Текст книги "Сигнальный экземпляр"

– Да, рассказывал, – кивнул Ронни.

– Что-то изменилось?

– Ты, – бросил Ронни, и у Себастьяна похолодело сердце.

– Что?

– Я всегда был за то, чтобы прикончить его. Всегда. Даже строил планы, которые могли бы сработать. Могли бы, правда. Но мне никогда не удавалось убедить в этом остальных. Они слишком запуганы. Забиты. Они уже почти мертвы, Себ.

– Бояться здесь – нормально, – пробормотал Себастьян.

– Они бесполезны.

– Но…

– Но! – Ронни повернулся лицом к Себастьяну. Глаза у него горели. Себастьян впервые увидел в них огоньки вдохновения и решимости. – Не все!

– Ты думаешь…

– Хочешь прикончить его или нет? Хочешь остановить всё это?

Себастьян не отвечал. Не мог ответить. Сердце колотилось слишком быстро, слишком громко, ему казалось, что директор Барни слышит его. Что он знает, о чём они говорят. Что сейчас он войдёт сюда, и…

– Чёрт! – внезапно вырвалось у Себастьяна. Но не от страха, а от злости. Оттого, что он так запуган. Оттого, что сердце предательски доказывает это. И от дерзости озвученных мыслей. Оттого, что это и правда шанс. – Чёрт…

– Полагаю, это значит «да», – усмехнулся Ронни.

– Я сомневаюсь, что смог бы, – решимости у Себастьяна и так почти не было, а после озвученного «да» её не стало совсем. – Думаю, что…

– Я не спрашиваю тебя, что ты думаешь, – внезапно жёстко оборвал его Ронни. – Не спрашиваю, смог бы ты или нет. Я спрашиваю: хочешь остановить всё это?

– Да, но… Но почему ты говоришь об этом именно сейчас?

– Потому что появился шанс справиться с этим.

– Тебя же никто не слушает! Никто не хочет рисковать, ты сам говорил!

– Кроме Саймона.

– Саймона?

Ронни кивнул.

Саймон, этот невзрачный паренёк, ничем не выделялся среди остальных. Только держался, пожалуй, ещё отчуждённее других. Себастьян не знал, когда и как Ронни успел с ним договориться, но понимал: для Ронни это победа. Наконец-то кто-то поддержал его идею. Это даже немного пугало.

– Ну так что?

– Что? – тупо переспросил Себастьян, хотя уже всё понял. Понял, но не хотел признаваться Ронни в том, что чувствует. Не хотел душить его зародившуюся надежду.

– Нас двое. Я и Саймон. Мы настроены решительно, но двое – тоже мало. Для моего плана. Нам нужен третий, понимаешь? Нужен, – с нажимом повторил Ронни. – Втроём мы точно справимся. Подумай только, мы сможем это сделать!

– Мы. Ты, Саймон и я.

– Конечно, – кивнул Ронни. – И неважно, что ты там думаешь. Важно – хочешь ли ты. Готов ли ты. Вот что важно. И поверь мне, мы справимся. Пора положить этому конец. Пора! И согласие Саймона полностью меня убедило в том, что подходящий момент наконец настал. Вопрос лишь в том, согласен ли ты. Мы с Саймоном очень надеемся, что да. Не ломай нам жизни, возможно, это наш единственный шанс, Себ.

– А если не получится? Ты хоть представляешь, что с нами сделают?

– Получится, – твёрдо ответил Ронни, и уверенность в его голосе не оставляла сомнений.

Сомнения Себастьян испытывал лишь по поводу себя.

Он сомневался, что сможет убить человека. Даже такого, как директор Барни. Он знал, что слаб. Он знал, что запуган не меньше других. И больше, чем Ронни. Знал, что может в любой момент подвести их. Знал, что может провалить их план. Не по своей воле, но так может случиться. Последствия неудачи пугали его так же сильно, как и всех остальных. Он понимал их. Понимал, почему они не соглашаются. Он сам чувствовал то же самое. Он не такой, как Ронни. Но он не мог признаться ему в этом, не мог разочаровать его. По крайней мере, не сейчас.

– Ну что – ты согласен?

