Текст книги "Silentium"

Двадцать восемь

Ночь 28 июля 1998 года, 02:37 утра.

Она сидит в своей однокомнатной квартире на окраине города совершенно одна. Почему? Потому что никого больше не осталось.

Отсутствующий взгляд делает выражение её полноватого лица почти кукольным.

Громкость старого черно-белого телевизора на пределе. Вычурная молодая особа рассказывает о процессе приготовления рататуя. Окно открыто нараспашку. Прохладный летний ночной ветер колышет прожженный сигаретными бычками тюль. Она сидит развалившись в большом, мягком кресле и занимает его почти полностью. В комнате нет никаких источников света, кроме телевизора, только со двора пробивается фонарный луч.

Где-то в соседнем микрорайоне проезжает наряд милиции и скорой помощи, звук их сирен слабо доносится до квартиры, шумная компания гуляет под окнами и горланит попсовые песни. Их голоса смешиваются с голосом дамы из телевизора, с сиренами и раздражение нарастает.

Она резко вскакивает с кресла и с силой хлопает дверцей оконной форточки. Осколки рассыпаются по подоконнику. В одном из них она мельком замечает свое отражение. Глаза краснеют, она пытается не потерять оставшиеся капли самообладания, не дать волю слезам и сжимает в руке битое стекло. Она задерживает дыхание на пять секунд и выдыхает.

Осколки с капельками крови падают на пол и звон этот в ее голове равен сотне колоколов. Она тяжело дышит, хватает крупный осколок режет запястья. И становится легче, легче, легче…Она вытирает кровь с сотни маленьких порезов на руках об белую футболку с яркой надписью "Be positive", садится обратно в кресло и снова отсутствующий кукольный взгляд, с блестящими от приблизившихся слёз глазами.

28 августа, 1998 год, 4:57 утра.

Она сидит в большом мягком кресле и занимает чуть меньше его половины. Минус 23 килограмма за месяц. Разбитое стекло форточки заклеено скотчем и газетами. Семьдесят три мелких, раздробленных осколка в крови лежат на полу рядом с подоконником, креслом, холодильником. Возле зеркала свои осколки, крупные, еще не тронутые. Она подтягивает к себе колени, обхватывает их руками и смотрит в треснутый экран старого черно-белого телевизора. Быстро сменяются картинки мультфильма. Действия незамысловатых героев вызывают у нее смех. Он не помогает, но ненадолго сдерживает истерические слезы. Она резко вскакивает и бежит к зеркалу, спотыкается об опрокинутый шкаф с одеждой, которая велика больше, чем на 3 размера, и падает в осколки лицом. Она снова заливается истерическим смехом, не вставая с пола, и осколки глубже впиваются в побледневшую кожу; кажется, треснула кость в ноге…Стало легче, легче, легче…

28 сентября 1998 года, 00:08 утра.

В однокомнатной квартире на окраине города все так же темно и прохладно. Вся мебель покрылась толстым слоем пыли. Окно разбито полностью, осколки по всей квартире. Рама закрыта сломанной задней стенкой шкафа, остальные части которого служат преградой для прохода на кухню. Минус 16 килограмм за этот месяц. Но она не довольна, слишком, слишком жирные ноги, до отвращения толстая талия, складки. Она сидит в кресле и занимает одну четвертую его часть, но ей тесно, как будто она перестала вмещаться туда. Она ерзает, обхватив тощие колени руками. Рядом десять пачек сигарет, шесть из них пустые. Трясущейся серой рукой она открывает пачку, достает сигарету и оглядывается вокруг в поисках зажигалки, но не находит. Она вскакивает, топает опухшей посиневшей правой ногой, запускает руки в поредевшие каштановые волосы, впиваясь сломанными грязными ногтями в кожу головы и издает непонятный звук, отдаленно напоминающий человеческий всхлип. В ярости она хватает уже отломанную ножку журнального столика и бросает её в треснутый, лежавший экраном вниз на полу, телевизор. Она отбрасывает ножку в сторону, садится на колени, среди кучи осколков битой посуды, всей, которую только можно было разбить. Она переворачивает их руками, сжимает крепко в ладонях, проводит острыми концами по бедрам и вытирает кровь о футболку, заметно порозовевшую. Наконец, она откапывает зажигалку и постоянно трясущимися изрезанными руками, поджигает сигарету. Она делает большой вдох и чувствует, как легкие частично заполняются дымом. Она садится на пол, облокачиваясь на спинку кресла и вытягивает ноги. Толстые, толстые ноги. Она выкуривает сигарету почти до фильтра и тушит бычок о кисть руки, покрытую волдырями от подобных ожогов. И становится легче, легче, легче…

28 октября, 1998 год 06:16 утра.

Она сидит в пустой квартире с разбитыми стеклами. Под окнами на улице валяются сломанные ножки журнального столика и разбитая напополам столешница, части большого хрупкого шкафа, разломанные найденным топором. На крепких ветках большого клена, растущего напротив окон лежит спинка старого уютного кресла, ниже его подлокотники. Её слабые костлявые руки ломали и били все предметы, которые только попадались на глаза, она била их насколько хватало сил, выбрасывала в давно уже пустые рамы, рыдала и не могла остановиться. Сил уже не осталось, ноги подкашивались, изрезанные руки тряслись и отказывались слушаться, да и мебели в комнате не осталось. Она резко замолчала, рухнула на пол, по щекам катились слезы и снова отсутствующий кукольный взгляд блестящих зеленых глаз в потолок. На улице пошел дождь, лужи появлялись и в квартире. Только старый клен, оставшийся почти без листьев прикрывал окна от настойчивого ливня. Её оголенные ноги и руки посинели от холода, грязные волосы падали на лоб. На ней была только фиолетовая кофта на четыре размера больше. Она смотрит в дальний угол, там стоит недопитая бутылка рома, а рядом…весы. Она заставляет себя встать и плетется в тот самый угол, трижды за восемь мелких шагов падая на израненные колени. Она упирается руками в стену и встает на весы, опускает руки и смотрит вниз, перед глазами все плывет и она еле разбирает цифры…Сорок, сорок пять показывают подкрученные весы. На самом деле она весит тридцать пять. Минус десять килограмм за месяц. Она не может больше стоять на ногах и падает назад, ударившись затылком об дверной косяк. "Неет, неет, много…почему так много",-всхлипывая выдавливает она. Злится, кричит и снова рыдает. Она дотягивается рукой до бутылки с ромом, приподнимая голову выпивает залпом полбутылки. Снова кричит и разбивает вдребезги бутылку об ни в чем не повинные весы и стену с рваными обоями. Она еле заставляет себя перевернуться и ложится животом на осколки от бутылки рома, часть сжимает в левой руке, осколки не поддаются бессильному давлению ослабевших рук и она засовывает их в рот. Осколки дробятся, мелкие части вонзаются в десна, нёбо, щеки, она глотает и крупные осколки царапают горло, она чувствует, как они проходят по трахее, отхаркивается кровью, вытаскивает застрявшие в языке осколки и жует снова. Переворачивается на спину, вытаскивает осколки с живота, режет ими ноги. Она смеется, смеется, как сумасшедший злой гений и осколки вонзаются в пухлые когда-то губы, еще больше окрашивая уже окровавленные зубы. Она хохочет, заливается смехом. Больно, но ей становится легче, легче, легче…

28 ноября 1998 года, 20:45 вечера.

Она лежит на больничной койке одна в палате. Её соседка умерла три дня назад на ее глазах. Такая хрупкая, маленькая, весила совсем немного, отказывалась есть, но не могла сопротивляться насильственному кормлению. После очередного отказа её сердце остановилось. Хрупкая девочка не чувствовала страха, боли, отчаяния, но сердце замерло.

Сама она не отказывается от еды и чувствует, как поправляется с каждой ложкой. Ей запретили курить, когда в третий раз сработала пожарная сигнализация. Она больше не пытается достать сигареты. Из нее вытащили все осколки, вправили сломанное ребро и голеностоп, заставляют глотать кучу разных таблеток. Она "хорошая девочка" по словам врачей, идет на поправку. Медсестра делает вечерний обход, выключает свет, объявляет отбой. В темноте она нащупывает под матрасом крышку от ржавой консервной банки, достает ее под одеялом и вонзает каждый зазубренный краешек во внутреннюю сторону левого бедра – там почти незаметно. Она хочет кричать, но не от боли, по щекам снова катятся слезы, она проводит крышкой по рукам, оставляя глубокие кровоточащие точки и срабатывает выключатель, она устремляет взгляд кукольных зеленых глаз в серый больничный потолок. Но ей становится только хуже…Она глубже уходит в осознанный сон.

Никто не навещает ее в больнице. Нет никого. Уже 5 месяцев, как нет. Мама, папа, братик…Ему было всего лишь три года. Водителю грузовика, из под колес которого вытаскивали их тела, было тридцать восемь. Он прожил на тридцать пять лет больше. Сам вылетел через лобовое стекло, резко затормозив. Нужно было пристегнуться. Кровоизлияние в мозг и все тридцать восемь лет канули в небытие. Он приходит каждый день к ней в палату и просто смотрит. Она кричит, говорит убираться, бросает в него вещи, дрыгает ногами и руками, все еще не имея сил встать самостоятельно, зовет на помощь медсестру, но когда та приходит, его уже нет, она снова кричит, и медсестра, сердито покачивая головой, что-то вкалывает в вену. Накатывает волна необъяснимого спокойствия, веки тяжелеют, она засыпает и видит тот самый грузовик. В голове проецируются образы изувеченных тел, и она не может выбраться из закольцованного кошмара под действием лекарства. Одна из самых изощренных пыток собственного сознания. Она просыпается, как будто резко вынырнув из воды, и плачет, плачет, плачет. Руки и ноги лежат неподвижно. Входит медсестра, ругается который раз, но она не понимает ее слов, не придает им смысла, не слышит. Она чувствует костлявые, шершавые руки, пальцы, закрывающие ей уши. Кто-то пытается пробраться внутрь, кто-то крадет ее мысли. Это не медсестра, хотя в палате только двое. Это что-то не хочет, чтобы она понимала происходящее. Хриплым сдавленным голосом она просит это убрать, убрать руки с ушей. Медсестра меняет капельницу, ее состояние резко меняется, жар растекается по всему телу, но голова остается холодной. Руки, прежде закрывающие уши забираются внутрь все глубже. Теперь что-то внутри. Она в искусственном плену разрушенного медикаментами и отчаянием подсознания.

28 декабря 1998 года, 19:36 вечера.

Она сидит у себя дома в пустой однокомнатной квартире на окраине города. Соседи любезно вставили ей окна, пока она лежала в больнице. Она завернулась в одеяло и выпивает уже четвертую двухлитровую бутылку воды, ведь скоро идти на взвешивание. Если врачи узнают, что за последние три недели она потеряла еще 22 килограмма, её запрут опять, закроют в палате с такими же как она хрупкими и сломленными. Зеленые глаза ее потускнели, серая кожа обтягивала ломкие кости, а она видела толстые ноги и с отвращением разглядывала в зеркало "толстое лицо" с впалыми щеками, острым подбородком. Когда-то длинные густые каштановые волосы спадали на ровные плечи и вились крупными кудрями до поясницы, а сейчас грязные и редкие едва ли достают до плеч, прилипают ко лбу.

Она вспоминает, как папа давно, лет пятнадцать назад, брал ее на руки, щекотал и она смеялась тем задорным смехом, которым всегда смеются маленькие дети, вырывалась и убегала, а он, сам высокий и крупный мужчина, делал небольшие шаги, делая вид, что не может догнать её. Мама ласково обнимала её, брала на руки и кружила. "Умничка моя",– говорила мама, по-доброму улыбаясь. Она также улыбается нахлынувшим воспоминаниям и снова смотрит в зеркало. Она с ужасом понимает, что ничего не осталось уже от ее красоты, исчезли милые мамины черты, стерты и строгие папины. Впервые за несколько месяцев она произносит хриплым, ослабевшим голосом: "Хочу есть. Надо".

По телу ее бегут мурашки, руки предательски дрожат, но она разбирает баррикаду из железных стульев у входа на кухню. Она делает первый шаг, второй, третий в комнату, влияния которой так боялась, и падает, спотыкаясь об свою же ногу. Кажется, всё против того, чтобы она шла дальше. Не хватает сил встать на ноги, она продвигается к холодильнику на коленях и открывает его дверцу. Она хватает и ест руками с жадностью все, что попадается ей на глаза: сырой и гнилой картофель, грязную морковь, старый лук, едва ли очищая его от шелухи. Она давится яйцами и измельченной скорлупой, задевая старые раны в горле от битого стекла, глотает куски заплесневелого хлеба, не успев толком пережевать.

Дожевывая последний кусок, оставшейся в холодильнике еды, она тащит табуретку к пустому шкафу, в котором раньше пылилась старая посуда, забирается на нее и достает несколько разноцветных пакетиков с конфетами. Она высыпает их перед собой и ест одну за другой не разбирая их вкуса и цвета, не разворачивая фантики. Желудок уже переполнен, она чувствует рвотные позывы, но продолжает есть. Закончив с конфетами она находит и грызет сухие макароны, запивая их водой. Все содержимое желудка не хочет, по видимому остаться внутри, ее выворачивает. Кажется, она проводит в туалете несколько часов, смывая все, что съела за полчаса. До нее доходит осознание произошедшего. Срыв. Самый тяжелый и большой из всех её срывов. Она сама теперь пытается вызвать рвоту, но не получается, желудок почти пуст.

Она сидит возле унитаза, обхватив колени руками, опустив на них голову, и тихо плачет, не рыдает и не устраивает истерик, не калечит себя, не пытается что-то сломать, не ест, не пьет.

31 декабря 1998 года, 12:28 дня.

Её тело, накрытое полностью белой непроницаемой простыней, выносят из квартиры ногами вперед два санитара скорой помощи. Её голова беспрепятственно болтается из стороны в сторону (сломана шея).

Этим утром её нашла соседка сверху, повешенной на старой бельевой веревке, на сломанных ветвях старого безлистного клена. По официальной версии она забралась на ветку клена с балкона своей квартиры, затянула веревку, просунула голову в петлю и резко спрыгнула вниз. Хрустнула шея, она умерла за секунду, не извиваясь в конвульсиях, пытаясь выбраться из собственноручно надетой петли. Она весила двадцать три килограмма.

31 декабря 1998 года в городском роддоме родился мальчик, совсем маленький и худой. Мама родила его на восьмом месяце. Вес малыша 2,300 грамм, рост 49 сантиметров. Он чудом остался жив, благодаря сноровке акушерок, вовремя разрезавших удушающую пуповину вокруг его шеи. Мальчика приносят маме, и малыш отказывается есть, отворачивает головку и на все попытки заставить его есть отвечает хлипким плачем. Удивительно, не правда ли?

Дорогая тушь

Ну, привет. Начну свою историю с небольшого вступления.

Мне шестнадцать, я живу в мелком городе, о котором не говорят даже в прогнозе погоды. Как и любой другой нормальный человек, люблю иногда полить грязью свой город и любую систему, строившуюся здесь годами, например, больничную. Хотя и в любом другом городе она в дерьме, я готова поспорить, что наша куча дерьма гораздо больше. Но неважно, хочу поговорить не об этом. Город наш промышленный, и каждое утро и каждый вечер мы имеем счастье не только лицезреть, но и вдыхать едкий фиолетовый дым из чертовых труб металлургического завода прямо за городом. Со временем привыкаешь, но хочется иногда свежего воздуха. Под таким предлогом мои родители сплавили меня в летний лагерь на две недели. "Меньше народа, больше кислорода"! Моя подруга Вика оправдывает их тем, что эти двое хотят побыть наедине. Иногда мне кажется, что она знает все об отношениях. Рассказы о ее бесчисленных бойфрендах уже в одном месте, но мне ничего больше не остается, у меня никого не было. Никогда. Считаю себя уникальной и в своем роде единственной. Конечно, смотря избитые мелодрамы и романтические комедии невольно задумываюсь ничего ли я не упустила. С другой стороны, снова выслушав порцию причитаний о мужском эгоизме, вытирая дорогую тушь с Викиных щек после очередного расставания, желание улетучивается. Она успокаивается через день другой и уже ищет новую жертву для своих грязных мозготрепательских делишек. Но в этот раз она переключилась на меня. Она вообще не фанат лесных походов и прочей ерунды в этих лагерях, но твердо решила поехать со мной. Ей казалось, у меня депрессия и мне нужны три вещи: "Природа, водка и хорошенький вожатый". Скорее это нужно было ей, но я не возражала против этой философии. Любая попытка вытащить меня в людное место и познакомить с кем-либо заканчивалась успехом только для самой Вики. Что-то подсказывало мне, что так будет и в этот раз. А именно подсказывали это мини-юбки и шорты в ее чемодане, бюстгальтер с двойным слоем поролона, который она называла "счастливчик", куча маек и платьев с вырезами, где только можно и нельзя. В моем чемодане, значительно уступавшим Викиному в размерах, только пара черных футболок, джинсы и спортивный костюм.

Я еду в единственных любимых кедах, еще одной черной футболке с любимой рок-группой и по убедительной просьбе Вики в шортах, которые она мне дала. Знаете этот метод: "Надень тоже юбку, а то че я одна как дура"?

В день отправки уже около автобуса к Вике были прикованы взгляды парней. Она постоянно поглядывала в зеркало и поправляла макияж и прическу. Честно, это немного раздражало. Я всегда заплетаю свои черные от природы волосы в тугую косу, а краситься не умею. Я отношусь к разряду "страшной подружки", которая всегда рядом для контраста.

Мы ехали чертовых восемь часов, останавливаясь раза четыре по пути из-за двух мелких придурков, напившихся лимонада в начале пути, которые сидели, "к счастью", позади нас и пинали спинки кресел.

Тут недавно прошел дождь, но не было этого противного запаха мокрой пыли, как в городе, это порадовало, но ненадолго. Автобус с нашего города не пролез в ворота лагеря и нам пришлось переть в грязи по колено, которую любезно замесили предыдущие автобусы, примерно километр. Несколько парней наперебой уже помогали Вике нести ее чемодан и небольшую сумку. А я тащила свой багаж собственноручно в самом конце кучи медленно продвигающихся подростков. Мой "отдых" не задался с самого начала.

Наконец, мы дошли до асфальтированной дорожки и я смогла опустить сумку. Наш строй остановился, мы ждали распределения по номерам. Вика уже строила глазки парню, несшему ее чемодан, и я даже близко подходить не стала. Осмотревшись вокруг, я нашла это место не таким отстойником, каким оно казалось мне несколько лет назад. Я поймала на себе любопытный взгляд парня с противоположного конца строя, я нагло смотрела ему в глаза (обычно это помогает избавиться от назойливых), но он не отводил взгляд, а продолжал пялиться. Меня это напрягало, его забавляло. Вожатый начал громко читать список заселяющихся в первый корпус и просил отзываться на свои имена. Только когда вожатый назвал имя парня, он перестал глазеть и затем затерялся в толпе. Вика нашла меня и начала рассказ о каком-то парне. В такие моменты я абстрагируюсь. Она, заметив мой взгляд в никуда, стукнула меня по плечу и, наконец, поинтересовалась моими ощущениями. Я рассказала ей про того странного парня, имя которого я проигнорировала, А Вика начала хихикать и даже обняла меня неожиданно. По её мнению, я ему понравилась, и он обязательно найдет меня снова. Она начала лекцию о том, как важно иметь отношения, пусть даже не самые надежные. Не верю я в то, что кому-то когда-то нравилась, когда в зеркало смотрюсь особенно. Самое противное то, что та самая бабская часть меня начала на что-то надеяться, чтобы быстро разочароваться. Вечно эта часть ищет приключений. Не буду говорить ничего про процесс заселения и прочий бред, это скучно. А вот соседи наши куда интереснее. В комнату напротив заселили двух сестер-близняшек. Да они просто не разлей вода, это раздражало поначалу, но привыкаешь так же быстро, как и дышать отходами промышленного производства. Мы с ними подружились и вечерами тайком перебегали друг к другу в комнаты поиграть в карты или просто поперемывать косточки всему коллективу. Думаю, это все, что нужно знать, чтобы втянуться в дальнейшие события. На этом, пожалуй, закончу мое вступление.

День первый.

Как я уже говорила, мой отдых не задался с самого начала, ведь в первый день меня угораздило отравиться местной едой, хотя остальные чувствовали себя прекрасно. Весь день я проторчала в комнате в обнимку с унитазом, благодаря чему пропустила знакомство с отрядом, вожатыми, которые по словам Вики не такие уж и кретины. Я не держала ее с собой в комнате, хотя она и без того проводила здесь из-за меня много времени. Я посмеялась над ее комментариями в сторону некоторых девчонок и парней из отряда. «Она свою жопу размером с трамвай так лосинами обтянула, что казалось, жир вот-вот выйдет из берегов», «Очки с такими здоровыми линзами, что аж прыщу негде упасть, шучу, прыщам там предостаточно пространства». После ужина намечалось общее мероприятие на большой площади перед радиорубкой, где отряды знакомились, скандировали свои названия, девизы, речевки по типу кто громче. Наш отряд назывался "Virus Z" (Вирус Зет). Не вспомню сейчас уже девиза. По идее, мы должны были придумывать это все вместе, но, как всегда, вожатые брали инициативу в свои руки. В общем, пропустив ужин, я собралась идти на мероприятие. Вика обрадовалась этому, хотя, как обычно, моя одежда ей не понравилась и она заставила меня сменить черную мастерку хотя бы на серую, чтобы я не казалась слишком мрачной. С мероприятия мне пришлось внепланово смыться, так как без того малое содержимое моего желудка отчаянно рвалось наружу. Сразу за мероприятием следовала первая дискотека, которую, конечно, я пыталась игнорировать в корпусе. Но эту убогую музыку было слышно даже в туалете нашей комнаты. Тогда то я и познакомилась с близняшками. Их звали Арина и Алина.

Как оказалось, они тоже не фанатеют от сборища дрыгающихся подростков и такой музыки. Я до сих пор не могу понять, зачем они одевались одинаково. Как их различать до меня дошло только день на третий. Арина была левшой и стоило попросить, допустим, дать пять, как она поднимала левую руку, а ее сестра правую. Прикольно иметь близнеца, который как будто твое зеркальное отражение. Вопреки ожиданиям, девчонки оказались не самые примерные. Сводный брат их матери жил в поселке, находящемся в пяти километрах от лагеря и привозил им разные запрещенные здесь вещи, например, карты. А еще на пятый день он по нашей просьбе передал ящик пива, бутылку коньяка и шампанского, но об этом веселье чуть позже.

Вика пришла с дискотеки, после последнего медляка. Вроде как ее приглашало несколько парней в течении дискотеки и она танцевала с каждым, якобы, чтобы не обидеть никого, но на самом деле, чтобы приревновал один, который ей реально нравился. Она сказала, что какой-то парень расспрашивал что-то про меня, когда с ней танцевал, потому что видел нас вместе. Вике это показалось хамством и больше она не уделяла ему внимания. Я, честно сказать, засомневалась в её словах. Не врала ли она, что мной кто-то интересовался? Я решила сходить хоть раз на дискотеку, если его величеству Желудку угодно остаться на месте.

День второй.

В общем и целом, этот день не был интересным (гораздо ярче был вечер), ничего особенного, просто обычный лагерный распорядок, адской частью которого был подъем в восемь утра. Не знаю, почему за десять лет учебы в школе мой организм не привык вставать рано утром. На зарядке (которая проходила на пирсе за воротами лагеря) мне прилетело веслом по заднице! Как это было больно! Молилась Боженьке, чтоб не остался синяк. Я вскрикнула от неожиданности и потом убежала с зарядки. Твою ж мать, эти парни вообще растут или просто останавливаются в умственном и эмоциональном развитии на десятом году жизни? Не стоит даже думать над этим вопросом. Когда об их игрищах узнал вожатый младшего отряда Эдди, как значилось на его бейджике, (понятное дело, на самом деле он, скорее всего, Эдуард), он взял второе весло от старой лодки на пирсе, и задницы тех придурков тоже пострадали, прошу заметить, гораздо сильнее, чем моя. Я наблюдала за этим зрелищем из окна своей палаты. Казалось, я где-то уже видела этого вожатого, но не могла вспомнить где. Кто-то окликнул его и он повернулся в сторону моего корпуса, и только тогда смогла разглядеть его лицо, насколько это вообще было возможно с моим куриным зрением. Я узнала его. Это тот парень, на которого я обратила внимание в день заезда. Не думала, что он вожатый. Теперь я задалась вопросом о его возрасте. Он что-то крикнул окликнувшему ему человеку и увидел меня, так "беспалевно" смотрящую на него из окна своей комнаты.

Эдди улыбнулся, а я, покраснев как соленая помидорка, быстро села на корточки под подоконником. У меня началась тахикардия, по-русски, сердце бешено забилось в груди. Что на меня нашло тогда? Конечно, моя дорогая подруга, уже романтизировала этот симптом возможной сердечной недостаточности и сказала, что я влюбилась. Ох, не нужно мне такого счастья. Но, увы, мы над этим не властны…

Что касается вечера, то Вика полностью взяла мой внешний облик под свой контроль, а я ей беззаветно доверилась. Было весело, когда она пыталась снять с меня одну из любимых черных футболок, грозясь ее выкинуть, а я бегала по комнате и била ее полотенцем по заднице, в результате, чуть ли не была задушена этим полотенцем. Но мы с Викой нашли компромисс. Эта футболка была переделана в платье, в котором мне следовало появиться на дискотеке. Вика безжалостно оторвала рукава и дала мне широкий пояс, стянувший мою талию. Затем она что-то делала с моими волосами, два часа, во время которых шло мероприятие, рукодельничала над мэйкапом, но даже я признаю, что это того стоило. Она сделала "из говна конфетку". Сама волшебница решила не появляться на дискотеке, чтобы не создавать конкуренцию, по ее словам. "Ну с богом", сказала она и закрыла за мной дверь комнаты. На улице уже стемнело к тому времени. Я слышала клубную музыку с центральной площади и медленно продвигалась ей навстречу, оглядываясь иногда на окна своей палаты. Вика сначала смотрела за мной, послала мне воздушный поцелуй и зачем-то закрыла жалюзи. Я подумала, чтобы я не оглядывалась больше, но на самом деле причина была далеко не во мне. Я, наконец, добралась до центральной площади. Пробираясь сквозь толпу, я пыталась найти хоть одно знакомое лицо. Где-то вдалеке, я увидела одну Алину, но я так и не отыскала ее. Музыка била по голове битами, но не могла же я вернуться в палату так скоро, если на подготовку ушло больше времени. Каждый отряд был в своем кругу. Я нашла отряд Эдди, но с ними была другая вожатая. Пришлось незаметно присоединиться к своему отряду и делать вид, что мне весело. После пары нормальных песен, под которые можно было танцевать, конечно же, не обошлось без медляков. И тогда я осознала силу мэйкапа. Меня приглашали три парня, но я поспешила сесть на скамейку. Зачем разочаровывать мальчиков в себе, если я никогда не отличалась особой пластичностью. Пришлось делать вид, что у меня болит нога, иногда потирая ее, чтобы никто не думал, что я струсила. Я спокойно сидела, притопывая якобы больной ногой под ритм заунывной песни и вздрогнула от неожиданности, когда ко мне на плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Я оглянулась, собираясь возмутиться, но вместо этого расплылась в улыбке, потому что там стоял Эдди. Его русые волосы были растрепаны, а клетчатая рубашка застегнута наполовину, как будто он только что проснулся, но черт, какой же он красивый. Он предложил мне уйти с дискотеки и прогуляться по периметру лагеря. Мы гуляли часа два, мило беседовали о музыке, вкусах в одежде, татуировках. В общем, обо всем. Дискотека уже закончилась и по радиорубке объявили отбой. Эдди проводил меня до корпуса, мы попрощались, он подошел слишком близко, я смогла даже увидеть родинку у него на груди. Я хотела отойти на шаг, почувствовав, что щеки наливаются краской, но он держал меня за руку. Эдди наклонил голову, чтобы поцеловать меня, но я сделала вид, что этого не заметила, обняла его и быстро убежала в комнату. Какая же я дура, я так застеснялась. Надеюсь, он не увидел, как краснело мое лицо. Вика уже спала в своей кровати, когда я зашла, и я не стала её будить. О, мое сердце снова неугомонно колотилось. И мне нравилось это чувство, я не хотела, чтобы оно уходило и пожалела об этом скоро…

День третий.

Как только пропели петухи, а точнее вожатые, Вика подскочила и сразу начала пытать меня. Расскажи то, расскажи это. Ну что ж, мне пришлось. Конечно все диалоги пересказанные почти дословно не были лишены моего фирменного оттенка сарказма. Рассказывая про конец нашей встречи, я снова покраснела. Вика расхохоталась и бросила в меня подушку. Завязалась мини битва, продолжавшаяся до тех пор, пока нас не выгнали из комнаты на общую зарядку. Я искала глазами Эдди, старалась держаться ближе к его младшему отряду, но, увы, не было его на зарядке, на завтраке, на обеде. Как идиотка весь день в платье ходила, которое все время хотелось натянуть ниже, а вот от косметики отказалась. Вика тратила на эти скляночки и коробочки дофига и больше. Билет на Slipknot столько не стоит, сколько ее косметика на месяц.

      Двенадцатилетняя девочка внутри меня начала придумывать страшные истории о том, как кто-то затащил Эдди в кусты около корпуса и убил или его похитили и ждут выкупа, или инопланетяне ставят над ним опыты. К вечернему мероприятию мое настроение совершенно испортилось и я переоделась в любимые джинсы с цепями и сменила Викины балетки на черные кеды. На центральную площадь мы шли позже всего отряда, потому что Вика и быстро собраться несовместимые вещи. И вуаля! Закон подлости во всей красе. Эдди подкрался ко мне сзади, когда мы подходили к центральной площади и легко поцеловал в шею. Он пробежал мимо так, как будто ничего не произошло, даже не оглянувшись. Я застряла на месте, мурашки побежали по телу. Вика почти не заметила его жеста, но все поняла только по моему идиотскому выражению лица. Что-то среднее между улыбкой и недоумением. Ей пришлось хлопнуть в ладоши перед моим носом, чтобы я очнулась от приступа эйфории. Все мероприятие, сидя на жестких скамейках, я пыталась отыскать взглядом Эдди, но он будто снова стал невидимым. Что если весь день он был где-то среди отряда, но маскировался так невзначай, неосознанно и я его не замечала. Только я вспомнила этот поцелуй в шею и как близко он стоял, по телу пробежала легкая дрожь и от волнения в груди что-то сжималось. Это помешало мне пойти на дискотеку. Мне и хотелось, и не хотелось одновременно. Но я в результате решила, что даже того прикосновения его губ для меня уже слишком много и просто легла спать. Вика ушла одна, расстроенная моим решением. Через час, так и не дав мне уснуть, пришли близняшки. Вика попросила их не давать мне скучать. Ну спасибо огромное! Это еще аукнется мне сутра. Мы играли в карты, пока Арина не проиграла все запасы чипсов и конфет, а затем они наконец-то оставили меня в покое, но уснуть я уже не смогла. Угадайте, кто крутился в моей голове? Я слышала отдаленный грохот попсовой музыки и голос ди-джея с радиорубки, объявляющего отбой, но Вики не было. Я начала волноваться, но никуда не вышла. Вожатые ходили и проверяли, все ли на месте. Пришлось соврать, что Вика в ванной. Рисуя в воображении картины похищения Вики, я уснула, пока она не разбудила меня спозаранок.