушай, Лола, я думаю, что ты очень красивая. А ты? Что ты думаешь обо мне?

Она немного помолчала, потом посмотрела на меня, закрыв один глаз, не сбавляя шага:

– Думаю, что ты очень смелый.

Мы подождали, пока на светофоре на виа Фория загорится зеленый.

Я сказал, что она понятия не имеет, насколько сильно ошибается на мой счет, я какой угодно, но только не смелый. Спросил, понравился ли ей мой метод знакомства, она ответила, что он был необычным и смелым.

Мы перешли улицу.

– Пора прощаться, – сказала она у входа на станцию «Музео».

– Тебе в метро?

– Да.

– Обменяемся номерами телефонов?

– Даже не знаю.

– Я не знаю твое настоящее имя, не знаю, где ты живешь.

Она закурила. Пламя зажигалки осветило кончик ее носа. Он был похож на кошачий.

– У тебя кто-то есть? – спросил я.

– Ничего серьезного, – ответила она. – А у тебя?

– Нет.

У нее были четко очерченные скулы, из-за этого лицо казалось узким. Это придавало ей гордый и отстраненный вид, почти суровый, и с каждой затяжкой это впечатление становилось все сильнее.

– Я знаю, что похож на психа, но я не псих, – повторил я.

– И как мне в этом убедиться?

– Подумай, – предложил я. – Психи счастливы. Я похож на счастливого человека? Разве тот, кто пустился преследовать на улице незнакомку, может быть счастлив?

Она снова затянулась, губы обхватили сигарету, подарив ей крошечный поцелуй.

– Давай телефон, – сказала она.

Я дал ей телефон. Она вбила туда номер. Я произнес его вслух.

– Как тебя записать?

– Лола.

– Не хочешь сказать мне свое настоящее имя?

– Нет.

– Хорошо. Завтра я тебе позвоню.

– Что будешь делать сегодня вечером? – спросила она.

Я ответил, что буду ждать, когда наступит завтра. Мы пожали друг другу руки, и она зашла на станцию.

Я прошелся дальше по этой улице, до Археологического музея, где был на экскурсии в школе, в третьем классе; мне запомнились хорошо сохранившаяся мумия и статуя Геркулеса из белого мрамора с огромными тестикулами. Может быть, они показались мне такими огромными, потому что я тогда был ребенком. Я вернулся по той же улице до пьяцца Данте и спросил себя, почему не поехал на метро, станция была гораздо ближе, чем казалось раньше.

Я вернулся в бар. Ничего не изменилось, разве что посетители расслабились. Это было видно по расположению стульев. Счет на экране был 1–6.

На восемьдесят девятой минуте Аллан, не отрывая взгляда от мяча, ударил по воротам – отскок, еще удар – еще отскок, следующий удар – мяч попал точно в ноги Мертенсу, тот вошел в штрафную, сделал обманный финт, а потом ударил по-настоящему. Народ восторженно заорал, радуясь даже не голу, а событию, которое не часто увидишь.

Я вышел из бара и пошел пешком. Дошел до пьяцца Сан Доменико и стал ждать Русского, прислонившись к защитной тумбе. Когда они появились, Сара спросила меня:

– Видел, как сыграл «Наполи»?

Она была из тех женщин, которые притворяются, что им интересен футбол.

Мы вошли в бар, там было полно народа. Сара села между мной и Русским.

– Как ты? – спросила она меня.

– Хорошо, – ответил я.

– Русский мне сказал, что у тебя все еще болит спина.

– Что было-то прошло, – сказал я.

Сара хлопнула Русского по ноге и улыбнулась ему.

Она сказала, что очень устала, потому что на работе выдалась просто невероятная неделя. Повторила слово «невероятная» несколько раз.

– Русский тоже устал, – сказал я, и Русский посмотрел на меня растерянно.