Себастьян посмотрел на Ронни, воодушевление которого не угасало, и выдавил из себя:

– Я… В общем, тут надо подумать.

– Подумай, – кивнул Ронни, и Себастьяну полегчало.

Он отвернулся к стене, но знал, что теперь-то уж точно заснуть не сможет. В голове непрестанно возникали картины одна ужаснее другой, но все они были итогом их неудачного покушения.

– Подумай и прими единственное правильное решение, – добавил Ронни и тоже отвернулся к стене.

Себастьян закрыл глаза. В ту ночь он так и не смог заснуть.

* * *

Следующий день принёс им то, чего они так долго боялись, то, что они хотели узнать, то, с чем им теперь предстояло бороться. Нелёгкий был день. Никто из них и не догадывался, что всё повернётся именно так – хотя ход довольно-таки логичный.

Конечно, во всей этой истории с оценками был подвох.

Они сидели на уроке математики, бледные, напряжённые, честно пытающиеся понять новую тему. Честно, но тщетно. Математик, мистер Дэвидсон, старался объяснять как можно понятнее, но это не помогало. Тема была сложная, возможно, её следовало преподавать ученикам постарше. Сейчас же перед ним сидели напуганные мальчишки от двенадцати до пятнадцати лет, меньше всего нуждающиеся в этой новой теме по математике. Мистер Дэвидсон вздохнул. Со своей стороны он делал всё, что мог. За последнее время ни у кого из учеников не было ни двоек, ни троек по математике – он пытался хоть как-то уберечь их от гнева директора Барни. Другие учителя тоже шли ребятам навстречу, но если по географии или письму мальчики действительно подтянули свои оценки, и завышать их почти не приходилось, то по математике эти четвёрки в большинстве случаев были не просто натянутыми – они были нарисованными. Ребята были счастливы, но мистера Дэвидсона это беспокоило. Сейчас, вглядываясь в их бледные лица, он ясно чувствовал, как хрупка выстроенная ими защита. Он решил ещё раз максимально повторить тему с самого начала.

Ронни сидел и с ненавистью смотрел на листок, лежащий перед ним. Исписанный цифрами. Непонятными цифрами. Почерк у него был аккуратный, но смысл переписанного с доски ему никак не давался. Ронни хотелось разорвать этот листок на мелкие кусочки, уничтожить свидетельство его слабости, брешь в его знаниях, брешь в его оценках. Ронни злился. Не на себя, не на мистера Дэвидсона. На математику. На эти бессмысленные, ненавистные цифры, буквы и линии. И на директора Барни. Схожие чувства испытывало больше половины класса. Себастьян снова и снова обводил ручкой уже написанные формулы, как будто если бы они стали жирнее, то стали бы понятнее. Саймон упорно смотрел на доску, ожидая, что ему откроется истина и новая тема сама проникнет к нему в голову. Кто-то беззвучно повторял за мистером Дэвидсоном все его объяснения. Кто-то их записывал. Кто-то с таким нажимом водил ручкой по бумаге, что та прорывалась. Но никто не думал о своём, не смотрел по сторонам, не ожидал с нетерпением конца урока. Все старались понять. Все правда старались. Но это не помогло.

Где-то за десять минут до окончания урока, когда все уже почти выдохлись от тяжёлой информации и попыток её понять, в кабинет зашёл директор Барни. Все, включая мистера Дэвидсона, мгновенно напряглись. Появление директора Барни не сулило ничего хорошего. Абсолютно ничего.

– Здравствуйте, директор Барни, – мальчики встали, как и было положено.

Директор Барни кивнул, но не сказал им садиться. Это был плохой знак.

– Урок скоро закончится, но мы тут ненадолго задержимся, – бесстрастно сказал директор Барни. Затем он подошёл к столу мистера Дэвидсона и взял в руки журнал. – Так, так… Хм… Ого!

Ребята застыли как вкопанные, по многим спинам пробежали мурашки. Мистер Дэвидсон кашлянул.

– Да вы молодцы, – сказал директор Барни, и в голосе его явно слышалась издёвка. – Подумать только, ни одной тройки, да! А тема-то, как я погляжу, не из лёгких. Верно, мистер Дэвидсон?

– Верно, – кивнул математик. Ничего другого ему не оставалось.

– Н-да… Я прямо-таки восхищён. В своё время эта тема даже мне давалась нелегко.

В классе повисла убийственная тишина.

– Наверное, вы очень хорошо объясняете, мистер Дэвидсон? Может, ещё как-то помогаете…

– Стараюсь, чтобы было понятно, – негромко отозвался учитель, уже зная, что произойдёт дальше.

– И как? Понятно? – обратился директор Барни уже к классу. Никто не произнёс ни слова, хотя все знали, что нужно что-то ответить. Но что именно? Пока они лихорадочно соображали, опустив глаза в пол, директор Барни сам выбрал жертву.

– Энди?

Высокий светловолосый парень медленно поднял глаза.

– Что? – довольно-таки дерзко спросил он. По крайней мере, так показалось всем, кто находился в классе. Всем, кроме директора Барни. Он не обратил на это никакого внимания.

– Мистер Дэвидсон понятно объясняет?

– Даже очень. – Это тоже прозвучало дерзко.

– Я так и думал. Настолько понятно, что даже ты, непроходимый тупица, ещё недавно имеющий сплошные трояки, написал все последние работы на четвёрки.

– Я старался, – голос Энди был твёрд, но дерзости в нём поубавилось.

– Не сомневаюсь.

Директор Барни взял в руки учебник. Пробежав глазами несколько страниц, он вздохнул, поднял глаза на по-прежнему стоящих ребят и сказал:

– Можете садиться. А ты, Энди, иди-ка к доске. Продемонстрируй мне своё старание, будь любезен.

Класс шумно сел, словно выдохнув накопившееся напряжение. Энди замялся.

– Не отнимай у нас время, Энди.

Все уже поняли, что сейчас произойдёт. Это было неожиданно, но в то же время вполне ожидаемо. Директор Барни дал им расслабиться, позволил решить, что они выполнили условия, что они в безопасности. А потом, как и следовало ожидать, нанёс удар. Удар столь логичный, что каждый удивился: как же он раньше не догадался?

Несчастный Энди медленно поплёлся к доске. Очень медленно. Так, словно шёл на виселицу. И он, и мистер Дэвидсон понимали, что это было недалеко от истины. А лучше всех это понимал директор Барни.

– Простейший пример из этой темы. Просто элементарный. Легче, чем те, за которые ты получил четвёрки. Просто детский сад. – Директор Барни взял мел и написал на доске пример. Все таращились на доску, как на дверь в ад. Никто не рискнул бы дотронуться до неё.

Мистер Дэвидсон знал, что это и правда самый лёгкий пример из темы. Что его решение умещается в одну строчку, и оно написано в учебнике. Чтобы спастись, Энди должен был воспроизвести ровно то, что написано в решении. Это удовлетворило бы директора Барни. Но мистер Дэвидсон знал, что он не сможет. Знал это и Энди.

– Вперёд, – кивнул на доску директор Барни и вложил в холодные руки Энди кусочек мела.

Энди повернулся спиной к классу, бесконечно ему сочувствующему. Каждый хотел бы, чтобы Энди решил пример. Чтобы что-то сломалось в системе директора Барни. Чтобы на этот раз обошлось без жертв.

Прозвенел звонок, но никто не шелохнулся. Мистер Дэвидсон неотрывно смотрел на Энди, мечтая взглядом передать ему решение, но не мог никак ему подсказать.

Себастьян благодарил Бога, что директор Барни выбрал не его. Он ненавидел себя за это. Но ничего не мог с собой поделать. А ещё Себастьяна нещадно тошнило. Казалось, он проглотил весь страх, который копился с того момента, как директор Барни вошёл в класс, и теперь желудок его распадался на молекулы. Страх пожирал его изнутри. Себастьян подумал, что с ним будет, если его всё-таки стошнит. Прямо на парту.

– Ну что же ты медлишь? – голос директора Барни отвлёк внимание Себастьяна от тошноты. – Ещё немного, и я подумаю, что ты понятия не имеешь, как его решать.

У Энди было два варианта: просто ответить «так и есть», что явилось бы чистой правдой, или попытаться что-то накорябать на доске. Хоть что-то. Ему жутко хотелось выбрать первый вариант и покончить с этим, но он не хотел подставлять мистера Дэвидсона. Ему и так достанется. Может, чуть меньше, если Энди изобразит хоть какую-то умственную деятельность.

И Энди начал выводить на доске какие-то цифры и символы.

Класс смотрел на это, затаив дыхание. Надежда затеплилась в них, но поверить в неё было сложно. Впрочем, как оказалось, никакой надежды и не было. То, что написал Энди, было просто набором чисел и знаков, весьма отдалённо напоминавшим правильное решение.

– Ну-ну-ну, что же ты, Энди, – разочарованно протянул директор Барни, глянув в учебник.

– Ну что же ты?

Энди промолчал.

– Он просто разволновался, у него такое бывает, – попытался как-то защитить беднягу мистер Дэвидсон. Он понимал, что это чревато, но молча стоять не мог.

– Разволновался, значит?

Энди кивнул.

– Никогда не думал, что можно разволноваться настолько, чтобы напрочь потерять всякое представление о теме.

Директор Барни захлопнул учебник с громким хлопком. Все вздрогнули.

– Что ж…

Он снова взял в руки журнал и долго его изучал. Потом повернулся к математику и неестественно дружелюбно спросил:

– Уж не завышаете ли вы им оценки, мистер Дэвидсон?

Бедный мистер Дэвидсон растерялся от такого прямого вопроса.

– Я… Ну, понимаете… В каждом отдельном случае…

– О, понимаю.

Директор Барни повернулся к классу и сказал, указывая на доску:

– Если вы думаете, что вот это вам сойдёт с рук, то вы ошибаетесь. Не стоит злоупотреблять моим доверием. Это понятно?

– Да, директор Барни, – отозвался класс. Вышло надтреснуто и жалко.

– Хорошо. А ты, Энди… – директор Барни повернулся к парню. – Ничего не поделать, придётся побеседовать с тобой в моём кабинете. Может, там ты научишься решать элементарные примеры. И не врать, – добавил он, глянув и на мистера Дэвидсона.

Энди молчал. Сказать было нечего. Было бы окно – можно было бы подбежать к нему. Но именно в этом кабинете один раз уже выбросились из окна, и теперь это, увы, невозможно. Энди просто проиграл. Проиграл математике. Проиграл директору Барни. Что тут скажешь? Умолять он не собирался, да это и бесполезно.

– Марш отсюда, – бросил директор Барни, и ребят как ветром сдуло.

– Может, вам стоит немного пересмотреть методику преподавания? – обратился он к мистеру Дэвидсону, многозначительно взглянув на окно с решёткой. Мистер Дэвидсон знал, что предыдущий математик выбросился из окна. Знал и многое другое. Но отвечать директору Барни не стал. Ему было горько и омерзительно. Ему было по-настоящему плохо.

Директор Барни, так и не дождавшись ответа, усмехнулся и пошёл в свой кабинет. Энди поплёлся за ним. Выбора у него всё равно не было.

Себастьяна тошнило в туалете. Он отравился страхом и пытался от него избавиться. По крайней мере, так, и довольно ясно, он себе это представлял. Себастьян знал, что если директор Барни начнёт проверять их реальные знания, численность учеников резко поубавится. Он думал о своём последнем разговоре с Ронни. Думал о Саймоне. О том, что они предлагали сделать. Себастьян настолько ослаб, что еле поднялся с колен. Похоже, вариантов нет. Они должны это сделать, иначе в следующий раз у доски может оказаться сам Себастьян, или Ронни, или Саймон. Себастьян медленно пошёл в комнату отдыха, где они спали. Идя по коридору, он представлял себе Тима и Энди, которые так же шли по этому коридору, но за директором Барни. В его кабинет. И не возвращались.

Пошатываясь, он вошёл в комнату и сказал Ронни только два слова:

– Я согласен.

* * *

Выборочные проверки продолжились. Учителей это здорово припугнуло, и бог знает, что именно имел против них директор Барни, но идти против него они не стали. Никто больше не завышал оценки. В том числе и мистер Дэвидсон. Потому что учителя математики у них снова временно не было. Поговаривали, что он уволился.

– Уволился? Отсюда так просто не уволиться, – покачал головой Ронни. – Боюсь, он пострадал из-за нас.

– И что с ним теперь? – в голове у Себастьяна сразу возникло много разных, испуганных мыслей, но он старательно их отгонял.

– Кто знает…

Себастьяна передёрнуло.

– Господи, как можно быть таким… Таким, как директор Барни. Как?!

Ронни понимал, что это скорее риторический и отчаянный вопрос, но всё же задумался.

– Знаешь, говорят, когда-то давно он сам здесь учился. Раньше это здание было обычной школой. Спустя годы она стала совсем запущенной, её собирались закрывать и сносить. Но в то же самое время один из её бывших учеников как нельзя кстати получил наследство. Это был директор Барни. Он выкупил и отреставрировал здание, сохранив школьный профиль по желанию властей, но добавив ещё один по собственной инициативе. Он стал полновластным хозяином в своём личном мире, своей школе-приюте, единолично контролирующим всё и вся. Говорят, к тому времени, как он стал здесь директором, он уже немного тронулся. И не факт, что на это не повлияло его обучение здесь. Похоже, это место никогда не отличалось доброжелательностью.

– Кто говорит?

– Ну-у… Мы как-то подслушали разговор бывшего математика с учителем физкультуры. Они это обсуждали. Заметив, что мы всё слышали, они так струхнули, что всем понаставили пятёрок. Как будто мы бы рассказали директору Барни. Хотя, по идее, мы должны были.

– Кошмар. Если это правда, то сколько же это всё длится?

– Не знаю. Наверное, вечность. И наверняка кто-то из нас тоже двинется настолько, что сменит директора Барни на его посту, – усмехнулся Ронни. – Но чёрта с два это буду я, – добавил он жёстко.

– И уж точно не я, – Себастьяна передёрнуло. – А что значит «должны были»?

– То и значит. Доносить друг на друга – неписаное правило, хотя мы редко им пользуемся.

– Ненавижу это. Вот уж чего я точно никогда не сделаю.

– Не зарекайся, Себ. Захочешь жить – сделаешь что угодно. Точно тебе говорю. Не зарекайся.

Себастьян лишь покачал головой.

Энди больше никто не видел, как и тех, кто также не прошёл проверку директора Барни. В школе воцарилось безмолвное отчаяние, как туман обволакивающее несчастных ребят. Только Себастьян, Ронни и Саймон не поддавались ему. Потому что у них была надежда.

У них был план.

План этот они обсуждали пять дней. Каждый день любого из них могли вызвать к доске, и маловероятно, что это обошлось бы. Но им нужно было всё продумать. До мелочей. Ночами они шептались, спорили, каждого то и дело не устраивала какая-либо деталь плана, но в итоге они сошлись во мнениях. Каждому была отведена конкретная роль. Важная роль. Только втроём, только вместе они смогли бы осуществить свой план. Они были довольны.

Себастьяна всё ещё тревожила эта затея – он не сомневался в Ронни, почти не сомневался в Саймоне. Но в себе сомневался. Он не знал, как поведёт себя в случае, если что-то пойдёт не так. Не мог за себя поручиться. Но искренне решил сделать всё, чтобы план удался. Ронни и Саймон верили в него.

Когда план был готов, им оставалось лишь ждать удобного момента. Саймон хотел сделать всё как можно скорее, он рвался в бой, но Ронни, который безоговорочно был признан главным, выжидал. Ему самому страсть как хотелось действовать, но необходимо было ждать. Ждать приезда представителей комитета. Он был неотъемлемой частью плана. Без них они не могли действовать. В разговоре учителей они подслушали, что это будет на днях.

Остальные ребята что-то заподозрили, но вида не подавали. Так было безопаснее. Для всех. На следующую ночь после того, как план был готов, Себастьян и Ронни шептались о том, что они будут делать, когда выйдут отсюда. Когда всё это закончится. Когда они это закончат. Таких приятных размышлений стены этого заведения ещё не слышали – ведь они были подкреплены верой в свой успех. Верой и надеждой. Саймон в разговоре не участвовал, предпочитая держаться особняком, как и раньше.

Ближайшие несколько дней у них не было математики или какого-либо ещё предмета, за который им стоило волноваться. Директор Барни сейчас уделял внимание именно их оценкам, остальное его не волновало. Он вошёл во вкус. Но все знали, что стоит кому-то провиниться в чём-нибудь ещё, он тут же переключит своё внимание на этот проступок. Поэтому все старательно избегали нарушения правил. Не сосредотачивались только на оценках. Вели себя осторожно. Почти безукоризненно.

Представители комитета должны были приехать через два-три дня. И тогда Себастьян, Ронни и Саймон сразу начнут действовать. Ронни был уверен, что всё получится. Мысленно они уже были готовы. Даже Себастьян забыл про свои сомнения.

Отсидев уроки (сегодня обошлось без жертв), они отправились в столовую. Еда здесь была безвкусная, что неудивительно. Директор Барни не стал бы тратиться на хорошие продукты для них. Доев, каждый мыл за собой посуду и вытирал её насухо. Мыл, естественно, дочиста – были прецеденты и по этому поводу. Себастьян, Ронни и Саймон держались далеко друг от друга. Чем ближе было исполнение плана, тем больше они боялись, что их заговор раскроют. Поэтому они сторонились друг друга как никогда.

Из них троих Саймон доел первым. Неловко встав из-за стола, отправился мыть посуду.

А потом…

Потом произошло то, что Себастьян не забудет никогда. Звук, с каким стакан, выскользнувший из рук Саймона, разбился об пол, будет сниться Себастьяну ещё много ночей. Звук разбившейся надежды.

Все знали, что директор Барни приходит в ярость от порчи имущества школы. Для кого угодно разбитый стакан, тем более казённый, был бы невесть каким событием. Но только не для директора Барни.

А ещё все знали, что директор Барни узнает, кто это сделал. Он просто задаст вопрос, и если ты не ответишь, то пеняй на себя. Так уж тут было заведено. Поэтому все стремительно отвернулись, как будто бы это снимало с них печать свидетелей преступления. Кое-кто успел выскочить из столовой, тем самым обезопасив себя.

Саймон смотрел на осколки у его ног, не понимая, как это могло случиться. В голове его лихорадочно билось две мысли: первая – хоть бы директор Барни этого не услышал и не узнал об этом, и вторая – нужно скорее убрать эти проклятые осколки. В голове Себастьяна билась только одна мысль – хоть бы это осталось незамеченным. Пусть им повезёт ещё раз. Ронни же побледнел и чуть не бросился помогать Саймону, но вовремя остановился. Ронни чувствовал, что их план на грани краха.

Саймон попытался собрать осколки, но услышал приближающиеся шаги. Шаги, которые невозможно было спутать ни с чьими.

Директор Барни. Коршун, мчащийся к своей жертве.

Разумеется.

Саймон выпрямился, посмотрел на Ронни и Себастьяна и с горечью покачал головой. Он понимал, что натворил. Он не хотел этого, но теперь уже ничего не сделать.

Зная, что это вряд ли поможет, Саймон взял свою тарелку, которую ещё не успел вымыть, сел на свободный стул и сделал вид, что его это не касается. Сел он далеко от Себастьяна, но напротив него. Себастьян и Ронни уткнулись в свои тарелки.

Директор Барни вошёл в столовую, где царила предательская тишина. Тишина, выдававшая преступление. Он посмотрел на осколки стакана, на всех, кто находился в столовой, поцокал языком.

– Кто это сделал? – обратился он к Себастьяну, ибо тот был к нему ближе всех.

Себастьян стиснул зубы и посмотрел на разбитый стакан. Боже, ну почему он?

– Себастьян?

Ну почему это придётся сделать именно ему? А как же их план? Их надежда? Себастьян молчал, не в силах издать ни звука.

– Себастьян? – с нажимом повторил директор Барни, и нажим этот не сулил ничего хорошего.

Внутри Себастьяна всё кричало, всё его существо противилось тому, что он должен был сделать. Но, чёрт побери, жить ему ещё хотелось. Ронни был прав. Горько прав.

– С-с-са… – слетело с его губ. Он не был уверен, что сможет. Но он должен был это сказать. Сказать полностью, как того всегда требовал директор Барни. Но видит Бог, он этого не хотел.

– Что? Громче!

– Это сделал Саймон, директор Барни, – выдавил из себя Себастьян и опустил глаза. Ему было больно и гадко. Он чувствовал невыносимую вину, чувствовал себя палачом. Но по-другому он поступить не мог. Как и не мог теперь посмотреть на Саймона, хотя чувствовал, что тот смотрит на него.

– Хорошо, Себастьян, – кивнул директор Барни. – Можешь идти. Все вы можете идти. А ты, Саймон, убери-ка за собой.

Столовая мигом опустела. Саймон принялся ползать, собирая острые стеклянные осколки. Собрав все, он встал и осторожно выкинул их в мусорное ведро. Директор Барни удовлетворённо кивнул, повернулся и вышел из столовой.

Саймон перекрестился и упал на колени. Пресвятая Богородица, которой он молился ежечасно, не оставила его. Он склонил голову, мысленно произнося молитву благодарности.

Директор Барни шёл по пустому коридору, и шаги его гулко раздавались по всему этажу. Пройдя половину коридора от столовой до лестницы, ведущей в его кабинет, он, не останавливаясь, небрежно бросил через плечо:

– И зайди в мой кабинет.

Сказал он это негромко, но слова разнеслись по всей школе, достигнув каждого уголка, каждого испуганного ученика, каждого сердца. Убийственные слова, не оставляющие надежды.

Саймон с минуту продолжал стоять на коленях. Затем медленно поднялся, подошёл к мусорному ведру, выудил самый острый осколок и резким, уверенным, словно бы хорошо отрепетированным движением перерезал себе горло.

* * *

Себастьян и Ронни на какое-то время перестали общаться. Все знали, что у Себастьяна не было выбора, а Ронни знал это лучше всех, но дело было не в этом. План спасения рухнул, обнажая ждущую их впереди бездну. Вдвоём им было не справиться, они это знали. Потеряв Саймона, они потеряли надежду. Остальные стали бояться ещё больше. А впереди приближалась пора контрольных работ и «сбора урожая», как все это окрестили. Да, с их успехами на контрольных работах директор Барни соберёт неплохой урожай. Если только… Если только приезд представителей не спасёт ситуацию.

Когда вежливые, но равнодушные люди из комитета переступили порог школы, Себастьян почувствовал слабую надежду. Всё-таки что бы там ни было до этого, может, сегодня у них появится шанс на спасение. Однако когда все ребята, умытые, в начищенной одежде, с вымученными улыбками на лице выстроились в одну показательную шеренгу, атмосфера словно налилась свинцом. Представители, закончив беглый осмотр помещений и чиркнув что-то в своих бумагах, подошли к ребятам и директору Барни. Было видно, что они знакомы с ним не первый день. На лице директора Барни застыла доброжелательная, почти искренняя улыбка – как и на лицах представителей. Всё происходящее было настолько фальшиво и приторно, что Себастьян невольно таращился на представителей, широко распахнув глаза. Ему не верилось, что всё может быть так. Директор Барни вёл себя как пример добродетели и благодушия. Ученики, буквально парализованные возможностью изменить что-то в своей жизни и страхом перед директором Барни (а ещё больше – страхом, что ничего не изменится, даже если кто-то из них рискнёт что-то сделать; так зачем тогда вообще рисковать? К тому же неудачный опыт в прошлом уже был, как им рассказывали), стояли, как деревянные, и непрестанно улыбались. Представители улыбались в ответ и что-то говорили. Кажется, хвалили учеников и директора Барни и говорили о том, как им с ним повезло. Себастьян с ужасом понимал, что все они вмиг стали ещё беспомощнее, чем прежде. Что никто, в том числе и он сам, не в силах открыть рот и сказать, как им на самом деле повезло с директором Барни. Никто. Доброжелательный вид директора Барни внушал им больший страх, чем его ярость. Потому что они знали, что скрывается под этой доброжелательностью.

Всё это время Ронни незаметно переминался с ноги на ногу. С тех пор, как не стало Саймона, он почти не спал. Надежда, зародившаяся в нём вместе с планом, который рухнул, покинула его сердце, оставив там огромную, зловещую дыру. Дыру, которая теперь была наполнена усталостью и отчаянием. Но что самое страшное – смирением. Ронни знал, что в тот момент, когда он смирится не внешне, но душою со всем происходящим, для него всё будет кончено. Он смотрел на директора Барни и не чувствовал ничего. Смотрел на представителей комитета и не чувствовал ничего. Так не должно было быть. Ненависть, ярость, презрение, да хотя бы страх – всё было бы лучше, чем это смиренное равнодушие. Но всё же кое-что ещё осталось. Ронни смотрел на испуганных ребят, на поражённого происходящим Себастьяна, единственного, кто ещё что-то значил для него, и ему было невыносимо грустно. Грустно оттого, что они не могут разбить эту непроницаемую стену страха и хотя бы попробовать если не помочь себе, то как минимум немного сбить спесь с директора Барни, отвыкшего от того, что кто-то может посметь ему перечить.

Но он ещё верил в них. По крайней мере, в одного из них.

– Ну как, ребята, вы всем тут довольны? – прозвучал традиционный формальный вопрос, который уже не раз здесь задавался и на который в присутствии директора Барни был только один правильный ответ.

И только они собрались выразить жалкое и запуганное, но, главное, ожидаемое всеми согласие (все, кроме Себастьяна – он всё ещё не мог прийти в себя от горького непонимания), как Ронни, отлично зная, чем ему может это грозить, громко и звонко отчеканил:

– Вообще-то, нет. Вы даже не представляете, что тут творится.

Себастьян с ужасом уставился на Ронни. Страх холодом пополз по его затылку. Это же самоубийство! Зачем? Зачем, зачем Ронни это сделал? От предчувствия непоправимой беды внутри у него всё буквально заледенело.

– И что же, мой мальчик? – сладко пропел директор Барни, и всех захлестнула новая волна ужаса. – Расскажи, что тебя не устраивает, и мы все вместе попробуем решить проблему.

Ронни, хотя и ожидал чего-то подобного, аж поперхнулся воздухом.

– Да вы… Да ты… Не делай вид, что ничего не происходит! Признайся уже во всём! – с каждой секундой Ронни проклинал себя всё больше. Нет, он вовсе не жалел, и уверенности у него не убавилось, но слова… Нужные слова никак не приходили к нему. Он разволновался, и столько всего нужно было рассказать, что в итоге получалось что-то неубедительное, и от этого он себя ненавидел. Так загубить этот шанс!

– В чём же мне признаться, скажи? – директор Барни и представители комитета смотрели на него ласково и с вниманием. Это окончательно взбесило Ронни.

– Строгая дисциплина! – выкрикнул он в бешенстве, и голос его чуть не сорвался. – Расскажи-ка, как ты над нами издеваешься!

– Ах, кажется, я понял, о чём пытается сказать этот милый молодой человек. Недавно я решил усилить контроль за успеваемостью, и некоторым это не понравилось, понимаете, – доверительно обратился директор Барни к представителям комитета. Те в ответ сочувствующе закивали.

– О нет, так просто ты не отделаешься, – зловеще сказал Ронни, постепенно терявший способность себя контролировать. – Отвечай, куда пропадают все те, кто уходит к тебе в кабинет и потом никогда не возвращается? Что ты с ними делаешь? Куда они бесследно исчезают? Отвечай, ты, грёбаный убийца! – голос Ронни сорвался на беспомощный фальцет, и директор Барни улыбнулся.

– Да из тебя вырастет писатель, друг мой. С фантазией у тебя просто отлично, – усмехнулся он и, повернувшись к представителям комитета, выразительно пожал плечами.

Представители, хоть и не восприняли слова Ронни всерьёз и даже не насторожились, всё же почувствовали за собой обязанность развить эту ситуацию. Поэтому они, скорее, для порядка, нежели оттого, что засомневались в директоре Барни, обратились к шеренге почему-то побледневших ребят: