Текст книги "Танго на троих"

Глава 1

2018 год

– Мисс, с Вами всё в порядке? – голос таксиста вырвал меня из тяжёлых воспоминаний. – Приехали, мисс.

Водитель слегка озадачен – видимо, не в первый раз пытается привлечь моё внимание.

– Благодарю Вас, – я протягиваю купюру, глядя на мужчину в упор, и он широко улыбается, разглядывая под козырьком бейсболки моё лицо, – сдачи не надо, – и его улыбка становится ещё шире.

– Сейчас я достану Ваш багаж, юная леди, и, прошу Вас, возьмите визитку. Буду очень рад оказаться Вам полезным в следующий раз.

Я вежливо улыбнулась, принимая карточку, и покинула тёплый салон автомобиля.

В сумерках аэропорт Хитроу сверкает нарядными огнями и выглядит, как гигантский улей. Я очень люблю аэропорты – их суетливую атмосферу и волнующее предвкушение полёта. Это как движение вверх. А мне просто жизненно необходимо постоянно двигаться, менять обстановку и окружение, покорять непокорное и прогибать несгибаемое. Так я устроена… Или, вернее, так я устроилась.

Кто-то сказал, что человек создан для счастья, как птица для полёта. Сейчас я немного грустная птица в предвкушении счастья в полёте. Но уже завтра я начну ковать свою новую жизнь, и все инструменты при мне.

Сигнал входящего сообщения отвлекает меня от задумчивого созерцания аэропорта на фоне закатного неба. Извлекаю из компактного рюкзачка свой мобильник и читаю сообщение: «Люблю тебя, моя Мышка». На мгновение прикрываю глаза… а в груди разливаются тепло и щемящая тоска. Уже никуда не хочу улетать. Птица во мне разворачивает крылья и стремится к гнезду.

Глубоко вздыхаю… Необходимо взять себя в руки, ведь я всегда это делаю. Торопливо набираю в ответ: «Ты моё всё! Люблю тебя очень!» и отправляю. Как смогу я строить жизнь в другой стране, оставив здесь своё сердце? А было ли по-другому?

Было, когда-то… Только очень давно – в той, другой, моей идеальной жизни… Там, где моё сердце было всегда со мной.

Спрятав мобильник, я натягиваю бейсболку на лоб, подхватываю багаж и расправляю поникшие крылья. Пара чемоданов для начала новой жизни – в самый раз. Регистрируюсь на рейс и, избавившись от багажа, направляюсь в дьюти-фри. Маленькая коробочка шоколадных конфет повышает настроение и азарт к покупкам. И я увлекаюсь шопингом. Хорошо бы ещё докупить подарки… Вот только будет ли кому их дарить?

Ждут ли меня дома? – Нет… Давно уже нет.

Будут ли мне там рады? – Я не знаю…

Спустя час я медленно бреду вдоль панорамных окон, навьюченная фирменными пакетами. Объявили посадку на мой рейс.

Смотрю в иллюминатор на потемневшее, чужое небо…

Лондон, гудбай! Пора домой.

Глава 2

2003 год

1

– Вишенка моя, как же ты похудела… У тебя нездоровый вид.

– А я и не здорова, мам, ведь ты меня бросила.

– Ну что ты, маленькая, я всегда рядом с тобой, и мне очень больно видеть тебя такой. Тебе надо быть сильной, моя девочка.

– Для чего? Зачем мне теперь быть сильной? Ведь у меня ничего не осталось больше…

– Ты ошибаешься, милая, с тобой твоя память, твои знания, твоё доброе сердечко… Ты просто потерялась, доченька. Пожалуйста, не заставляй меня страдать.

– А почему же ты, мама, заставляешь меня страдать?

– Прости, родная… мне очень жаль. Но я знаю, что ты справишься, ведь ты моя гордость, моя радость и моё продолжение. Я так верю в тебя, моя Вишенка!

Ласковые мамочкины руки обнимают меня, а по моим щекам льются горячие слёзы, растапливая ледяной заслон, отгородивший меня от жизни и заморозивший душу.

* * *

– Дианочка, дорогая, что случилось? Может, вызвать врача? – бабка Эльвира, скорее недовольная, чем обеспокоенная, нависает надо мной в свете настольной лампы.

