Текст книги "История одной деревни"

Борьба за выживание

Началась битва за жизнь. Эта битва прежде всего вылилась в битву с голодом. Голод же стал следствием проведенных мероприятий по сплошной коллективизации и раскулачиванию и проводимых мероприятий по заготовкам.

Из книги «История немцев России»

«…Колоссальные масштабы заготовок резко ухудшили и без того напряженную продовольственную ситуацию в регионах проживания немцев. Государство не учитывало изменившуюся в деревне обстановку и не уменьшало норм заготовок хлеба и других продуктов. Все меньше продовольствия оставалось на самих крестьян. Над немецкими селами нависла угроза голода…»

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…Хозяйство каждого колхоза было обложено мясопоставками – 40 кг, картофеля – 800 кг, шкура свиная или рогатого скота – 1 шт., сельский налог за усадебный участок, страховка, самообложение – с каждой семьи…»

Но государство не ограничивалось только заготовками мяса и хлеба.

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…А самое тяжелое это был заем. Каждый трудоспособный колхозник должен был расписаться за облигации и внести за них деньги. Это нужно было вести большую массовую работу среди населения…»

Вероятно, непросто было убедить людей, которые пóтом и кровью добывали каждую копейку, отдавать деньги на какие-то далекие, малопонятные, но благие цели, взамен же получать несколько новеньких и бесполезных облигаций, которые хранились в комодах и ящиках письменных столов как напоминание о добровольной и неотвратимой, заведомо невыгодной сделке с государством. Заем – это было предложение со стороны государства, от которого нельзя было отказаться. Интеллигентный грабеж. И это в то время, когда угроза голода стала реальностью.

Из книги «История немцев в России»

«…Массовый голод имел место и в немецких селениях Северного Кавказа. Имеются свидетельства о наличии в немецких колхозах большого количества людей, “опухших от голода, ослабевших настолько, что уже не встают с постели”. К сожалению, статистические данные о смертности немцев в этом регионе разыскать не удалось…»

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…1932 год был неурожайный… Была сильная засуха, возили на лошадях в бочках воду, поливали посевы. Но урожай был очень плохой. В машинно-тракторной станции в это время было всего около 40–50 тракторов на весь район. Помощи никакой ниоткуда, а план посева был большой, поэтому было мобилизовано все трудовое население на обработку земли лопатами, сапками…»

Работали как одержимые. День и ночь. В результате такой подвижнической работы были выполнены все планы поставок. Но какой ценой?

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…Когда выполнили хлебозаготовки и засыпали семенной фонд, ничего не осталось: ни фуража для скота, ничего для колхозников.

Был голод.

Лошадей и рогатый скот кормили сеном, соломой. Но этого было недостаточно. Были случаи падежа лошадей и скота.

Тогда же организовали рыболовецкие бригады. В это время плавня была залита водой, рыбы было очень много. И это было наше спасение. Люди кормились рыбой…»

Андрей Пропенауэр упоминает те самые плавни, которые в 60-е годы прошлого столетия были преобразованы в сельхозугодья. Там и сегодня выращивают помидоры и другую сельхозпродукцию. А тогда, в те голодные годы, они были заполнены водой, в которой водилось немало рыбы.

Из воспоминаний Эммануила Фельхле

«…Наше спасение было – рыба. Плавни были полны воды и рыбы…»

Рыба составляла основной рацион жителей Джигинки на то время. Ей было впору в те дни ставить памятник, поскольку благодаря золотой этой рыбке джигинцы пережили тот страшный год.

Но возникает вопрос – как же можно было сдать государству ВСЕ? Не оставив себе НИЧЕГО? Но другого выхода действительно не было, так как в случае невыполнения плана по хлебозаготовкам село ожидали жесткие санкции. Например, Джигинку могли занести на так называемую «черную доску». Система «черных досок» к этому времени действовала безупречно. Как хорошо отлаженная гильотина.

Из книги «История Кубани с древнейших времен до наших дней»

«…Одной из мер по борьбе с кулачеством было занесение станиц на “черные доски” Население таких станиц было обречено на вымирание. Только в декабре 1930 года в крае было раскулачено в ходе хлебозаготовок от 30 до 50 тысяч хозяйств, около 20 тысяч человек отдано под суд, 600 человек расстреляно. По неполным данным, в 1932–1933 годах число депортированных из сельских районов Кубани достигло 63,5 тысячи человек. Следует отметить, что в разряд “классовых врагов” зачислялось население станиц, срывавших планы хлебозаготовок, мясопоставок. В результате часть крестьянства покинула деревню… В целях пресечения неорганизованного оттока селян в город было принято решение не выдавать колхозникам паспорта. Паспортизация села началась только в 1950-е годы…»

Из Постановления «О ходе хлебозаготовок и сева по районам Кубани» Решение бюро Крайкома (совместно с представителями ЦК ВКП(б) от 4 ноября 1932 года):

«…Ввиду позорного провала плана хлебозаготовок и озимого сева на Кубани поставить перед парторганизациями в районах Кубани боевую задачу – сломить саботаж хлебозаготовок и сева.

…Крайком постановляет:

1. За явный срыв по севу и хлебозаготовкам занести на черную доску станицы (далее следует перечень провинившихся станиц. – Прим. авт.)…

2. В отношении станиц, занесенных на черную доску, применить следующее:

а) немедленное прекращение подвоза и полное прекращение кооперативной и государственной торговли на месте и вывоз из кооперативных лавок всех наличных товаров;

б) полное запрещение колхозной торговли, как для колхозов, так и для единоличников, прекращение всякого вида кредитования и досрочное взыскание кредитов и других финансовых обязательств;

в) проверку и очистку органами РКИ колхозных, кооперативных и государственных аппаратов от всякого рода чуждых и враждебных элементов.

Предупредить жителей станиц, занесенных на черную доску, что в случае продолжения саботажа сева и хлебозаготовок краевыми организациями будет поставлен перед правительством вопрос об их выселении из пределов края в северные области и заселение этих станиц добросовестными колхозниками, работающими в условиях малоземелья и на неудобных землях в других краях…

3. …В отношении единоличников, отказывающихся от земли и сева, лишить их также усадебной земли…

б) просить правительство выселить этих единоличников за пределы края в северные районы…

4. …а) предложить Крайпрокуратуре и Крайсуду в ускоренном порядке рассмотреть дела по хищению колхозного и государственного имущества. Применив к виновным все меры суровых наказаний, предусмотренных декретом, с тем чтобы в 5-дневный срок было рассмотрено не менее 20 дел с опубликованием приговоров в печати…»

Вы понимаете? Невозможно было не выполнять план. Невозможно. Не было такого варианта у джигинцев.

А что касается 4-го пункта постановления (о борьбе с хищениями), то он немедленно стал руководством к действию.

Почувствовали его и в Джигинке.

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…Шла беспощадная борьба с расхитителями народного добра. Сумки на работу не брали. Обед готовили в столовой и вывозили на поля. Туда, где люди работали. Был такой случай: две колхозницы по пути домой зашли в колхозную кукурузу и сорвали семь кочанов кукурузы. За что были осуждены на длительный срок лишения свободы. Одна колхозница на сборе хлопка-сырца набила себе карманы, за что была тоже осуждена. Один анапский единоличник на своих лошадях приехал в Джигинку и сумел в колхозе украсть несколько мешков овса, за что был осужден на десять лет лишения свободы с конфискацией имущества…»

Из воспоминаний Эммануила Фельхле

«…1931 год. В колхозе молотили подсолнечник, вручную, катками, во время мороза. Сразу от дока отвозили подсолнечник в Анапу. Числа 25 декабря переменилась погода, пошел дождь. Мы не смогли отправить подсолнечник – дорога грунтовая, кони некованые. Из-за этого был большой скандал. Власти предали суду председателя колхоза Штумма Ивана Готлибовича и еще несколько человек. Ивану Готлибовичу дали три года заключения ни за что. Ни в чем не виноват…»

Сам Фельхле тогда чудом избежал ареста. Просто уехал из колхоза. На время.

Из воспоминаний Эммануила Фельхле

«…Я бросил колхоз и уехал в Керчь до июня 1932 года…»

Огромное количество жителей Джигинки было раскулачено в эти годы. Их осиротевшие дома долго напоминали о своих владельцах. Впрочем, этим домам довольно скоро нашли применение. Их продавали, отдавали, обменивали. Дома «кулаков» стали тем капиталом, благодаря которому позже колхоз и сельский совет решали многие насущные проблемы. А бывшие хозяева домов где-то мыкались по белому свету. Их ссылали в северные края, арестовывали, преследовали. Кто-то из них заблаговременно, до выселения или ареста, пускался в бега. Доля у таких беженцев была незавидная. Как не может быть завидной доля всех «унесенных ветром».

Иногда у них рождалась безумная мысль, что все обойдется, что можно вернуться в родное село. И пытались же вернуться.

Из воспоминаний Эммануила Фельхле

«…1931 год. Я и Фромиллер ехали из Новороссийска домой. Но по дороге в Тоннельную встретили Сакмана Христиана Ивановича и Шнейдера Вильяма Мартыновича. Они были раскулачены. Мы им рекомендовали спешно уехать из этих мест. Они нас послушались и уехали до Адлера. А там были арестованы, им дали два года заключения. Вот какая была неприятность из-за нашей рекомендации…»

Спиритический сеанс с товарищем Сталиным (Альфред Кох)

– И с этим была связана коллективизация?

– Скажите, а что бы вы делали в такой ситуации? Сейчас некоторые умники говорят: нужно было пойти на то, чтобы лишить Россию суверенитета. Пускай ее захватят! Людей больше бы осталось, русская нация бы сохранилась. Русскому мужику все едино: либо зверский сталинский режим, либо зверский гитлеровский. Как были крестьяне рабами при Сталине, так и остались бы при Гитлере. Гитлер, кстати говоря, колхозы распустил. И церкви открыл! Вдоволь бы вы наелись гитлеровского рая…

– Однако в 1930-е годы, несмотря на коллективизацию, в стране была острая нехватка продовольствия. Она обнаружилась очень быстро…

– А я и не сомневался, что она будет! Именно поэтому голодомор и случился!

– Но продовольственная проблема в итоге и погубила ваш СССР.

– Да, это был тупик! И я эту гайдаровскую идею о том, что родимым пятном, скрытым уродством построенного мною социализма является недоразвитость аграрного сектора, я этот упрек принимаю, безусловно. Но ведь вы поймите, что у меня ж была другая идея! У меня была идея мировой революции! Это раз. А во-вторых, я с Китаем не ругался. Это же Никита поругался. А я был уверен, что в обмен на наши бомбу и машины товарищ Мао выбил бы из китайцев столько риса, сколько нам надо.

– Но им самим не хватало, они сами голодали.

– Значит, они бы умерли! Поверьте мне, так или иначе, но с Мао мы бы не пропали. Мы бы китайцев пустили в наши колхозы, где народу не хватало…

– Коллективизация для повышения обороноспособности, для мировой революции, для войны – все это как бы логично выглядит. Но все это задним числом, товарищ Сталин. На самом деле было непонятно, что такое Третий рейх, его еще не было в 1929 году…

– Странное дело, я вам рассказываю свои мотивы, а вы мне говорите: нет, я вру, мотивы были другие. Я утверждаю: не было никаких причин морить голодом пять миллионов человек, кроме одной – спасти оставшиеся двести.

– Однако есть мнение, что этот поворот был чисто политическим. Ведь в 1929 году страна не знала такого лидера – Сталина. К 1929 году партия ушла в тень, поскольку главными стали проблемы экономического развития. Страна успокоилась и стала немножко походить на то, что было в мирное время до 1917 года. Именно коллективизация, то есть всенародная борьба с внутренним врагом, привела вас к власти. Это так?

– Абсолютная чушь! Выглядит как какая-то история из Тита Ливия. Глупость несусветная! Поверьте мне, к 1929 году я фактически имел все рычаги власти в руках.

– Но страна узнала о вас именно…

– Поверьте, у меня не было задачи, чтобы меня знали. Такого внутреннего тщеславия во мне никогда не было. Да, наверное, меня можно упрекнуть в том, что я не остановил так называемый культ личности. Но они сами все это сделали, я тут особых усилий не прилагал. Поверьте мне, для того, чтобы прославить себя, нет необходимости убивать пять миллионов человек.

