Текст книги "В центре циклона"

Часть 2
В центре циклона

Глава 6

Конец декабря

Урал

Над лесом висела безразличная луна, старенькую машину засыпал снег. «А подохнешь ты, Данилушка, в этом уральском лесу, никто о тебе и не вспомнит, – вздохнул Данила, – да и кто ты такой, чтобы о тебе вспоминать? Московский пижон, неудачник, несостоявшийся музыкант, недоучившийся философ – приверженец гнилой философии с базовым принципом «никогда не париться»?!

На морозе Данила быстро протрезвел, но даже на трезвую голову он не знал, как выбраться из той безнадежной ситуации, в которую угодил спьяну. К тому же он замерз, и холод уже начал подавлять волю, рождая желание лечь в машине и уснуть. Что же делать: пойти искать помощь, или остаться в машине и чего-то ждать? Но чего? Пока к нему с небес не спустится Снежная Дева, которая обдаст его холодным дыханием, поцелует и заберет с собой в ледяную вечность?! «А лицо у нее будет как у психологини Кайгородской, – застывшее и надменное». Непонятно с чего вспомнив Аю, Данила словно бы увидел сейчас ее холодные серые глаза, и услышал насмешливый голос: «эх, ты, слабак, что, сдался?» «Ничего не сдался, – огрызнулся Данила и замахал руками, прогоняя образ Снежной Девы Кайгородской, – кышь ты! Ну нет, пропасть так бездарно, все равно что подтвердить, что ты и есть московский пижон. Не дождетесь, мы еще поборемся!» Он вылез из машины и побрел к трассе.

Данила вышел на дорогу – никого, только луна и метель. Вдруг он будто бы услышал ободряющий голос матери, а потом увидел впереди свет фар. Рядом с ним остановилась «газель». Из машины высунулся мужик в лохматой шапке и коротко спросил:

– Проблемы?

Данила – сам не веря в чудесную возможность спасения – торопливо подтвердил, что так и есть – проблемы. Да еще какие! Узнав про застрявшую машину и отказавший двигатель, мужик молча вылез из своей газели, при этом почему-то с монтировкой в руках. Вид у незнакомца был как у разбойника с большой дороги, и во взгляде таилось что-то лихое и опасное. Данила невольно попятился: а ну, как и впрямь сейчас саданет монтировкой по голове?!

Однако суровый мужик, видимо, угадав его мысли, убрал монтировку и брякнул: – Извини, брат, времена такие, да и леса тут темные. Ладно, веди к своей тачке.

Подойдя к сломавшейся «ладе», мужик откинул капот и начал шаманить над двигателем. Возможно, немногословный товарищ в лохматой шапке был слесарем автосервиса, а может, нет, но факт остается фактом – через пять минут его энергетических пассов руками, двигатель завелся. Разобравшись с первой проблемой, мужик молча взялся за вторую – подогнал свою газель, подцепил трос к «ладе», и на раз-два вытащил ее из снега.

Данила смотрел на своего спасителя с разбойничьей физиономией как на ангела: из какого агентства чудес он мне послан?!

– Ну, бывай, – угрюмый «ангел» поправил шапку и подмигнул Даниле.

Данила попытался всучить «ангелу» денежную купюру покрупнее, но тот сморщился и строго сказал: не парься!

Ирония судьбы – «ангел» произнес то самое слово, которое еще недавно определяло мировоззрение философа-раздолбая Сумарокова. Данила послушно кивнул: ладно, раз у вас – ангелов, так принято – так тому и быть, и пожал своему спасителю руку: как я люблю Урал!

Ангел с разбойничьей физиономией умчался в метельную ночь на своей «газели», а Данила поехал искать деревню Федоровку.

Да там деревня-то и в лучшие времена была – с десяток домов, а сейчас, видимо, их стало еще меньше. Во всяком случае, тьма в деревне стояла такая, хоть глаз выколи; только все та же подружка-луна подсвечивала окрестное пространство молочным светом. «Повымерли они все здесь, что ли», – покачал головой Данила, и поехал к материнской даче – крайнему от леса дому, где он бывал в последний раз лет пятнадцать тому назад.

Утопая в снегу по колено, Данила пробрался к дому. Он долго не мог открыть дверной замок на морозе, но наконец, дверь поддалась. Скромный материнский дом из-за его размеров Даниле всегда хотелось назвать домиком: кухня, две крошечные комнатки; интерьер самый что ни на есть простецкий: печка, занимающий половину комнаты книжный шкаф, стол, пара кроватей, стульев – все. И за пятнадцать лет здесь ничего не изменилось.

Войдя внутрь и оглядевшись, Данила понял, что тетя Аня оказалась права – дом действительно выстудился; тут было не многим теплее, чем в лесу. Данила растерялся: провести здесь ночь вряд ли возможно – ясно, что к утру закоченеешь. На миг им овладело отчаяние, но он взял себя в руки: так, спокойно, не для того я выбрался из леса, чтобы околеть от холода в родном доме, тем более, дрова и спички есть, сейчас разведем огонь, вскипятим чай, не дрейфь, мажор, справишься! Странное дело – в нем словно бы звучал насмешливый материнский голос (мать часто подтрунивала над ним, особенно над его привычкой избегать трудностей). Сама-то она трудностей не боялась, относилась к бытовым сложностям даже с презрением: подумаешь, какие мы неженки!

Через час в доме стало относительно сносно, через два – Данила уже мог представить, что до утра он как-то дотянет, а через два с половиной дом наполнился теплом.

Данила налил себе чай и сел за кухонный стол против окна, за которым белым пологом укрывая лес, бесновалась метель. «Вот тебе и перезагрузка сознания, этакий финт судьбы. Таиланд, море, солнце, беззаботная жизнь – все это было в какой-то другой жизни. А здесь и сейчас – мороз за двадцать, суровый Урал, и боль горчайшей потери». Ему казалось, что за эти несколько дней он враз повзрослел и пережил столько, что потянет на опыт десятилетий.

На дворе стояла глухая ночь; пора было сделать то, ради чего он, собственно, сюда приехал. Данила прошел в материнскую спальню, мысленно попросил у матери прощения и открыл ящик ее стола. Первым, что он увидел, была толстая тетрадь, исписанная аккуратным материнским почерком. Дневник Елены Сумароковой.

* * *

Конец декабря

Москва

Гостиную освещала луна. Явившийся с того света призрак сидел рядом с Аей. Ая старалась говорить спокойно, чтобы не выдать волнения:

– Я поняла, что всех нас объединяет принадлежность к одной социальной сети. Именно там вы нас нашли, и именно там вы находили будущих клиентов агентства.

– Я знал, что об этом вы рано или поздно догадаетесь, – невозмутимо сказал Четверг. – Подозреваю, что сложнее для вас было понять, откуда у меня доступ к конфиденциальной информации пользователей? Вы предположили, что эта сеть могла принадлежать мне, и не ошиблись. Что ж, позвольте представиться – Максим Александрович Четверков, или, как меня звали в юности – Макс Четверг. Кстати, вы тоже можете меня так называть. Ну что – стоит признать, что вы неплохо справились с задачей и почти разгадали мой ребус. Как видите, все иррациональное имеет свое рациональное объяснение.

– Да, кроме одного, – усмехнулась Ая. – Вы ведь умерли? Как быть с тем, что Максим Четверков погиб пять лет назад? Кстати, позвольте заметить, что для мертвеца вы неплохо выглядите!

Четверг вдруг перегнулся через разделяющий их стол и сжал ее руку. От боли Ая едва не вскрикнула.

– Ну, убедились? Я не фантом и не призрак! – Макс резко отпустил ее, и довольно рассмеялся: – А признайтесь, моя смерть спутала ваши карты? Что, сели в лужу со своим расследованием, госпожа сыщик?

– Да, признаться, я несколько озадачилась, узнав, что пять лет назад вы погибли в Альпах, попав под снежную лавину. Но потом я подумала, что ваше необъяснимое воскрешение из мертвых выглядит чертовщиной, если предположить, что вы действительно умерли, а если… нет? В итоге я пришла к выводу, что в этой истории замешана либо мистика, либо криминал.

Четверг пожал плечами – разумно…

– Ну что ж, я открыла вам свои карты – рассказала все, как было. Вы видите, что у меня в рукавах нет припрятанных козырей. Теперь я вправе потребовать искренности и от вас.

