Текст книги "Дочь императора"

– Да вы нам не дали слова сказать. Что же касается вашего посланника, то сомнительно, хватило ли бы у него ума понять наши объяснения.

Хотя купец говорил совершенно добродушно, но в его тоне было что-то насмешливое и в то же время полное достоинства, и это невольно смущало трактирщика. Боязнь оскорбить госпожу фон Гейерсберг мешала ему наговорить дерзостей, что он, конечно, сделал бы во всяком другом случае, и потому Иеклейн отошел от них и отправился к мужику, который пил один на другом конце залы и спокойно смотрел на это происшествие.

Уткнув нос в стену и нахлобучив шапку на глаза, этот крестьянин по-видимому не хотел показывать своего лица.

Обрадованный, найдя на ком выместить свою досаду, Иеклейн хлопнул его по плечу и грубо сказал, чтобы он убирался.

Крестьянин не отвечал. Он только отодвинул свою скамью и посмотрел на Иеклейна в упор.

– Конрад, – пробормотал тот. – Конрад!

– Молчи же, – сказал тот, надвигая шапку, как бы опасаясь быть узнанным купцами, к которым сидел спиной.

– Когда ты вернулся?

– Вчера; я побывал во всех окрестных кружках и нашел везде братьев, готовых помогать нам. А ты что скажешь, Иеклейн? Можно ли еще считать тебя членом бедного Конрада?

– Я все тот же, – отвечал Иеклейн, избегая пристального взгляда крестьянина.

– Неужели? Ну, я чуть-чуть было не усомнился в этом. Черт возьми! Братец, ты странно доказываешь расположение крестьянам, – прибавил он, показывая, как будто бьет кого-нибудь палкой.

– Всякий себе господин, – сказал Иеклейн. – Я имел полное право прогнать гуляк, которые беспокоили меня шумом.

– Скажи-ка, Иеклейн, хороша госпожа Маргарита фон Эдельсгейм, воспитанница госпожи фон Гейерсберг?

– Ну… да… да, – пробормотал видимо смущенный Иеклейн. – К чему эти расспросы?

Конрад посмотрел на него подозрительно.

– Да так, – отвечал он наконец. – Впрочем, я не за тем пришел сюда, чтобы толковать о таких пустяках. Выслушай меня: теперь кое-кто из наших, из наших главных начальников, собрались у Вильгельма.

– У Фридриха Вильгельма?

– Да, ведь его дом рядом с твоим. Мы рассчитывали собраться у тебя, но я вижу, что об этом и толковать нечего. Братья хотят поговорить с тобой и узнать, какую молодежь ты навербовал.

– Сегодня я не могу отлучиться… Завтра…

– Завтра мы все разойдемся и будем продолжать свое дело.

– Я совершенно окончил свое, – сказал Иеклейн, – вся наша молодежь готова восстать со мной.

– Так иди.

– Приду потом!

– Я забыл сказать, что Сара хочет что-то сообщить тебе о том, что тебе, кажется, дороже свободы родины!

– Что такое?

– Чего же ты покраснел? Значит, догадался?

– Стало быть, и черная колдунья тоже вернулась?

– Да, уже дня три. Узнав от Вильгельма, что ты ожидаешь госпожу фон Гейерсберг и прекрасную Маргариту, она сказала, что хочет немедленно переговорить с тобой. Кажется, твой соперник вернулся.

– Мой соперник! – вскричал Иеклейн, и глаза его засверкали. – Мой соперник!

– О, дурак, дурак! – проворчал крестьянин. – Хочет любить благородную барышню и удивляется, что у него нашелся соперник!

– Кто тебе сказал, что я люблю благородную барышню? Это ложь!

– Ложь? Так, стало быть, ты изучать архитектуру ходишь около замка и беспрестанно носишь хозяйке самую лучшую рыбу, самую вкусную дичь и самые сочные плоды в долине?

– Это моя кузина Марианна посылает благородным дамам подарки, в знак признательности за их доброту к ней.

– Не она ли также просит тебя относить эти подарки? Ах, бедная, бедная Марианна, а как она тебя любит!

– Довольно! – резко прервал трактирщик. – Не люблю я, чтобы совались в мои дела, и если б не ты, а кто другой вздумал говорить так…

– Так что?