Воцарилась тишина, которую нарушила Сара:

– Вам это хотя бы нравится. У вас есть время заниматься тем, чем хочется. Когда ты работаешь, все по-другому.

Я ответил, что больше всего времени у нас уходит именно на то, чтобы ничего не делать.

– Какие тонкости. – В ее голосе звучало такое самодовольство, как будто я был идиотом и не понимал, о чем говорю.

Сара работала секретаршей в юридической конторе, жила одна, в ужасном доме, и при этом считала свою жизнь какой-то особенной.

Она спросила, что мы будем пить, и встала.

– Я познакомился с женщиной, – сказал я Русскому, когда Сара направилась к барной стойке. – Ее зовут Лола.

– Ее правда так зовут?

– Она сказала, что нет.

Сара поставила мое пиво на стол. Я улыбнулся ей, и она вернулась к стойке.

– Я смотрел матч. Потом вышел покурить и увидел ее. Я пошел за ней, а потом мы разговорились.

– Откуда она? – спросил Русский.

– Она мне не сказала.

– Отлично.

– Но у меня есть номер ее телефона.

– Он наверняка неправильный.

– Нет, правильный.

– Ты не знаешь, как ее зовут, не знаешь, где она живет. И номер наверняка неправильный.

– Говорю тебе – нет.

Мы подняли бокалы и выпили.

– Он познакомился с девушкой, – сказал Русский Саре. – Не знает ни ее имени, ни где она живет, но у него есть номер ее телефона.

– Он неправильный, – сказала Сара.

Я выпил. Встал и вышел из бара. Достал телефон. Каждый гудок, за которым не следовало ответа, был как удар ножом в сердце.

– Алло, – прозвучало наконец в трубке.

– Это я, то есть Аморесано, – сказал я.

– Привет, – ответила она.

– Как дела?

– Занимаюсь.

– Что учишь?

– Материал к экзамену в понедельник. На английском.

– У тебя красивый голос даже по телефону, – сказал я, и она засмеялась.

– Ты ведь позвонил, потому что захотел проверить, дала я тебе правильный номер или нет?

– Не я. Мой друг. Он был уверен, что номер неправильный. Надеюсь, ты с ним никогда не познакомишься.

– А если я уже с ним знакома?

– Это Русский. Если ты знаешь Русского, избегай его.

– О’кей, – ответила она.

– Будешь дальше заниматься?

– Да.

Я сказал ей, что перезвоню завтра, пожелал спокойной ночи. Вернулся в бар.

– Что скажешь? – спросил меня Русский.

– Скажу, что номер правильный.

– Загадочная женщина.

– Загадочная и прекрасная, – уточнил я.

– Родилась любовь. – Сара засмеялась.

– Я только надеюсь, что она богатая, – сказал я ей.

– Если она богатая, ты должен ее немедленно обрюхатить, – заявил Русский.

Я ответил, что с удовольствием обрюхатил бы его, чтобы почувствовать пьянящий восторг от того факта, что живешь на виа Палицци.

– Чтобы отпраздновать, следующий круг выпивки за твой счет, – сказала Сара.

– Мы еще не знаем, богатая она или нет, и мы точно не ждем ребенка, – ответил я.

Мы вышли из бара. Я пил разные сорта пива, как будто это могло помочь увидеть что-то положительное в происходящем здесь и сейчас.

Заказал всем по рюмке водки, потом Русский сделал то же самое, и я почувствовал, что меня тошнит.

– А ты сказал этой Лоле, что ни хрена не делаешь с утра до вечера? – спросила Сара, пока я рассматривал дом, похожий на жертву бомбежки. Мы были на Банки Нуови, на открытом воздухе, и Сара уже захмелела – она вообще быстро напивалась.

Я ответил, что нет, но намекнул ей на свое бедственное положение.

– А она что? – спросила Сара.

– Попросила показать твою фотографию, хочет памятник тебе поставить.

