Текст книги "День красных маков"

Глава 3

Поппи закрыла входную дверь. Алгоритм был простой – повернуть ключ, а потом толкнуть дверь не один, а два раза, дабы убедиться, что она точно закрылась. После этого Поппи мелкими шагами направилась к лифту.

Она решила пойти на работу – в таком состоянии лучше было погрузиться в атмосферу пустой болтовни, чем в тишине сидеть на диване и представлять различные ужасы. Никто не заметил, как она вошла в салон – день был обычным для всех, кроме самой Поппи, которая казалась себе бесплотной. Она облачилась в сине-белую полосатую жилетку – свою привычную униформу. Передний карман жилетки был разделён швом на две части; ткань провисала под тяжестью папильоток, расчёсок и пачки сигарет «Поло» – для особых случаев. В первый же день Поппи выдали эту жилетку, которую она поначалу терпеть не могла; теперь, однако, униформа стала неотъемлемой частью рабочего процесса. Без раздражающих кожу нейлоновых швов и потрескивания наэлектризованного материала при соприкосновении с инструментами Поппи не чувствовала себя в своей роли.

Накручивая и скалывая шпильками волосы миссис Ньютон, Поппи прокручивала в голове всевозможные варианты. Первый – Мартин погиб, просто пока она не знает о его смерти. Такие мысли Поппи сразу же гнала прочь; её мозг отказывался верить даже в возможность этого. Второй – Мартин был ненадолго оторван от однополчан, а теперь вернулся на базу, может быть, со сломанной рукой или вывихнутым плечом. Этот вариант нравился Поппи больше всего. О Господи! Если такое случится, Мартин вернётся домой. Слава Богу! Он вернётся, вернётся её прекрасный муж! При этой мысли она улыбнулась.

– Всё хорошо, милая? – клиентка поняла, что мысли Поппи витают где-то далеко.

– Да, миссис Ньютон, – промычала она, зажав во рту четыре шпильки. Пожилая леди кивнула, поправляя пышный бюст. Ей не хотелось идти играть в бинго с кривой укладкой.

Третий вариант – Мартин в самом деле пропал без вести. Что это значит – пропал без вести? В проклятой пустыне, чёрт бы её побрал! Куда он мог запропаститься? Поппи знала, как паршиво он ориентировался на местности – было дело, и не раз, а целых два, когда они отправлялись к востоку, а приезжали в Брент-Кросс. Вечно кружил окольными путями, вместо того чтоб свериться с картой или позвонить приятелю-таксисту. А в песках кто угодно потеряется, не только Мартин. Если он вывалился из внедорожника, его приятели не могли не заметить и не вернуться за ним. Разве только… разве только… У Поппи затряслись колени, она похолодела, шпильки выпали изо рта. Третий вариант нарисовался ей во всей красе. Дыхание сбилось, и всё тело покрылось испариной. Что если Мартин не пропал без вести, а попал в плен? В голове вспыхнул образ Мартина в «летней униформе» – так её называла Поппи. В школе им разрешали в летний семестр вместо джемпера и юбки носить короткое льняное платьице. Поппи обходилась без этой роскоши – летом мама советовала ей закатать рукава и ходить без носков… но всё-таки светлый камуфляж Мартина ассоциировался у неё с этим летним платьицем. Поппи ясно видела его в каске с дурацким ремнём на подбородке и чем-то таким, похожим на микрофон. Его лицо было более загорелым, чем обычно. Мартин кричал: «Сюда! Джонси! Я здесь!», изо всех сил стараясь быть услышанным. Его глаза расширились. Она видела даже белые круги вокруг его зрачков. Он казался испуганным. Был ли он испуган? Он тяжело выдохнул, словно переводя дух – глубоко, резко, гортанно, как спортсмен, получивший удар в живот; из него буквально выбили дыхание. Потом всё потемнело и стихло. Картинка исчезла, осталась только чернота. Поппи всё поняла. Она знала – Мартин в плену, она это видела, вне зависимости от того, хотелось ли ей это видеть. Видение продлилось не больше пяти секунд, но она не сомневалась – так всё и произошло. Она чувствовала.

Оцепеневшая Поппи вышла из салона, не зная, как теперь быть, кому и что сказать. Вряд ли даже «Нэшионал географик» примет её слова всерьёз. Как она объяснит своё видение? Над ней только посмеются. Белая полоса вдоль дороги отделяла машины от быстро мчавшихся велосипедистов в обтягивающих лосинах. Шагнув на проезжую часть, Поппи застыла. Не слыша криков недовольных водителей, требовавших убраться с дороги, она стояла у разметки, забыв обо всем: о клиенте, шампуне, незаконченной работе – и тут внезапно в приёмной зазвонил телефон. Поппи услышала звонок даже сквозь шум машин. Ответила Кристина – как обычно, делано радостным голосом. У неё была раздражающая манера в конце предложения поднимать интонацию на целую октаву вверх и сильно напирать на звук «С». Людям непосвящённым она казалась солнечным человеком, всегда счастливой и любезной особой, но этот образ не имел ничего общего с действительностью. На самом деле она была нудной и гнусной. Надо было видеть Кристину, когда она считала дневную выручку, зажав в зубах сигарету, грязный дым которой клубился к волосам, придавая им оттенок жёлтого. Её лицо кривилось, когда она говорила с сигаретой во рту, лишь слегка приоткрывая рот, чтобы выдавить слова; зубы у неё были кривые и коричневые от никотина. У Кристины не было детей, к великой радости Поппи, – мать из этой женщины вышла бы вроде той, что была у самой Поппи, а это уж о чём-нибудь да говорит. Кристина часто говорила ей: «Ты мне вместо дочки, раз у меня её нет», и Поппи думала – слава Богу, что нет. Разница между Кристиной и Шерил была только в одном – первая строила козни, вторая сеяла распри. Если выбирать из них двоих, вышла бы ничья. Обе получили бы ноль баллов. Как Люксембург и Латвия на Евровидении. Но у Поппи была причина работать здесь, поэтому она терпела. Салон располагался на первом этаже дома, где она жила, поэтому путь до работы был недолгий. Через две улицы теперь поселилась бабушка, а ещё через дорогу находилась автомастерская, в которой работал Мартин, пока не решил сменить профессию. Весь её мир можно было обойти за пять минут – разве не чудо? Но, как говорится, лучшие планы людей и мышей часто идут вкривь и вкось. Кристина роняла пепел на журнал записей. Ей уже перевалило за шестьдесят, но она по-прежнему одевалась так, как если бы природа подарила ей вечно юное тело; она была из тех женщин, которые, пожалуй, могли бы показаться симпатичными, будь у них чуть больше доброты, чуть меньше макияжа, чуть больше стиля, чуть меньше жадности и намного больше овощей и фруктов в рационе – лучше органических. У неё было одно выражение лица для клиентов, другое – для персонала, и множество СОВЕРШЕННО других выражений лица и голоса, если она говорила с мужчиной – любым мужчиной. Будь ему шестнадцать или восемьдесят шесть, для Кристины он был жертвой. Поппи видела, как большие и сильные строители с Ист-Энда, приходя в парикмахерскую за жёнами, при виде Кристины ёжились от страха, как малыши. От неё пахло грязным телом; как бы она ни мылась и ни поливала себя духами, избавиться от этого аромата было невозможно. Так пахнет от людей в конце трудового дня, если они тяжело работали в тёплой одежде. Приторная туалетная вода, которой Кристина пыталась заглушить вонь, не помогала и лишь добавляла крепости в этот коктейль.

– Салон красоты «Ножницы», с вами говорит его владелица Кристина. Чем могу быть полезна?

Каждый раз, слыша эту фразу, Поппи ёжилась. Неизменно ёжилась, хотя должна была давно уже привыкнуть. Кристина отвечала на звонки до десяти раз в день. Работая в «Ножницах» шесть лет, в среднем триста тринадцать дней в году, Поппи могла отпраздновать юбилей в восемнадцать тысяч съёживаний.

– Поппиэтотебя! – взревела Кристина, и этот рёв перекрыл шум машин. Стало ясно – на другом конце провода не клиент. Поппи побрела обратно в салон. Нежный голос её начальницы слышала вся улица и, должно быть, добрая половина соседней. Женщина, которую обслуживала Поппи, углубилась в журнал, из её причёски торчали шпильки. Вряд ли она заметила отсутствие парикмахера; должно быть, задремала, ссутулившись. Или умерла. Кристина, сунув Поппи трубку, указала накрашенным ногтем на клиентку: «Поживее!» Поппи не обратила на начальницу внимания. Порой так было лучше для них обеих. Ещё не слыша голоса в трубке, Поппи уже знала – это сержант Гисби.

Повисла тишина. Словно оба в молчаливом танце скользили вокруг главного вопроса, всячески стараясь его обойти.

– Как вы там, Поппи?

– Я…

Она не находила слов, чтобы ответить на простой вопрос сержанта. Как она здесь? Поппи читала со скоростью четырнадцатилетней, когда ей было всего шесть, и словарный запас у неё был потрясающий – так гласил отчёт об учебной успеваемости. Но сейчас у неё не было слов. Она не знала, как описать свои чувства.

– …хорошо.

– Замечательно. Рад, что вы держитесь. Боюсь, пока никаких новостей, но я хотел бы зайти к вам после работы. Вам удобно?

Удобно? Не то чтобы у неё были другие планы, а если бы и были – разве могли они значить хотя бы половину того, о чём он мог ей рассказать? Скажем, о том, жив её муж или мё… мё… или нет.

– Отлично, Роб. Я буду дома после шести.

– Роб? – оживилась Кристина. – После шести? А что, интересно, сказал бы Март о джентльменах, навещающих тебя после шести, пока он бог знает где сражается за страну?

Всю эту речь она выпалила на одном дыхании. Она часто говорила, не переводя дух, словно время было ограничено счётчиком. Поппи посмотрела ей прямо в глаза.

– Что сказал бы Март? Хмм… думаю, он сказал бы – слава богу, что моя Поппи не такая, как Кристина, и не лезет в первые попавшиеся брюки, стоит мужу отвернуться.

– Ну, Поппи, детка, я же просто шучу! – Она постучала острыми когтями по тоненькой девичьей руке, по-девчачьи захихикав. Поппи с каменным лицом по-прежнему смотрела ей в глаза.

– Я тоже.

Кристина предпочла проглотить эту ложь. Обе были рады, что разговор закончился.

Это был очень долгий день. Поппи сидела на диване в темноте. Тихий сумрак позволял ей сосредоточиться на своих мыслях. Она вновь прокрутила в голове пятисекундное видение, постаралась посмотреть по сторонам, как можно больше услышать, как можно больше почувствовать. Больше ничего она не могла сделать, но ей хватало и этого. Не особенно нуждаясь в общении, она всё же порой испытывала потребность поговорить – на этот случай существовала Дженна. Девочки дружили с начальной школы, были похожи даже их лица и голоса. Подруга заменяла Поппи семью – да что уж там, Дженна и была для неё семьёй. Она всегда была рядом, когда дела у Поппи шли плохо, помогала ей, как могут помочь дети. Дженна была рядом и теперь, не потому что Поппи была настолько беспомощна, что нуждалась в постоянной заботе и внимании. Нет, Дженна Поппи не опекала, а лишь заботилась о ней, понимая, с чем подруге приходится сталкиваться день за днём. А Поппи, в свою очередь, хотелось пообщаться с кем-нибудь, у кого совсем другой жизненный опыт. Например, у кого есть мама – ха! Или папа – Поппи всегда мечтала поговорить со своим папой. Учитывая, что они никогда не виделись, он мог бы прочитать ей интересную речь при вступлении в должность отца. Биологическим отцом Поппи был так называемый Безнадёжный. Много лет она считала, что Безнадёжные – представители какой-нибудь дурацкой секты вроде Свидетелей-Как-Его-Там или Братии-Чёрт-Знает-Кого, которые вечно шатаются по главной улице, увешанные шарфами и детьми, слишком большими, чтобы возить их в колясках. Поппи было очень интересно, в чём же особенности его религии. Например, у евреев есть Шабат, а мормоны не празднуют Рождество, да мало ли кто что придумал. Поппи полагала, что религия отца запрещает любое общение с дочерьми, может быть, только внебрачными, может быть, дело в другом, но только вот она никогда его не видела, не получала от него никаких известий и за всю жизнь не удостоилась ни одной поздравительной открытки. Когда Поппи спрашивала о нём у матери, та говорила: «Твой отец? Ты его, хоть усрись, не узнаешь, да и я тоже». Очень мило. Поппи нравилось думать, что он – таинственная личность, сектант. Она даже выучила гимн «Вперёд, солдаты-христиане», чтобы, если когда-нибудь отправится к отцу жить, не показаться ему совсем необразованной. Перед сном она представляла себе, как это случится. Он, конечно, живёт в большом храме; она зайдёт туда, а отец спросит: «Ты ходишь в церковь, Поппи?», и она ответит: «Только в Рождество и на Праздник урожая, но зато я знаю отличный гимн», а потом воздаст эту мелодичную хвалу небесам, и готово! Вот она и полноправный член секты шарфоносцев. Отец с гордостью обнимет Поппи и скажет: «Я люблю свою дочь, хоть она и незаконная и знает только один гимн»… как-то так. Одно из самых ранних воспоминаний Поппи – Джеки Синклер в порыве злости вопит на детской площадке: «…потому что у тебя нет папы!» Она плевалась ненавистью, и эти грязные слова заразили Поппи страшной болезнью. Джеки винила в этом Поппи, будто она сделала что-то нехорошее, куда-то подевала бесценного члена семьи. Тогда Поппи во весь голос закричала: «У меня есть папа, Джеки Синклер, просто мы не можем видеться! Ему не позволяет религия! Он – Безнадёжный!»

Волна смеха пронеслась от извилистого лабиринта в форме змеи до туалета девочек из средней школы. Поппи бросило в жар и пот, сердце бешено заколотилось и затряслось в груди. Она не понимала, почему они смеются, и хотела только одного – чтобы замолчали наконец. Закручивая одну ногу вокруг другой, она мечтала спрятаться в свой изношенный ботинок, мечтала исчезнуть.

Мартин Термит не смеялся. Он отвёл Поппи в сторону, крепко обнял, а потом вынул из глубоких карманов две покрытых катышками ворса банки тягучей кока-колы. Мартин сказал Поппи – не стоит рассказывать людям, что твой отец Безнадёжный. Она ответила, что так оно и есть, что у него такая вера. Мартин покачал головой и сказал, никакая это не вера, а просто её отец никчёмный неудачник, но расстраиваться из-за этого не надо, потому что его отец – такой же никчёмный неудачник. Мартин предложил держаться вместе. Она попробовала кислую колу на язык. Договорились.

Никогда в жизни Поппи не забыла бы, как стояла, положив голову в изгиб локтя Мартина; плотный, коренастый, он обещал со временем стать невысоким, крепко сложенным мужчиной. Лишь в этот период он был намного выше неё. Она недоверчиво понюхала его джемпер – он пах едой, школьным обедом, нестиранной шерстью. Мартин впервые заметил, как Поппи морщит прямой, веснушчатый нос, когда сосредоточена. Волосы цвета ирисок бессильно свисали по сторонам её бледного личика, но едва их коснулось солнце, они вспыхнули мириадами цветов, от красного до золотого. Мартин подумал, что она красивая. Пятнадцать лет спустя он по-прежнему так считал. Поппи изменила его мир. Мартин понял – она особенная. Он был маленьким мальчиком, но достаточно взрослым, чтобы увидеть в её лице то же выражение, что он видел по утрам в зеркале, когда чистил зубы. Как и он, Поппи была испугана, растеряна и постоянно смотрела по сторонам, ища, откуда ждать новый удар и новое разочарование. Мартин полюбил её сразу и безмерно, он решил, что хочет о ней заботиться.

Он открыл ей глаза; она внезапно прозрела и повзрослела. Теперь стало ясно – отец не приходит к ней, потому что не хочет. От этой мысли ей стало очень грустно и одиноко, Поппи почувствовала себя брошенной, хотя ей было всего шесть и она никогда не видела папу. Она не могла описать, что чувствует, потому что не находила слов, и поняла это, только став старше и осознав, что от голода не всегда спасает еда, а от холода внутри никак не согреться. Пока Мартин не сказал горькую правду, Поппи ещё верила, что однажды встретит отца, и он заберёт её к себе, прочь от матери, её нескончаемых любовников и вечно спящего деда. На матери Поппи уже поставила крест, и несуществующий отец был единственной надеждой обрести настоящую, хорошую семью. Как в том сериале «Маленький домик в прериях», где мама пекла хлеб, вытирая о фартук руки, все в муке, и ходила на рынок с плетёной корзинкой, а папа в красной клетчатой рубашке рубил дрова, водил машину и играл на скрипке. Но мечтам не суждено было сбыться, и отец стал для Поппи настоящим Безнадёжным, потому что уже не было надежды увидеть его, надежды вырваться из этой дерьмовой жизни. А жизнь Поппи, вне всякого сомнения, была дерьмовой, пока Мартин не подарил ей свою дружбу и любовь.

Позвонили в дверь. Поппи включила лампу, прежде чем просунуть голову в проём между цепочкой и дверной рамой. Чёрт бы побрал эти цепочки, толку от них никакого – если дверь от злости пнуть как следует, та легко распахнётся, и они легко порвутся, как ленточки из разноцветной бумаги, которые делают в детском саду.

– Поппи, это я.

Поппи знала, что это он, но осторожность ещё никому не вредила. Кивнув, она сняла цепочку с якоря и широко распахнула дверь. Одетый в униформу, войдя, он снял берет.

– Как вы?

Опять этот идиотский ответ.

– Хорошо.

Почему Поппи так отвечала, она и сама не могла понять. Ведь эти слова были бесконечно далеки от правды. Но Поппи повторяла их всю жизнь, с самого детства. Как бы ей ни было холодно, голодно, одиноко и грустно, кто бы и где бы ни спросил: «Как ты, Поппи?», следовал один и тот же ответ: «Хорошо». А что ещё можно было сказать? «Спасибо за беспокойство, тётя в лифте. Честно говоря, я со вчерашнего дня ничего не ела, а на завтра у меня нет чистых трусов. Спать я боюсь, потому что мама вечно где-то шатается, а я должна быть начеку, если нас будут грабить, или дом загорится, или бабушка сделает какую-нибудь глупость, а то и умрёт». Проще уж ответить: хорошо. Роб прошёл за ней в комнату. Сидя на краю дивана, Поппи прижимала к груди подушку, как щитом закрывая себя от страшных новостей, защищаясь от ударов. Роб сел напротив.

– Вы кому-нибудь рассказали, Поппи? У вас ведь есть кто-нибудь, кто может поддержать? – Он искренне считал, что Поппи могут окружать заботливые родственнички. Она покачала головой в ответ на оба вопроса. Подумала о Дженне, но решила не упоминать о ней. Поппи знала – иногда случаются события настолько невероятные, что, даже если сам в них веришь, лучше молчать, пока не разберёшься, что к чему. Только тогда сможешь всё объяснить.

– Мы кое-что выяснили, Поппи.

Она кивнула. Поживее, поживее! Рассказывай уже, что ты там выяснил!

– Как мы уже говорили, в патруль отправилось двенадцать человек, а вернулось только десять. – Он помолчал. – Теперь мы можем отчитаться об одиннадцати.

Поппи сжала указательный палец зубами. Желанная боль немного приглушала ту, другую. Поппи выводила из себя манера Роба изъясняться завуалировано. Ей нужна была ясная, точная информация; но, как ни ужасно было это сознавать, он следовал протоколу.

– Это Март?

По выражению его лица Поппи поняла – случилось страшное.

– Нет, не Мартин.

Это ещё ничего не значило.

– Это Аарон Сазерби, однополчанин Мартина. Вынужден с прискорбием сказать, что он погиб. Мы уже сообщили ближайшим родственникам.

Поппи выдохнула, не сдувая щёк, не зная, как надолго задержала дыхание.

– Мы ждём, что завтра новости появятся в средствах массовой информации. Сейчас о них предпочитают умалчивать, но всё равно нужно сообщать. Вы должны знать столько же, сколько и мы, Поппи, чтобы потом не было неприятных сюрпризов.

– Его убили те же люди, что взяли в плен Марта?

Слова вырвались у неё сами собой. Роб раскрыл рот от изумления; она смотрела, как он пытается привести в порядок мысли.

– Как? Поппи, мы… – настал его черёд не находить слов.

– Я видела это, Роб. Понимаю, звучит безумно, но я его видела. Я знаю, он в плену.

Роб охнул. Нажимая большими пальцами на впадины глаз, он думал, что делать дальше. Поппи не могла быть в курсе того, как тщательно проинструктировали Роба. Он знал не только то, что Мартина взяли в плен, он знал, кто это сделал, и знал ответ на вопрос Поппи – да, те же люди, что убили его однополчанина. Перед Робом встала чудовищная дилемма: кто в организации поверит, что он не разглашал информацию, которую Поппи сообщать не следовало?

– Поппи, – она видела, что он на ходу соображает, какие слова говорить дальше, – есть причины, по которым я могу сообщить только эти данные. Я прошу вас доверять мне. Понимаю, в такое тяжёлое время это непросто, но вы можете мне доверять. Я обещаю сообщать вам всё, что разрешено, при первой же возможности.

Они немного помолчали, как шахматисты, которые обдумывают следующие ходы.

– А вы женаты, Роб? – Она видела, он думает о семье.

Они с женой хотели детей, но Бог не дал. Жена была его семьёй, его жизнью.

– Да, я женат. На Мойре. – Он улыбнулся, произнося её имя. Поппи поняла, упоминание о жене принесло ему облегчение, радость. Поппи знала, как это бывает. Ее свадьба была совсем не примечательной, скромнее скромной, но дело было не в пышности, а в том, что Поппи и Мартин дали друг другу твёрдые обязательства. С этого дня она чувствовала себя по-другому. Ей нравилось быть замужней, осознание этого волновало и в то же время успокаивало. Будучи уже три года в браке, она всё ещё иногда украдкой посматривала на маленькое золотое колечко на безымянном пальце, а внутри поднималось радостное чувство – ведь она была чьей-то женой, и кто-то был её мужем. Она чувствовала себя особенной – на ней захотели жениться! На ней, на Поппи Дэй!

– Понимаете, что я сейчас чувствую, Роб? Представьте, если бы что-нибудь случилось с Мойрой, что-нибудь ужасное, и люди знали бы об этом. Знали, где она, жива или погибла, и что с ней может произойти. Единственный человек, который не знал бы ничего, – вы, её муж, человек, которого она любит. Человек, с которым она обменялась брачными клятвами…

Роб смотрел в сторону, представляя этот сценарий: его жена, его Мойра, – и скрытный майор, наподобие Энтони Хелма, который, действуя в соответствии с протоколом, скрывает от него эту информацию. Мысль об этом была невыносима для него, для кого угодно.

– Пожалуйста, Роб. Я ведь не глупая, и я хочу сказать, пусть вы совсем меня не знаете, но вы тоже можете мне доверять. Я никому не разболтаю, пока вы сами не разрешите об этом говорить. Обещаю.

Поппи видела, в эту минуту Роб ненавидел свою работу. Бедная женщина была вынуждена обходить препятствия, торговаться, в то время когда ей было плохо. Он посмотрел на неё, как на храбрую маленькую девочку – конечно, у неё было право знать всё о своём муже, о человеке, с которым она связала себя узами брака.

– Поппи, я понимаю, что вы далеко не глупы, но и вы должны понять, на карту поставлена не только моя карьера, но, возможно, и безопасность других людей, может быть, безопасность Мартина. Вы понимаете, какими могут быть последствия?

Она кивнула, ей всё было ясно. Без сомнения, Роб располагал большей информацией. Это был не блеф – чутьё подсказывало Поппи, что Мартин жив и что он в опасности. Её Март, её любимый… держись, милый… Роб помотал головой, сам не веря, что вот-вот, не считаясь с вышестоящими руководителями, поступит вопреки всему, чему его учили. Он собирался выдать информацию Поппи Дэй, девчонке, обладающей поразительной интуицией.

– Патруль, в котором находился Мартин, совершал вылазку в горы вместе с американцами. Те знали, что отправляются в горячую точку, в анклав, известный повстанческими действиями. Их как следует проинструктировали.

– Вы рассказываете об этом, как о захватывающем приключении, куда Март очень хотел отправиться, но я уверена, он до смерти перепугался.

Роб улыбнулся, вспоминая свою последнюю вылазку, он по опыту знал, как бывает страшно.

– Возможно, вы правы. Трудно описать, как себя чувствуешь во время боевых действий. Иногда впрямь до смерти страшно, но есть место и приключению, а без приключений это даже скучно, поэтому чуть ли не ждёшь их с нетерпением, чтобы они развеяли скуку. В конце концов, ты знаешь своё дело, ты незаметен…

– Жаль, об этом не знал сослуживец Марта. Тот, которого убили.

Роб кивнул. Поппи попала в точку.

– Так что же случилось во время этой вылазки – или как её там? – Поппи смущённо зарделась, ей неловко было произносить военные термины. Она чувствовала себя героиней паршивого американского фильма про войну или кем-то вроде тех типчиков, что обожают оружие и журналы об армии, а сами в пятьдесят лет живут с мамочкой. Поппи грызла ногти на руке, чувствуя, как сводит желудок.

– Машины шли одна за другой. Ведущую окружили местные жители, и солдаты вступили с ними в контакт…

– В контакт? – Поппи представила, как солдаты и местные жители жмут друг другу руки и обмениваются любезностями: «Добрый день!» – «Отличная погода».

– Под контактом я имею в виду перестрелку.

– Ой! – И дружелюбные люди, нарисованные её воображением, тут же покраснели от крови и стали растекаться, как на картинах Дали, пока не слились в одну кровавую лужу.

– Из других машин тоже вышли солдаты. Они пришли на помощь своим однополчанам, но местные внезапно напали из засады. Группу окружили, двоих взяли в плен – Мартина и Аарона. Сдаётся мне, целью было захватить заложников. У меня такое чувство, что одного бойца убили, чтобы показать – они настроены серьёзно. Это значит только одно, Поппи, Мартин жив и будет жить, пока они намерены использовать его как предмет торгов.

Поппи пыталась осмыслить услышанное. Заложник. Пленник. Невольник. Как она ни старалась свыкнуться с этими словами, они были чужими – особенно когда речь шла о её муже. Поппи вновь увидела, как Мартин кричит, а потом задыхается от боли. Чем его ударили? Сильно?

– Вы знаете, кто они? Группа, захватившая его в плен?

Поппи хотелось знать подробности, это помогло бы понять ситуацию. Она знала, что не уснёт, пока не узнает всё, что было известно военным.

– Она названа в честь Зелгаи Махмуда, который её основал. ОЗМ – Организация Зелгаи Махмуда. Мы знаем, что это хорошо организованная группа экстремистов, но почему они забрали Мартина и чего хотят от нас – нам неизвестно.

– Может быть, выкуп? Или, как вы сказали, использовать его как предмет торгов, например, выменять на кого-нибудь, кого наши солдаты забрали в плен?

Поппи пыталась представить все варианты, зная, что где-то здесь должен быть ответ, и уже обдумывала решение – ведь должен быть выход! Роб снова улыбнулся – ему нравилось, что она мыслит в верном направлении.

– Да, Поппи, возможно, дело в этом.

Обессилевшая, она всё же старалась держаться молодцом – нужно было ещё многое выяснить.

– Роб, а вы знаете, где они его держат?

Он покачал головой.

– Нет. Похоже, в том же регионе, где захватили, потому что везти его в другое место было бы слишком рискованно.

– Это хорошо, правда? Мы ведь можем призвать на помощь военный спецназ, Росса Кемпа или ещё кого и спасти Мартина? – В её измученном мозгу реальность переплеталась с вымыслом. Поппи было стыдно ощущать себя молодой, наивной.

– Всё не так просто. Горы, где Мартина взяли в плен, – местность опасная, если даже не учитывать угрозу нападения членов ОЗМ.

– Не могу поверить, что люди поддерживают этих жестоких, беспощадных убийц…

– Нам трудно их понять, но люди, которые живут в этой местности, – нищие, у них ничего нет. ОЗМ помогает им выживать, а взамен требует преданности и поддержки. Даже если мы сумеем подойти достаточно близко, чтобы вызволить Мартина, велик риск, что в любой момент его перевезут в другое место или продадут раньше, чем мы до него доберёмся. Лучше, чтобы ничего этого не случилось.

– Почему лучше?

Роб не ответил. Поппи не стала допытываться – если он думает, что так лучше, значит, так оно и есть. Она ему доверяла.

– Я не знаю, что делать, Роб. Я словно в кошмарном сне и никак не могу проснуться.

– Я знаю, это легко говорить, Поппи, но всё же постарайтесь не волноваться.

Она улыбнулась. Вот именно – легко говорить.

– Поппи, я бы не советовал вам оставаться одной. Есть ли кто-то, кому вы можете позвонить? Я буду только рад побыть здесь с вами, пока они не приедут.

Он был настойчив. Настал её черёд качать головой.

– Звонить мне некому, но я собираюсь к бабушке, так что буду не одна.

Роб заметно оживился. Поппи не стала разбивать его иллюзии – пусть уж лучше думает, что она собирается сидеть у камина рядом с милой старушкой, угощаться фруктовым пирогом с тарелочки, под которую подложена кружевная салфеточка, и пить чай из очаровательной фарфоровой чашки в цветочек. Ему совсем не надо знать, что она в который раз за день будет менять бабушке трусы и чистить её вставные зубы, пока та ищет в сумке для вязания мятные леденцы и снимает с кофты невидимые пушинки. Дом престарелых назывался «Пулярка», Доротея выговаривала «Популярка», и очень скоро название превратилось в «Непопулярку», потому что ей там не нравилось, – во всяком случае, так она говорила. Им заправлял мистер Вирсвами, а также многочисленные члены его семьи – за последние несколько лет Поппи познакомилась, по меньшей мере, с двадцатью. Мистер Вирсвами называл старушку Дороти, что сводило её с ума, простите за невольный каламбур. Удивительно, что в её состоянии ускользающего чувства реальности и временных проблесков бабушку ещё беспокоили такие вещи. Но как бы она ни воспринимала происходящее, она всегда, всегда узнавала Поппи; она знала, что любит свою внучку и что любовь взаимна. Поппи была благодарна ей за это. При всём при том у Доротеи было ещё одно странное убеждение. Кому угодно оно показалась бы нелепым, даже смешным, но только не Поппи. Может быть, потому что она к нему привыкла, а может быть, потому что и без него хватало нелепостей. Как бы то ни было, бабушка Поппи, Доротея Дэй, была твёрдо уверена, что приходится матерью Джоан Коллинз. Поппи не знала, откуда это в её голове, но только Доротея рассказывала всем, кто готов был слушать, как непросто было воспитывать такую своевольную дочь. С точки зрения Поппи, её мать и Джоан Коллинз объединяло лишь одно – обе изображали редкостных сук. Ещё Доротея ни минуты не сомневалась, что мистер Вирсвами и вся его свита намерены её отравить. Несмотря на это непоколебимое убеждение, бабушка сметала всю еду, что они ей приносили, крича при этом: «Ха! На этот раз ничего у вас не вышло!» Часто за этим следовало: «Мне дадут еще яблочного пирога?»

А ещё Доротея была влюблена. Объектом её страсти стал Натан, восемнадцатилетний младший медбрат, терпеливо исполнявший все её просьбы. Каждый день, несколько раз на дню, Доротея твердила ему: «Ты такой хороший мальчик, вот бы тебе хорошую девушку». На это он несколько раз на дню отвечал: «Зачем мне девушка, Доротея, у меня же есть ты». Но она снова забывала. Поппи каждый день навещала бабушку, и для обеих эти встречи были главным событием дня. Если Натан оказывался поблизости, Доротея знакомила его с внучкой: «Натан, это моя Поппи Дэй». Натан пожимал ей руку и говорил: «Рад знакомству, Поппи Дэй», хотя они встречались уже, наверное, миллион раз. Потом бабушка неизменно заявляла: «Поппи Дэй, я хочу кое-что завещать Натану. Поможешь составить завещание?» – «Конечно, бабуля. Что ты хочешь ему отписать?» На это она отвечала: «Думаю, миллион фунтов». – «Готово!» Натан улыбался и придумывал, что бы ему такого сделать с этим миллионом. И он, и Поппи понимали, как на самом деле обстоят дела. Всё богатство Доротеи заключалось в нескольких фунтах, от четырёх до шестидесяти пяти – в зависимости от того, сколько она могла найти в кошельке внучки – да парочке наивных безделушек, расставленных в комнате.