– Сколько времени? – настороженно спрашиваю.

О том, какой сегодня день, а тем более месяц, спросить не решаюсь, иначе те самые врачи не заставят себя долго ждать. А бабка, небось, вся на стрёме – готова уже вызвать. К сожалению, когда я мечтала о дворцах и палатах, то забыла уточнить, что палата в психушке – вовсе не то, к чему я настойчиво стремлюсь.

– Сейчас без пяти семь, – просветила меня бабка. – Ты плакала во сне, и я забеспокоилась. У тебя что-нибудь болит, деточка?

– Мне приснилась мама, – отвечаю честно, ведь это же не повод напялить на меня смирительную рубашку.

– Ох, моя дорогая, как я тебя понимаю! А только подумай, каково сейчас мне!.. О, господи… ведь я потеряла дочь, а теперь на мне столько забот!.. И столько горя… Даже не знаю, как я это вынесу, – бабка горестно всхлипнула, скривилась, но слёз не получилось.

Равнодушным взглядом смотрю в упор на старую лицемерку, и она отводит глаза. Ну конечно, у неё действительно великое горе! Вот только не от потери дочки, а от свалившейся ей на голову внучки. И я бы ей непременно посочувствовала… Но мне так хочется выплюнуть в лицо лживой суке, что это они убили мою мамочку – бабка и её старшая доченька, эти две мерзкие гадюки. Они отвернулись от моей мамы, прокляли её и навсегда вычеркнули из своей сытой жизни.

* * *

Когда у мамы случился бурный роман с моим отцом, она после выполненной дипмиссии не вернулась домой из Франции. А всему виной мой папенька и его море обаяния, в котором он и потопил волю и благоразумие юной переводчицы. Александр, молодой, амбициозный бизнесмен, в то время имел немало правильных связей, чтобы суметь уладить ситуацию на своей территории.

Вот только в СССР подобные финты не прощались. Деда, конечно, не расстреляли – и это хорошо. Однако его быстренько спровадили на пенсию и попутно лишили служебной столичной квартиры. Ух, что тут началось! Ни дня не работавшая великосветская Эльвира билась в истерике и проклинала свою младшую непутёвую дочь. А добил паршивую ситуацию муженёк старшей дочери, Наденьки, чтоб ей провалиться! Муж отправил Надежду вместе с годовалым сыном к её родителям и поспешно подал на развод, дабы не замарать себя порочащими связями.

Опозоренное семейство Кузнецовых, чью дочь объявили чуть ли не врагом народа, вернулось в родной город. И не в какой-нибудь там Глухопердинск, а в Воронцовск – красивый город-миллионник, в котором их ожидала вполне себе достойная трёхкомнатная сталинка. В историческом центре города, между прочим!

Не сказать, конечно, чтобы дед растерял все регалии, к счастью, уже не то было время. В местном университете он получил должность декана и с головой ушёл в работу. С бабкой было куда сложнее – тонна страданий, опыта ноль. Хотя она могла бы и переводами заняться, да и шила бабка неплохо. Но Эльвира предпочла пассивно страдать и выклёвывать мозг супругу.

Трагедия Наденьки, по её собственному мнению, оказалась самой ужасной, а утрата невосполнимой – муж, столица, положение в обществе… От её проклятий в адрес сестры передёргивало даже Эльвиру:

«Ну что, родители, гордитесь своей дочкой – грязной шлюхой? Поздравляю вас, вы это заслужили! Леночка же у нас такая умница, а Надя дура неприспособленная. Вот, теперь получите – приспособилась Леночка ваша, чтоб она там сдохла! Это вы во всём виноваты! А я-то за что пострадала? Доцеловался, папочка, эту шалаву в задницу? Хлебай теперь большой ложкой! Ненавижу вас всех, уроды!»

Всё это впоследствии тётя Надя высказывала моей маме в глаза не единожды и каждый раз дополняла свои обвинения новыми оскорблениями и пожеланиями.

А дед, казалось, окаменел. Всегда суровый и не дающий спуску своим женщинам, он замкнулся в себе и никак не реагировал на их истерики. Его сердце стонало о младшенькой – как там его нежная девочка? Что же она, глупенькая, так жизнь свою исковеркала? И как ему теперь обезопасить свою малышку? И бог с ней – с карьерой этой, лишь бы здорова была и в безопасности.

Леночку депортировали из Франции спустя полгода. Маленькая, тихая, с круглым выпирающим животиком, она появилась на пороге родной квартиры в сопровождении своего отца. Две недели бесконечного унижения в Москве и давления на все возможные рычаги принесли свои плоды. Блудная дочь признана морально разложившейся, безответственной и бесперспективной – во как! Следовательно, исключена из престижного вуза, но главное – о, ужас! – из комсомола! И как только последняя новость их всех не убила?!

В результате измученный, постаревший, но очень счастливый дед вернулся со своей любимицей в родные пенаты. Эльвире и старшей дочери приказал рты на больную тему не разевать, пригрозив наказать рублём. И Леночку стали гнобить тихо и беспощадно. Впервые её сердечко дало сбой, когда до родов оставалось две недели. Дед тогда сильно сдал, проводя всё свободное время в больнице у постели дочери. И тогда же бледная, чуть живая Леночка поклялась отцу, что будет очень сильной, не сломается, и что внук или внучка обязательно заставит деда собой гордиться.

Сердце деда не выдержало раньше, чем он успел начать гордиться – он умер через день после того, как принёс внучку домой из роддома. Но дед успел дать малышке имя. Назвать меня Дианой было его последним желанием и, кажется, последними словами.

Вот как-то так.

2

Я читала, что в римской мифологии Диана – богиня Луны и охоты. И прямо сейчас, не дожидаясь луны, я бы с радостью поохотилась с томагавком на свою бездушную, лживую бабку. Наверное, это зов моей тёмной крови.

С трудом подавляю в себе кровожадные мысли и совершенно безэмоционально произношу:

– Я тебе очень сочувствую, бабушка.

Бабка поглядывает на меня с сомнением, но, вероятно, не заподозрив в намерении перегрызть ей глотку, широко улыбается:

– Ну что ты, деточка, какая же я бабушка, называй меня Эльвирой. Твои брат и сестрёнка именно так меня называют, и ты скоро привыкнешь.

Да ты, швабра престарелая, звание «бабушка» и не заслужила! Эльвира, блин, повелительница змей.

Но вслух я отвечаю спокойно и даже равнодушно:

– Хорошо, пусть будет Эльвира. Но тогда и ты, Эльвира, называй меня Дианой, а не деточкой, – и пока бабка выпучивает свои зенки, я интересуюсь с невинным видом: – А что, разве у меня есть брат и сестра?

Глядя в мои честные глаза, Эльвира нервно сглотнула и уставилась на меня поражённым взглядом.

– Конечно, есть – двоюродные! Но как же, Дианочка, наверное, ты забыла? Ведь ты их видела! Правда, уже давно… Но неужели твоя мама ничего о них не рассказывала, как же так?

Да вот так, твари! Много чести для вас знать, как любила вас моя мамочка и сколько всего хорошего мне рассказывала. И как она страдала без вас и помнила все ваши дурацкие важные даты.

Но я молчу и отрицательно качаю головой – типа нет, ничего про них не знаю, впервые слышу. Да и Вас, женщина, не припомню.

– Странно как… – бабка смотрит недоверчиво, но заподозрить меня в неискренности не получается. И тут на неё снизошло озарение: – Это же стресс! Ты забыла, наверное, всё из-за стресса!

Ага, как раз самое время вызвать мне врача и полечить. Ну, а как ещё объяснить бабкину радость по поводу моей амнезии вследствие стресса? Я пожимаю плечами и отвечаю, глядя ей в глаза:

– Я хорошо всё помню, Эльвира. И тебя хорошо помню… видела раз пять. Может быть, и остальных видела, но только не знала, что они мои родственники, а сами они признаться постеснялись.

Бабке вовсе не по душе мои откровения, но спорить уже не о чем, и она начинает вещать:

– Мою дочь зовут Надежда…

Я стискиваю зубы – офигенное вступление!

– А я думала, что мою маму зовут Лена, – я тоже намеренно игнорирую вероятность существования другой дочери.