– Я бы убил его, – отвечал Иеклейн глухим голосом. – Да, убил бы! Есть минуты, когда убил бы родного брата, если бы он мог залезть в мою душу… Я знаю, что ты скромен и умеешь давать хорошие советы, Конрад, но ты слишком любишь трунить. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, не говори со мной об известном предмете, не то, клянусь тебе всеми дьяволами преисподней, ты дорого поплатишься за свои слова!

– Пойдешь ты со мной или нет? – спросил Конрад спокойно.

– Кто тебе сказал, что я шляюсь около замка?

– Сара.

– Почем она знает?

– Мало ли что она знает!

– Она мне скажет, – сказал Иеклейн, взявшись за шляпу и заткнув за свой кожаный пояс охотничий нож.

– Куда же ты? – спросила Марианна, удивленная, что он уходит в то время, когда гости должны приехать.

– Я ухожу на минуту с ним. Через четверть часа я буду здесь.

– Несчастная Германия, – проворчал Конрад, выходя вслед за пылким юношей. – Не легко браться за твое освобождение с такими начальниками! Но когда Бог покровительствует делу, оно удается, несмотря ни на что.

Из всего рассказанного видно, что Иеклейн Рорбах был не слишком-то любезным трактирщиком. Немалым счастьем для «Золотого Солнца» было, что его хозяин проводил три четверти дня вне дома. Марианна, постоянно старавшаяся, сколько возможно, поправлять глупости своего брата, поспешила подойти к путешественникам. Подойдя к ним, под предлогом, чтобы спросить, не нужно ли им чего-нибудь, она сделала все возможное, чтобы загладить впечатление выходки Иеклейна.

– Оставим все это, – сказал путешественник, называвшийся Вальдемаром Шлоссером, – у вас, моя красотка, такие ласковые глазки и такая приветливая улыбка, что на вашу гостиницу невозможно сердиться. Вы, кажется, ожидаете благородную даму, которая, очень любима в округе?

Говоря это, он встал и отвел Марианну в сторону, так чтобы его товарищ не мог слышать их разговора.

– О, да, сударь… И она вполне этого стоит, клянусь вам. Она благодетельница бедных и несчастных. Если б вы знали, сколько добра делают госпожа фон Гейерсберг и госпожа Маргарита… Я это знаю лучше всех: ведь я прожила у них больше восьми лет.

– Как так?

– Мой отец был в услужении у господина фон Гейерсберга. Когда я осталась сиротой, госпожа фон Гейерсберг взяла меня в замок и воспитала при себе.

– Она, кажется, очень богата?

– Не так-то богата, как следовало бы. Ее муж был, как и она, слишком добр и доверчив. Он попался в руки мошенников, которые стакнулись с его управляющим и украли у него значительную долю состояния. В настоящее время госпожа фон Гейерсберг ведет процесс с одним из этих плутов; если она проиграет, ей придется продать часть своих земель.

– У нее, кажется, двое детей?

– Один только сын, рыцарь Флориан. Он также добр, как его мать, и также храбр, как отец. Вот уже два года, как он уехал воевать с турками и говорят, что он там прославился. Его ждут назад со дня на день.

– Так госпожа Маргарита не дочь госпожи фон Гейерсберг?

– Нет, господин, это дочь ее кузины, которая умерла в чужих краях; будь Маргарита родной дочерью госпожи фон Гейерсберг, она не могла бы любить ее нежнее, чем теперь.

– Вы, кажется, очень к ним привязаны?

– О, да! – вскричала она с чувством. – Я бы охотно умерла за госпожу Гейерсберг и госпожу Маргариту.

Едва она договорила, как старый купец, которого этот разговор по-видимому особенно интересовал, быстро повернулся к своему товарищу. Он поймал пристальный взгляд Георга, устремленный на Марианну с очевидным намерением.

Вальдемар слегка нахмурил брови и отошел на несколько шагов. Он уже собирался предложить молодой девушке еще несколько вопросов, но ей пришлось уйти от него навстречу незнакомцу, который только что вошел.