В 4.15 Русский посмотрел на часы и сказал, что мы можем идти. В машине я сидел сзади, чтобы дать возможность им с Сарой поболтать друг с другом. Когда она вышла, я обозвал ее сраной козлихой и открыл окно – на каждом повороте водка все ощутимее плескалась внутри.

– Холодно, закрой, – попросил Русский.

– Сейчас.

– Тебе плохо? – Он посмотрел на меня.

В ответ я подмигнул ему.

На завтрак я съел два магазинных пирожка со сливовой начинкой и выпил глоток свежевыжатого апельсинового сока. Искупался и снова надел пижаму. Поставил телефон на зарядку. Включил ноутбук. Перечитал вступление к рассказу, который начал писать, а потом отложил на время – в этом рассказе шла речь о девочке, у которой умер возлюбленный. Их отношения продвинулись ненамного дальше поцелуев, когда он навсегда покинул этот девственный, как и он сам, мир. Начало мне понравилось, и я написал еще 500 слов. Остановился. Телефон показывал, что зарядился. Я позвонил ей. Наш разговор начался с того, что она спросила:

– Ты правда мне позвонил?

Я напомнил, что уже говорил ей – я не псих.

– Я тебя отвлекаю?

Она сказала, что нет, что она как раз собиралась выйти покурить.

Я услышал шаги, потом звук открывающейся балконной двери и уличный шум. Колесико зажигалки повернулось рядом с телефоном, она затянулась и спросила:

– Что будешь делать сегодня, пока я занимаюсь?

– Буду писать, наверное, у меня рассказ в работе.

– Ты пишешь?

– Пытаюсь.

– Когда я разделаюсь с экзаменом, попрошу тебя прочитать мне этот рассказ, – сказала она.

Я посмотрел на опущенные жалюзи. Снаружи светило солнце, коричневые дома под его лучами казались желтыми.

– Во сколько у тебя в понедельник экзамен? – спросил я.

– А что?

– Мы могли бы встретиться.

– Первое свидание. Может быть, не стоит устраивать его в перерыве между делами?

– А завтра?

– Нет, завтра мне нужно все повторить.

– Во вторник?

– Во вторник, – сказала она и затянулась. – Куда ты меня поведешь?

– Еще не думал.

Я сдвинул пальцем вниз пыльную полоску жалюзи. Увидел охранника из моего дома, который закрывал свою сторожевую будку.

– Ты весь день будешь заниматься? И сегодня вечером тоже? – спросил я.

– Да. А ты?

– Надеюсь, что буду писать.

– А потом?

– Может, пойду куда-нибудь, может, нет.

– Будешь думать обо мне?

Я ответил, что надеюсь на это, мы попрощались, и я вернулся к рассказу. Отправил свою героиню на Прочиду, в гости к тете. Она сидела за столиком в баре, заказала самбуку, потому что это был единственный алкогольный напиток, который она пробовала: ее возлюбленный, перед тем как умереть, угостил ее самбукой, а потом, уже изрядно набравшись, ласкал ее у стадиона Сан Паоло.

Мы позавтракали. Вдвоем с мамой. Отца дома не было.

Мама спросила, как моя спина, я ответил, что лучше. Потом она снова вернулась к вопросам о работе. Спросила, ищу ли я вакансии. Я ответил, что ищу, и добавил, что работа хорошо прячется от меня. Мама перестала дуть на ложку и вздохнула:

– Мне надоело слышать от тебя такое, надоело, что ты так к этому относишься.

– Я ищу, – повторил я, сунув ложку в рот.

– Почему ты не поедешь в Ливорно к дяде?

– И что мне там делать?

– Послушать, что он скажет.

Я ответил, что у жителей Ливорно очень странный акцент и я их не понимаю.

Мама вскочила и стряхнула в мусорное ведро остатки риса с тарелки.

– Как же мне это надоело! – крикнула она, и потом сказала, что мне пора повзрослеть, я уже больше не ребенок.