Текст книги "Воспоминания"

3

План создания германского линейного флота был составлен не в расчете на войну с Англией{50}. Было бы неуместно как политически, так и стратегически исходить из возможности нападения на Англию. До 1896 года, т.е. при Каприви, было распространено представление о том, что Англия есть морское дополнение Тройственного союза против Франции и России. Не было тогда основания и для подготовки оборонительных мероприятий против Англии. Разработанный весною 1895 года оперативный план имел ввиду войну на два фронта и в своих деталях базировался на нейтралитете Англии. Я исходил из той предпосылки, что война против Франции не должна быть крейсерской и что ее следует начать морским боем. Этот план был зародышем нашей программы строительства линейного флота; вследствие неожиданных угрожающих мероприятий британского флота в 1896 году и все более откровенной зависти наших торговых конкурентов эта программа должна была учесть появление рядом с французским фронтом также и английского.

После телеграммы Крюгеру англичане создали против нас летучую эскадру. Это внесло новые изменения в нашу судостроительную программу и заставило Штоша заострить свой план обороны против Англии, о чем он сказал мне в частном разговоре. Впрочем, первый официальный оперативный план войны с Англией был составлен адмиралтейством лишь в двадцатом веке.

Насколько маловероятной казалась раньше флоту английская угроза, насколько поглощены мы были подготовкой к войне на два фронта, показывает наше отношение к договору 1890 года, по которому мы получили Гельголанд в обмен на Занзибар и другие территории.

В письме к отцу, написанном в 1870 году и содержавшем набросок плана создания флота, я сам требовал приобретения Гельголанда. Но угроза использования его французской эскадрой, существовавшая еще в 1870 году, исчезла, когда мы обзавелись торпедами. О значении же Гельголанда для войны с Англией мы вообще почти не думали. Остров этот приобрел для нас определенную ценность лишь тогда, когда я принял технически рискованное решение превратить его в гавань, которая сделала этот утес опорной базой наших военно-морских сил и затруднила тесную блокаду нашего побережья (1906 г).

Приобретя этот остров, Каприви исходил не столько из его военного значения, о котором мы тогда почти не думали, сколько из желания улучшить отношения с Англией{51}.

Значительные уступки в Африке, которые он сделал, чтобы улучшить «внешний вид» германского побережья, вызвали тогда в Германии большое недовольство. Сам я в 1890 году не придавал большого значения Занзибару, считая, что более благоприятные условия развития Германской Восточной Африки направят торговлю к материку, минуя остров.

В то время, когда шла приведенная выше переписка со Штошем, я уже был намечен на пост статс-секретаря. Однако когда рейхстаг выразил Гольману доверие, рейхсканцлер князь Гогенлоэ не решился произвести перемены в кабинете.

На пасху 1896 года я был назначен командующим Восточно-Азиатской крейсерской эскадрой и, таким образом, имел счастье еще раз бросить взгляд на заморские интересы Германии, прежде чем стать во главе морского ведомства и приступить к выполнению судостроительной программы. В Берлине мне было дано поручение изыскать на китайском побережье пункт, в котором Германия могла бы создать экономическую и военную базу.

Глава восьмая
Циндао

1

Германский труд сыграл одну из главных ролей в деле приобщения Китая к мировой торговле, но при маньчжурском владычестве нельзя было рассчитывать на осознание того факта, что Германия была дружественно заинтересована в сохранении независимости Китая. Не говоря уже о других причинах, отсутствие базы отодвигало нас на задний план, ибо единственный фактор, защищавший германский труд и производивший впечатление на враждебные нам иностранные власти, – наша летучая эскадра – целиком и полностью зависел от гонконгских доков, то есть от британской милости.

Если германские купцы хотели перестать быть посредниками между англичанами и китайцами и бросить на азиатские рынки немецкие товары, то они нуждались в собственном Гонконге в такой же мере, как и наша эскадра.

Мне были указаны три пункта: Амой – густонаселенный городок с договорным портом, к северо-востоку от Гонконга; расположенная к северу от него пустынная бухта Замза{52} и острова Чусан{}n», лежащие у восточной оконечности Китая, близ Шанхая. Циндао (Киао-Чжоу) {}n», о котором однажды уже шла речь, так как в его пользу высказался Рихтгофен, считался «неприемлемым», поскольку он лежал слишком далеко к северу, в стороне от великого торгового пути; в 1894 году мой предшественник также объявил Циндао неподходящим. К тому же предпочтение, которое отдавали Амою министерство иностранных дел и морское ведомство, имело и политическую подоплеку; там боялись возражений России против создания базы на севере, а преимущественное право покупки островов Чусан было закреплено за Англией.

Еще до прибытия на место, я убедился из бесед со многими техниками и купцами, а также из литературы, что все три указанных мне пункта являлись неподходящими, и что после того как британцы обследовали все побережье еще в сороковых годах, пришедшие сюда с опозданием немцы могли помышлять (кроме договорных портов и островов Чусан) только о Циндао – этой жемчужине без оправы. Нужно было выбрать такой опорный пункт, который смог бы обслуживать флот, способствовать экономическому расцвету и обеспечить потребности обороны в будущем. Основой для меня являлась способность содействовать развитию экономики; создавать чисто военную базу я считал нецелесообразным.

Впоследствии, при обследовании бухты Замза я установил, что вход в нее недостаточно глубок; к тому же в этом входе имеется сильное течение и много водоворотов; зеленые острова, лежащие в огромной бухте, превращаются при приливе в острые рифы. Пустынная бухта была окружена горами, для подъема на которые требовались вьючные животные. Как могла сделаться эта бухта лихорадок и тифа конкурентом полумиллионного торгового города Фучжоу, расположенного по ту сторону гор – на реке Мин?

Острова Чусан было бы также трудно оборонять, как бухту Замза или Амой. Но главный их недостаток заключался в том, что они расположены перед Шанхаем, как Гельголанд перед Гамбургом. Торговля проходила мимо них. К тому же в случае занятия их следовало рассчитывать на осложнения с Англией.

Амой – английский сэттльмент, на который мы не имели никакого права, не сулил к тому же особых хозяйственных выгод. Через него вывозились еще кули в Манилу, но чайная торговля сократилась, а развитие пароходного сообщения обесценило благоприятное для парусных судов положение Амоя относительно муссонов; в общем он переживал упадок.

В Циндао имелась возможность построить укрепления. Там была закрытая бухта; северный климат являлся преимуществом. Отсутствие речного пути и хинтерланд в виде бедной перенаселенной провинции не пугал нас, поскольку имелись убедительные признаки необычайно широких возможностей развития. За это говорили все известия. Короче говоря, я решил, что, помимо Циндао, у меня нет выбора.

Однажды, прогуливаясь по пляжу в Чифу, я встретил командира «Илтиса» – капитана-лейтенанта Брауна – моего старого флаг-лейтенанта, с которым я проработал одиннадцать лет; в Восточной Азии он оставался моей правой рукой. Мы хорошо сработались, он понимал меня с полуслова, изучал мои подготовительные работы, и на следующий день явился ко мне на корабль, заявив, что с глаз его как бы спала пелена. Его суждения, которые в тех условиях являлись для меня единственно авторитетными, доставили мне удовольствие и я ответил, что дам ему приказ отправиться в Циндао, обследовать и донести.

Он вышел из гавани, попал в тайфун и утонул вместе с «Илтисом». Мне пришлось послать в Берлин рапорт, в котором содержался и данный Брауну приказ обследовать бухту Киао-Чжоу. Я решил, что теперь нужно сделать следующий шаг, и хотя в условиях конкуренции с европейцами мне не хотелось привлекать внимание, я сам отправился в Киао-Чжоу на флагманском корабле «Кайзер».

Перед этим я встретился в Чифу с новым посланником – г-ном фон Гейкингом, имевшим то же задание, что и я; с ним была его супруга. Я пригласил его для беседы с глазу на глаз и вскоре заметил, что совершил оплошность, ибо его умная жена, написавшая впоследствии «Письма, которых он не получал», была ценной сотрудницей посланника. По словам Гейкинга, кайзер сказал ему в Потсдаме, что теперь, когда он направил в Китай своего лучшего посланника и лучшего адмирала, они, верно, придут вместе к определенному заключению. Итак, на что он нацелился? – «На Амой», – ответил Гейкинг. Я спросил посланника: «Как могли вы назвать место, которого не знаете?» – «Не мог же я уклониться от конкретного ответа его величеству», – ответил он.

Тогда мы порешили не останавливаться без внутреннего убеждения ни на каком месте, и я записал пункты, по которым было достигнуто согласие. Каждый из нас должен был обследовать некоторые места с помощью своего аппарата, а в декабре после осмотра моих кораблей в гонконгских доках для подготовки их к оккупационным мероприятиям (заявки на места в доках приходилось подавать за полгода) мы должны были вместе вынести определенное решение.

Затем я обследовал Циндао, откуда направился во Владивосток, чтобы дать отдых командам на севере. Там я встретил финна Вирениуса, с которым дружил в Фиуме; теперь он командовал флагманским кораблем русских. При встречах он всегда уводил меня в безлюдную местность, чего мой немецкий ум сначала никак не мог осмыслить. Однако однажды, когда я принимал у себя адмирала Алексеева – будущего генерала-губернатора Маньчжурии – и обращался при этом к Вирениусу как к знакомому, адмирал спросил довольно странным тоном: «Итак, вы старые знакомые?»; Вирениус побледнел и с той поры явно старался держаться подальше от меня. Алексеев не доверял собственному флаг-капитану. В другой раз, получив из Берлина сообщение о том, что царю присвоено звание германского адмирала, я устроил на корабле банкет для иностранной колонии и общественных верхов Владивостока. Я постучал по бокалу и пожелал царю долголетия; присутствовавший французский адмирал и его офицеры остались холодны, а русские были вынуждены отнестись к этому дружелюбно.

Алексеев был ярко выраженный франкофил. Все же я был бы смехотворным морским офицером, если бы в разговоре с ним не упомянул совершенно открыто, что Германии нужна стоянка для флота. Алексеев пытался привлечь мое внимание к архипелагу Чусан; понять его точку зрения нетрудно, поскольку занятие архипелага втянуло бы нас в длительный конфликт с Англией. Я узнал из авторитетного источника, что в русском флоте ставился вопрос о занятии Циндао, но это мероприятие было признано ненужным и даже вредным для России. То же самое узнал я и из Пекина; однако тамошний русский посол носился с мыслями о занятии Циндао, несмотря на отрицательное отношение русского флота.

Гейкинг и берлинские учреждения склонились к линии наименьшего сопротивления, под которой подразумевались Амой или Замза. Верховное командование вернулось к мысли об островах Чусан, причем поднимался даже вопрос об обмене Камеруна или Самоа. Я предупреждал о возможности китайского издания германо-британского конфликта из-за Трансвааля в случае, если мы обоснуемся вблизи Шанхая, и сообщил, что только Циндао может стать нашим опорным пунктом в Китае.

В конце декабря я получил из Берлина приказ оставаться в районе Амоя, отказаться от заказанных мест в доке, держать соединение при себе и подготовить его к бою. На мой удивленный запрос Гейкинг ответил мне по телеграфу, что Берлин просил сообщить, достигнуто ли между нами единодушие. Он сообщил: «Да, Амой»; недружелюбная позиция Китая в железнодорожных вопросах давала нам повод для вмешательства.

Тогда я снял с себя ответственность за его выбор. К тому же акцию пришлось бы предпринять в условиях недостаточной боеспособности кораблей. Правда, мы смогли бы одолеть жалкие китайские укрепления Амоя с их крупповскими пушками и несколькими тысячами гарнизона (взятие многолюдного города было более сложным делом), но основная трудность заключалась в том, что в случае конфликта с Англией нас могли лишить пользования доками и тогда мы повисли бы в воздухе с нашими нуждающимися в ремонте кораблями, на которых основывался германский престиж в этой части света.

Дни шли за днями и, наконец, был получен приказ о том, что я могу итти в любой порт, где имеются доки. Об Амое не было больше и речи. Мой доклад, в котором я обрисовал положение вещей после гибели «Илтиса», попал в Берлин, где шли споры по этому вопросу; кайзер вызвал к себе эксперта, который поддержал мое мнение. Технические выводы вызванных мною в Циндао специалистов по портовому строительству явились в глазах общественности исходным пунктом для завоевания Киао-Чжоу. Когда в конце 1897 года мой преемник – командующий эскадрой фон Дидерихс – поднял там немецкий флаг, русские выдвинули свой фантастический с юридической точки зрения принцип «права первой стоянки» (основываясь на нем, Англия могла бы занять не только Циндао, но и весь мир, ибо англичане успели побывать повсюду); это было сделано не для того, чтобы создать нам серьезные затруднения, а затем, чтобы добиться с помощью дипломатического нажима уступок в других областях. Понятно, что русские предпочли бы направить нашу экспансию на юг, являвшийся английской сферой влияния, и тем предотвратить создание нашей базы близ Пекина, где они играли тогда первую скрипку; однако твердая позиция, занятая кайзером, заставила их отступить.

2

Еще будучи в Восточной Азии, я разработал условия аренды с таким расчетом, чтобы она как можно меньше смахивала на насильственный захват и позволила бы китайцам спасти свое лицо; впоследствии, будучи уже в Берлине, я составил арендный договор совместно с г-ном фон Гольштейном.

С 1898 года мне пришлось в качестве статс-секретаря по морским делам руководить внутренним завоеванием вновь приобретенной территории, причем я стремился оправдать наш поступок мирной культурной работой; необходимо было с помощью умеренных капиталовложений приступить к эксплуатации богатств, о существовании которых не подозревали сами китайцы, и набросать сильными штрихами картину того, что способна создать Германия даже на небольшой территории. Хотя плоды шестнадцати лет работы, обеспечивавшие еще большее развитие в будущем, навсегда украдены у нас, мы оставили все же неизгладимый след в этой чуждой части света. По сравнению с Гонконгом, основанным на 55 лет раньше, развитие этой рыбачьей деревушки в крупный порт с населением в 60 000 человек (несмотря на ожесточенную конкуренцию) следует признать бурным, но в то же время вполне здоровым.

Размеры территории полностью удовлетворяли наши потребности. Я рекомендовал взять лишь столько земли, сколько было необходимо для будущих укреплений, жилых домов и фабрик. Вся арендованная область была объявлена государственной собственностью. Находясь в Восточной Азии, я видел огромный вред, который приносит неограниченная спекуляция землей в европейских сэттльментах. Этот вопрос следовало бы изучить в нашем отечестве. В отношении Циндао необходимо было немедленно принять решение. Я откупил землю у ее владельцев по тогдашней цене (иногда даже по более высокой, что доставляло им большое удовлетворение, а для нас не имело значения вследствие неизбежного в будущем повышения ее стоимости). По условиям сделки бывшие владельцы могли оставаться на своей земле, пока она не понадобится нам.

Кроме того, мы создали вокруг Циндао так называемую нейтральную зону, через которую могли проходить наши войска; благодаря этому во время беспорядков в Шаньдуне мы удержали наше господство над ближайшими окрестностями города.

Я принципиально настоял на том, чтобы Циндао не был передан в ведение колониального ведомства. Для процветания этого дела нужно было единое руководство.

Флот был заинтересован в Циндао с непосредственно военной точки зрения, а также как в стоянке, гавани, оборудованной доками, и т.д. Было также полезно избежать трений со специальными колониальными властями. Поскольку мы взяли на себя ответственность за восточно-азиатскую базу, я держался того мнения, что мы сможем более успешно направлять и хозяйственное развитие ее. Подобно тому, как в письме к Штошу я настаивал лишь на временном объединении всех морских интересов в морском ведомстве, необходимом до той поры, пока они получат полное развитие, так и в вопросе о Циндао я исходил из того, что когда база будет готова, она сможет выйти из-под опеки флота. Но время для этого еще не наступило. Имперская бюрократия не особенно дружелюбно относилась к созданию Флотом собственной «империи». Министерство иностранных дел слегка ревновало; консул, поспешно направленный в Циндао, следил за тем, чтобы наше влияние не распространилось на Шаньдун.

Я разделяю в основном мнение Карла Петерса о нашей колониальной бюрократии. Ее первоначальное бездействие заслуживает тем большего сожаления, что у немца развита колонизаторская жилка. Он умеет также ладить с туземцами. Я вспоминаю, что когда Леттов-Форбек вступил на португальскую территорию, туземцы приветствовали его как своего освободителя. Развитие наших колоний было бы во многих отношениях более удачным, если бы руководство ими было сначала поручено военному ведомству метрополии. Для флота это было бы, разумеется, чрезмерной нагрузкой. Лишь по выполнении судостроительной программы я хотел оставить своим преемникам задание взяться за создание опорных баз. Колониальное ведомство не обращало внимания на эти базы, хотя они являлись предпосылкой для ведения крейсерской войны и в особенности для укрепления связей с заграничными немцами. Как много можно было сделать для обороны Германской Восточной Африки при небольшой затрате сил в мирное время! Флот отдавал свой труд и кровь также и другим колониям. Для Циндао мы могли выделить из своего морского котла большое количество техников и чиновников, которых всегда можно было отозвать, если они оказывались неподходящими; колониальное же ведомство было лишь бюрократической надстройкой. Мы были в состоянии построить собственными силами гавань, город, предприятия и т.д. Наши моряки работали на всей арендованной территории, мы могли сохранить обязательную морскую службу, а войска, которые требовались нам здесь (один батальон), удобнее всего было выделить из личного состава флота; мы имели врачей, уже привыкших к тропикам и способных оборудовать больницу, и т.д. Поэтому в отличие от колониального ведомства мы не спотыкались на каждом шагу о казначейство и рейхстаг.

В прежние дни через бухту Киао-Чжоу проходил оживленный торговый путь, но впоследствии ее занесло песком. Поскольку в этой хорошо защищенной от сильного прибоя бухте имелись рифы, которые можно было использовать при создании внутреннего рейда, последний обошелся нам сравнительно недорого. Затем были построены причалы и доки, которые по желанию можно было расширить. Циндао постепенно становился тем портом, через который шла нефть с Зондских островов, имевшая большое распространение в Китае. Впрочем, быстрое развитие порта обеспечивалось уже близостью шаньдунского угля, который высоко ценится в Восточной Азии. Наличие угля в арендованной области имело первостепенное значение. К началу войны за Циндао была закреплена возможность выплавки металла из руд, добываемых в Пошане. Я добивался этого потому, что наш абсолютный контроль над Циндао охранял его от местных беспорядков. Намеченный к постройке металлургический завод со сталеплавильными и прокатными цехами позволил бы основать в Циндао ряд промышленных предприятий. Ни один металлургический завод Азии и Западной Америки не имел таких возможностей; тамошние рынки железа и стали перешли бы в наши руки, а это увеличение экономического значения Германии укрепило бы и наши политические позиции, а также повлияло бы на все другие отрасли германского экспорта.

Повышения ценности Циндао следовало ожидать также и потому, что поблизости от него совершенно не было естественных гаваней, а постройка железных дорог могла превратить его в порт, обслуживающий Пекин и даже (что я не сразу учел) линию на Москву через Иркутск; это обеспечило бы наиболее удобное сообщение между Европой и Австралией через Восточную Азию. Шаньдуньская дорога соединила Циндао с его отсталым хинтерландом. Перед нами открывались неограниченные возможности хозяйственного расцвета.

Восстания в Китае принудили нас к ведению так называемой боксерской войны и обнесению нашей территории валом длиной в пять километров (он простирался от одного водного пространства до другого). Этим путем мы избежали непосредственного соседства с Китаем и предотвратили распространение беспорядков к вящему удовольствию богатых китайцев, множество которых явилось на нашу территорию. В отличие от Гонконга китайцев поселили в особом квартале; возможно, впрочем, что наличие зажиточных китайцев заставило бы нас отказаться от этой уступки европейцам. Туземцы вскоре прониклись верой в нашу справедливость; их город, которому мы предоставили широкую автономию, процветал.

Климат был сравнительно хороший, жизнь на взморье била ключом. С лихорадкой и тифом мы успешно боролись путем постройки водопроводной станции, а эпидемии, распространявшиеся в Китае, не могли проникнуть сквозь санитарный кордон, выставленный на боксерском валу. Мы улучшили санитарное состояние также и с помощью посадки деревьев. Наши работы по облесению местности сделались образцом для всего Китая, где дотоле не верили, что оголенная местность может вновь покрыться деревьями. Китайцы вырубили весь лес до последнего кустика, и в период дождей в земле возникали большие овраги. Вначале работы по облесению местности, почва которой была лишена перегноя, подвигались с большим трудом. Но успешное завершение этих работ позволило провести их и в других местах. Охрана лесов настолько импонировала китайцам, что они энергично принялись за изучение этого дела. Тогда мы организовали специальные училища, в которых обучали туземцев, что еще улучшило наши отношения с ними. В окрестностях города мы обучали жителей окулированию плодовых деревьев, которое еще не было известно в Китае; они массами являлись к нам за советом, шаньдунское садоводство стало расти. Первая в Восточной Азии современная бойня, построенная нами в Циндао, превратила нас в экспортеров мяса.

Мы старались поддерживать хорошие отношения с китайцами-чиновниками; наиболее благоразумные из них все больше склонялись к убеждению, что оккупация Циндао была для них благословением неба. Китайцы признали нас и явно склонялись на нашу сторону. Они ставили нас выше англо-саксов, возможно, потому, что сами были народом древней культуры. Я не считаю, что до войны мы отставали в реальных достижениях от англо-саксов; это относится и к колонизационной деятельности, в том числе и в Африке, где администрация могла бы, правда, действовать с большим размахом. Я не мог пойти на то, чтобы признать, будто имеется какая-либо мировая миссия, которую мы не могли бы выполнить лучше англо-саксов, если бы только были созданы необходимые материальные предпосылки. В немце было еще нечто от выскочки, и он не проявлял такой самостоятельности, как англо-сакс. Однако у нас все делалось так основательно, во всем царил такой порядок, что, несмотря на распоряжения сверху, рассчитанные лишь на мгновенный эффект, наши достижения распространялись само собой и на такие области, которые англичане считали своей монополией, например область колонизации, ибо с нами было еще немецкое трудолюбие.

Возвышение Циндао было, впрочем, скачкой с препятствиями особенно потому, что будущее сулило дальнейшее ускорение темпов развития. Немцы, проживавшие в Китае, стали селиться в Циндао и привыкали рассматривать этот город как центр германизма.