На вошедшем был старый кожаный кафтан, а сверху куртка из грубого сукна, довольно широкая и стянутая в талии широким поясом из желтой кожи, на котором висел длинный меч и охотничий нож. Весь этот наряд и длинные сапоги из бурой кожи были покрыты пылью и доказывали бедность.

Вновь пришедший был, вероятно, из числа тех искателей приключений, которые так часто встречались в то время и предлагали свои услуги владетелям, достаточно богатым, чтобы содержать их.

– Оглохли вы что ли, в этом трактире? – сказал он тоном, выражавшим в то же время и природное добродушие, и мгновенную вспышку нетерпения. – Вот уже четверть часа, как я стучусь, и никто мне не отворяет и не берет у меня лошадь, Я уже хотел ее вести с собой сюда.

При звуке этого голоса, не похожего на грубый голос наемного солдата, Георг, младший из купцов, привстал с удивлением со скамьи.

– Что там такое? – спросил старый купец.

– Ничего, государь, ничего, господин, – быстро продолжал он, видя, что его товарищ сдвинул брови при слове «государь».

Но в то же время он не спускал глаз с вошедшего.

Пока оба купца переговаривались между собой, Марианна объясняла всаднику, что не может приютить его на эту ночь.

Говоря это, она всматривалась в лицо незнакомца, как будто стараясь разъяснить какое то сомнение. Всадник заметил это и, оборотясь спиной к купцам, приподнял капюшон, мешавший различить его черты.

Тогда Марианна увидела прекрасное лицо с благородными и правильными чертами, со светло-голубыми, замечательно блестящими и выразительными глазами, с ослепительно белыми зубами, придававшими особенную прелесть улыбке рыцаря.

Молодая девушка вдруг остановилась среди начатой фразы.

– Господин граф… – прошептала она.

– Молчи! – сказал он ей торопливо. – Не называй меня по имени… Если бы кто-нибудь узнал, что я здесь, мне прямо из этого трактира пришлось бы идти на плаху.

Марианна в ужасе всплеснула руками.

– Да обо мне-то нечего говорить, – продолжал он. – Будем говорить о ней, о той, кого я буду любить до последней минуты. Правда ли, что Маргарита приедет сегодня вечером?

– Кто вам это сказал, господин граф? – спросила Марианна, по-видимому чрезвычайно смущенная.

– Я знал, что участь Маргариты должна скоро решиться, потому что в этом месяце ей минет восемнадцать лет. Я не мог свыкнуться с мыслью, что в это время буду далеко от нее. Я вернулся с опасностью для жизни. Мне захотелось еще раз взглянуть на нее, сказать ей, что я все еще люблю ее, спросить, продолжает ли она любить меня? Два дня я бродил вокруг Гейерсберга и не видал Маргариту. Наконец один крестьянин, которого я посылал расспросить прислугу, сказал мне, что обе дамы уехали в Вюрцбург по делам госпожи фон Гейерсберг, и что на обратном пути они будут ночевать в твоем трактире. Я поспешил сюда. Теперь ты узнала меня, Марианна, и неужели ты, наша кроткая и верная поверенная, прикажешь мне уезжать.

– К несчастью, господин, мне иначе нельзя! – прошептала она. – Я здесь не хозяйка, а мой брат запретил мне принимать сегодня кого бы то ни было.

– Убей меня Бог, если я уйду отсюда! – сказал он решительно. – В настоящую минуту мой кошелек очень отощал, но все равно. Скажи брату, что я готов заплатить сколько угодно за последний угол в этом трактире. Я не пожалею последнего червонца, не пожалею продать свое оружие, лишь бы увидеть Маргариту!

– Я боюсь, что госпожа Маргарита не захочет говорить с вами, господин граф. Она так сердита на вас! Как же можно было уехать, не предупредив и не объяснив ей причины вашего отъезда?

– Я написал ей три длинных письма.

– Она не получила ни одного, господин граф, а то она, конечно, сказала бы мне об этом.

– Клянусь тебе, я писал ей! – вскричал он с таким выражением, в искренности которого нельзя было усомниться.

– Я верю вам, господин граф; но это двухлетнее отсутствие…

– О! Марианна, если б ты знала, какая роковая судьба тяготеет надо мной!.. Если б ты знала, как много я выстрадал вдали от нее!

– Госпожа Маргарита также много плакала, господин граф, – промолвила молодая девушка тоном упрека.

– О, увидеть ее еще раз, увидеть ее на минутку, – сказал рыцарь, – увидеть, как радость засветится в ее чудесных глазах, поклясться ей на коленях, что она всегда была моей единственной мечтой!.. Не выгоняй меня отсюда до приезда Маргариты, Марианна, не то я подумаю, что ты уже не такая добрая и сострадательная, как прежде, и что ты не знаешь, что значит любить!

– Я слишком хорошо знаю это, – сказала, она с грустной улыбкой, – но что же мне делать? Как только мой брат вернется, он выпроводит вас волей-неволей!

– Это мы еще посмотрим! – промолвил дворянин, хватаясь за меч.

– Ради Бога, господин граф, не прибегайте к насилию; мой двоюродный брат – жених мой; я люблю его, и его жизнь мне дороже собственной.

– Ну, – продолжал граф с жаром, – предположи на минуту, что вы были два года в разлуке, и что тебе пришлось бы уехать, не повидавшись с ним: каково бы тебе было? Как бы ты страдала?

– Правда, – проговорила девушка, будто про себя, – госпожа Маргарита тоже сильно страдает.

– Пожалей нас, Марианна. Возьми этот перстень и позволь мне остаться…

– Нет, – резко перебила молодая девушка, отталкивая руку рыцаря, – нет, господин граф, оставьте этот перстень у себя. Все, что я сделаю, будет сделано из любви к госпоже Маргарите и потому, что я не могу видеть ваше горе.

– Добрая Марианна!

– Слушайте, господин граф, выйдите отсюда, как будто вы не могли добиться ночлега в нашем трактире… Где вы оставили свою лошадь?

– У ворот во дворе; она привязана к столбу.

– Хорошо. Отведите ее в поле, всего в двух шагах отсюда, первый поворот направо со двора. Посередине стоит большой сарай, где стоят сохи и тачки; оставьте там вашу лошадь. Потом приходите сюда; но возвращайтесь не через крыльцо, а по маленькой каменной лестнице, которая выходит во двор и ведет в первый этаж. Там вы найдете мою комнату, вот вам ключ от нее. Запритесь и ждите. Если госпожа Маргарита захочет и будет в состоянии говорить с вами, я приду вам сказать.

– Как я тебе благодарен, Марианна! – сказал рыцарь с чувством.

– И в самом деле, есть за что, – проговорила она, – потому что я Бог знает чему подвергаюсь для госпожи Маргариты и для вас! Ну, хорошо ли вы поняли мои наставления?

– Да, но для большей безопасности повтори мне их.

Она повиновалась.

– Уходите поскорее, – сказала она, – я боюсь, чтобы Иеклейн не застал вас здесь. Сохрани вас Бог, господин граф.

– Так как вы не хотите дать мне ночлега, я ухожу, – сказал он, возвышая голос так, чтобы слышали оба купца и служанки. – Что это за люди? – спросил он тихонько Марианну, которая провожала его до дверей. – Вот они остаются.

– Им надо переговорить с госпожой фон Гейерсберг, которая приказала им придти сюда. Это купцы, так они по крайней мере называют себя; но я нахожу, что они не похожи на купцов.

– Кажется, я где-то видел одно из этих лиц, – пробормотал граф.

– Тем скорее вам следует удалиться, господин граф.

– Твоя правда. Скажи госпоже Маргарите, что я люблю ее всей душой, и что, если она не захочет видеться со мной, я этого не переживу…

Марианна затворила дверь за графом.

Он прошел так называемые сени, о которых мы говорили, и вышел во двор. Была ночь, и темнота показалась молодому человеку тем непроницаемей, что он только что вышел из освещенной комнаты.

Он взял лошадь за узду и повел ее по указанию Марианны. Потом он вернулся в трактир, снова перешел двор и вошел в первый этаж по лесенке, ведшей в комнату молодой трактирщицы.

Он осторожно поднялся по лестнице и вошел в комнату Марианны. Он запер дверь на ключ и стал у окна в ту самую минуту, когда госпожа фон Гейерсберг и ее свита подъезжали к трактиру.

Пока вся прислуга «Золотого Солнца» суетилась вокруг благородных дам, Георг подошел к своему товарищу. Последний казался чрезвычайно взволнованным и раздосадованным, что за ним наблюдают.

– Извините, что я вас беспокою, господин, – сказал Георг заискивающим тоном, – но, если не ошибаюсь, этот рыцарь, который только что вышел, никто иной как граф Людвиг фон Гельфенштейн.

– Людвиг фон Гельфенштейн! – повторил старик, как бы припоминая. – Людвиг фон Гельфенштейн! – проговорил он еще раз, но уже гневным голосом, достаточно доказывавшим, что воспоминания, вызванные этим именем, были не из числа приятных. – Как? Неужели этот изменник осмелился вернуться сюда?

– Если я дам знать бекингенскому и гейльбронскому бургомистрам, – сказал Георг, – быть может найдется возможность поймать его и расследовать дело.

– Твоя правда, – сказал Вальдемар. – Ступай к бургомистру. Возьми с собой наших людей, на подмогу страже, и пусть возьмут этого негодяя. Если иначе нельзя, то назови себя, но меня не называй ни в коем случае. Я хочу, чтобы пока мое присутствие в Бекингене оставалось неизвестным.

Едва он договорил эти слова, дверь отворилась, и госпожа фон Гейерсберг вошла со своей приемной дочерью.

Георг встал в самый темный угол, дал им пройти, потом поспешно вышел.

II

При первом-взгляде на баронессу Матильду фон Гейерсберг, всякого поражали в ней две черты: достоинство в походке и осанке и редкая доброта в улыбке и во взгляде.

Она была выше среднего роста. Ее спокойные, правильные, быть может, несколько строгие черты, принимали снисходительное и приветливое выражение, едва она начинала говорить. В ее ласковом, медленном голосе, в ее взгляде была какая-то повелительная убедительность, которой она была обязана природной нежности своего сердца и власти, принадлежавшей ей почти без ее ведома, благодаря привязанности и уважению всех, кто ее знал.

Хотя ей было никак не больше сорока восьми лет, волосы ее уже совсем поседели. Эти серебристые волосы представляли довольно поразительный, но не, лишенный прелести контраст с молодым еще лицом Матильды, а главное с блеском ее больших темных глаз.

Хотя Маргарита нисколько не была ей родня, – что мы сейчас увидим, – молодая девушка была отчасти похожа на свою приемную мать.

Она была очень хороша, очевидно лучше, чем могла быть когда бы то ни было госпожа фон Гейерсберг. В ее походке, в ее манерах, в выражении ее голоса, было то же самое грациозное и целомудренное достоинство, которым отличалась ее покровительница.

Ее прекрасные белокурые волосы окаймляли, точно золотая рамка, чистый, белый лоб.

Лазурь ее глаз напоминала цвет небес в темный летний вечер. Нижняя губа, несколько выдвигавшаяся из-под верхней, придавала подчас молодой девушке выражение высокомерия, но его опровергали чрезвычайно ласковые взгляд и улыбка.

Испытывая, как и все другие, чувство уважения при виде величественного образа госпожи фон Гейерсберг и поддаваясь глубокому обожанию, которое внушала ей ее покровительница, Марианна хотела опуститься на колени перед своей благодетельницей. Та быстро подняла ее и поцеловала в лоб почти с материнской нежностью.

Забывая расстояние, отделявшее знатную девушку от скромной трактирщицы, Маргарита дружески обняла подругу своих игр и уроков.

Повинуясь непреодолимому влечению, старый купец встал и подошел к обеим женщинам; не сводя глаз с Маргариты, он смотрел на нее с восторгом и таким глубоким волнением, что это поразило госпожу фон Гейерсберг.

– Кто это? – спросила она Марианну.

– Какой-то купец, сударыня, – отвечала девушка. – Он сказал, что вы ему назначили здесь свидание.

Выражение тягостного изумления пробежало по лицу госпожи фон Гейерсберг.

«Как! – прошептала она. – Неужели простой купец? О, нет, это невозможно!..»

Она знаком подозвала Шлоссера и ласково отпустила от себя Марианну, которая поспешила к Маргарите.

Купец подошел с изящным, почтительным поклоном, в котором сказывался дворянин; этот поклон не ускользнул от внимания госпожи фон Гейерсберг.

– Правда ли, любезнейший, что я звала вас сюда? – спросила она, внимательно рассматривая его.

Да, сударыня, и вот письмо, которого вы меня удостоили, и к которому было приложено другое письмо, написанное очень дорогой рукой, давно уже покрытой холодом смерти.

– Это так, – сказала госпожа фон Гейерсберг, узнавшая свой почерк, – но каким образом это письмо попало в ваши руки?

– Потому что оно было адресовано на имя рыцаря Герарда фон Брука, а рыцарь Герард фон Брук – я.

– Но к чему же этот купеческий костюм, который так странно противоречит вашим изящным манерам…

– Это маска, сударыня!

Госпожа фон Гейерсберг почувствовала облегчение и вздохнула.

– Потрудитесь идти за мной в ту комнату, – сказала она мнимому купцу, указывая ему на соседнюю с большой залой комнату. – Мы там поговорим свободнее.

Он сделал движение, будто хотел подать руку госпоже фон Гейнсберг, но тотчас поправился и только снова поклонился.

Как только они вошли в маленькую гостиную, как только Вальдемар запер дверь, он взял стул и сел возле госпожи фон Гейерсберг.

– Эта молодая девушка, которая с вами, – сказал он взволнованным голосом, – дочь моя… не правда ли?

Госпожа фон Гейерсберг колебалась.

– Не бойтесь ничего, – сказал он ей. – Я тот самый человек, который обожал вашу несчастную подругу, и которому она отдала и сердце, и жизнь. О, не отвечайте! Я чувствую что-то, что говорит мне, что эта прекрасная и благородная девушка – то самое дитя, которое я считал навсегда потерянным для себя, и о существовании которого я только теперь узнал из письма Эдвиги. Маргарита похожа на вас обеих, как будто Богу было угодно соединить в ней ваши черты, как он соединил ваши сердца.

– Да, это точно дочь Эдвиги, – проговорила наконец госпожа фон Гейерсберг, тронутая искренним волнением Герарда.

– Как же случилось, что бедное дитя избежало рук барона и попало к вам?

Тогда госпожа фон Гейерсберг рассказала ему следующее, прибавляя к этому некоторые подробности, которые мы опускаем, как лишние:

Когда Филипп, паж госпожи фон Риттмарк, спускался по веревке со своей драгоценной ношей, по нему выстрелили. Опасно раненый, он выпустил веревку и вместе с кормилицей упал в глубокую воду широких рвов замка.

Запутавшись в свое платье и, вероятно, не умея плавать, Марта утонула. Филиппу удалось выплыть и вылезти на берег. У рва стояло несколько оседланных лошадей. Он вскочил на одну из них и, продолжая держать ребенка на руках, ускакал.

Отъехав от Риттмарка на несколько миль, он остановился, чтобы кое-как перевязать свою рану; он однако сделал это, не слезая с лошади, потому что чувствовал, что у него не хватит сил снова сесть в седло. Потом он поехал дальше.

На другой день утром, работник, отправлявшийся в замой Гейерсберг, рассказал с испуганным видом, что недалеко от парка он видел труп пажа, возле которого лежала маленькая девочка, полумертвая от ужаса и холода.

Госпожа фон Гейерсберг тотчас собрала нескольких слуг и отправилась на место, указанное работником, который, в своем глупом страхе, не подумал унести ребенка.

Паж еще не умер, как думал работники, но был при смерти.

Вероятно, когда он слезал с лошади, выехав в парк, повязка сдвинулась с его раны; ночной холод и утомление окончательно истощили последние силы, еще поддерживавшие бедного мальчика. Он умер в тот же день, несмотря ни на какие пособия.

Маргарита была очень больна, но это был крепкий и здоровый ребенок, скоро пересиливший болезнь.

В пакете, который госпожа фон Гейерсберг получила от пажа, было три письма.

На одном было написано: «Дочери моей Маргарите. Пусть она вскроет это только в тот день, когда ей исполнится 18 лет».

Второе было адресовано рыцарю Герарду фон Бруку, в Аугсбург, в гостиницу «Черного Орла».

Наконец, третье было на имя госпожи фон Гейерсберг.

Госпожа фон Риттмарк сознавалась ей в своем проступке и открывала ей тайну рождения Маргариты.

«Я имею много причин думать, что настоящее имя Герарда не то, которое он носит, – писала несчастная женщина. – Он сам почти признался мне в этом, но умолял меня не расспрашивать его об этом. Я убеждена, что у него нет никакой позорной причины скрываться, а между тем его таинственность страшит меня за Маргариту. Впрочем, кто знает? Быть может, в ту минуту, когда я к тебе пишу, Герард сам погиб в засаде, которую ему уготовили!

Если Бог будет милосерден ко мне, и ты согласишься воспитывать Маргариту, умоляю тебя – оставь ее при себе до 18 лет и не выдавай ее замуж раньше этого срока.

В эти годы она будет в состоянии отличить хорошее от дурного и, с помощью твоих советов, решится на что-нибудь.

За месяц до того дня, когда ей минет 18 лет, я прошу тебя отослать это письмо Герарду фон Бруку. Он сказал мне, что если мое письмо будет отправлено к нему по этому адресу хоть через 10 лет, он получит его.

Если можно, я желала бы, чтобы он увидел свою дочь за несколько дней до ее восемнадцатилетия; это дало бы ему возможность подумать, что можно для нее сделать. Так как все-таки не надо подавать бедной Маргарите надежды, которые могли бы привести к жестокому разочарованию, я желала бы, чтобы она не знала, что видит перед собой отца. Все это будет очень трудно, я знаю, но делай все, как знаешь, и веди к лучшему. Посылая Герарду мое письмо, ты могла бы назначить ему свидание».

Кроме того в письме были различные указания и рассказ о событиях, которые нам уже известны.

«Доверяю тебе то, что мне дороже в мире, – писала Эдвига в заключении, – единственную надежду, которая до сих пор поддерживала мою печальную жизнь. Через несколько часов я предстану перед Богом: простит ли он мой проступок во имя всех моих страданий? Он один знал мою жизнь. Он один видел мои слезы раскаяния, и те горькие слезы, которые я проливала в тот день, когда поклялась никогда больше не видеть Герарда. Моли за меня Бога, мой благородный, святой друг; молись особенно за мою дочь. Проси Бога, чтобы она походила на тебя, и люби ее так же сильно, как любила твоего несчастного друга.

Эдвига».

Госпожа фон Гейерсберг во всей точности соблюдала просьбы госпожи фон Риттмарк.

Она сделала для своего старого друга то, чего, конечно, никогда не решилась бы сделать лично для себя, то есть решилась на ложь и выдавала всем Маргариту за дочь своей двоюродной сестры.

Госпожа фон Гейерсберг оставила Маргариту при себе и воспитывала ее у себя на глазах. Редкое дитя было предметом таких нежных, а главное, таких умных забот.

Быть может, ни одна женщина не могла бы так горько скорбеть в глубине души о проступке госпожи фон Риттмарк, как Матильда; но никто не мог бы делать столько усилий, чтобы оправдать своего друга, никто, главное, не мог бы заботиться с такой нежностью и преданностью о маленькой сироте, которую Бог послал ей.

Госпожа фон Гейерсберг не выказала всего этого рыцарю, но то волнение, с которым она говорила о маленькой Маргарите и об Эдвиге, показывало, до какой степени она любила дочь своего друга.

Все сердце ее сказывалось в ее взгляде, когда она говорила о Маргарите.

Глубоко растроганный преданностью госпожи фон Гейерсберг, рыцарь поблагодарил ее с увлечением.

– Да благословит вас Бог за вашу святую доброту! – вскричал он. – И да вознаградит Он вас, потому что Он один может вознаградить вас достойным образом.

– Какого лучшего вознаграждения могу я желать кроме привязанности этого дорогого ребенка! С тех пор, как Бог привел ее ко мне, ока меня только утешала. Что же касается вас, сударь, если вы думаете, что обязаны мне чем-нибудь, то вы имеете средство отблагодарить меня.

– Как же?

– Оставьте у меня Маргариту. Я так привыкла видеть ее при себе, что часто горько плакала, думая о той минуте, когда вы возьмете ее к себе.

– Вы предупреждаете мое самое задушевное желание, – сказал рыцарь. – Мое положение… которое вы узнаете в последствии… не позволяет мне взять Маргариту к себе. Для меня будет великим счастьем знать, что она до своей свадьбы будет у вас.

– Быть может, даже и после свадьбы, если бы вы согласились на тот план, об исполнении которого я каждый день молю Бога.

– Какой же это план, сударыня?

– У меня есть сын. Хотя ему только двадцать три года, он уже приобрел себе репутацию храброго рыцаря.

– Это правда, – прервал Герард. – Флориан фон Гейерсберг прославился не по летам не только храбростью, но честностью, умом и военными дарованиями.

– Не правда ли, сударь? – переспросила госпожа фон Гейерсберг, счастливая и гордая похвалами сыну. – А если б вы знали, как он добр, нежен, предан! Видя его рядом с Маргаритой, я столько раз говорила себе, что Бог точно создал их друг для друга.

– Стало быть, – спросил рыцарь, – вы согласились бы на их брак?

– Это самое заветное мое желание!

– Вы согласились бы, чтобы ваш сын женился на сироте без состояния и без имени?

– От всего сердца, мессир, и день этого брака, который соединил бы два самых дорогих мне существа, был бы самым счастливым днем в моей жизни.

– Вы чудная душа, – промолвил растроганный рыцарь. – Что касается до меня, я соглашаюсь на этот союз с благодарностью и радостью. А сын ваш?

– Он любит Маргариту, мессир, и любит давно. Вот уже скоро четыре года, как я заметила эту любовь. Маргарите было тогда пятнадцать лет, а Флориану шел двадцатый год. Если бы Маргарита была свободна, я ни на минуту не задумалась бы, но предписание бедной Эдвиги было слишком однозначно. По ее письму Маргарита не должна была располагать собой раньше восемнадцати лет и без согласия своего отца. Я позвала Флориана в свою комнату и рассказала ему все. «Маргарита доверена моей чести, – сказала я ему. – С твоей стороны было бы бесчестно воспользоваться ее молодостью, овладеть ее сердцем и внушить ей любовь к себе, любовь, которую отец ее, может быть, не потерпит». Флориан вздохнул, но сознался, что я права. Через несколько дней он опять пришел ко мне.

«Матушка, – сказал он мне, – я чувствую, что у меня не хватит сил оставаться с Маргаритой и не высказать ей, что я ее люблю. Я ежеминутно боюсь изменить себе. Мне лучше уехать. Граф фон Цолнер, главнокомандующий христианской армии, посланной против турков, был другом моего отца; я отправлюсь к нему и попрошу его доставить мне возможность заслужить рыцарские шпоры. Если Бог благословит меня, я настолько прославлю свое имя, что отец Маргариты, кто бы он ни был, не постыдиться назвать меня своим зятем».

– Честная душа! Достойный сын своей матери, – пробормотал рыцарь. – И вы отпустили его? – спросил он.

– Одному Богу известно, сколько слез и страданий это мне стоило! – отвечала она, проводя платком по влажным глазам. – Но для дворянина есть нечто более священное, чем слезы матери: это честь! Долг требовал, чтобы Флориан удалился, и я первая настаивала на его отъезде. Это мой единственный сын, мессир! Не стану говорить вам, сколько я выстрадала за время его отсутствия. Но, слава Богу, мои мучения подходят к концу. Война кончилась, и Флориан в дороге: он скоро вернется ко мне.

– А Маргарита? – спросил рыцарь.

– Маргарита была еще ребенком, когда Флориан уехал от нас. Я, впрочем, – думаю, что она тоже любила его, потому что не прошло и года с его отъезда, как она стала грустить и задумываться. Благородные соседние владетели пробовали ухаживать за ней. Она всех их отвергала. Она любит – в этом я убеждена, и я не вижу, кого другого, кроме Флориана, она могла бы любить.

– Спрашивали ли вы ее о причине ее грусти?

– Да, но она всегда избегала ответа. Я заметила, что это ее огорчает, и перестала расспрашивать.