Бабка явно сомневается в моей адекватности, но не спорит и делает поправку:

– Да, Дианочка, у меня было две дочери. Старшую зовут Надежда, для тебя тётя Надя. Она замужем и со своей семьёй живёт в Восточном районе. У них с мужем двое детей – это твои брат и сестра. Артурчику уже пятнадцать лет, он такой умный и красивый мальчик! Хочет быть архитектором…

И старая ведьма пустилась в долгое воспевание достоинств своего доблестного внука Артурчика.

Конечно, я помню этого белобрысого придурка. Бабка тогда отмечала свой полтинник в ресторане и каким-то чудом вспомнила про нас с мамой. Нам было очень неуютно в этой пафосной компании, и пробыли мы там недолго. Но поганый Артурчик постарался остаться незабываемым. Он вылил мне на новое белое платье вишнёвый сок, назвал грязной чуркой и вклеил в мою длинную косу жвачку, да так, что пришлось потом отрезать волосы. Тогда этому дебилу было лет десять. Интересно, сволочизм с годами крепчал вместе с ним?

Эльвира продолжает заливаться соловьём. Вот любопытно, если её не заткнуть, истории про этого кретина когда-нибудь иссякнут? Но бабка всё же заметила мой скучающий взгляд.

– Ох, кажется, я увлеклась… А к чему это я? – она рассеянно похлопала густо накрашенными ресницами.

Шахерезада перезрелая! И куда она, интересно, намарафетилась спозаранку? Не уверена, что к постели приболевшей внучки.

– Ты, Эльвира, хотела рассказать мне про брата и сестру, но увлеклась братом, – я спокойная и непробиваемая, как скала, смотрю бабке в глаза.

Она слегка поёжилась и осторожно, словно нащупывая почву, продолжила:

– А твою младшую сестрёнку зовут Снежаночка… – бабка делает паузу, наблюдая за мной, и я цепляю на лицо подобие заинтересованности.

Наверное, получилось, потому что сказительница продолжила уже смелее:

– Снежаночке одиннадцать лет, но она такая маленькая и худенькая, что кажется совсем малюточкой. И беленькая, как одуванчик! Такая хорошенькая, просто нежный цветочек. Наша Снежаночка мечтает стать моделью. Я уверена, что если она не передумает, то с её-то данными… – бабка мечтательно закатила глаза.

А я смотрю на неё и думаю – она ведь действительно очень любит своих внуков. И столько в её голосе умиления! Только я ни грамма не завидую. И не хочу, чтобы меня любила эта змея. Даже если бы год назад я не наткнулась на мамин дневник, которому она на французском языке изливала свою израненную душу, то всё равно бы знала, что эти твари не достойны моей любви. Я это чувствовала даже тогда, когда мама говорила о них столько прекрасного. И несмотря ни на что, она всегда их любила…

А я всю жизнь буду их ненавидеть!

Глава 3

2018 год

Самолёт приземлился в аэропорту Шереметьево в четыре часа утра. Получив свой багаж, я направляюсь к такси. Холодный октябрьский ветер пробирается в рукава моей лёгкой кожаной курточки. Я зябко передёргиваю плечами – кажется, в Лондоне было теплее. Ускоряю шаг в попытке сбежать от холода.

Ночная Москва великолепна! Из окна такси я жадно изучаю старые дома, новостройки, башни и торговые центры. За два года здесь ничего почти не изменилось, но я любуюсь, как в первый раз. Чуть больше двух лет назад я прилетала сюда, чтобы подстелить себе соломки для новой жизни, а всё свободное время проводила, гуляя по городу.

Тогда был август, и я привычно маскировалась под расхлябанного тинейджера – рваные джинсы, широкая, длинная футболка и бейсболка, низко надвинутая на лоб. Я не хотела привлекать к себе внимание, наслаждаясь одинокими пешими прогулками. Но, даже нацепив солнечные очки в дополнение к неброскому наряду, мне не всегда удавалось слиться с толпой. Хотя я давно привыкла к этому и научилась подавлять ненужный интерес к своей персоне.

Такси тормозит у здания шестиэтажной гостиницы, в которой я планирую жить всю ближайшую неделю, пока буду решать дела первостепенной важности.

* * *

– Доброе утро, для меня забронирован номер, – я постучала ноготком по стойке ресепшна и извлекла из маленького рюкзачка паспорт.

Слегка осоловевшая от недосыпа девушка администратор внимательно посмотрела на меня, потом в документ… и едва заметно нахмурилась. Знаю, что мой немного шпанский вид с трудом увязывается с фотографией в паспорте и идеально поставленным голосом с едва уловимым акцентом. Долгие скитания по чужим странам оставили побочный эффект. Но думаю, что за пару дней я легко избавлюсь от этого недостатка.

Оформив заселение, девушка принялась подробно расписывать предоставляемые мне возможности для исключительно комфортного проживания.

– Благодарю Вас, но пока не высплюсь, я не готова воспринимать такой поток информации, – гашу внезапный энтузиазм проснувшейся Марии (если верить бейджику на её груди).

Она понимающе кивает, улыбается и протягивает ключ-карту, разглядывая меня с детским восторгом. Привычная реакция. Я желаю девушке спокойной ночи и устремляюсь к лифту за беллбоем, катившим мой багаж.

* * *

Самыми прекрасными в этот ранний час стали гигантская кровать в моём номере и комфортная ванна. Выдав носильщику чаевые, я избавилась от его присутствия и подошла к окну. Главным условием моего проживания в этом отеле был из окна. И сейчас моему взору предстал Кремль во всем своём великолепии. Приоткрыв окно и впустив в комнату холодный воздух, я начинаю раздеваться перед большим зеркалом. Мне всегда нравился этот волшебный процесс превращения бесформенного подростка в ослепительную диву.

Я не привыкла себе льстить, но своё тело я старательно лепила годами, приводя изнурительными тренировками свою, изначально хорошую фигуру в совершенную. И вот он результат – обнажённая я вызываю больший эстетический восторг, чем в самом элегантном вечернем платье. Когда-то, в детстве, я даже стеснялась своей внешности. Теперь же моё тело, лицо и мой голос – это оружие массового поражения, кропотливо сотканное мной и тщательно отшлифованное.

Нет, всё же ванна – это долго. Быстро приняв душ, я подключила мобильник к зарядке и рухнула в разобранную постель, как подкошенная. В сон провалилась мгновенно…

– Вишенка, какая же ты у меня красивая!

– Теперь я знаю это, мам. Ты давно не приходишь ко мне, а я так всегда тебя жду!..

– Всегда прихожу, родная, ты просто сильно устаёшь. Я беспокоюсь о тебе, дочка… ты стала совсем другая…

– Просто я выросла, мама. Но я всё ещё по-прежнему твоя Вишенка, – я беру её маленькие ладошки и прижимаю к своим щекам… Тёплые… – Я так люблю тебя, мам!..

– Ты же не станешь никому мстить, доченька? Месть – это удел слабых, милая, и очень большой грех.

– Месть – это моё прощение, мама! И тебе ли не знать, какая я грешница…

– Нет, моя Вишенка, ты просто запуталась… но я знаю – ты никогда не причинишь зла своей семье.

– Семье?! О какой семье ты говоришь? Только ты была моей семьёй! Моим сердцем! Моей совестью! Когда-то ты была всем моим миром! Но теперь тебя нет, мама!.. И совести у меня больше нет, и сердце моё не со мной… И мой мир давно разрушен, мамочка! Разве не ты хотела, чтобы я была сильной? Так вот теперь я очень сильная! И смогу заново построить мой идеальный мир… только в нём не будет места для твоей семьи… Для этих змей, отравивших твоё сердце и мою душу. Теперь, мама, я им не по зубам, и ты непременно увидишь, как скоро все они захлебнутся собственным ядом.

Глава 4

2003 год

Я уже выяснила, что выпала из жизни почти на четыре недели, три из которых меня продержали в психушке, как буйнопомешанную – спасибо моим заботливым родственничкам! И если бы не активность Шерхана и Серёжи, то пускать бы мне слюни до конца своих дней в клинике для душевнобольных. Но директор подключил к моему спасению все свои связи, а Серёжа, забросив все дела, почти прописался со мной в больнице. Ну а бабка тем временем справлялась о моём самочувствии по телефону и слёзно просила лечить меня как следует. А следовало, вероятно, превратить меня в баклажан и забыть навеки.

– Эльвира, мне необходимо прогуляться и съездить в школу, – ставлю бабку в известность. – Я слишком много пропустила и теперь придётся навёрстывать, пока меня не исключили.

– Это хорошо, что ты идёшь на поправку, Диана, но я считаю, что ты ещё слишком слаба для прогулок. А к тому же нам следует подумать о переводе тебя в другую школу, твоя слишком далеко, – заявила старая ведьма.

Что-о-о?!

– Нет! – отрезала я жёстко. – Даже если мне придётся добираться пешком, я всё равно буду ходить только в свою школу. К тому же, до конца учебного года осталось совсем немного.

– Понимаю, но тебе придётся добираться с пересадкой, а это ненужные траты, – проблеяла бабка, нервно покручивая массивные кольца на ухоженных пальцах.

– Если дело в деньгах, то я смогу заработать себе на проезд!.. И что, разве отсюда нет прямого маршрута? – я завожусь не на шутку и мечтаю уже припечатать по брехливой морде чем-нибудь увесистым.

Где я собираюсь зарабатывать деньги – идей, конечно, никаких. Пока никаких!..

– От нас прямой маршрут есть, – неуверенно мнётся Эльвира, – но, скорее всего, жить ты будешь у Надежды.

Ну, ни фига ж себе, новости!

– А это ещё кто? – решила я доконать старуху.

– Господи, Дианочка! – она всплеснула худыми граблями. – Ведь мы же говорили с тобой! Надя – это тётя твоя и моя дочка… старшая…

– А-а, наверное, я просто не обратила внимания на её имя, – стараюсь говорить равнодушно. – Ну и зачем мне жить у неё?

– Ох, боюсь, я уже не в том возрасте, дорогая, чтобы заниматься воспитанием детей, да и материально мне тебя одной не вытянуть, – с тяжелым вздохом поведала «бедная родственница».

Вот же старая б… бабка! Да у тебя в ушах и на пальцах бриллианты размером с куриные яйца. Продай парочку, и мы будем пару лет кушать осетровую икру столовыми ложками.

– А знаешь, бабуля, – от моего вступления «бабулю» знатно перекосило, – мне абсолютно фиолетово, где я стану ночевать – у тебя или у твоей доченьки, как там её зовут… Но учиться я буду в своей школе! Андестенд?

Понимания на вытянутой морде – ноль, а в глазах плещется неприкрытый шок.

Что не так? Как видишь, старая кляча, я уже вполне выздоровела, так что хорош манерничать!

– Мы поговорим об этом после, Диана, – с недовольной миной заявила бабка.

– После чего? – скалюсь я.

– После обсуждения данного вопроса с твоей тётей.

– Хорошо, бабушка, – я намеренно делаю ударение на втором слове, и «бабушкины» губки превращаются в куриную жопку. – Кстати, а где мой телефон? – вдруг вспоминаю, а бабка попытается слинять из комнаты.

– Какой телефон, Дианочка? – змеиные глазки забегали, и голос стал неожиданно ласковый.

– А такой, весь из себя мобильный, который мне подарила администрация школы за победу на чемпионате. И этот телефон всё время был со мной, – твёрдо заявляю ей, хотя и не слишком уверена, что он не потерялся в тот самый… ужасный день.

– Знаешь, Диана, я считаю, что юным девочкам совсем небезопасно иметь такие дорогие игрушки, – старая карга попыталась звучать убедительно. – Он ведь был дорогой?

– Был?! Ты говоришь, что он был? – я изо всех сил стараюсь не взорваться. – А можно полюбопытствовать, где же он сейчас – мой дорогой подарок? И кому оказалось не опасно с ним играть?

– О, боже, Диана! – бабка отступает на шаг. – Ты ведь не будешь скандалить из-за телефона, когда у нас уйма других, более важных проблем?!. А об этом мы можем поговорить позднее. Ты, кстати, в школу собиралась… передумала уже? Сейчас я дам тебе деньги на проезд, – и Эльвиру выдуло из моей комнаты раньше, чем я вдохнула воздух для потока возмущений.

Кажется, новые родственнички пришпилили меня, как бабочку. И если я вдруг вырвусь… то как же смогу взлететь на дырявых крыльях?