– Дело в том, что я не играю в карты, – хмыкнул Четверг, – я предпочитаю шахматы, а в шахматах в чести интеллект, холодный ум, самообладание, и хитрость. Но раз вы ждете от меня откровений, и коли уж я обещал вам рассказать о себе, так тому и быть. Кстати, хотите вина? – Четверг указал на стоявшую перед ним бутылку. – Не буду пугать вас годом урожая, но думаю, что это вино вам понравится. Не хотите? Ну, дело ваше. А я, пожалуй, выпью. – Он наполнил бокал и сделал глоток. – В самом деле, неплохое вино. Что же, Ая, давайте условимся: я расскажу вам о второй половине своей жизни, но моей юности мы касаться не будем, разве что отчасти… Видите ли, все, что имеет отношение к моему детству и юности произошло так давно, что было уже, кажется, не со мной. Просто поверьте в то, что я всегда был богат, красив и удачлив, – Макс покатился со смеху, – поверили? А теперь забудьте, потому что это, конечно, неправда. В моей жизни было все, включая абсолютное разочарование в ней, а в моем прошлом было много потерь и боли, – Макс осушил бокал махом, уже не смакуя напиток, – может, все-таки налить вам вина?

С минуту подумав, Ая согласилась – возможно, глоток вина немного успокоит ее взвинченные до предела нервы?

Протягивая Ае бокал, Четверг произнес фразу на незнакомом языке.

Древнегреческий, – догадалась Ая, и машинально повторила: – «В воде ты лишь свое лицо увидишь, в вине узришь и сердце ты чужое». Да, Софокл прав. Кстати, говорят, вы знаете семь языков? – Ая пригубила вино – оно и в самом деле оказалось превосходным.

– Я владею английским, французским, немецким, итальянским, чуть хуже – латынью, персидским и древнегреческим. Видите, я уже начал рассказывать о себе, как и обещал. Ну, продолжу. Расскажу вам сказку. Итак, когда-то давно жил-был на свете мальчик…

Парень-то, надо сказать, был странный, с неким вывертом; «выверт» или странность заключались в том, что мир, или его существующая версия (наш герой уже в юном возрасте занялся программированием и мыслил «компьютерными» образами), казались мальчику не совершенными. Больше того – он считал реальность уродливой, и объяснял ее искаженность неким вирусом, внедрившимся в программу (по его мнению именно этот вирус «отвечал» за все мировое зло: смерть, болезни, войны, нужду, одиночество). Мальчик считал, что существующая версия реальности нуждается в доработке – ее надо подправить, починить, очистить от вирусов; и в итоге он – ни больше – ни меньше – захотел ее переписать. Должно быть, в этом его желании как раз не было ничего странного – в юности людям вообще свойственно подобное самомнение – мы хотим переиначить этот мир (а наш герой к тому же был тщеславным и амбициозным, правда, мечтал он не о богатстве и не о любви принцессы, а о власти – власть казалась ему самой притягательной вещью на свете); странным было другое – в отличие от других амбициозных мальчиков, желающих поиграть в демиургов, этот действительно знал, как изменить мир.

Мальчик придумал свою альтернативу реальности – социальную Сеть – этакую виртуальную матрицу, пронизывающую мир своими лучами, обладающую возможностью соединять людей, невзирая на пространство и время (в каком-то смысле вообще их отменив). В основе придуманной им идеи лежал простейший принцип понимания человеческой природы. Чего мы все хотим? Внимания, славы, любви, чуда – от примитивного к более сложному. Стало быть, нужно создать этакое виртуальное пространство, где каждый обладатель подключенного к интернету компьютера, сможет получить все, чего ему недостает в реальности. Хотите внимания к своей персоне? Пожалуйста, нет ничего легче: в сети каждый может выйти на «сцену» и получить, как говорил Энди Уорхолл, свои пятнадцать минут славы. Общения? И это возможно: в социальной сети ты мгновенно отыщешь единомышленников, оппонентов, друзей, врагов. Тебя не устраивает твоя внешность и социальный статус в реальной жизни? Но в сети ты можешь измениться – придумать себе другое имя, другую внешность, и иную судьбу. Но самое главное, с помощью сети ты можешь заклясть небытие. Твой профайл – волшебная мантра – с ее помощью ты подтверждаешь собственную идентичность, доказываешь себе, а главное, всем прочим, – реальность своего существования. Если ты есть в сети – ты вписан в матрицу. Все ради этого.

Одержимый идеей «форматирования мира» мальчик, к тому времени ставший юношей, решил, что для воплощения его идеи пока достаточно «сплести» идеальную с технической точки зрения паутину – максимально функциональную сеть, дабы в ней было удобно не только выкладывать фотографии, но и в целом – проживать жизнь.

Вскоре восемнадцатилетний студент Максим Четверков придумал и реализовал проект русскоязычной социальной сети, которая быстро стала популярной. В том, что ему удалось осуществить эту идею первым, конечно, был элемент случайности и везения, особенно с точки зрения тех, кто верит в эти категории; справедливости ради стоит сказать, что подобная идея пришла в голову еще нескольким мальчикам в разных частях земного шара (идея уже «носилась в воздухе», и не окажись наш герой в нужном месте в нужный момент, другой парень через месяц-год придумал бы что-то подобное); впрочем, это уже не имеет отношения к делу, потому что история не знает сослагательных наклонений. Возможно, в час рождения этого мальчика так встали звезды, или ему просто благоволила фортуна, но именно он стал человеком, придумавшем Сеть.

И с этого момента начинается история Макса Четверга.

Четверг откинулся на спинку кресла, вздохнул и продолжил:

– Мое детище быстро разрослось до размеров гигантской паучьей сети, а потом, как это случилось в истории с големом – творение перестало подчиняться создателю и зажило своей жизнью. Однако, если говорить не о мифологии, а о вещах сугубо практических, то этот проект принес мне большие деньги. С тех пор как я придумал его, прошло без малого двадцать лет. Сейчас мне тридцать восемь, и я владею недвижимостью в разных частях света. Одним из своих самых удачных приобретений я считаю гражданство одного декоративного государства – некого экзотического острова. Поверьте, Ая, моя вторая «родина» по-своему прекрасна: птички, мулатки, белоснежные пляжи и море – настоящий магнит для туристов! Правда, лично я там быстро начинаю скучать, птички и мулатки меня расслабляют, а мне нельзя долго пребывать в расслабленном состоянии. В последние годы я там почти не бываю, но при этом не исключаю, что однажды мне придется бросить там якорь; главное, что гражданство этого карибского государства вкупе со знанием языков дает мне возможность абсолютной свободы, а именно свобода – моя главная ценность. При этом свободу я понимаю, как свободу для избранных, для тех, кто готов к ней – для трех процентов человечества, что составляют его золотой фонд. По моему глубокому убеждению, прочая масса, на которую приходятся оставшиеся девяносто семь процентов, нуждается в сильной руке (да, мой личный «великий инквизитор» считает, что свобода, для того, кто не умеет ею распорядиться – страшное бремя). Ну, что еще вы хотите обо мне знать?

Ая пожала плечами – она хотела знать о нем все.

Макс усмехнулся, словно прочитав ее мысли:

– Скажем иначе: что еще я могу рассказать о себе такого, чего вы не узнаете из интернета или от детективов? Хорошо, вот вам еще одна сказка на ночь – о заскучавшем герое.

Итак, в мои восемнадцать-девятнадцать лет на меня обрушились успех и деньги (не могу сказать, что эти категории были мне совсем безразличны, но все же и к первому и ко второму я всегда, даже в юности, относился довольно спокойно), и лет до тридцати, находясь на гребне волны богатства и успеха, я был, если не счастлив, то вполне доволен своей жизнью. Но потом что-то изменилось. Волна ушла, или я повзрослел и захотел чего-то другого, не берусь судить. Как бы там ни было, мной «овладело беспокойство, охота к перемене мест». Весьма болезненная охота, я бы сказал… На долгие годы я стал кочевником – путешествовал из страны в страну, нигде не задерживаясь больше чем на неделю, словно бы меня что-то заставляло бежать. Лишь постоянная смена декораций помогала мне хоть немного унять ту странную душевную тоску, которую я с некоторых пор стал испытывать. Скука – страшная вещь, гнала меня по свету. Я намеренно чередовал версии пространства в самом причудливом порядке: сегодня я сжигал себя среди пустыни, а завтра летел куда-нибудь на север; кстати, из всех моих безумных странствий наибольшее впечатление на меня произвел именно север – на земле Франца Иосифа, среди этой ледяной снежной вечности, я впервые ощутил покой. В итоге безумная чехарда из стран и впечатлений, на долгие годы стала моим привычным образом жизни.

– Но такой образ жизни предполагает полное отсутствие привязанностей, – не выдержала Ая, – неужели вы совсем их лишены?

– Привязанности – петля на шее, – усмехнулся Макс. – Я отказался от родины и стал гражданином мира, у меня нет ни друзей, ни близких, и все мое окружение составляет лишь штат моих сотрудников. Видите ли, все, к кому я был привязан – покинули этот мир, а от любых новых привязанностей я постарался себя оградить.

– А любовь?

– В моей жизни нет места любви. Я согласен с философом, сказавшим, что влюбленные «утрачивают самих себя». Я не хочу терять себя, и предпочитаю зависеть только от своей воли. Как я уже говорил – моя свобода для меня священна.

– Говорят, что жизнь без любви есть ад, – тихо сказала Ая, – может, вы на самом деле мертвы и пребываете в ледяном, бескрайнем аду, похожем на ваш любимый крайний север?

– Может быть, – легко согласился Четверг, – но вы-то сами, дорогая Ая, разве не с того же севера? В вашей жизни тоже нет любви, не так ли? Мы похожи, правда? Хотя, справедливости ради стоит сказать, что между нами все же есть разница: вы мечтаете о любви, зовете ее, а я – нет, отсутствие привязанностей – мой сознательный выбор. Что вы нахмурились? Не гневайтесь, лучше пригубите еще вина. Итак, долгие годы я пытался развеять свою скуку. Я наблюдал жизнь туземцев племени папуа Новой Гвинеи, общался с белыми медведями на острове Врангеля, ужинал с особами королевских кровей, спал с моделями (хватило бы на годовую подписку журнала Вог), но вот мне все наскучило. Меня больше не интересовали ни деньги, ни слава, ни власть, ни женщины, ни путешествия. Я пресытился жизнью и удовольствиями. Видите ли, в какой-то миг я вдруг вспомнил того мальчика, мечтавшего о переустройстве мира, и понял, что в сравнении с той мечтой, все мои достижения – ничтожны. Да, у меня были деньги, но (тут я, пожалуй, соглашусь с нашим подопечным миллионером) деньги имеют свое значение лишь до известного предела, за определенной чертой они и впрямь становятся абстракцией; да и деньги как таковые никогда не являлись главным объектом моих желаний, я, скорее, мечтал о власти. Но что мне удалось осуществить в реальности? Я обладал лишь весьма условной властью над несколькими миллионами пользователей, я не мог управлять этими людьми, не мог вмешиваться в их судьбы. Одним словом, все, чего я достиг, казалось мне мелким, и я… заскучал. А потом скука сменилась тоской. Помните, письмо, что я вам послал?

 
«Да, Меланхолии горят лампады
Пред алтарем во храме наслаждений, —
Увидеть их способен только тот,
Чей несравненно утонченный гений
Могучей радости вкусит услады:
И во владенья скорби перейдет».
 

Так вот, можно сказать, что в каком-то смысле я перешел во владенья скорби.

– Вы говорите о депрессии? – прямо спросила Ая.

– Вас интересует, подвержен ли я депрессии? – рассмеялся Макс. – А что это такое, расскажите мне, психолог Кайгородская? Проблема в том, что хотя депрессия была известна еще древним (она упоминается в Эберовском папирусе времен древнего Египта, а во времена античности Гиппократ описывал ее как «меланхолию»), природа ее загадочна. Признаться, я и сам, впервые погрузившись в меланхолию, изрядно растерялся. Это состояние засасывает, как трясина – попал – уже не выбраться. Думаю, вы поймете меня как никто другой, ибо сами больны тем же недугом. Меланхолия съедает и вашу душу. Недаром мы с вами любим «Меланхолию» Дюрера?! Признаюсь по секрету, бывали дни, когда я разглядывал эту гравюру часами.

– Но может быть, вашему состоянию предшествовали серьезные потери, какие-то драматические переживания? – спросила Ая.

Четверг хмыкнул: – Пытаетесь поставить мне диагноз, госпожа психолог? Хотите понять, является ли моя депрессия реактивной, то бишь обусловленной внешними факторами? Что ж, как я уже говорил, мне знакомы весьма «драматические» – Шекспир был бы доволен – страсти и переживания. Кстати, я на минуту отвлекусь от темы… Знаете, в свое время меня заинтересовали научные исследования, согласно которым, ступор, порожденный утратой, можно соотнести с моделью «выученной беспомощности у животных». Оказывается, животное может научиться избегать неприятного воздействия; однако в том случае, если его с самого начала невозможно избежать, у животного формируется беспомощность, и в итоге оно так и не сможет научиться избегать насилия, поскольку что-то в нем окажется уже сломанным. Интересные выводы, да? Согласитесь, сильно похоже на правду? Предположу, что вы-то должны знать это, как никто другой.

Ая пристально на него посмотрела – она поняла, о чем он сейчас говорит, но меньше всего она хотела бы касаться этой темы. Как и всегда, когда она вспоминала ту ужасную ночь из своего прошлого, она теперь почувствовала нестерпимую боль – будто бы ей в сердце воткнули нож и начали медленно вращать.

Четверг, однако, проявил снисходительность – не стал касаться ее болезненных воспоминаний, и вернулся к своему рассказу:

– Думаю, что в моем случае речь все-таки идет об эндогенной депрессии – «происходящей изнутри» моей природы. Да и депрессия ли это в известном понимании? На медицинском языке мое состояние можно назвать, скорее дистимией – хроническим нарушением настроения, однако сам я склонен называть его экзистенциальной тоской или ощущением «специфической недостаточности человеческой жизни». Как бы там ни было, моя любимая поговорка гласит, что жизнь переменчива – плохие дни чередуются с ужасными. Ничего не поделаешь – порой у меня случаются ужасные дни, когда я проваливаюсь в самую тяжелую, мрачную ипохондрию. Вам ведь это тоже знакомо, не так ли? Вас терзают те же демоны? Как вы печально вздохнули… Увы, меланхолию нельзя развеять принудительно, от нее нельзя излечиться. Во всяком случае, у меня не получилось. Да, долгие годы мне удавалось справляться со своей проблемой, отвлекаясь на путешествия, запуская новые бизнес-проекты, придумывая себе все новые смыслы, но в какой-то миг я не справился и погрузился в густую, абсолютную меланхолию. Моя публичность, мой бизнес – все вдруг стало вызывать у меня сильнейшее раздражение. Я не хотел никого видеть и желал лишь, чтобы обо мне забыли и навсегда оставили меня в покое. Я больше не хотел быть Максимом Четверковым. Но поскольку я никогда не проявлял суицидальной активности (видите ли, я считаю самоубийство уделом глупцов и слабаков – специально повторю это сейчас для вас, девушка с интересным шрамом на запястье), мне, для того чтобы уйти из мира живых», нужно было придумать что-то особенное. И тогда я решил, что Максим Четверков умрет для всех. Останется мистер Икс – человек без имени и судьбы – Макс Четверг. Я придумал свою смерть.

* * *

Зимняя снежная ночь не кончалась. Ая чувствовала себя героиней сказки: заколдованный замок, странный хозяин, его фантастическая история, и – полное ощущение нереальности.

– Итак, я решил умереть, и придумал сценарий своей смерти, – спокойно, как о чем-то обыденном, сказал Четверг. – Для начала я продал принадлежащие мне бизнес-проекты, в том числе, известную вам сеть, а деньги перевел на счета в надежном банке. Я подготовился к «загробной жизни» – хотел, чтобы она была комфортной. Затем я приступил к осуществлению своего плана. Раз уж вы собирали досье на меня, то вероятно, вам известно, что я страстный горнолыжник?! В горнолыжном спорте прекрасным образом соединилось все, что я люблю: горы, снег, скорость, риск, одиночество. Так вот выбирая для себя «смерть», я решил выбрать смерть в горах – смерть от лавины. В этом было что-то эстетское, а я всегда был эстетом… Кроме того, огромное количество людей знало о том, что я сумасшедший фрирайдер – люблю риск и предпочитаю кататься за пределами трассы, а стало быть, моя смерть в результате несчастного случая ни у кого не вызвала бы подозрений. Да и технически обставить смерть в горах, казалось несложным.

И вот однажды – пять лет тому назад, я приехал на один из горнолыжных курортов в Альпах и снял шале на горном склоне.

* * *

Пять лет назад

Альпы

Белая смерть

Его единственной любовью были горы. Много лет назад он – добившийся в этой жизни всего, о чем только можно мечтать: славы, успеха, больших денег, любви женщин, впервые оказался в Альпах и пленился их ледяным великолепием. Он понял, что кроме этой абсолютной чистоты и белого безмолвия, ему ничего не нужно. Здешние пейзажи – ослепительные, безжалостные, совершенные – поражали; и отныне север стал для него пятой природной стихией. Затерявшись среди льдистых гор, взглянув в грозное, немое небо, увидев горние звезды так близко – дотянуться рукой, он, впервые за долгое время, ощутил покой.

Глыбы льда, пронзительный ветер, твердый снег – ничего лишнего, а, пожалуй, что и ничего человеческого, принципы этой стихии – твердость и жесткость. Здесь не было места мягкости, сентиментальности, сантиментам и эмоциям и, глядя на исполинские горы – он со всеми своими успехами и неудачами, обидами, разочарованиями, надеждами, самому себе казался лишь жалкой песчинкой. В первый свой вечер в Альпах, забравшись так высоко наверх, как только было возможно, он подумал, что стоит сейчас на самой крыше мира. На этой высоте все земное и человеческое уже теряло значение. И здесь естественным образом забывалось все, что он так хотел забыть: потери, боль, горечь предательства, муки совести, страшные воспоминания. У здешней белой вечности был другой счет времени; тысячелетия покрывали эти каменные хребты, как легкий снег – тихо, незаметно. И эта горняя точка обзора – «трон, достойный Бога», казалась ему теперь единственно верной. Он возвращался сюда каждый год, и именно сюда он приехал «умирать».

В шале на склоне поселился странный постоялец без роду – без племени – безупречный английский язык, лоск, и какой-то безумный блеск в глазах; только русская фамилия выдавала в нем – гражданине карибского государства, бывшего русского.

Каждое утро он уходил в горы и проводил там весь день. Никто и не догадывался, что этот лыжник идет в горы, чтобы подкараулить там свою лавину. В горах, прислушиваясь, вглядываясь, он пытался угадать приближение лавины по ее предвестникам: резким скачкам температуры, туману, сырому снегу. Вечерами он потягивал вино в местном ресторанчике и подолгу смотрел на вершины. Со стороны он выглядел, как обычный скучающий турист, и никто не знал, что внутри он спокоен и собран. Его спокойствие было спокойствием тигра перед прыжком. Он ждал свою лавину. И он ее дождался.

В то утро объявили третий уровень лавинной опасности – в таких условиях только сумасшедший мог отправиться в горы, однако странный постоялец, невзирая на предостережения, покинул шале и ушел навстречу лавине и смерти.

…Он готов был бросить вызов судьбе и сразиться с ней. Он загадал, что если выживет – получит возможность второй жизни под другим именем, а если судьба решит, что он должен погибнуть – что ж, пусть горы заберут его – он останется здесь. И это была последняя шутка Макса Четверкова – его последний раунд с судьбой.

Пройдя в свое время «лавинный курс» у опытного инструктора, он знал о лавинах все, кроме одного – когда придет «его лавина». В тот день, оценивая склон, он пытался представить, как пойдет лавинный поток, мысленно очерчивал его, определяя для себя пути отхода, выбирая место укрытия. Он понимал, что может ошибиться (никто не сможет точно определить дистанцию выката лавины), но не боялся любого исхода. Он чувствовал, что находится сейчас в самом центре циклона.

…Это была мощная, красивая лавина, охватившая большой фронт. Увидев ее, он понял, что всю жизнь ждал этого момента. Его белая смерть стремительно набирала скорость. Она была живая – дышала, волновалась, разгонялась, она звала его. Он принял вызов.

Зная, что единственный способ выжить в лавине – «плыть» в ней, он отчаянно работал руками и ногами, стараясь забирать к ее ближнему краю. Это была настоящая схватка, честный поединок со стихией, и он его выиграл. Он смог выбраться – белая смерть коснулась его своим дыханием, взяла в руки и… отпустила. Он получил вторую жизнь.

А потом все пошло по плану. Свидетели и служащие отеля, видевшие, как он уходил в горы, тем же вечером сообщили в полицию, что постоялец не вернулся. В шале русского лыжника обнаружили лишь «забытый» им в тот день лавинный датчик и документы. В итоге полиция пришла к выводу, что цепь трагических случайностей и опасные погодные условия, привели к гибели сумасшедшего русского олигарха. В принципе, такая смерть не казалась странной – ежегодно в Альпах таким образом гибнет много людей.

Дальше все было просто – в то время как полиция зафиксировала смерть Максима Александровича Четверкова, он начал жизнь по новым документам, с новым именем, и в другой стране.