– Просто есть разница между властью над партийным аппаратом, который сам не совсем у власти, если развивать разные формы собственности…

– У меня к вам тоже вопрос, товарищ. Разные формы собственности сейчас в Китае? Разные. Иностранная, частная, коллективная, государственная собственность. Коммунистическая партия там правит? Правит. Рычаги власти у нее в руках? У нее. Так в чем вопрос?

– Это частность, про формы собственности. Согласитесь же, что есть огромная разница между вашей властью над партийным аппаратом, которую вы имели до 1929 года, и властью реальной, абсолютной в масштабах страны, которую вы стали иметь после того, как началась классовая борьба в деревне.

– Да не было там никакой борьбы, это все выдумки! Хоть одно восстание мне назовите в 1929–1931 годах. Люди тупо умирали. Потому что войска НКВД оцепляли целые районы и не выпускали оттуда людей. Ни одного восстания! Мелкие стычки. Кто-то выкопал ржавый пулемет. Тут же его и застрелили. Это все ерунда.

– Классовую борьбу я понимаю по-другому…

– Ну-ка, ну-ка, научите меня, что такое классовая борьба!

– Когда одни идут арестовывать других – соседи с этой же улицы…

– А те, заметьте, не уходят в леса и банды, а грузятся на телеги и едут в Архангельскую область, в ссылку. Где тут борьба, где вы ее увидели? Страна уже была полностью в наших руках. Мы полностью все контролировали. Нам реально нужно было коллективизацию провести ради индустриализации!

И потом, вы даже не представляете себе, насколько низкий уровень развития был на тот момент в деревне. Полное отсутствие тракторов. Полное отсутствие селекции зерна, низкая урожайность, вечный недород. Полное отсутствие селекции скота, низкая продуктивность, падеж, эпидемии. Это можно было исправить, только проведя коллективизацию. Может быть, можно было и по-другому сделать – постепенно реформируя деревню, если бы не мировой экономический кризис.

Рассказывать мне о том, что я провел коллективизацию для того, чтобы упрочить свою власть над страной, – смешно! Уже работал репрессивный аппарат. Уже хозяйственники в струнку вытягивались перед партийными руководителями. Уже работал политический сыск, границы закрыты, пресса полностью под контролем. Поверьте мне, мы к 1929 году идеальную страну имели – то, что сейчас имеет Китай. Они делают то, что мы хотели сделать в конце 1920-х. Только им повезло, а нам – нет.

Вы поймите, я же с Мао много разговаривал. Мы же с ним были большие друзья! На самом деле, я не шучу. Может быть, это был мой единственный друг, особенно после войны. И, может быть, моя последняя надежда, потому что я ему завещал сделать мировую революцию, как Ленин завещал это сделать мне. И я верил в Мао. Вот после 1944 года самая главная моя радость была – это Китай. Мао. Может, они еще и сделают мировую революцию. А американцы им продадут ту самую веревку, на которой китайцы их повесят. Ровно как и предсказывал Ленин.

Напрасно Эммануил Фельхле корит себя за эту ситуацию. Вряд ли судьба Сакман и Шнейдер сложилась бы более благополучно, возвратись они в Джигинку. Вряд ли.

Но было бы несправедливо говорить о какой-то особенно несчастной судьбе российских немцев. Рядом с немцами, в соседних селах, проживали и русские, и армяне, и греки, и казаки, которые претерпели в эти годы не меньше. К примеру, пострадало немалое количество казаков и из станицы Старотитаровской, с которой Джигинку связывало не одно десятилетие добрососедских отношений.

Из воспоминаний Эммануила Фельхле

«…22 февраля 1930 года. Весь день возили из станицы Старотитаровской большое количество кулаков на подводах до станции Тоннельная, с ночевкой на дороге. Детей возили в бочках. Как страшно это было для этих людей! Мы им дали обед в Джигинке…»

Жить стало лучше, жить стало веселей… Испытания продолжились и на следующий год.

1933 год

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…В 1933 году, после засухи 1932-го, год был неурожайный. Но к концу года все обязательства были выполнены…»

И как следствие – голод.

Из воспоминаний Эммануила Фельхле

«…1933 год. Был большой голод!.. Весь хлеб, зерно, забрали. Деревня была заполнена беженцами, голодными… Очень многие умерли от голода…»

Но голод, разумеется, был в то время не только в Джигинке. Весь Северный Кавказ был охвачен эпидемией голода.

Выдержки из Информации Секретно-политическому отдела ОГПУ о голоде в районах Северо-Кавказского края от 7 марта 1933 года (под грифом «совершенно секретно»)

«…Тов. Менжинскому, Ягоде, Прокофьеву, Агранову.

В отдельных населенных пунктах целого ряда районов отмечается обострение продзатруднений.

Факты продзатруднений в районах: Курганском, Армавирском… Крымском, Анапском, Ейском…

…По далеко не полным данным в этих районах учтено:

Опухших от голода – 1742 чел.

Заболевших от голода – 898 чел.

Умерших от голода – 740 чел.

Случаев людоедства и трупоедства – 10.

В голодающих населенных пунктах имеют место случаи употребления в пищу различных суррогатов: мяса павших животных (в том числе сапных лошадей, убитых кошек, собак, крыс и т. п.)…»

«Случаев людоедства и трупоедства – 10»… Это учтенных случаев. А сколько их было на самом деле?.. Удивительно, но и в эти страшные дни жизнь не останавливается. На каком-то сверхъестественном энтузиазме, необъяснимой, фанатичной даже вере продолжалось движение вперед. К победе коммунизма, конечно.

Колхоз им. Карла Либкнехта вскоре стал походить на хорошо отлаженный механизм, который практически не давал сбоев.

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…В колхозе были оформлены четыре полеводческие бригады, две товарно-молочные фермы, конеферма, свиноферма, птицеферма, овощеводческая бригада. В каждой бригаде и ферме были назначены надежные и лучшие колхозники. Бригадиром первой полеводческой бригады был назначен Герман Эдуард Кондратьевич, ему в помощники был дан учетчик труда А. Вейс. Бригадиром второй полеводческой бригады был назначен Гартман Эммануил, его помощником и учетчиком был Михно Константин. Третья полеводческая бригада: бригадир Ерке Леопольд, помощник – учетчик Меркулов Тимофей. Четвертая полеводческая бригада: бригадир Гортфельдер, его помощник и учетчик труда – Рейх Давид Яковлевич.

Заведующим молочно-товарной фермой был назначен Беркман Александр Иванович, заведующим конной фермой – Фромиллер, заведующим свинофермой – Прост Эмиль, зоотехником – Гильдебрант Андрей Иванович, ветеринарным фельдшером – Вилип Карл. Бригадиром огородной бригады был Ведутенко Тимофей. Заместителем председателя колхоза был избран молодой коммунист Зейб Анатолий, который был одним из первых трактористов при организации машинно-тракторной станции.

При колхозе был кирпичный завод. Его заведующим был назначен молодой коммунист Горный Степан…»

Я не случайно подробно привожу фамилии бригадиров, руководителей, заведующих. Надежных и лучших, как характеризует их Пропенауэр в своих воспоминаниях, людей Джигинки. Скоро, очень скоро все или почти все эти фамилии окажутся в других списках. В списках репрессированных в 1937–1938 годах.

А пока «наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка»… Все начинает постепенно входить в свою колею. Голод удалось пережить. И, словно в награду за пережитые испытания, следующий год был урожайный.

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…В 1933–1934 годах были хорошие урожаи, колхоз окреп. Колхозники получили за трудодни зерно, овощи, деньги…»

Время – вперед!

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…Начиная с 1935 года наши колхозники жили хорошо. Да и все население было сыто, обуто. Работали с раннего утра до темна.

Колхозы им. Карла Либкнехта и Розы Люксембург соревновались между собой: бригады с бригадой, звено со звеном…»

Читая эти строки из воспоминаний Андрея Пропенауэра, понимаешь, насколько относительно представление людей о счастье. После лет революции, гражданской войны, голода, после всего пережитого под словами «наши колхозники жили хорошо» подразумевается, что все они были «сыты и обуты». И это, конечно, очень важно – быть сытым и обутым. Но все-таки есть ощущение, что века отделяют Джигинку этих лет от той, дореволюционной Джигинки, в которой все дышало довольством и благополучием и где люди мечтали о чем-то большем, чем просто быть «сытыми и обутыми». Мечтали о том, чтобы построить кирху, например. Или о том, чтобы рядом с кирхой выросла роскошная по тем временам школа. Так все зыбко. Впрочем, можно не сомневаться, что было немало счастливых моментов и в этой новой жизни.

Все-таки откровенно тяжелые и голодные времена остались позади. В Джигинке опять появилось много зажиточных семей. Как в старые добрые времена, в хлевах призывно мычали коровы, кудахтали куры, похрюкивали упитанные поросята. Что касается уток и гусей, то их даже не затруднялись считать. Их количество определялось словом «много».

Семья Герман

Из воспоминаний Клары Пропенауэр

«…По итогам года получали деньги и зерно, и у каждого колхозника были корова, свинья и птица. Работали дружно, добросовестно. С песнями ходили на работу, все пешком и босиком. Мололи пшеницу, пекли сами хлеб. Было можно жить…»

Да и в домах стало уютнее. Запасы в кладовых, в погребах свидетельствовали о том, что жители забыли о том, что такое голод и бедность. У населения Джигинки стали водиться и деньги. Впрочем, есть одно любопытное свидетельство – на что и как могли эти деньги тратиться.

Из воспоминаний Андрея Пропенауэра

«…Сельский совет по всем видам заданий и обязательств держал первенство по району, но с некоторыми товарами, особенно мануфактурой, было еще трудно. И вот – конец 1935 года. Приходит в сельский совет председатель тов. Сальников и говорит, что некоторые сельпо нашего района не могут до нового года выкупить свои товары. Предлагают нам их выкупить.

Но у нас денег хватает выкупить только то, что нам положено по наряду (с бюджета сельского совета деньги не могли брать колхозы и совхозы). В сельском совете в черной кассе на то время накопилось 3000 рублей. Их использовали колхозы перед новым годом для расчета с колхозниками за труд. У колхозников же деньги были. И вот было решено собрать все население и просить взаймы деньги. Народ дал сельпо деньги, и в сельпо закупили столько товара, что за короткий срок не смогли реализовать эти товары. Товары были даны для реализации четырем полеводческим бригадам. И так большинство населения встречало новый год в очередях…»

Клара Пропенауэр с сыном и матерью

(Вы понимаете эту абракадабру? Я – нет! Вы понимаете, как коммунисты все запутали в простой и понятной крестьянской жизни? И еще важно: когда мы были в музее, я обратил внимание, что в доколхозную эру на фотках нет людей с профессией «счетчик». А потом на каждой фотографии каждый десятый здоровый мужик – счетчик. Это приговор колхозному строю. – Альфред Кох.)

Должна признаться, что трудно разобраться во всех хитросплетениях «черных касс», займов у колхозников, у которых «деньги были». Трудно разобраться во всей этой цепочке последовательных действий, в результате которых «большинство населения встречало новый год в очередях». Действительно, все это выглядит странно. Впрочем, в каждом времени можно обнаружить свои странности. Что-то будут говорить о нашем времени наши потомки?

Но вернемся к Джигинке 1930-х годов. Большая часть населения в это время по-прежнему была немецкой национальности. Но постепенно в село стали приезжать и казаки, и русские, и представители других национальностей. Все они легко вливались в немецкую среду. А вскоре и сами начинали бойко говорить на немецком языке. И работать – упорно, по-немецки. А работали в Джигинке действительно «от зари и до темна».

Из воспоминаний Иды Готлибовны Балько

«…Что такое 8-часовой рабочий день – об этом мои родители и понятия не имели. Только солнышко взойдет – и на работу. А с работу приходили уже поздно вечером. Наломаются за день так, что руки-ноги отваливаются. А еще нужно и по дому с работой управляться. Хоть все хозяйство и было на нас, детях, но им еще много работы доставалось, той, которую мы не могли выполнить… Хозяйство-то было большое – куры, утки, коровы, свиньи… Все, все было…»

Простой секрет благополучия: работа с утра до вечера. Неудивительно, что колхоз им. Карла Либкнехта в скором времени стал колхозом-миллионером.