Текст книги "Убийства на фоне глянца"

– Боялась скандала. Никто не подозревал об их связи.

– Она что-то знает?

– Говорит, что нет, и переводит стрелки на бывшую жену.

– Соперница, – изрек Гарсон мелодраматическим тоном.

Мы посмотрели друг на друга, воздержавшись от комментариев. Мы успели так привыкнуть друг к другу и так изучить друг друга, что скоро, пожалуй, будем общаться посредством звуковых сигналов, как это происходит между обитателями животного мира.

– Хорошо, тогда можно пойти пообедать.

– Сегодня на мою компанию не рассчитывайте. Обойдусь бутербродом. Я записалась в салон красоты.

– Ни за что не поверю!

– Совсем не остроумно.

– Да я ведь на полном серьезе!

– В таком случае вам будет небезынтересно узнать, что вторую половину дня я для себя от работы освободила. А знаете, для чего? Для того, чтобы мне до тех пор массировали все мускулы, пока от них совсем ничего не останется, чтобы меня с головы до ног покрыли душистой пеной, чтобы меня ублажили гидрокремом… Короче, чтобы из меня сделали весенний цветок.

– Вы и так совсем как весенний цветок.

– Отлично, Фермин, этот комментарий звучит уже куда лучше. Потом я отправлюсь ужинать с сестрой, которая приехала ко мне в гости. А вы не хотите к нам присоединиться?

– Мне тоже придется намазаться кремом?

– Нет, будет достаточно, если вы перемените рубашку.

– Хорошо, только позвоните и скажите, куда соберетесь идти.

– Договорились. Да, я, понятное дело, рассчитываю, что остаток дня вы будете работать за двоих!

Он с философским видом поднял брови. Смею предположить, что такая мина обычно была у Сократа. Зачем я его пригласила? Ведь при нем нам с сестрой не удастся откровенно поговорить. Да, думаю, именно поэтому и пригласила. Кроме того, ей ведь хотелось разобраться в мотивах некоторых мужских поступков, вот я и приведу ей мужчину что надо – пусть изучает, пусть расспрашивает.

Аманда уже поджидала меня у входа в салон красоты. Темные очки скрывали покрасневшие от слез глаза. И почему, интересно, мы, женщины, по любому поводу плачем до полного обезвоживания организма? Неужели не существует другого способа выплеснуть свое горе?

– Ты ревела? – задала я бессмысленный вопрос.

– Нет! – соврала она.

– Значит, это климат Барселоны так жутко действует на твои глаза. Ну, ничего, там внутри справятся с чем угодно. Готова?

Она безвольно улыбнулась, и мы перешагнули порог салона, где занимаются защитой бастионов нашего тщеславия и наших иллюзий.

В массажном кабинете я попала в руки крепкой как дуб девицы. Лежа на кушетке, голая и беззащитная, я вдруг подумала, что чем-то похожа на труп в морге, и сразу напряглась. Мускулистая девица мгновенно это почувствовала и попросила, чтобы я ей немного помогала.

– Почему вам никак не удается расслабиться?

А почему, интересно знать, она считает, что я должна расслабиться? Чтобы явиться сюда, я бросила важную работу, у моей сестры разладились отношения с мужем; кроме того, я совершенно не привыкла, чтобы кто-то так по-хозяйски обращался со мной, словно я – это всего лишь тело без признаков воли. Наверное, подобные мысли привели к тому, что мускулы мои еще больше напряглись. Массажистка прервала работу и наклонилась, стараясь заглянуть мне в глаза:

– Скажите, а сколько времени вами никто не занимался?

– Ну, знаете!.. Заниматься мною…

Да, она застала меня врасплох.

– Почему вы никак не хотите поверить, что достойны того, чтобы кто-то вами занялся, чтобы кто-то о вас позаботился? Я совершенно серьезно говорю: поверьте, вы того стоите, точно стоите.

Я глупо улыбнулась. И почувствовала себя полной дурой.

– А разве вы стали бы возиться со мной, если бы вам за это не платили?

– Разумеется, и с удовольствием! Но дело совсем в другом. Дело в том, что вы имеете право на передышку, вы должны убедить себя, что можете потратить и на себя какое-то время, пойти на массаж, целый день посвятить себе самой, если угодно. Нельзя вечно выбиваться из сил как ломовая лошадь да еще чувствовать себя кругом виноватой. Вот правило, которое все мы, женщины, должны раз и навсегда усвоить.

Речь шла, вне всякого сомнения, о психологическом приеме в работе с клиентками, которому ее обучили. А может, и нет, какая разница! Может, я имела дело с потерявшим работу психоаналитиком… Но она была права. Сколько уж времени обо мне никто не заботился? А сама я о себе? Последний случай, когда кто-то действительно проявил обо мне заботу, произошел в баре – там хозяйка предложила мне работу на кухне. Ну и что тут такого? Да не нуждаюсь я в ничьей заботе, сама могу о себе позаботиться или, в крайнем случае, заплатить за чужие старания. Но эта крепкая девица была все-таки права. И я расслабилась.

Когда сеанс закончился, я чувствовала себя словно заново рожденной. От всего сердца поблагодарила ее и, забыв всякий стыд, прикрывшись лишь маленьким полотенцем, отправилась в сауну. Аманда была уже там, полускрытая густыми облаками пара. На мраморных лежанках растянулись еще три или четыре женщины разного возраста.

– Ну, как дела? – спросила я.

– Гораздо лучше. Если провести здесь еще пару часов, я вообще забуду, что когда-то была замужем.

Я сделала ей знак говорить потише, потому что нас могли услышать. Она в ответ только пожала плечами, ей это было безразлично. И я тотчас поняла почему: одна дама, которой было хорошо за шестьдесят, ответила с закрытыми глазами:

– Счастливая вы! А я вот уже тридцать пять лет как замужем и ни разу ни на миг не могла забыть об этом.

Со всех сторон послышался смех, и голые женщины чуть привстали со своих лежанок.

– Но вас-то муж, насколько я поняла, не бросал? Правда?

– А вас, дорогая? Неужели вас бросил муж?

Это было немыслимо, я не верила своим ушам: моя родная сестра готова была рассказать незнакомым женщинам о своих семейных неурядицах. Но сеанс публичных откровений – это было еще не самое худшее; куда хуже было то, что все они – не важно, старые или молодые, – совершенно искренне заинтересовались ее историей, а потом по очереди, и как нечто само собой разумеющееся, стали рассказывать случаи из собственной жизни, после чего пылко и называя вещи своими именами принялись обсуждать мужчин, их наглость и грубость, их внутреннюю слабость и неспособность трезво оценивать свой возраст… Думаю, даже на бойне мне не удалось бы наблюдать более профессиональную и основательную разделку туши. К счастью, мое молчание было воспринято с пониманием. Надо признаться, я никогда в жизни не смогла бы выдавить из себя ни слова, чтобы поучаствовать в подобном суде Линча. Но в конце концов одна из дам глубоко вздохнула и словно нехотя выдала:

– Так-то оно так, но ничего тут не поделаешь – мужчины они такие, какие есть.

Остальные дружно ее поддержали, и как по мановению волшебной палочки на смену проклятиям и насмешкам пришли высказывания, в которых теперь слышалось скорее одобрение, а на смену горькой иронии явились шутки, с каждым разом все более раскованные. Дискуссия в сауне завершилась бойкими суждениями о длине и толщине мужского полового члена. Оказавшись вдвоем с Амандой, я не удержалась от упрека:

– Ну как ты могла, при всех?..

– Послушай, Петра! Как ты думаешь, чем занимались римские матроны в своих термах? Это только продолжение давней традиции.

– Мне такого не понять, прямо тебе скажу.

– Наверное, ты слишком много времени проводишь в мужском обществе. Мы, женщины, имеем обыкновение говорить то, что чувствуем, и в этом нет ничего стыдного. Или ты считаешь иначе?

– Нет, стыдного ничего нет, но говорить о сокровенном, о личной жизни…

– Все это сказки, придуманные для того, чтобы мы в одиночестве пережевывали свои несчастья.

Нет, это было выше моего понимания. Вполне возможно, моя сестра говорила правильные вещи, но я была не способна так себя вести. Слишком много времени в мужском обществе, слишком много одиночества? Что мы выигрываем, если молчим? И что теряем, если так откровенно выплескиваем все наружу? Ответа на эти вопросы у меня не было, но как бы там ни было, я предпочитала крайне скупо делиться с окружающими сведениями о своей личной жизни.

Мне почистили кожу на лице – и это окончательно лишило меня боевого запала. Следовавшие один за другим слои крема, которыми сперва покрывали лицо и которые потом снимали мягкими круговыми движениями, едва не погрузили меня в сон. Наконец я была готова – можно было накладывать макияж. Но тут возможностей для расслабления было уже меньше. Приходилось смотреть вниз, когда обрабатывали верхние веки, потом вверх, когда красили тушью ресницы. Я должна была растягивать губы, потом сжимать их, потом улыбаться, чтобы полюбоваться в зеркале на общий результат. Я стала красивой. Я чувствовала себя отлично. Меня преследовало ощущение, что это не совсем я, но мне хотелось решительно от него отмахнуться. Единственной проблемой было время. Девять вечера. Мы отдали пять часов чудному наслаждению – позволяли, чтобы нас холили и лелеяли. Я снова уставилась на себя в зеркало. Эти часы не прошли даром, но свою роль сыграли и возможность расслабиться, и слои крема – все вместе и каждая процедура по отдельности. Хорошо было бы сейчас прогуляться до того бара, чтобы меня увидела хозяйка, моя благодетельница.

Аманда тоже сияла красотой, но главное – из глаз ее бесследно исчезли слезы.

– Ну а что теперь? – спросила она, имея в виду мои планы на вечер.

– Теперь – ужин с шампанским. Кстати, я пригласила в ресторан моего коллегу, надеюсь, ты не будешь возражать. В случае чего, это еще можно переиграть.

– Он хорош собой?

– Кто? Младший инспектор Гарсон? Ну… он сильный.

– Ты хочешь сказать, что он справится с нами обеими?

– Да, да, вполне.

– Даже несмотря на то, что мы с тобой близкие родственницы?

– Оставь эти шуточки, я его начальница.

– Ох, Петра, ради бога! Неужели ты никогда не теряешь самоконтроля?

Самоконтроль понадобился Аманде, когда она увидела явившегося в ресторан младшего инспектора. Тибетские мантры для повышения самоконтроля. Гарсон постарался принарядиться и выглядел молодцом. Костюм в тонкую полоску, как у дипломата, черная рубашка и сиреневый галстук. Я-то уже привыкла к его сногсшибательному вкусу, но, должна признаться, каждый раз, увидев его приодетым ради какого-нибудь случая, испытывала глубочайшее потрясение. Моя сестра робко протянула ему руку, младший инспектор пожал ее – в его пожатии было что-то среднее между военным и рыцарским, – к этому и сводилось обычно его галантное обхождение.

– Ну как, Фермин, разве мы не прекрасны? – Я сразу же перешла в наступление.

– Как две дикие газели, – ответил Гарсон без малейшей заминки.

Услышав его комплимент, Аманда расхохоталась. И не прекращала хохотать весь вечер, который мы провели в выбранном мною роскошном ресторане. Надо отдать должное Гарсону: он был в ударе, а когда с ним такое случалось, он блистал остроумием и любой самый священный предмет мог сделать поводом для шутки. Он рассказывал забавные истории из времен своей молодости, случаи из военной службы, из собственной повседневной жизни одинокого вдовца… Все вместе было окрашено в тона веселой насмешки – в первую очередь над самим собой. И по-моему, главная цель вечера была достигнута – моя сестра выглядела очень довольной. Самые черные тучи постепенно рассеялись, хотя в душе у нее и происходило нечто вроде процессии Страстей Христовых. И тем не менее чувства эти скоро выплеснулись наружу. За кофе, когда пары эйфории стали улетучиваться и каждый мешал ложечкой сахар и смотрел в свою чашку, словно медитируя, Аманда вдруг спросила:

– А вы могли бы влюбиться в девушку, которая много моложе вас, Фермин?

Гарсон подумал было, что это продолжение веселого трепа, и ответил:

– А что, на ваш взгляд, я способен соблазнить какое-нибудь юное создание, этакий бутончик?

– Да нет, я же серьезно говорю, вы верите, что любовь девушки двадцати с чем-то лет может хоть отчасти вернуть мужчине молодость?

Гарсон тотчас сообразил, что в этом вопросе имеется неведомый ему скрытый смысл, и посмотрел на меня, ища совета. Я ответила ему тревожным взглядом. Он замямлил:

– Ну… как вам сказать… не знаю… если бы я попал в крайнюю ситуацию…

– Какую именно?

– Ну… скажем… на необитаемом острове…

– Хорошо, и на этом необитаемом острове, влюбившись в нее, вы почувствовали бы себя моложе, почувствовали бы прилив жизни и радости?

Гарсон вдруг сделался серьезным:

– Знаете, иногда на улице я просто обалдеваю, когда мимо проходит какая-нибудь девчонка. У них отличные фигуры… и кожа такая гладкая… Кто же станет отрицать… Но это совсем не то же самое, что влюбиться и почувствовать себя молодым… Нет, я, например, сразу же чувствую непробудную лень, и, кроме того, молодость нам уже никто не сможет вернуть, даже сам Господь Бог.

– Это я знаю, но речь идет вовсе не о внешнем облике, тут совсем другое. У молодых чистые глаза, молодые девушки лишены опыта, в большинстве своем не знали настоящих страданий, они как будто новенькие, ведь жизнь еще не успела их покалечить. И жить рядом с ними – это, наверное, все равно что заново открывать для себя окружающий мир.

– Знаете, я человек без лишних заморочек и открываю только то, что чувствую собственными ребрами.

– А вот мой муж – он, безусловно, совсем другой. Он влюбился в молодую девушку и собирается уйти от меня, чтобы жить с ней. Как вам такое нравится?

Взгляд, брошенный мне Гарсоном, был настоящим сигналом SOS, но я отказалась прийти ему на помощь, поскольку и сама не знала, что тут надо сказать.

– Вам, наверное, трудно такое пережить.

– Да, трудно. И было бы легче, если бы я могла понять, по-настоящему понять, что им движет.

Гарсон пожал плечами:

– Из всего того, что случилось в жизни лично со мной, я и половины не понимаю. Что-то происходит – вот и все, и, как правило, там и понимать-то нечего.

– Сила обстоятельств, да?

Над столом повисло невеселое молчание, все мы смотрели на дно наших кофейных чашек, словно хотели прочитать по кофейной гуще свое будущее. Нет, пора закругляться, подумалось мне. Я расплатилась, и мы вышли на улицу. Гарсон сердечно простился с нами, а моя сестра по дороге домой отметила, какой он обаятельный.

Дома, глянув в зеркало, я с удивлением уставилась на свой профессионально выполненный макияж – ведь я успела о нем позабыть. Возраст, красота, молодость, любовь. Раздумывая о том, как проведу свои преклонные лета, я начисто исключала из планов на будущее любовь. Я не желала видеть, как кто-то стареет и угасает рядом со мной, становясь, в свою очередь, свидетелем моего угасания. Я решила, что уеду жить на природу, буду читать, гулять и каждый вечер наведываться в ближайшую деревню, чтобы выпить там рюмку с моряками или крестьянами – с кем именно, я еще для себя не определила. Куплю себе кота с гладкой шерстью и симпатичного пса. Я не хочу, чтобы кто-нибудь напоминал мне о неприятных мелочах повседневности – оставлял тюбик зубной пасты с незавернутой крышкой, или шумно втягивал в рот суп, или жаловался на боль в пояснице, прежде чем лечь в постель. В одиночестве есть своя утонченная прелесть – а потом пусть смерть поможет тебе исчезнуть из этого мира. Но, честно признаюсь, меня бесила мысль об утрате красоты, свойственной молодости. Я не слишком часто об этом задумывалась, но когда случалось… Если бы, по крайней мере, процесс старения нес в себе переход в какое-то иное качество… но нет, он означает увядание тканей, перерождение клеток, не говоря уж о нейронах, которые мрут как мухи на сотах с роскошным медом. И ничего, ничего с этим не поделаешь, ты можешь сколько угодно лежать на кушетках, отдаваясь во власть ловких рук, которые делают тебе массаж, покрывают тело кремом или чудесными, ароматными мазями, – все бесполезно, с каждой минутой, с каждой секундой ты старишься ровно на эту минуту и ровно на эту секунду.

Опыт, обстоятельства, новые впечатления – все то, что имела в виду моя сестра… Но это из другой оперы. Я ведь уже успела полюбить свой скептицизм, спокойно обходилась без иллюзий и, пожалуй, даже возненавидела чрезмерную жизненную силу и бездумность, свойственные молодости. Нет, со мной все хорошо, я бы ни за что не вернулась назад, да и не смогла бы. Точка.

Я смыла лосьоном макияж. Надела пижаму. Есть ли способ помочь сестре в этой отвратительной ситуации? Нет. А могла бы я, по крайней мере, как-то утешить ее? Возможно, но в ее положении все слишком быстро катится под горку, и я не успею даже попытаться что-то предпринять.

Глава 4

Инспектор Сангуэса сам занес нам отчет с результатами проверки. И они того стоили. Сто миллионов песет! У мерзавца Вальдеса имелся счет в швейцарском банке – на его имя было положено сто миллионов песет. Выходит, ремесло журналиста, работающего в розовой прессе, давало возможность не просто откладывать некие деньги, но и скопить приличную сумму!

– Занятно, правда? Ты считаешь, что он мог заработать столько, беря интервью у знаменитостей? – спросила я Сангуэсу.

– Даже если ты умножишь его официальные заработки на три, все равно не хватит.

– А может, он получил наследство? Или играл на бирже?

– Ничего подобного не было. Этот тип взял и вытащил денежки из рукава, как ловкий фокусник.

– Вот мне и хотелось бы знать, как именно ему удавалось проделывать такие фокусы. А еще что-нибудь ты мог бы выяснить?

– Да я и так уж повсюду шарил. Он не являлся членом анонимных обществ, нет данных и об участии Вальдеса в каком-либо бизнесе.

– Когда деньги поступили на его счет?

– Два года назад он сделал первый вклад. Десять миллионов. Затем вносил каждый раз в среднем где-то миллионов по двадцать. Вклады не были регулярными, никакой системы не просматривается. И еще: он ни разу ничего со счета не брал.

– Надо полагать, собирался после выхода на пенсию зажить на Ривьере.

– Да уж наверняка не в родную деревню ехать намылился, чтобы там винцо из глиняного кувшина попивать.

– И своей чековой книжкой, как легко догадаться, он тоже не пользовался. Это очевидно.

– Правильно догадалась. Он всегда вносил деньги на счет сам и всегда наличными. Ни одна организация не делала этого от его имени.

– Классический вариант. Ездил с чемоданом.

– Так надежнее всего.

– И это соответствует его характеру – он никому не доверял. Ладно. Вы хорошо поработали, Сангуэса.

– Хотелось бы копнуть еще поглубже, но, боюсь, больше ничего не нароем.

– Да и то, что вы уже нарыли, весьма нам пригодится. Там, где маячат такие деньги, можно отбросить версию убийства из ревности и тому подобные мотивы.

– Ну а как у тебя обстоят дела с киллерами?

– Стараюсь, но пока безуспешно.

Все было непросто, каждая вновь появлявшаяся деталь только усложняла поиск: всплывали новые и новые предположения о мотивах убийства Вальдеса. Уж чего-чего, а возможных мотивов мы обнаружили более чем достаточно.

– Ну что, а не пора ли нам отбросить и версию мести со стороны кого-то из тех, кому Вальдес сильно насолил в своих заметках или передаче? – спросил Гарсон, когда я сообщила ему о справке, составленной Сангуэсой.

– Ох, боюсь я рубить сплеча, Фермин, и, если честно, есть у меня на этот счет сомнения.

– Я уже заказал два билета на завтра на самолет. Надо присмотреться и к его телевизионным программам.

– Да, конечно, без этого не обойтись. Но прежде хорошо бы и здесь, в Барселоне, вдарить еще разок по тем же гвоздям. Снова повидаться и с бывшей женой Вальдеса, и с его любовницей.

– И покрепче закрутить гайки.

– Вот именно. Снимите копию с отчета Сангуэсы и поговорите с нашим специалистом по киллерам. Мне будут нужны фотографии.

– Чьи?

– Чьи угодно, не имеет значения. Главное, чтобы это были жертвы наемных убийц, жертвы самых жестоких расправ, и чем кровавее будут сцены, тем лучше.

– А вы?

– У меня назначена встреча с информатором.

– И наверняка хотите пойти одна.

– Да, из чистого упрямства, вы ведь меня знаете. Кроме того, мы ведем себя как сонные мухи. А время уходит.

– Хорошо. Если вы позволите…

Я кивнула, но Гарсон, сделав пару шагов в сторону двери, вернулся и остановился передо мной, не произнося ни слова.

– Вы что-то забыли?

– Нет, хотел сказать вам, что ваша сестра… короче, ситуация печальная.

– Такие вещи случаются каждый день. Не беспокойтесь о ней, она это переживет. Вокруг полно мужчин, Фермин, пожалуй, их даже слишком много.

Гарсон с досадой поморщился:

– И вам просто не терпелось мне об этом сообщить.

Он развернулся и покинул кабинет, наверняка проклиная в душе мой характер. Но не могла же я позволить ему вмешиваться в наши семейные дела! Да и сочувствие в таких случаях было, на мой взгляд, не слишком уместно. Любовные горести не должны фигурировать в числе человеческих трагедий – они на это ну никак не тянут. А вообще, меня ждал мой осведомитель, и я не могла тратить время на размышления о личных проблемах. Долг – прежде всего, сказала я себе, и эта фраза, которая уже давно вышла из употребления, вызвала у меня насмешливую улыбку.

В данный момент я прекрасно знала, что мне надо делать. И тем не менее события опережали мои расчеты, и для начала я столкнулась с некой неожиданностью. Это была как раз такого сорта неожиданность, к которым я всегда относилась с презрением, когда они выпадали на чужую долю. А случилось так, что информатор, явившийся на встречу со мной, оказался женщиной. Как она объяснила, ее муж Ихинио Фуэнтес – он-то и был на самом деле полицейским осведомителем – срочно куда-то уехал, а в подобных ситуациях она обычно помогала ему – ведь лучше так, чем пропустить свидание с полицейскими. Я тотчас проверила по телефону, правду ли она сказала, и мне подтвердили: да, они работают вдвоем, и не в первый раз супруга Фуэнтеса замещает его во время отлучки мужа. Я с любопытством оглядела ее. Ей было лет тридцать, не больше, и она как заведенная жевала жвачку, словно только к этому сводился смысл ее жизни. На меня она старалась смотреть с подчеркнутым злорадством. Мы с ней друг друга оценивали, и я решила, что пока проигрываю. Я, пожалуй, даже растерялась и не знала, с чего начать. Но ей первой надоела эта взаимная пристрелка, она резко мотнула головой и спросила:

– Так о чем речь на сей раз?

– Вы слышали про убийство Эрнесто Вальдеса?

– Что-то такое доходило.

– Мы считаем, что его убил профессионал, и хотим знать, кто именно это сделал.

– Ну и?..

– Есть мнение, что ваш муж может добыть нужные нам сведения.

– Может добыть, а может и не добыть. И как оно ни повернется, такие вещи требуют большой и аккуратной работы. Кроме того, это опасно.

Она замолчала, испытующе глядя мне в лицо, но я не поняла, чего она ждет. Тогда она, теряя терпение, почесала свой почти идеальной формы нос:

– Сколько вам разрешили заплатить?

Я не подготовилась к этому вопросу. Но попыталась выйти из положения с достоинством:

– Как обычно.

– Обычная оплата тут не годится, еще чего! Мы ведь говорим про киллеров.

– Хорошо, все будет зависеть от информации, которую я от вас получу.

– За любую мелочь не меньше ста тысяч, а если наклюнется что-нибудь посущественней – мы поднимем плату до трехсот.

– Послушайте, а может, вы посоветуетесь с мужем, ведь это он наш агент?

– Не хочу вас огорчать, но советоваться тут не о чем – денежными делами всегда занимаюсь я. А вы в своей семье разве не так же поступаете?

– Мою семью мы лучше оставим в покое, но вот с комиссаром мне точно придется посоветоваться.

– Он разрешит. Коронас всегда правильно себя ведет. А я, как только вернется муж, передам ему ваше задание. Он уж сообразит, с какого конца за него взяться.

– Договорились, позвоните мне.

– Дайте мне номер своего мобильника, в комиссариат мы никогда не звоним.

Дав ей номер телефона, я задумалась о том, каким образом, черт побери, я опишу нашу беседу в отчете. Мне по-прежнему было трудно ориентироваться в этой сфере – правила общения с информаторами не давались, возможно, потому что в душе я считала эту практику недостойной настоящих сыщиков.

Гарсон дожидался меня в машине, уже готовый рвануть с места. Он точно выполнил все мои указания, как, впрочем, и всегда. У него были с собой копия отчета инспектора Сангуэсы и фотографии жертв киллеров. Пока мы ехали в роскошный район, где обитала бывшая жена Вальдеса, я перебирала фотографии. И у меня мороз пробежал по коже. Первая запечатлела мужчину с обожженным телом, который лежал в пластиковом пакете, похожий на зловещего призрака. Я поперхнулась. Гарсон бросил на меня быстрый взгляд:

– Занятно, правда?

– Прелестно.

– Это фирменная марка латиноамериканских киллеров, тех, что вращаются в мире наркотиков. Но вы еще не видели самого худшего.

На следующей фотографии – расчлененное тело специально для фотосъемки разложили на простыне. Можно было совершенно отчетливо различить руки, ноги, торс и голову мужчины средних лет, на лице которого застыла чудовищная гримаса.

– Этот несчастный отказался платить повисший на нем должок. Поработали тут поляки.

– Какой ужас!

– А теперь обратите внимание на технику итальянцев, у них самое богатое воображение. Фотография номер десять.

Мне стоило труда разобраться в деталях кровавого месива, но наконец я справилась. Это был молодой человек с разрезанным горлом, и через эту кошмарную щель высовывался какой-то толстый и бледный кусок плоти. Его собственный язык.

– Они называют это “галстук”. Вспарывают горло. Потом раскрывают жертве рот и выворачивают язык так, чтобы просунуть в разрез. Хотелось бы надеяться, что они свой трюк проделывают, когда человек уже мертв. Этот был членом мафии, но сбежал, не попрощавшись.

– Хватит, Гарсон, меня сейчас вырвет!

– Только не думайте, что тут работали исключительно иностранцы. На всех остальных фотографиях – дело рук испанских киллеров, и можете мне поверить, мы ни в чем не уступаем выходцам из других стран.

Я поскорее сунула фотографии в конверт.

– Ужас и кошмар. Будем надеяться, что Пепита Лисарран проявит не меньшую чувствительность, чем я.

– Собираетесь блефовать?

– Я буду играть теми немногими картами, которые у нас пока имеются, но мы не должны упустить взятку. Пепита хоть что-нибудь непременно да знает, в противном случае сразу обратилась бы в полицию.

Нам открыла дверь служанка в розовом форменном халатике. Не давая нам пройти, она позвала хозяйку. Марта Мерчан, бывшая жена Вальдеса, встретила нас высокомерно и с непроницаемым лицом – она, как всегда, полностью контролировала ситуацию. Мы вошли в ту же небольшую гостиную, где были в прошлый раз, и я сразу бросилась в атаку, посчитав излишними предварительные формулы вежливости.

– Нам стало известно, что у вашего бывшего мужа был в Швейцарии счет на сто миллионов песет.

Она чуть приподняла брови, только этим и выдав свое удивление.

– Вы знали что-нибудь про этот счет?

– Нет, ничего не знала. Неужели эти деньги достанутся мне в наследство?

– Вряд ли. Счет будет с санкции судьи немедленно блокирован.

Она улыбнулась – впервые после начала нашего визита:

– Инспектор, вы ведь знаете, что такое развод, правда? Супруги, расходясь, не всегда клянутся друг другу в вечной любви. Неужели вы полагаете, что мой бывший муж сообщал мне хоть что-нибудь о своем реальном финансовом положении или о том, как ему удалось заработать такую сумму?

– Полагаю, что нет, но, возможно, что-то вы заметили еще в те времена, когда жили с мужем вместе.

– Нет, ни о чем таком он никогда не ставил меня в известность.

– И у вас не появилось никаких догадок – на основе его случайных реплик или в связи с его поездками?

– У меня есть своя работа, инспектор Деликадо, и, занимая достаточно серьезный пост, я должна ежедневно много часов посвящать служебным делам. Возвращаясь вечерами домой, мы с мужем не обсуждали ничего, что выходило бы за рамки нашей личной жизни. Кроме того, с тех пор как он начал сотрудничать с розовой прессой, меня совершенно перестало интересовать то, чем он занимался.

– Это я понимаю, но, может быть…

Она перебила меня решительно, но не повышая при этом голоса:

– Если меня в чем-то подозревают, я прошу, чтобы было выдвинуто официальное обвинение, а если нет…

Повисла многозначительная пауза. Я закончила ее фразу:

– А если нет, вы просите оставить вас в покое.

– Как вижу, вы меня правильно поняли.

– Беда в том, что, когда идет расследование, редко все складывается как по писаному. Иногда приходится задавать вопросы и человеку, которого мы ни в чем не подозреваем. А в случае, если этот человек не проявляет желания сотрудничать с нами, мы вынуждены просить санкцию судьи.

– Если так принято…

– Хорошо. Спасибо, что согласились с нами побеседовать.

Как только мы глотнули свежего воздуха, я велела Гарсону:

– Распорядитесь, чтобы за ней присмотрели.

– Это надо понимать так, что ваши подозрения укрепились?

– Понимаете, Фермин, дама много лет была замужем за человеком с сомнительной репутацией, потом они разводятся, но продолжают сохранять сравнительно хорошие отношения. Он никогда не задерживает ежемесячных выплат и время от времени навещает дочь. Неужто мы проглотим ее уверения, что она прямо-таки ничего не знает и не ведает, что она никогда не слышала от него ни слова про деньги или работу и никогда не строила каких-нибудь догадок, исходя из своих наблюдений?

– А начни она делиться с вами своими догадками, вы бы ей не поверили. Кроме того, Пепита Лисарран уверяла, что между бывшими супругами отношения сильно испортились.

– Может, оно и так, только вот поведение бывшей жены показалось бы мне более естественным, если бы она попыталась в чем-то его обвинить. Нет, даже в жизни самых хладнокровных и выдержанных людей все бывает иначе. Видели вы ее? Она не смеется, не сердится, не смущается… Еще немного – и научится обходиться без еды.

– Да знал я и таких, и не обязательно они что-то скрывали.

– И тем не менее пусть за ней немного последят – хуже не будет, мы, по крайней мере, убедимся, что там все чисто.

Второй визит в тот день мы нанесли Пепите Лисарран. Вернее, это был не столько визит, сколько попытка запугать ее – в буквальном смысле слова.

Увидев нас, она, как всегда, затрепетала, а когда мы попросили подыскать для разговора какое-нибудь тихое помещение вместо редакционной приемной, сильно напряглась, но спорить не стала. Мы расположились в небольшой комнате непонятного назначения, стены которой были увешаны журнальными обложками в цветных рамках.

– Слушаю вас, – произнесла она готовым вот-вот оборваться голосом.

Я решила воспользоваться ее душевным смятением и не слишком церемониться, а поэтому, не говоря ни слова, вытащила конверт с фотографиями. Она, тоже молча, взяла их и стала по одной рассматривать. Я между тем негромко поясняла:

– Все эти люди, все, кого вы там видите, это жертвы наемных убийц. Вы сами легко убедитесь, что их методы гуманными никак не назовешь.