Текст книги "Дьявол"

Глава 5. Ночная беседа

Все кругом было залито лучами знойного солнца. Небольшая кавалькада медленно двигалась вдоль Луары по направлению к Орлеану. С реки не веяло прохладой. Время тянулось так же угнетающе вяло, как и белая раскаленная дорога под копытами лошадей.

Кардинал насмешливо скривил рот, когда король во время прощальной аудиенции указал ему на мейстера Неккера как на его спутника: можно-де использовать знакомство камерария с бургундскими делами и вовлечь его в работу по подготовке свидания государей. Балю задал злостный вопрос:

– А как долго угодно его величеству задержать ревнивца разными делами? На одну ночь, пять ночей, двадцать ночей или даже на всю легко достижимую вечность? – Но он побледнел и потерял свою уверенность перед тем бешенством, которое засверкало в глазах Людовика, резко кинувшего ему:

– Мы не на попойке, ваше высокопреосвященство!

В течение первого часа пути кардинал был в дурном настроении и делал вид, что не замечает ехавшего с ним рядом мейстера. Но когда он случайно взглянул на серое и мрачное лицо своего спутника, блестящая мысль осенила его. На минуту он даже закрыл глаза, словно ослепленный. Он начал было разговор, но Оливер, осаждаемый мрачными мыслями, был скуп на слова. Оливер думал об Анне, о прощании, во время которого не было произнесено ни одного слова из тысячи роившихся в его уме. Он не хотел осквернять этой ночи, этой чудной ночи любви рассказом о пережитом и о чудовищном решении и только утром сообщил ей в кратких словах, что король по веским причинам отсылает его в Париж для наблюдения за Балю.

– Он не разрешил мне сопровождать тебя? – спросила Анна, побледнев.

– Меня может сопровождать только Даниель, – ответил мейстер.

Больше им не о чем было говорить. Но когда он ее обнял и взглянул ей в глаза, вмещая в один этот взгляд все, все, что нужно было сказать, он увидел в ее зрачках чуждый, желтый, жестокий огонек. Когда же он обернулся в последний раз, ему представилось чужое лицо куртизанки, без улыбки и милосердия на тонких губах, без любви и без страха. «Это Фиамминга», – сказал он себе, и сердце его сжалось, как от удара ножа.

Погруженный в свои думы, он и не заметил, что спокойный иноходец кардинала шел все тише и что он невольно заставлял свою лошадь идти рядом с ним. Сопровождавший их небольшой вооруженный эскорт ехал теперь на некотором расстоянии впереди них, и только Даниель Барт держался около своего господина.

– Пыль, ужасная пыль! – пожаловался Балю, задерживая лошадь. Он поднял свою черную с красной лентой шляпу и вытер лоб. Оливер с Даниелем тоже придержали своих лошадей.

– У вас неважный вид, мейстер, – сказал кардинал, быстро оглядывая своего спутника. – Вы больны?

Оливер поднял голову, стараясь собраться с мыслями.

– Я болен? – переспросил он. – Конечно, нет.

– Но, может быть, у вас какое-нибудь горе? – осторожно подбирался Балю.

Неккер посмотрел на него с удивлением. Потом он тихо улыбнулся.

– Возможно, монсеньор, – сказал он. – Однако наши люди очень нас опередили. Даниель, догони их и скажи, чтобы они нас подождали.

Барт повиновался. Теперь и Балю улыбнулся.

– Хорошо, мейстер, хорошо. Нам, может быть, надо сообщить друг другу многое такое, что другим неинтересно знать. – И, говоря так, кардинал задумчиво похлопал своего иноходца по шее. – Я полагаю, мы с вами, мейстер, люди известной опытности, – начал он без колебания. – Конечно, мы не удивим друг друга и тем более не оскорбим, если откровенно рассмотрим подоплеку того, что случилось. Я беру на себя смелость допустить, что вам небезызвестна истинная причина вашего внезапного назначения, мейстер Оливер?

– Да, конечно, – подтвердил Неккер.

– Я это знал, – продолжал Балю уже уверенным тоном, – ведь вчерашнюю глубоко драматическую сцену я пережил, – несмотря на то состояние, в котором я находился, – не с одним только пошлым цинизмом, какой я обыкновенно проявляю в подобных случаях; нет, я очень хорошо понял ваше внутреннее состояние и восхитился вашему отпору.

– А в самом деле, – засмеялся Оливер, – разве вчера вечером я не был чем-то вроде героического моралиста? Весьма редкий образчик в коллекции Людовика, не правда ли, монсеньор?

Кардинал смотрел на него со смущенным видом.

– Я не вполне понимаю вашу шутливость, – сказал он, пожимая плечами. – Потому что я говорил весьма серьезно и далеко еще не кончил. Мне до сих пор казалось, что вам не до шуток, мейстер.

Оливер тронул лошадь.

– Солнце жжет невыносимо, если стоять на одном месте, – сказал он, – да и люди наши теряют терпение.

Балю последовал за Оливером и снова, поравнявшись с ним, сказал ему резко:

– Вы не такой человек, чтобы быстро сказать «аминь».

– Откуда вы изволите это знать? – спросил Оливер и, прищурившись, прямо посмотрел на него. – К тому же, простите, зачем вам это знать?

Кардинал засмеялся:

– Мне кажется, мейстер, вы немного побаиваетесь, что я шпионю за вами по поручению короля.

Оливер пожал плечами и сдержал улыбку. Тем временем они нагнали свою свиту.

– Поистине вы ошибаетесь, – быстро прошептал Балю, – или делаете вид, что не понимаете, с каким удовольствием я замечаю ваше оппозиционное настроение.

Теперь, в свою очередь, засмеялся Оливер и посмотрел на кардинала откровенным взглядом. Тот смущенно тряхнул головой.

– Чего вы смеетесь, мейстер? – спросил он с подавленным видом.

Но Даниель Барт держался от них так близко, что прелат счел за лучшее помолчать. Они поехали дальше, время от времени перекидываясь ничего не значащими словами. Балю искоса наблюдал за своим спутником. На губах Оливера все еще блуждала неприятная двусмысленная улыбка. Кардинал напряженно закашлялся.

Вдали, на фоне солнечного голубого дня, вырос стройный силуэт замка Блуа. Они въехали в город и часа на два остановились отдохнуть у епископа, который надоедал своей болтливой почтительностью утомленному и неразговорчивому Балю. После полудня, когда при поднявшемся легком ветерке отряд снова направился рысцою к северу, кардинал не стал искать случая возобновить с Оливером их секретный разговор. В Орлеане они расположились на ночь у королевского наместника.

– Мой Даниель может устроиться в одной комнате с вашим секретарем, – сказал Оливер кардиналу как бы случайно. Тот одобрительно кивнул головой и выбрал для себя и мейстера комнату, отделявшуюся небольшим коридором от спальни их слуг. Чтобы избавиться от приглашения королевского наместника, Балю сослался на свое и Оливера утомление. Они пообедали вдвоем в своей комнате, пользуясь услугами Даниеля Барта и кардинальского клирика.

Кардинал, насытившись, откинулся назад, его лицо выражало хитрость. Мейстер приказал Барту убрать со стола и больше не приходить. Он запер за ним дверь и обернулся к Балю.

– Теперь, ваше преосвященство, нам никто не помешает – в полном соответствии с вашим желанием, – сказал он, улыбаясь.

– Но ведь таково же и ваше желание? – опять недоверчиво спросил Балю. – В ваших интересах избегать всего, что могло бы отбить у меня охоту продолжать наш разговор.

– В моих интересах? – засмеялся Оливер. – Вы, монсеньор, до сих пор казались мне человеком, менее всего способным замолвить за меня словечко.

Кардинал нетерпеливо барабанил по столу.

– Мейстер, мейстер, моя готовность быть полезным относится не к креатуре короля, каковой вы были в моих глазах до вчерашнего вечера, но к обиженному и ограбленному человеку, у которого есть мужество не только не забывать, но более того – противоборствовать!

Оливер иронически приподнял брови:

– Ваши слова звучат не слишком-то по-христиански, преосвященнейший. А почем вы знаете, что я не продолжаю быть креатурой Людовика? Не открывайте так быстро ваших карт. Или это лишь хитрость, когда вы указываете на себя как на нечто противоположное креатурам Людовика?

– Я думаю, – сказал осторожно Балю, – что вы меня не поняли. Я служу королю и ведаю у него иностранными делами. Но если, несмотря на это, я сохранил свою духовную независимость и разыскиваю людей, не подпавших еще под его влияние, то это происходит потому, что я уясняю себе известную совокупность обстоятельств, в силу которых я могу рано или поздно оказаться противником его политики.

Неккер перегнулся через стол и посмотрел в глаза кардиналу, который принужденно улыбнулся.

– Монсеньор, – заговорил он медленно, – за то, что вы так ловко перефразируете понятие «государственная измена», вам следовало бы дать кафедру красноречия в Сорбонне, не будь вы уж без того кардиналом. Ведь я вас предупреждал не открывать ваших карт слишком быстро.

Балю покраснел от гнева или страха; однако он удержался от необдуманного ответа и заставил себя казаться спокойным. После небольшой паузы он иронически заметил:

– У вас живая фантазия, мейстер, очевидно, она стоит в связи с вашим прежним ремеслом. Однако если вы надеетесь, что сможете в обмен на белое тело вашей мейстерши бросить в королевскую пасть седую голову кардинала Балю, то я должен вам сказать, что раскрыть мои карты стоит гораздо больших усилий.

Оливер, хихикая, взялся руками за края стола, а сам выгнулся вперед; его голова и грудь почти лежали на резной доске.

– Должен ли я затратить какие-нибудь усилия, ваше высокопреосвященство, или же просто подождать, пока брат Виоль доставит вам в Париж последние новости от господина Кревкера хотя бы в виде ответа на ваше сообщение о том, как удачно вы обработали короля по вопросу о его личном свидании с бургундским герцогом?

Балю сделал движение, как будто собираясь вскочить, но вместо этого лишь крепко ухватился за стол. Он сжал губы. Оливер выпрямился с серьезным лицом.

– Поистине, – заговорил он, – мне следовало предложить коронованному чудовищу кардинальскую голову, когда я еще не видел вас и не знал, что она седая! Краснобаев не нужно считать безвредными, монсеньор, ибо иногда они болтают слишком много; весьма возможно, что Жак Виоль всходит на кафедру так же охотно, как и тот безвредный францисканец, как тот милейший брат Фрадэн, которому теперь уже не разрешают бороться с человеческим сластолюбием.

Кардинал с открытым взором посмотрел на мейстера.

– Неккер, – сказал он, – оставим в стороне притчи и станем говорить прямо. Также отбросим мы излишние намеки на то, каким образом приобрели вы ваши сведения. Ясно, что вы знаете достаточно и что в этом выигрышном положении вы находитесь не только в данную минуту, но уже много недель. У вас было время наметить свою жертву. Кого вы обрекли – короля или меня?

Оливер молчал. Балю умно улыбнулся:

– Вы думаете, мейстер, я не знаю вашего выбора? Вы думаете, я не знаю, что у нас вышел бы подобный разговор, если бы я и не начал переманивать вас на свою сторону? Вы не можете теперь пристроить капкан около вашей супружеской кровати и потому роете позади нее волчью яму. Так, что ли, мейстер Оливер?

Неккер взглянул на кардинала.

– Король подозревает вас, – сказал он коротко.

Балю поднялся в волнении.

– Вам, сударь, желательно играть со мною? А знаете ли вы, что вы тоже несколько промахнулись, дав мне понять, что ничего не сказали королю о моей предполагаемой связи с Брюсселем? Этого мне довольно, чтобы потянуть вас за собой, если я и упаду.

– Вы теряете всякую сообразительность, ваше высокопреосвященство, – заметил спокойно Оливер. – Король подозревает вас благодаря мне.

– Хотите вы этим сказать, что вы приставлены ко мне для того, чтобы наблюдать за мной?

– Да.

Балю улыбнулся иронически:

– Этому можно было бы поверить, если бы такой приказ был отдан и приведен в исполнение до вчерашнего вечернего представления.

– Ошибаетесь, – сказал Неккер. – Тогда бы он был излишним, равно как и наше трудное путешествие, тогда вы сидели бы в весьма прохладном месте, монсеньор.

– Чего же вы меня за нос водите, сударь? – сердито спросил кардинал.

Оливер покачал головой.

– Я этого не делаю, – улыбнулся он. – Я только со всех сторон выявляю вам свою честность. Вы должны уразуметь, что от меня зависит весьма и весьма многое. А посему ухаживайте за мной, завербуйте меня, добивайтесь меня, ведь я единственный, кто может заманить короля в ловушку. И завербуйте меня не чувствительными доводами, как до сих пор, не извивами красноречия, которые на меня так же мало действуют, как и грубый подкоп, но ясными политическими фактами.

Кардинал окинул его недоверчивым взором:

– Если я вас верно понимаю, мейстер, вы требуете от меня, чтобы я посвятил вас в ту политическую идею, которой я служу, и в природу движущих ее сил. Но кто же гарантирует мне, что свою осведомленность по этим вопросам вы не обратите на пользу короля?

– Ваша собственная особа, – возразил Оливер не колеблясь. – Вы сами, потому что вы сидите не в каземате, а в Орлеане и потому что завтра вы будете в Париже, а вместе с вами буду там и я. Если бы дело обстояло иначе, ваше высокопреосвященство, то моей осведомленности было бы, конечно, вполне достаточно для короля, чтобы уже в Амбуазе применить к вам испытанные манипуляции господина Тристана. Вы сами это сознаете, монсеньор.

Балю встал и задумчиво начал ходить взад и вперед по комнате. Наконец он произнес, остановившись перед Неккером:

– Хорошо, мейстер, спрашивайте меня.

Оливер, улыбаясь, потер подбородок.

– Я все больше понимаю, – промолвил он, – какого дипломата утрачивает в вас король. А моей оценкой не следует пренебрегать, ибо некогда у меня был случай наблюдать аллюры римско-испанского маэстро Родриго Борджиа. На следующем конклаве[24]24
  Конклав – собрание кардиналов (с 1274 г.), созываемое после смерти Римского Папы для избрания нового. Совет заседает в изолированном от внешнего мира помещении (от лат. conclav – запертая комната).


[Закрыть] выбирайте его Папой и будьте его государственным секретарем, монсеньор. Рим вас любит, потому что вы так доблестно разбили прагматическую санкцию Карла Седьмого, таившую в себе семена ереси, с полным правом завоевав для себя кардинальскую шапку, а для нашего воистину христианского государя – подобающий ему высокий титул «христианнейшего короля». Рим мог бы дать вам более подходящее занятие, чем трудное и небезопасное дело урезывать политические претензии высших светских представителей. А ведь вы этого желаете, ваше высокопреосвященство?

Балю слушал все это с кислой физиономией, но был поражен его неожиданным вопросом.

– Не я один этого хочу, – холодно возразил он.

– Конечно, – подтвердил Оливер, – и королю небезызвестно, что феодальная лига должна возобновить свою деятельность.

– Это уже сделано.

– И вы принадлежите к ней, ваше высокопреосвященство?

Кардинал поднял руку:

– Этот вопрос, мне кажется, носит чересчур следовательский характер, мейстер.

– Тогда простите меня, – засмеялся Неккер, который, казалось, был в хорошем и беззаботном настроении. – Бургундский герцог стоит, конечно, во главе, он – душа и меч лиги, как величает его Людовик, – знает, может быть, больше, чем бы это следовало, монсеньор. Бургундия может, конечно, положиться на поддержку всегда готового фрондировать бретонского герцога, у которого король в настоящее время, как вам известно, отбирает две восточные крепости. Равным образом и Арманьяк на юге, конечно, примкнет к кольцу, окружающему Валуа. Не правда ли, это ведь не особенно таинственные факты? Но как обстоит дело с Карлом Французским, единственным братом короля и, однако, менее всего настроенным к нему братски? Как их старая вражда – сведена ли она на нет новым титулом герцога Нормандского?

– Нет, – отвечал кардинал, – он входит в лигу.

– Принц Карл входит в лигу, – повторил задумчиво Оливер, – и Эдуард Английский приходится зятем герцогу Бургундскому. Не слишком ли быстро угадываю я пути лиги и ее цели, ваше высокопреосвященство?

Балю молчал.

– А Немур? – спросил вдруг Оливер. – Герцог Немур, которого король простил? Старинная вражда все еще налицо?

– Да, он входит в лигу.

Неккер прикусил губу.

– Принц Карл, – соображал он, – Жак Немур. А кто еще, кроме их двоих, из тех господ, что состоят теперь на службе короля?

Балю молчал.

– Хорошо, – сказал Оливер терпеливым тоном, – свой вопрос я ограничу гроссмейстером и коннетаблем; оба они принадлежали к первой лиге феодалов, а ныне, единственные из помилованных, занимают очень высокие и важные должности в государстве.

Тут кардинал отвернулся и, отойдя к окну, стал смотреть в темноту.

– Граф Даммартэн не принадлежит к новой лиге, – сказал он тихо и не глядя на Неккера, – но на Сен-Поля можно рассчитывать, а тем более в минуту успеха, несмотря на его личную вражду к Бургундцу и недоверие к нему герцога.

– Гроссмейстер – нет, но коннетабль – да, – прошептал Неккер. Он тоже встал, с задумчивым видом пошел своим тихим шагом к окну и остановился вплотную за прелатом. – Принц Карл, Немур, Сен-Поль, Балю… – бормотал он.

Кардинал вздрогнул и обернулся. Оба стояли близко друг от друга, почти соприкасаясь. Балю невольно поднял голову, втайне возмущенный; Оливер не смотрел прямо в глаза, но уставился задумчиво из-под опущенных век.

– Почему забываете вы себя при этом перечислении? – спросил наконец Балю раздраженным тоном.

– Мое имя, – улыбнулся Оливер и отступил шаг назад, – мое имя нельзя называть в ряду столь славных имен. Мой черед только теперь.

Он принял серьезный вид.

– Это хорошо, что вы мне ответили, ваше высокопреосвященство. Теперь я могу все обдумать; я могу обозреть ополчившихся против короля и оценить их силу. Фронда[25]25
  Здесь неточность автора. «Фронда» – общественное движение 1648–1653　гг. во Франции против самодержавной власти короля.


[Закрыть] сильна, монсеньор, она страшна потому, что захватывает даже паладинов короля, проникает даже в его спальню, быть может, даже в его душу. Да, – продолжал он и взглянул на собеседника необычайно проницательным взглядом, – будем откровенны, господин кардинал: вы, коннетабль и даже моя незначительная особа могут сделать лигу более смертельной для Валуа, чем даже было для его отца нашествие англичан: на Людовика Валуа хотят напасть из-за угла его министр, коннетабль и камерарий в тот подходящий и безопасный для них момент, когда лига старых и новых врагов скрутит ему руки! Все это Оливер проговорил громким голосом. Балю побледнел и указал предупреждающе вытянутой рукой на стену. Неккер медленно проследил за ним с неизменно горящим взором и снова заговорил словами, безжалостными, как удары хлыста:

– Будем откровенны, господин кардинал. Ведь это полезно для скрепления сообщества, чтобы заговорщики обнажали друг перед другом свои души. Чем были вы, ваше высокопреосвященство, пока Людовик Валуа не открыл вашей способности к интригам? Вы были незначительным клириком, сыном маленьких людей. Вам минуло сорок лет, когда ваше честолюбие нашло себе трамплин в лице епископа Анжерского, которого вы уважали не потому, что он был достоин уважения, а потому, что он был советником короля. Благодаря епископу вы стали каноником, благодаря ему же вы стали главным казначеем капитула и были им до тех пор, пока вам не удалось привлечь к себе внимание короля и стать его секретарем, его духовником. Тогда вы смогли отшвырнуть этот трамплин, навлечь немилость на своего благодетеля и стать вместо него епископом Анжерским и коронным советником. Вы сделались кардиналом и министром, вы были возвеличены Людовиком, как немногие. Хорошо, монсеньор, на коронованного благодетеля нельзя навлечь немилость, ему можно только изменить. А дальше что, Балю? Вы хотите сделаться во Франции бургундским или английским наместником? Ну а дальше что, Балю? У вас еще останется пять или десять лет жизни, ведь вы стареете…

Лицо кардинала стало серым, как зола, он поднял кулаки.

– Вы, вы! – задыхался он. – Как вы смеете…

Оливер продолжал стоять перед ним.

– Я осмеливаюсь быть честным, – сказал он холодно, – и теперь я говорю уже не о вас, не о графе Сен-Поле, который принял из рук короля меч коннетабля, но о третьем, самом низком, – о себе. Потому что вы и другие – государственные изменники с высшими целями, политики или честные враги, я же лишь камердинер, подающий ключ от двери.

Красное лицо Балю уже расплылось в улыбку; в мгновение исчезли следы бледного бешенства и душевного потрясения.

– Значит, мейстер, мы единомышленники? Вы готовы с нами работать и доставить короля в ставку герцога?

Он протянул ему руку, Оливер не обратил на нее внимания.

– Продолжайте гневаться, Балю! – сказал он с презрением и, повернувшись, начал раздеваться.

В этот самый час король, покинув банкет, который он давал в честь папского нунция, миланского архиепископа Стефано Нардино, прошел в свой кабинет, находившийся в башне; он отпустил дежурного камерария, сказав, что должен еще работать и желает, чтобы его не беспокоили. Но едва только дверь закрылась за придворным, король отодвинул в деревянной обшивке стены панель, скрывавшую винтовую лестницу к тайному покою, расположенному над его рабочей комнатой.

Анна, услыхав его шаги, выпрямилась. Де Бон сейчас же по отъезде Оливера сообщил ей, что его величество желает принять ее вечером. Когда он с неизменно вежливой серьезностью явился за нею, Анна сохраняла свою одновременно трезвую и небрежную уверенность.

Ее привели в верхнюю башенную комнату, круглую обитель королевских утех. Анна скривила немного рот и стала еще увереннее. Помещение представляло собой альков. Стены без окон были затянуты желтой золототканой парчой, собранной к потолку в виде палатки или полога. Пол, покрытый козлиной кожей цвета старого золота, был виден только около стен. Нежные, светлые шелковые ковры закрывали возвышение, на котором покоилось широкое, низкое ложе, обложенное песцовыми шкурами. Матовые светильники с благовонными маслами разливали серебристо-голубой свет, свисая с плоскости вделанного в потолке венецианского зеркала, как молочные капли сказочной луны. Так как в покое не было ни стула, ни какого другого сиденья, то Анна уселась на постель, которая подалась под ней и своднически манила ее лечь на спину. Нежный мягкий мех шкур, благоухавший, как и вся комната, неопределенным и одуряющим запахом цибетовой пудры и мирры, льнул к ее затылку и щекотал ей руки. На низеньком столике стоял массивный серебряный поднос с маленькими золотыми чашами, наполненными изысканными кушаньями. Здесь были нежные паштеты из лососины и выпи, колбасы из дичи и сока синего мускатного винограда и имбиря, миноги, приправленные розмарином и майораном, торты, пропитанные ликерами по флорентийским рецептам, кубки с крепким сладким вином из Лангедока, Испании, Сицилии, Кипра, Венгрии, чашечки с миндальной водой. Анна вытянулась поперек кровати и, принявшись за еду, выпила без разбору три-четыре кубка. Потом снова улеглась она на спину с возбуждающим вкусом пряностей во рту, отуманенная вином и ароматами цветов и материй. Шум отодвинутой потайной двери пробудил ее, а шаги, быстро приближавшиеся по лестнице, заставили забиться ее сердце. Опершись руками на шкуру, она приподнялась, разыскивая глазами дверь. В стенной обшивке открылось узкое отверстие в человеческий рост. Анна выставила вперед грудь и улыбнулась. Король стоял в комнате, с серьезным и отчужденным видом рассматривая ее.

– Нынче вы улыбаетесь по-иному, сударыня, – тихо сказал он, не двигаясь с места.

Женщина ничего не ответила; обнажив еще больше улыбкою зубы, она полузакрыла глаза и слегка откинула голову назад. Людовик, глядя на ее рот, повел бровями.

– Припоминается ли вам, сударыня, – холодно спросил он, – что прошлую ночь вы провели в объятиях мужа?

Анна, все еще улыбаясь, широко раскрыла глаза.

– Государь, – сказала она, становясь на колени на своем ложе, – так как вы не желаете целовать моих рук, то позвольте мне поцеловать вашу.

Король заложил руки за спину.

– Сударыня, – повторил он немного громче, – вспоминаете ли вы, что двадцать часов тому назад вы лежали еще в объятиях вашего мужа?

Женщина больше не смеялась; ее глаза приняли жесткое выражение.

– О, конечно, помню, ваше величество, так же как и ваш приказ, которым в течение этих двадцати часов вы отдалили моего мужа на двенадцать часов пути отсюда, от этой комнаты, куда вы распорядились меня позвать.

Она снова легла на спину. Король скривил рот:

– Благодарю вас, сударыня, за ваш приход. Осмелюсь спросить: охотно ли вы пришли?

– Государь, – сказала Анна, – если это вас раззадорит и если вы желаете это услышать, то отвечаю вам: я пришла сюда с сердцем, обливающимся кровью.

Людовик с кривой усмешкой указал на кушанья:

– Однако, несмотря на ваше обливающееся кровью сердце, у вас был отличный аппетит? Ну а если, – продолжал он серьезно, – если теперь я попрошу вас раздеться?

– Я это сделаю, – сказала она спокойно.

Король скрестил руки и смотрел в пол, потом он грубо бросил:

– Раздевайтесь!

Анна поднялась, встала на ступеньку возвышения и уверенным движением сорвала шнуровку рукавов и корсажа. У короля задрожали губы при виде ее белой кожи, сверкнувшей сквозь разрез платья.

– Довольно, сударыня, – сказал он подавленно и отвернул голову, – я верю в вашу готовность, но удивляюсь, откуда она взялась. У меня явились странные мысли. – И, прямо взглянув на нее, он прибавил: – Скажите мне, пожалуйста, госпожа Неккер, проявили бы вы вчера подобную же готовность?

Анна, скрестив руки на обнаженной груди, стояла выпрямившись.

– Да, государь, – ответила она.

Людовик удивленно поднял голову:

– Если бы я удалил мейстера силой, а вас принудил бы следовать за собой, то отдались бы вы мне? Конечно, без сопротивления! Отвечайте правду, сударыня.

Анна усмехнулась несколько оцепенелой улыбкой:

– Если бы существовала сила, перед которой отступил бы мейстер, то и вчера я обнаружила бы такую же готовность, как сегодня.

Король сделал было небольшой шаг по направлению к ней, но потом медленно отступил к стене, как будто его отстранила какая-то невидимая рука. Он наморщил лоб, размышляя.

– Анна, – снова заговорил он почти шепотом, как бы боясь, что его голос может врезаться в другую звуковую волну, нежную и значительную, – Анна, думали ли вы, действовали ли вы когда-нибудь без него, пробовали ли разобраться в том, что добро и что зло?

Она покачала отрицательно головой.

– Всегда ли его воля руководит вашей волей и его душа всегда ли присутствует в вашей душе?

Она кивнула утвердительно.

– И сейчас?

Она снова кивнула.

– Скажите мне, подивился бы мейстер на наш разговор и на наш вид?

– Да, – ответила она, потрясенная.

Король нащупал рукой механизм потайной двери, скрытой ковром, и открыл ее.

– Я тоже дивлюсь, – сказал он серьезно, – мы сами себя не знаем. Как же можем мы предполагать, что знаем ближнего. А как вы думаете, – прибавил он, склоняясь к ее руке, – а как вы думаете, теперь он порадовался бы?

– Да, – прошептала она, и в глазах ее стояли слезы.

Король стоял уже в дверях.

– Я не знаю, достоин ли он этой радости, – сказал Людовик через плечо, – я не знаю – дурное или хорошее у него на уме, но я знаю, что я достоин той радости, которую испытываю сейчас. Спите спокойно, сударыня, и храните молчание.

И король закрыл за собой дверь.

В этот же самый час Оливер произнес в темноте:

– Вы спите, монсеньор?

– Я не сплю, мейстер.

Неккер отер пот со лба.

– А что ожидает короля? – спросил он подавленным голосом. – Будет ли его жизнь в опасности?

Он услышал удивленное движение кардинала.

– Вот странный вопрос, – отвечал Балю. – Вас уже мучает совесть? Но успокойте ее: лига не так неблагоразумна, чтобы убийством короля навлечь на себя негодование всей Европы. Что с ним будут делать и как долго продержат в заключении, это зависит от обстоятельств и прежде всего от настроения бургундского герцога. Однако мы сможем оказать некоторое влияние и на обстоятельства, и на настроение.

Он некрасиво засмеялся. Оливер воскликнул с внезапной дикой ненавистью:

– А вы не боитесь, господин кардинал, что я велю вас запереть здесь и еще ночью поеду обратно в Амбуаз?

Балю засмеялся:

– Нет, не боюсь. Потому что там вы могли бы помешать и вас не так-то скоро бы приняли. Позвольте вам доложить: сегодня утром король дал мне понять, и притом в не особенно скрытой форме, что я могу скорее затянуть, чем урезать срок вашего пребывания со мной. Вот это вы и скажите вашей совести.

Оливер не отвечал. Как и в мучительно-бессонные два часа перед этим, он стал кусать свою подушку, чтобы не закричать.