Текст книги "Старая шкатулка"

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Меня иногда называют фанатиком, потому что порой, кроме работы, ничего не замечаю вокруг, и ради нее могу поступиться и отдыхом, и другими благами. Если я увлечен расследованием, а увлечен я им всегда, то досуга у меня, кроме сна, не существует. Вот после того, как «свалю» очередное дело, иногда позволяю себе отрешиться от всего, но, так как дел этих много, безмятежного времени выпадает на мою долю крайне мало.

Позвонил Ахра, сказал, что задержал одного парня, надо его допросить.

– Кто таков?

– Парнишка меченый. Живет неподалеку от Лозинской. – При этих словах я весь подобрался,

– Ночью людей не допрашивают, Ахра, ты об этом знаешь, – сказал я серьезно. – Завтра займусь им. – Мне не терпелось сейчас же пойти к Ахре, но было поздно.

– Ладно, – легко согласился Ахра и спросил: – Как Ганиев?

– Нормально, – ответил я. – А что?

– Ничего не добавил к своим прежним показаниям?

– Добавил… Потом все расскажу.

– О квартире Лозинской что он сказал?

– Собирается ее сдать…

– …за деньги, – перебил меня Ахра. – Точнее, перепродать… Ты меня понял?

– Но квартира принадлежит не ему!

– Это еще ни о чем не говорит… Такой человек, как он, может выжать деньги даже из камня…

Все в мире усовершенствуется, а вот в работе следователя никаких особых новшеств нет и не намечается. В век атома, кибернетики и электроники следователь вооружен лишь допотопной ручкой и листами бумаги. Правда, есть кое-какое подспорье: пишущие машинки, магнитофоны, но все это внедряется с большим трудом и конкуренцию ручке пока составить не может. Все исписанные следователем листы, а также акты экспертиз, запросы, ответы по ним и многое другое составляют уголовное дело, где, как в зеркале, видно, одержал следователь победу или потерпел поражение…

Утром я вел допрос парня, о котором говорил Ахра. Задал кучу дежурных вопросов, но они отскакивали, как резиновый мячик от стены. Парень еще не был судим, но все идет к тому – двое его приятелей попались с наркотиками.

Парнишку пришлось отпустить.

Ничего не выходило и с его приятелями, хотя Ахра кружил вокруг этой группы. Я протрубил отбой, утешая себя мыслью, что если эти парни замешаны в убийстве Лозинской, то рано или поздно мы с ними столкнемся опять.

Дни шли.

Я уже отчаялся, видя, что хожу по замкнутому кругу. Ничего нет хуже, чем вести расследование и не видеть его конца.

…Был вечер. Одуревший от бесчисленных допросов, я сидел в кабинете.

Раздался телефонный звонок.

– Привет, инквизитор! – бодро сказал Ахра.

Я однажды проговорился ему, что слово «инквизиция» в переводе с латинского означает «расследование», а посему слова «инквизитор» и «следователь» сродни. Конечно, это было шуткой, но с тех пор Ахра, находясь в хорошем настроении, величал меня этим жутким титулом.

– Привет, привет! Что-то долго не напоминал о себе… Есть что-нибудь новенькое?

– Нашел, понимаешь, одну старушенцию, – сказал Ахра с какой-то ленцой в голосе. – Приглашаю тебя сходить к ней в гости… Давай спускайся, я подъеду.

Я вложил бумаги в папку и стремглав выбежал из кабинета.

Ольга Никаноровна Белова, бывшая библиотекарь, жила в старом квартале, в том самом доме, который Ахра искал все эти дни. Она оказалась довольно живой и подвижной старушкой, с остреньким носом и легкой фигурой, и я понял – не та, о которой упоминал Дорфман.

Комната была мала, в углу – маленькая иконка без лампады,

– Сразу говорите, детки, зачем пожаловали? – Белова, видимо, решила взять быка за рога.

– Давно живете здесь, Ольга Никаноровна? – задал я встречный вопрос,

– А что? Задержалась на этой грешной земле? – насмешливо проговорила она, перехватив мой взгляд.

– Я имел в виду квартиру… – улыбнулся я, подумав, что у этой востроносой старухи не менее острый ум.

– В году двадцатом вошла я в этот дом молодухой и с тех пор живу здесь, милок… Голод тогда гулял по России, он и пригнал меня сюда, в ваш край. – Я думал, она ударится в воспоминания, но Белова ограничилась этим сообщением, и выжидательно окинула меня взглядом, сложив руки на полинявшей матерчатой скатерти.

– Тогда вы должны помнить Наталью Орестовну Лозинскую… – осторожно начал я.

– Помню. Как же! – встрепенулась Белова. – Женщина-огонь, вамп, если хотите… Красавица, хотя ей тогда было немало лет. В этом доме, – подняла она руку, – жили абхазы, грузины, русские, был и грек, и они называли ее Ната. Помню, в двадцатых годах за ней приударил джигит редкой красоты… Много шума наделала эта связь… Оказалось, что Патава – так звали любовника Наты – главарь бандитской шайки. Он был женат на Ефросинье Уваровой. Шайку разгромили, а Патава ушел в горы, где его и убили во время перестрелки. Фрося забрала своего сына и ушла неизвестно куда. Где она теперь? – Белова прикрыла веками свои подслеповатые глаза и вздохнула. – Конечно, уже в земле, – самой себе ответила Белова и вновь вздохнула: – Это я что-то долго не умираю…

Меня сейчас меньше всего интересовал бандит Патава, тем более его жена и сын, но я не прерывал старую женщину, в голосе которой слышалась печаль. Я замечал, что старые люди охотнее и подробнее рассказывают о второстепенном, чем о главном, и очень обидчивы, если их прерывают. Мне важно было узнать, с кем из ныне живущих была знакома Лозинская.

– Помню, как Фрося, уезжая, кричала: «Ната, подстилка, будь проклята!» – тихо шелестел голос Беловой.

– Она проклинала Лозинскую за связь с мужем?

– О связи Фрося знала… Говорили, за то, что она выдала Патаву.

– Вот как?

– Темная история… До сих пор не знаю, почему Ната пошла на такой шаг.

– Что стало с членами банды? – подался вперед Ахра.

– Все они нашли смерть у стенки, – просто объяснила Белова.

Я окончательно потерял интерес к этой истории.

– Проклятье Фроси настигло Нату: через несколько лет она похоронила свою единственную дочь, – негромко делилась между тем своими воспоминаниями Ольга Никаноровна. – После этого Ната присмирела и шашни с мужчинами уже не заводила. Да и красота ее сразу поблекла… Она жила здесь еще долго, а потом переехала, с тех пор я ее не видела.

– А о Фросе Уваровой и ее сыне вы ничего не знаете? – спросил Ахра.

– Ходили слухи, будто Фрося недолго прожила, а ее сын попал в тюрьму и там умер…

– Имела ли Ната какие-либо ценности? – задал я вопрос,

– Не знаю… Я не была с ней столь близка, И от людей ничего не слыхала. Думаю, ничего она не имела, иначе бы не вела полунищенское существование. Дочка ее чахла на глазах, а Ната не тратила средств даже на лекарства.

– Знаете ли вы кого-нибудь из тех, с кем была знакома Ната? – спросил я, думая, что и на этот раз выну пустой номер.

– Да, – негромко ответила Белова, – есть такая – Мария Гавриловна Федотова.

– Жива? – нетерпеливо спросил Ахра.

– Кто, Мария? Да она любого переживет. Что с ней сделается? Младше, меня лет на десять, а то и больше, Видела ее недавно на базаре со здоровенной сумкой…

– А вы знаете какую-нибудь старушку, больную, прикованную к постели? – спросил я, вспомнив слова Дорфмана.

– Нет… Я знаю только одну старуху – саму себя. Я иногда болею, но прикованной к постели, как вы сказали, никогда не была, видно, господь бог милует… Да и сыновья не оставляют меня без внимания.

– Знакомы ли вы с Дорфманом Борисом Исааковичем?

– Нет, – равнодушно ответила Белова. – Кто такой?

– Сосед Лозинской.

– Почему вы у меня интересуетесь всем этим? – наконец удивилась Белова. – Могли бы и у Наты спросить…

– Поздно, Ольга Никаноровна, – сказал я со вздохом. – Убили ее.

– Ох, горе-то какое! – воскликнула она, прикрыв рукой смор

щенный ротик. – Да и кому она нужна была, боже ты мой!

– Где живет Мария Гавриловна?

Белова посмотрела на меня: в ее выцветших глазах набухали слезы. Мне стало не по себе. Затем она еле слышно произнесла:

– Не знаю, милый…

С Марией Гавриловной Федотовой я беседовал в тот же вечер: адресная служба сработала безотказно.

Когда я вкратце рассказал, какая участь постигла Лозинскую, Мария Гавриловна, в отличие от Беловой, слез тратить не стала:

– Я предугадывала ей такой конец. Сейчас молодежь готова за целковый человека жизни лишить, а у покойницы хранилось такое богатство! Ничего нет удивительного в том, что случилось. И со мной могло произойти такое, но, видно, в сорочке родилась!

– Почему?

Начало рассказа о Лозинской было, прямо скажем, загадочно и многообещающе.

– Ната хранила у меня некоторое время старую шкатулку с драгоценностями. Ей что-то привиделось, и она принесла их ко мне. Натерпелась я страху! Все казалось, что ворвутся грабители, тюкнут по голове, и – будь здоров… Когда стало невтерпеж, я послала к Нате мою дочь Полину, как раз тогда она гостила у меня. Явилась Ната, и при Полине я вернула шкатулку. Она не хотела брать, пока не убедилась, что все драгоценности целы.

– Ваша дочь знала, что в шкатулке?

– Не только знала, но и трогала, а одну вещь даже примерила… А почему вы спрашиваете? Драгоценности исчезли, верно?

Я кивнул и спросил:

– Раньше вы знали о них?

– Нет.

– Говорили кому-нибудь, кроме Полины?

– Тоже нет.

– Кто еще, кроме вас и дочери, знал Лозинскую? Я имею в виду тех, с кем знакомы вы сами.

– Могу назвать только Олю Белову.

– Где живет ваша дочь?

– О-о, далеко отсюда! Она замужем в Краснодаре… Неужели вы думаете, что… моя дочь?.. – Мария Гавриловна разволновалась, но я отрицательно покачал головой:

– Успокойтесь. Вашу дочь я ни в чем не подозреваю, и до этой минуты даже не знал о ее существовании. Но я должен поговорить с ней. Дайте ее адрес, пожалуйста.

Вскоре я уже записывал данные о Полине и ее адрес.

– Перегудова – это фамилия мужа?

– Да, – ответила Мария Гавриловна.

ГЛАВА ПЯТАЯ

На следующий день я направил в Краснодар отдельное поручение о допросе Перегудовой и ее мужа.

Узнав об этом, Владимир Багратович сказал:

– Твое поручение будут исполнять месяц, если не больше… Не лучше самому туда поехать?! Да и поручения, как правило, исполняются формально, разве не знаешь?

– А что может дать их допрос?

– У тебя ничего и нет, Зураб. Довольствуйся пока малым. Исключим Перегудову и ее мужа, пойдем другим путем, если, конечно, найдем его. А заняться ими рано или поздно все равно придется. И чем раньше это будет сделано, тем лучше – мой тебе совет.

В аэропорту Краснодара меня ждал Женя Дегтярев – мой однокурсник по юрфаку. Женя работал следователем городской прокуратуры.

На следующее утро мы с Женей уже звонили в квартиру Перегудовой, но дома никого не оказалось. От соседки узнали, что они рано ушли на работу, а дети – в школе. Соседка попалась словоохотливая и рассказала, что Полина работает заведующей продуктовым магазином на окраине города. О Перегудове мы у соседки не спрашивали, хотя она порывалась сказать и о нем. Где работает Перегудов, мы могли узнать и у самой Полины, а чересчур любопытной соседке и без того хватало пищи для разговоров и размышлений…

Перегудову мы застали в зале магазина. На ней был темно-синий халат, в карманы которого она по-мужски засунула руки.

Узнав, кто я и откуда, Перегудова побледнела.

– Что случилось? Что-нибудь с матерью? – спросила она, вынув руки из карманов и сплетая пальцы.

Я ее успокоил: с матерью все в порядке, мне просто нужно задать несколько вопросов и долго ее не задержу.

– Каких вопросов? – еще больше побледнела она.

– Да вы не волнуйтесь…

– Все это как снег на голову… Вот уже никогда не думала, что моей особой заинтересуются следственные органы, да еще из Абхазии. Наши – куда ни шло, работа у меня такая, а вы… – И она попыталась улыбнуться.

– Нет ли здесь отдельного помещения, Полина Федоровна? – спросил я решительно.

Она мгновение колебалась, потом ответила:

– Спрашивайте прямо здесь, я ни от кого секретов не держу.

– Но зато у нас есть кое-какие секреты, – сказал я тихо. Не объяснять же прямо здесь, что беседа наша должна быть запечатлена в протоколе!

Перегудова, пожав плечами, направилась к двери, за которой оказался крохотный кабинет с двумя маленькими столиками.

– Вы знали Наталью Орестовну Лозинскую?

– А почему вы спрашиваете о ней в прошедшем времени? – бледность сошла с ее щек, и вопрос прозвучал спокойно.

– Она убита, Полина Федоровна…

– Умерла или убита? – ее слегка подведенные глаза расширились.

Я пожал плечами, вздохнул и кивком головы дал понять, что последнее предположение верно.

– Ах, да, да, конечно… Если она умерла своей смертью, вы не приехали бы сюда. – Перегудова прикусила зубами кончик сигареты, и какая-то тень легла на ее миловидное лицо.

– У нас есть сведения о том, что… – я помедлил, – после убийства преступники похитили из квартиры Лозинской старинную шкатулку…

– Так я и предполагала! – с каким-то облегчением в голосе, перебив меня, воскликнула Перегудова. – Предупреждала же я ее!

– Лозинскую?

– Кого же еще? – с легкой досадой произнесла она. – Однажды я удостоилась чести лицезреть ее драгоценности, – не без сарказма начала она, – хранящиеся в той старинной шкатулке, о которой вы упомянули, даже примерила их… Драгоценности были – с ума сойти! – Она по-девчоночьи приподняла плечи и хлопнула в ладоши, слегка выпятив при этом тронутые помадой губы. – Я присутствовала, когда мама возвращала их Наталье Орестовне, и тогда какой-то бес словно подтолкнул меня. Я сказала ей, что хранить такое у себя – очень опасно. Наталья Орестовна ответила, и весьма сварливо, что нечего каркать и накликать на нее беду. Я обиделась и ушла в другую комнату. Больше я не видела ни Наталью Орестовну, ни ее драгоценности.

– Вы можете описать эти вещи? – спросил я.

– Не только опишу, но еще и нарисую. – Перегудова вновь закурила.

– Вот как?

– Они отпечатались в моей памяти, как на пленке. Драгоценности – моя слабость, но муж мало зарабатывает, и я не могу позволить себе такую роскошь. – Только сейчас я заметил в ушах Перегудовой золотые сережки в виде больших капель, а на пальце – кольцо с бриллиантом, и невольно усмехнулся. Все это вместе с золотым зубом свидетельствовало, что Перегудова отнюдь не бедствует. Она меж тем, не замечая моего взгляда и усмешки, продолжала:

– Я навидалась в ювелирных магазинах всяких диковинок, но перед драгоценностями Натальи Орестовны меркнет все… – Полина Федоровна, не вставая, повернулась на стуле, открыла незапертый сейф, вынула оттуда лист ватмана, положила его перед собой и взяла из деревянного стаканчика остро отточенный карандаш.

Перегудова рисовала долго и тщательно. Оказалось, она обладает даром художницы и довольно искусно запечатлела на бумаге каждую драгоценность из шкатулки. Рисунки заняли и другую сторону листа, а в уголочке пририсовала и саму шкатулку. Затем я попросил обвести контуры рисунков шариковой ручкой, что она проделала столь же тщательно.

Я спросил, не занималась ли она рисованием или живописью.

– Было что-то раньше. Я училась в школе живописи и ваяния, а потом… бросила все и перешла в этот… вертеп, – грустно улыбнулась она. – Поняла, что мне не переплюнуть ни Рембрандта, ни Пикассо… – Пёрегудова помолчала немного и уже без горечи добавила: – У меня есть подружка, Света Дроганова, тоже страстная поклонница дорогих безделушек, и когда нам попадается что-то стоящее, рисуем их друг другу. Тем и утешаемся.

– Она художница?

– Нет, с чего вы взяли? Просто набила руку, но рисует, конечно, хуже меня.

– Вы говорили ей о драгоценностях Лозинской?

– Разумеется! Не только говорила, но и нарисовала. Грех упустить такое. Светка была в шоке. Рисунок, по-моему, до сих пор у нее.

– Познакомьте нас с ней.

– Со Светкой? А она тут при чем?

Видя, что я молчу, Пёрегудова улыбнулась и мягко провела ладонью по коротко остриженным волосам цвета соломы.

– Познакомлю, конечно… Она – девка хоть куда! Не то что я – кляча…

Пёрегудова явно напрашивалась на комплимент, но мы с Женей сейчас меньше всего думали об этом.

– Кому еще вы говорили о драгоценностях Лозинской?

– Моему благоверному, – сморщила носик Пёрегудова. – Но он уж очень равнодушен к таким вещицам.

Пёрегудова по телефону договорилась с Дрогановой о встрече и сказала, что двое ребят хотят поговорить с ними. Через час мы вместе с Перегудовой сидели в кафе перед ее подругой.

Дроганова, узнав, зачем мы пожаловали, удивленно подняла брови. Все было хорошо в ней, если бы не крупные зубы, которые она не боялась показывать, потому что была смешлива. Но сейчас она нахмурилась:

– Я-то тут при чем? – спросила она точно так же, как недавно Пёрегудова.

– Она, – я показал глазами на Перегудову – рассказывала вам о драгоценностях старухи из Сухуми?

– Да, – коротко ответила Дроганова. – Полина даже нарисовала мне их, – добавила она, немного подумав.

– Рисунок у вас сохранился?

– Сказали бы сразу – принесла. Вы за этим и приехали?

…После кафе Пёрегудова извинилась и покинула нас, сославшись

на дела в магазине. Я предупредил, что завтра она с мужем должна прийти в городскую прокуратуру для официального допроса, дал адрес, и она согласно кивнула. Из разговора с ней я уже знал, что муж на совещании и вернется поздно вечером. Потеря дня меня не устраивала, но Перегудов был мне нужен.

Мы с Женей поехали к Дрогановой. Она сварила кофе, мы немного поболтали, а затем Светлана встала и подошла к книгам.

– Кажется, рисунок в этой, – сказала она, взяв одну из них. Страницы зашелестели под ее пальцами, но в книге ничего не оказалось.

– Ой, – негромко проговорила Дроганова и посмотрела на нас, – исчез…

– Поищите в других. – Я быстро встал и также начал перелистывать книги. Женя присоединился к нам. Вскоре вся библиотечка Дрогановой была проверена, но рисунка нигде не нашлось.

– Ну и цирк! – раздраженно проговорила Дроганова. – Куда он мог подеваться, скажите на милость?

– Вы никому не показывали или не давали рисунок?

– Да нет… – ответила она неуверенно и поспешно добавила: – Нет, нет.

Я внимательно посмотрел на нее, но Дроганова была невозмутима.

По моей просьбе она привела двух соседей как понятых, и при них я составил протокол о том, что рисунка драгоценностей на квартире Дрогановой обнаружить не удалось.

Отпустив понятых, я решил было тут же допросить Дроганову, но Женя вдруг сказал:

– Я срочно должен поехать на работу. Давай отложим допрос до завтра – ты же все равно решил остаться!

– Да ты что, Женя? – недоуменно спросил я.

– Поехали со мной, – произнес он так упрямо, что я посмотрел на него, как на сумасшедшего.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мне скрепя сердце пришлось уйти из квартиры Дрогановой. Я только сказал Светлане, куда она завтра должна явиться для допроса.

Всю дорогу до прокуратуры мы молчали. Женя словно воды в рот набрал, а я был недоволен им, и на разговор не тянуло.

– Я знаю эту особу, – сказал Женя, когда мы зашли в его кабинет. Я понял, кого он имеет в виду.

– Вот как! – только сейчас я догадался, что он неспроста привел меня сюда.

– Потерпи маленько. – Женя задумчиво смотрел в окно, словно прислушиваясь к чему-то, потом легонько тряхнул головой и глянул на меня: – Встреча с ней навела меня на кой-какие размышления…

– Какие?

– У нее есть брат… – Женя открыл сейф и вынул оттуда объемистую папку с делом. – Вот: Дроганов Павел Васильевич, – сказал он, перелистав бумаги. – У него угнали машину… Однажды, когда это преступление еще не было раскрыто, он с сестрой был на приеме у прокурора. Там же находился и я, заметил, что она вела себя агрессивнее братца… Знаешь, такая напористая… С тех пор Дроганову я не видел, но запомнил, особенно по ее… лошадиным зубам. Тогда я не знал, что займусь расследованием этого дела.

– Почему дело об угоне ведешь ты, а не следователь милиции? – У меня были и другие вопросы, но я пока высказал этот.

– Мы раскрыли крупную группу – шесть человек: угоны автомашин, разбои, грабежи и даже… убийство, – пояснил Женя.

– Какое отношение могут иметь Дроганова и ее брат к… моему делу?

– Понимаешь, Зураб, – Женя задумчиво почесал переносицу, – Дроганов приобрел машину совсем недавно, а угнана она была от ресторана. Расследуя уголовное дело, узнал, что Дроганов неожиданно стал ресторанным завсегдатаем, хотя раньше он туда и не совался… Улавливаешь мою мысль?

– Не совсем, – искренне ответил я.

– А не связан ли Дроганов с убийством твоей… Лозинской? Сестра могла наболтать ему о сокровищах и… Дроганов ранее судим, запомни! Он мне сказал, что это – грех молодости, но учти, сидел он за групповую кражу, а сейчас… машина, рестораны… Рисунок к тому же исчез. Это настораживает меня больше всего!

– Я считаю, нужно поплотнее заняться личностью Дроганова, – убежденно сказал Женя. – И еще: он – любовник Перегудовой.

– Ах, даже так?

– Сведения самые достоверные. – Женя убрал волосы, упавшие на лоб, и сел. – Раньше они были для меня пустым звуком, а сейчас приобрели смысл. О сокровищах Лозинской он мог узнать от сестры или Перегудовой, или от обеих вместе. Кожей чувствую: без Дроганова не обойтись!

– С чего начнем?

– С самого простого. Пойдем к нему на работу и узнаем, отсутствовал ли он в те дни, когда была убита Лозинская.

Мы быстро отыскали ателье «Осанка», где Дроганов работал портным, и зашли к заведующей – Дроганова на рабочем месте не оказалось.

Заведующая – массивная женщина – басом объяснила, что в тот день, когда произошло убийство Лозинской, Дроганов с работы не отлучался. В кассу, правда, денег не вносил, потому что тогда, насколько ей помнится, было мало работы.

Дроганов в этот день так и не появился. Когда мы поинтересовались, почему их работник пренебрегает правилами трудового распорядка, заведующая пояснила, что он отпросился.

По дороге в прокуратуру мы зашли в городскую ГАИ и взяли справку о наличии у Дроганова автомашины. Увы, «Жигули» он приобрел в сентябре прошлого года, тогда как Лозинская была убита в октябре. Я напомнил об этом Жене.

– Один ноль в пользу Дроганова, – проговорил он.

– Нет, два ноль, – возразил я и больше к этому ничего не добавил, но Женя сразу понял, что я имею в виду…

Не успели мы зайти в кабинет, как дежурный сообщил, что пришел Дроганов.

Открылась дверь, вошел молодой высокий – косая сажень в плечах – парень.

– А, Павел Васильевич! – воскликнул Женя. – Легок на помине.

– Привет, Женя, – улыбнулся Дроганов и тут же пошел в атаку: – Зачем тебе нужно было выяснять, работал ли я в октябре прошлого года?

– А-а, пустяки! – отбил выпад Женя. – Нужно для дела.

– Для какого? – напористо наступал Дроганов.

– Твоего… Забыл разве? – Евгений попытался перехватить инициативу.

– Не заговаривай мне зубы, – слишком фамильярно, если не сказать больше, проговорил Дроганов, подходя к приставному столу и, не спрашивая разрешения, уселся напротив меня. Я был далеко не в восторге от его поведения, но Женя незаметно мне подмигнул, потом невинно посмотрел на Дроганова.

– А все-таки болтливая у тебя заведующая, – по-простецки сказал он.

– И что она успела наболтать? – хмуро осведомился Дроганов, окинув меня холодным взглядом. Словно водой окатил.

– Тебе или нам?

– Вам, – поднял палец Дроганов, вновь плеснул на меня ледяным взглядом.

Я молчал, боясь испортить Жене игру.

– Ничего такого, – пожал он плечами. – И зачем ты спрашиваешь? Она же успела нашептать тебе, зачем и почему мы были у нее? Вот женщина, а?.. Раз на то пошло, то где ты был, Пашка, в те дни? – спросил, словно хлестнул, Женя.

– На работе, где же еще! Трудился, как пчелка. Неужели не убедились? – Дроганов подставлял другую щеку.

– Допустим. Почему деньги в кассу…

– Выполнил несколько заказов, – быстро прикрылся щитом Дроганов, – но документики не оформил. Деньги были нужны дозарезу, вот так! – мазнул он ребром ладони по шее. – Их, как известно, всегда не хватает.

– Клиентов подавай. Хочу на них посмотреть! – лез напролом Женя.

– Эх, кабы я знал! – ушел в глухую защиту Дроганов. – О папке с мамкой я у них не спрашивал… Денежки, что они мне дали, опустил в свой бездонный карман.

– Зачем они понадобились? – Женя потер пальцами.

– Обувку для машины купил.

– Покрышки то есть? У кого и где? – Женя пытался раз и на всегда отбить у собеседника охоту к вранью, но тот быстро опомнился и нагло заявил:

– С рук. А вы проморгали! Плохо работаете, Женя, плохо…

– Обул машинку-то? – невинно спросил Евгений.

– Не-а, пусть пока побегает в старой, – ответ был столь же невинным.

– А где новые?

– Покрышки, что ли? Дома, Женя, дома. Могу хоть сейчас показать. – Дроганов был за крепким забором.

– Верю, верю… Откуда, Пашка, выцарапал деньги на машину? – совсем по-дружески спросил Женя.

– С миру по нитке – голому рубашка… Родственнички расщедрились, – охотно ответил Дроганов, и я понял, что он был готов к этому вопросу.

– До-обрые они у тебя, а?

– Пока не жалуюсь.

– А мне что-то никто помочь не хочет. Вот и хожу пешком, – сказал Женя. – Научи, Пашка, как подход к моим родственникам найти.

– Как-нибудь в другой раз.

– Ладно, – легко согласился Женя, а потом вздохнул: – Ну что ж, Пашка, друг мой ситный, напиши-ка обо всем этом вот туточки. – И он через стол протянул Дроганову бланк протокола допроса и шариковую ручку.

– Зачем это? – с неприязнью посмотрев на меня, сказал Дроганов, отложил в сторону бланк, ручку и сцепил пальцы,

– Ну что ты, Пашка? – вроде бы шутливо, но настойчиво вытягивал его из укрытия Женя. – Ты меня хочешь обидеть? И напиши грамотно, чтобы я твои ошибочки не исправлял. Худо будет, если я тебе двоечку поставлю.

Дроганов писал медленно, долго. Молодец Женя, вытянул. Теперь пора поставить его на место.

– Пять с плюсом, – мурлыкал Евгений. – Не ожидал. – Отложил подписанный протокол в сторону, полузакрыв глаза, неожиданно сухо произнес: – Ну что ж, будь здоров. Иди пока, скоро вызову.

Глаза Дроганова забегали. Он поспешно кивнул, протянул руку. Даже мне. Ладонь вялая, липкая. Стараясь не стучать высокими каблуками, вышел.

Я засмеялся, хотя веселиться не было причины – день заканчивался, а результат – ноль.

Утром явились Перегудова, ее муж и Дроганова, и я их допрашивал почти до самого обеда. Но ничего обнадеживающего.

Под вечер, когда я оформлял командировочное удостоверение у прокурора, Женя позвал меня в свой кабинет, где я увидел Дроганову.

– Посмотри, что она нам принесла, – кивнул Женя на лист бумаги, лежащий на столе.

Я сразу узнал характерные штрихи.

– Это – тот рисунок, который я вчера не нашла, – пояснила Светлана. – Вложила его в старый журнал да и позабыла…

Я понял, что поездка в Краснодар окончилась ничем.