* * *

В родную школу я вошла с замиранием сердца и впала в ступор, наткнувшись на… мамин взгляд. Прямо напротив входа, утопая в цветах, располагается большая фотография в серебристой рамке. И рядом, прямо на стене надпись: «Мадам, Вы навечно в наших сердцах!» Я стою не в силах пошевелиться и отвести взгляд от маминых глаз… и такой счастливой улыбки. И молча проживаю заново наш самый счастливый и самый несчастный день.

– Ох, ты ж господи, деточка ты моя, – техничка, всегда угрюмая и ворчливая тётя Фая, ласково обнимает меня, гладя по спине, и осторожно подталкивает к лестнице, – иди, милая, иди… чего тут стоять-то, мучиться.

Я заторможенно ей киваю и медленно поднимаюсь по лестнице на второй этаж.

Кабинет директора приоткрыт и оттуда доносится громкий голос Шерхана – он говорит по телефону. Как это странно – мамы нет, а жизнь почему-то продолжается. А Шерхан… Ведь он так её любил!.. А теперь занят какими-то делами, звонками, будто не было никакой любви… и мамы будто не было. В школе ведь все любили мою мамочку, а сейчас живут спокойно, веселятся над какой-то ерундой, словно и нет никакой трагедии…

Я не заметила, когда голос в кабинете стих и дверь отворилась. Очнулась лишь от мягкого прикосновения к плечу. Шерхан осторожно взял меня за руку, завёл в свой кабинет и, плотно прикрыв дверь, предложил присесть.

– Как ты, Диана?

Я пожимаю плечами и честно отвечаю:

– Не знаю, как-то странно… Все живут и радуются, а мамы нет. Всем всё равно? Это разве справедливо, Денис Павлович?

Шерхан тяжело вздохнул, подбирая слова.

– Нет, девочка, поверь, здесь всем не всё равно. Вся школа скорбит, ведь мама твоя была нашим солнышком, а теперь у нас в школе случилось затяжное затмение. Просто твоя боль, Диана, намного глубже, ведь ты потеряла самого близкого человека. Сейчас тебе сложно это понять, но просто поверь, что жизнь продолжается, и твоя мама точно не хотела бы видеть тебя такой подавленной. Я ведь и сам никогда не перестаю о ней думать, но у нас с тобой есть обязательства в этой жизни и нам никак нельзя опускать руки. Понимаешь? А память о нашей Мадам всегда будет с нами, и будет продолжать жить в наших сердцах. Ты веришь мне?

Я отрицательно качаю головой – нет, не верю… не понимаю.

– А ты знаешь, Диан, у нас же совсем беда с французским языком! Веришь, никак не получается найти нового преподавателя, потому что ученики бойкот объявили – никого после Мадам не воспринимают.

Так странно – слышать от Шерхана это «мадам», но на сердце вдруг потеплело – «никого не воспринимают». Значит, её помнят и любят.

Мы ещё долго обсуждаем школьные проблемы, моё возвращение и снова говорим о маме. А ещё Шерхан мне сообщил, что я больше не смогу вернуться к нам домой, в нашу с мамой комнатку в общежитии. Потому что теперь в ней живут чужие люди, а все вещи якобы забрали наши родственники.

Это бабка, что ли? Вот ведь старая стервятница – ищи теперь эти вещи! Я рассказала Шерхану об этой змее и о пропаже телефона, а он неожиданно подорвался с места. Схватив свой портфель, Шерхан выудил из него мамочкин простенький и старый мобильник.

– Вот, отвоевал его в милиции. Хотел на память себе оставить, но теперь вижу, что тебе он нужнее, – застенчиво проговорил он, протягивая мне телефон, а я прижалась к его груди и заплакала.

Так мы и просидели с Шерханом в его кабинете со слезами и воспоминаниями до конца уроков. Встречаться сегодня больше ни с кем не хочется, и Шерхан вызвался отвезти меня пообедать, а затем подбросить домой к ненавистной бабке.

2

Живёт Эльвира почти в центре города в двухуровневом доме, огороженном высоким забором. После смерти моего деда вдова была безутешна целых три месяца, а потом её утешил настоящий полковник и забрал к себе за высокий забор. У тёткиной семьи отдельная квартира, а трёхкомнатную сталинку бабка уже давно сдаёт большой армянской семье. И это в то время, когда мы с мамой столько лет ютились в десятиметровой тесной комнатёнке общежития, на самой окраине города.

Я попросила Шерхана не подвозить меня к самому дому. Ещё не поздно и мне захотелось пройтись пешком. Сегодня четверг, и мы договорились с директором, что к занятиям я обязательно приступлю в понедельник. А о справке для школы он обещал позаботиться сам. Незачем кому-либо знать, где именно восстанавливали моё душевное равновесие в период моего отсутствия в школе. Ещё Шерхан приобрёл для меня новую сим-карту и пообещал регулярно пополнять баланс. И, пресекая на корню моё смущение, серьёзно заявил:

– Диан, просто позволь мне хоть немного о тебе позаботиться. Это самое малое, что я смогу теперь сделать для твоей мамы, – он понуро опустил голову. – Я ведь готов был отдать ей всё, что у меня есть, но она даже не хотела принимать мои скромные подарки. Честно говоря, я давно мог оставить свою семью, но Лена… Но твоя мама не позволяла мне даже думать в этом направлении. Прости, девочка, что говорю тебе это, я не должен, конечно… Но я хочу, чтобы ты знала – я на многое был готов ради Леночки, ведь я очень любил её. Твоя мама была ангелом на земле, а теперь… она приглядывает за нами сверху.

В глазах мужественного Шерхана блеснули слёзы, но он встрепенулся и продолжил уже без всякой лирики:

– Я не хочу, чтобы ты сильно обременяла своих неожиданных родственников, и не стоит им давать повод обвинять тебя в неоправданных тратах. Поэтому я буду тебе каждую неделю выдавать деньги на проезд и другие мелкие расходы. И не спорь со мной! – прокомментировал Шерхан мои расширившиеся глаза и раскрытый в попытке возразить рот. – Ведь я объяснил тебе свои мотивы, и не будем больше возвращаться к этому. Всё! Можешь не обольщаться, кстати, спонсировать буду скромно, но!.. Ты пообещаешь непременно ко мне обращаться, если денег не будет хватать.

С этими словами он сунул в мою руку несколько свёрнутых купюр и сжал мой кулак.

– Ну?.. Обещаешь?

– Обещаю, Денис Палыч, – от волнения мой голос перешёл на шёпот.

– И родственникам своим об этом молчок. А по поводу работы пока даже и не думай. Поговорим о подработке, когда тебе исполнится хотя бы четырнадцать.

– Так мне уже скоро тринадцать, а выгляжу я вообще на все шестнадцать, – капризно промямлила я, а Шерхан недовольно поморщился.

– Так, всё, тема закрыта. Иди уже, а то я и так с тобой задержался. И в понедельник в школу, как штык, поняла меня? – снова включился грозный тигр.

Я с готовностью кивнула и выскользнула из машины в февральскую стужу.

Вот никогда не любила февраль. После новогодних каникул зима как-то сразу теряет своё очарование, и хочется тёплой весны. Этот же февраль стал для меня самым ненавистным. Хорошо, что ему осталось жить всего несколько дней. Однако он, не желая сдавать свои позиции, вдарил лютым морозом по моему недовольству.

До бабкиного дома осталось совсем немного, и я замедлила шаг. Лучше уж мёрзнуть, чем лицезреть лживую старую ведьму. Ну-у… как старую – для своих пятидесяти шести выглядит она супер. Конечно, с позиции моих лет нелегко оценивать столь почтенный возраст, но бабкой бабка точно не выглядит. И тем приятнее напоминать и подчеркивать её старушечий статус.

Подойдя к калитке, я тяжело вздохнула, но как только потянулась к звонку, автоматические ворота раскрылись, и показалась морда синего «BMW». За рулём модной иномарки бабкин, уже отставной, полковник. Недовольно зыркнув на меня сквозь лобовое стекло, Полкан выехал со двора, а я успела проскочить в закрывающиеся ворота. Может, вообще повезёт остаться незамеченной?

Потихоньку войдя в дом, я сняла сапожки и спрятала их в шкафчике, в прихожей. Судя по женским голосам, раздающимся из гостиной, бабка принимает гостей. Не снимая верхней одежды, я на цыпочках крадусь в комнату, выделенную для моего временного проживания, и едва не подпрыгиваю от визгливого женского выкрикивания: