Текст книги "Чернокнижник"

Лисса пролетела через компанию ребятишек, прыгающих по нарисованным на мостовой клеточкам, наткнулась на дородную торговку леденцами и под её возмущённые возгласы помчалась дальше. Черноволосая девушка почти растворилась в толпе, и Лисса изо всех сил старалась не потерять из виду её поношенное платье. Как ей, должно быть, страшно одной в чужом городе! Надо скорее догнать её и привести к себе. Вместе они вернутся домой, и бедняжке больше не придётся бродить по людным улицам.

Наперерез Лиссе выкатился экипаж, запряжённый холёными гнедыми лошадьми. Лисса отскочила в сторону, лошади заржали, недовольные резкой остановкой. Кучер прикрикнул на Лиссу, чтобы не бросалась под колёса. Она испуганно заметалась, не зная, что ей делать: ждать, когда путь освободится, или любой ценой догонять Идрис.

Прибывший поезд загудел где-то за зданием вокзала, со стороны путей. Скоро толпа на площади станет ещё больше. Кучер стегнул лошадей, и экипаж двинулся к боковому корпусу. Когда карета, наконец, отъехала, Лисса принялась рассматривать людей, выливающихся на вокзал из главных дверей. Идрис куда-то исчезла. Лисса потеряла её в галдящей толпе оживлённых горожан, прибывших в столицу из других городов. Лисса замерла, растерянно озираясь. Фонтан отсюда не был виден, а площадь теперь казалась пёстрым колышущимся морем человеческих тел. Лиссу толкали локтями, задевали чемоданами, что-то ворчали, презрительно морщась при виде её простого платья. Лисса почувствовала себя заблудившимся котёнком, оказавшимся среди враждебных диких зверей.

– Мел, забери меня, – прошептала она, чуть не плача.

Вдруг воздух над площадью содрогнулся, словно расколотый яростным ударом грома. Грохот перерос в протяжный вой, и Лисса зажала руками уши. Этот надтреснутый, стонущий звук был ей не знаком, но внушал необъяснимый ужас. Где-то закричала женщина, кто-то ринулся сквозь толпу, толкаясь локтями. Дети начали плакать, испуганные громкими звуками и поднявшейся суетой. Лисса вскинула голову и наткнулась взглядом на то, что издавало этот страшный, холодящий сердце шум. В центре города, на холме возвышалась башня с несколькими странными блестящими сферами. Маятник, раскачиваемый едва различимыми отсюда фигурками, ударялся о бока сфер, и они издавали зловещий, нарастающий гул, похожий на трагический, полный скорби плач. Ничего хорошего этот звук не предвещал.

– Война!

– На нас напали!

– Что-то случилось, кракелы звонят!

– Прячемся, скорее!

Все, кто беззаботно прогуливался, совершал прогулки, встречал и провожал знакомых, теперь слились в сплошной бурлящий поток, готовый смести всё на своём пути. Женщины подхватывали детей на руки, мужчины прижимали к себе своих спутниц, и все старались как можно скорее покинуть открытое пространство вокзальной площади, чтобы затеряться в жилых кварталах.

Лисса не знала, почему звонят кракелы, не понимала, что это означает, но подозревала, что причиной поднявшейся паники могло быть только что-то ужасное.

Она тоже побежала, не разбирая дороги, подгоняемая всеобщим беспокойством. Если все спрячутся в каком-нибудь потаённом месте, вроде внутреннего двора ратуши, то она наверняка встретится там с Диньяной. Лиссе хотелось поскорее найти мать, но возвращаться на вокзал, превратившийся в сущую Преисподнюю, было очень страшно. Лисса мельком взглянула на небо: не летит ли за ней Мел? Может, он где-то поблизости, просто не знает, что она здесь, у вокзала?

Но в небе не было никого, кроме стаи растревоженных ворон. Толпа впереди остановилась, будто наткнувшись на какое-то препятствие. Послышались свистки городских стражей, и от их пронзительного визга Лиссе стало ещё страшнее, от жары и близости множества разгорячённых тел в глазах потемнело, и она замерла, судорожно пытаясь придумать, как отсюда выбраться. Кто-то налетел на неё сзади, и Лисса, не удержавшись, упала, прочертив ладонями по мостовой. Об неё кто-то споткнулся, и что-то тяжёлое, наверное, чужой чемодан, ударило по затылку.

Гул и звон всё нарастали, кракелы гремели уже по всему городу, наполняя воздух тревожным, невыносимо громким грохотом. Город стонал, заходясь в безудержном скорбном рыдании. Лисса мало что понимала в городских порядках, но, по её представлениям, о войне и грозящих опасностях должны оповещать какими-то другими звуками. Уж слишком горестно надрывались кракелы, будто оплакивая кого-то.

– Король убит! Гиорт умер! – выкрикнули в толпе.

– Сохраняйте спокойствие! Без паники! – Стражи пытались успокоить людей, но горожане, напуганные внезапным сигналом тревоги, продолжали метаться по улице в полнейшем беспорядке, как огромная стая перепуганных птиц. Большинство бросилось в сторону ратуши, как раз туда, куда занесло Лиссу.

Люди продолжали напирать сзади, не давая Лиссе подняться. Ей наступали на пальцы, на ноги, на растрепавшиеся волосы. Ужас затопил все её мысли; вязкий, как кипящий мёд, жар от нагретой солнцем мостовой мешал вдохнуть; шум и крики слились в безумный вой. Когда в очередной раз её ударили по голове, она окончательно положилась на волю Первого Волшебника и потеряла сознание.

Глава 8,
в которой память крови сильна

Алида с ногами залезла на диван и разложила перед собой приобретённые на рынке богатства: свежие травы, кулёк сушёного кипрея, вяленую ветчину, походный чайничек из меди и огромную связку маковых сушек. Конечно, всё это она купила исключительно для себя, с наслаждением и не торопясь выбирала нужное среди пёстрого многообразия ярмарочных товаров. «Должно же хоть что-то приятное происходить в этом путешествии, – думала она. – А в компании вечно огрызающихся нытиков приятности необходимы вдвойне. Иначе недолго и в уныние впасть».

Для Рича и Тиля она специально не стала ничего покупать. Уходя, она оставила своих попутчиков в гостинице, попросив Тиля присматривать за Ричмольдом. Представляя, как они шипят друг на друга, оставшись в одной комнате, Алида испытывала особое сладко-мстительное удовольствие.

– Ну и на какую ерунду ты потратила наши деньги? – скривился Тиль. – Травки, баранки… Зачем это нужно? Купила бы лучше нож, верёвку, что-нибудь для самозащиты. А это, – он пренебрежительно махнул в сторону чайника, – чушь какая-то. Моя матушка тоже вечно норовила прикупить ненужных вещей. Поэтому на базар отец брал только меня, а женщины сидели дома. Каждому – своё дело, знаешь ли.

– С каких пор мои деньги стали твоими тоже? Думаешь, стащил однажды кошелёк у наивной девушки и теперь можешь считать себя пожизненным владельцем её денег? – возмутилась Алида. – Эй, сушки не тронь!

Она хлопнула Тиля по руке, и Мурмяуз, сидящий рядом на диване, тоже ударил его по пальцам пушистой лапой. Ричмольд фыркнул из своего угла.

– Почему бы тебе не взять свой кларнет и не сыграть местным на улице? Глядишь, сам заработаешь себе на что-нибудь «полезное», – предложила Алида.

– Вообще-то, это гобой, – проворчал Тиль.

С того вечера в таверне Алида так и не видела, чтобы он играл на своём инструменте, и, признаться, была даже рада тому, что не слышит его печальных мелодий.

– Я и так оплачиваю тебе комнату и еду, – напомнила Алида. – Исключительно по доброте душевной. Так что если будешь жаловаться на судьбу, Первый Волшебник тебя покарает и нашлёт самые настоящие испытания. – Она разломила руками три сушки и все сразу запихнула в рот. Крошки посыпались на платье, и Алида стряхнула их на пол.

По просьбе Ричмольда они не стали уходить далеко и остались в этих краях, продвинувшись совсем недалеко от Западного Дола. Деревенька, в которой они решили остаться, была маленькой и светлой, а туманы, к радости Алиды, обходили деревню стороной, предпочитая стелиться по болотам и оврагам. Невысокие домики с побелёнными стенами и крытыми соломой крышами были окружены просторными дворами с пёстрыми цветниками. По улицам прохаживались ухоженные куры с шелковистыми пёрышками, а за деревней, под холмом, журчала река, скрытая от глаз перелеском.

Кроме жилых домов в деревне было одно-единственное заведение, которое одновременно служило и библиотекой, и таверной, и клубом для праздничных танцев, и гостиницей. На первом этаже располагалось довольно просторное помещение, стены, пол и потолок которого были обшиты морёным дубом. На стенах теснились полки с несколькими, довольно обветшалыми, книгами о сельском хозяйстве, в центре зала стояло несколько столов с разномастными стульями и табуретками, а в углу, перед дверью, ведущей на задний двор, вилась лестница. На втором этаже размещались две небольшие комнатки для постояльцев.

Хозяйка, болтливая пухлая женщина ростом едва ли выше Алиды, радушно приняла путешественников, умилившись Мурмяузу и «ручным» птицам, и позволила занять сразу две комнаты за небольшую плату. Алида с Тилем не без труда затащили Ричмольда в кресле наверх, и Алида искренне надеялась, что они смогут остаться здесь подольше, а Чернокнижник будет сам спускаться и подниматься по лестнице, уходя и возвращаясь в свой срок.

Впервые поднявшись на второй этаж, Алида осмотрела обе комнаты и решила, что Тилю отдаст ту, что поменьше, а в той, которая побольше, они с Ричмольдом разместятся. Как она ни опасалась Чернокнижника, которым становился её друг по ночам, она не могла оставить его в одной комнате с Тилем. Юноши никак не могли поладить, а Алида к тому же чувствовала личную ответственность за Ричмольда и его задание. Но Тиль всё равно целыми днями ошивался в большой комнате, и Алиде порой доставляло неимоверное удовольствие представлять, как они ссорятся в её отсутствие.

– Эй, унывашка, угощайся. – Тиль бросил в Ричмольда кусочек сушки. Алида издала возмущённый возглас, оскорблённая таким непочтением к съестному.

Ричмольд поморщился и оставил без внимания «угощение» Тиля.

Алида сгребла оставшиеся сушки, пока и их не превратили в метательные снаряды, и закрыла на ключ в резном деревянном сундучке, который она нашла в серванте.

Выходка Тиля вызвала у неё куда большее раздражение, чем она сама от себя ожидала. Алида заметила, что уже несколько дней готова злиться по малейшему поводу. Поначалу она списывала всё на лунные дни – но потом поняла, что раньше таких приступов гнева у неё никогда не случалось.

К тому же у неё начали постоянно зябнуть ноги – и это в середине лета! Она даже подумывала о том, чтобы во время следующей вылазки на рынок присмотреть себе какие-нибудь ботинки из мягкой кожи, желательно тёплые и без жёстких подошв. Но, возможно, летом торговцы предпочитают предлагать плетёные лапти или тонкие сапоги – всё равно, сгодилось бы и это.

Рич и Тиль сварливо переругивались, как два старика, и Алида прислонилась лбом к прохладному дереву шкафа. Она несколько раз глубоко вдохнула и медленно выдохнула, стараясь погасить яростное пламя, горящее в груди. Так нельзя, надо держать себя в руках… Но кулаки сжались сами собой, и Алида, не выдержав, развернулась и крикнула:

– А ну, заткнитесь оба! Ненавижу вас!

Её голос прозвучал так громко и надрывно, что она сама устыдилась. Две пары глаз – карих и синих – недоумённо уставились на неё. Мурмяуз спрятался под стол, размахивая пушистым хвостом, а разбуженные птицы недовольно заворчали.

Ярость внезапно отхлынула, как Большая вода во время отлива, оставив вместо себя леденящую дыру в груди. Алиде стало так страшно и горько, что она прижала ладони к лицу и, не помня себя, бросилась прочь из комнаты.

– Вот ведь ненормальная, – произнёс ей вслед Тиль.

* * *

Голова болела жутко. Лисса подняла отяжелевшие веки, и от яркого света её затошнило. Она полежала несколько секунд не шевелясь, пытаясь вспомнить, где она находится и как сюда попала.

Она определённо была не на площади: над головой вместо неба нависал грубый дощатый потолок. В солнечном свете, льющемся через квадратные окна, кружили пылинки. В помещении было так тихо, что Лисса даже начала думать, не случилось ли что-то с её слухом. Но где-то рядом послышались приглушённые шаги, словно кто-то ступал в мягких тапочках, и Лисса облегчённо вздохнула.

Она попробовала пошевелить руками и ногами: каждое движение отдавалось болью в мышцах и костях. Должно быть, её изрядно помяли в той давке. Когда Лисса попыталась подняться, голова закружилась, перед глазами заплясали огненные вспышки, и она покорно опустилась обратно на подушку, пахнущую затхлым пухом.

От скуки Лисса продолжила разглядывать помещение. В комнате было много вещей, даже слишком много, и сосредоточиться на чём-то одном оказалось очень сложно. На грубых полках теснились миски, коробочки, ларцы, вазочки, сплошь покрытые резными изображениями животных и растений. В пыльных вазах стояли букеты высохших цветов, а по краям полок приютились керамические фигурки сов, выкрашенные цветной эмалью. Крупная мебель – шкаф, комод, сервант, тумбы и столики – тоже была полностью покрыта резными картинками, как лесное дерево – мхом. Лисса слабо улыбнулась: ей здесь нравилось. По крайней мере, это место не казалось враждебным.

За дверью послышались звуки шагов: первый звук – твёрдый и несколько грузный, второй – потише, шелестящий по деревянному полу. Лисса насторожилась, но не от страха, а от нетерпения.

Дверь открылась, и в комнату, прихрамывая, вошла старая женщина. Лисса с плохо скрываемым любопытством уставилась на неё. Лицо женщины было похоже на кору векового дуба: обветренное, смуглое, покрытое глубокими морщинами, но глаза женщины, цветом напоминающие сизоватый осенний мох, смотрели ясно и немного жёстко. Она остановилась посреди комнаты и пытливо взглянула на Лиссу.

– Здравствуйте, – произнесла Лисса, немного смутившись от такого явного разглядывания.

Женщина коротко кивнула вместо приветствия и похромала к комоду, уставленному вазочками с пучками сушёных трав. Лисса заметила, что ноги у старухи были распухшие, похожие на столбы, а стопы она замотала грубыми тряпками и перевязала бечёвкой – наверное, обычная обувь ей не подходила.

Женщина выдвинула ящик комода и начала рыться в нём, периодически вызволяя на свет какие-то баночки и приглядываясь к их содержимому.

– А где моя мама? – спросила Лисса.

Старуха дёрнула плечами, будто отгоняла приставучее насекомое, и продолжила молча рыться в ящике. В комнате остро запахло пряными травами.

– От тебя пахнет птицами, – скрипучим голосом бросила женщина, когда Лисса уже решила, что хозяйка немая. – Ворожбой.

– Это… плохо? – растерялась Лисса.

– Это опасно, – проскрипела женщина и, чиркнув спичкой, зажгла оплывшую свечу и поднесла к ней пучок каких-то сизых засохших цветов. В комнате запахло так, как пахло в жилищах лекарш-травниц.

Лисса осторожно села на кровати, поджав под себя ноги. Рёбра отозвались на движение ноющей болью.

Женщина обошла с тлеющим букетом комнату из угла в угол, пробормотала несколько неразборчивых слов, потом прохромала к окну и распахнула верхнюю створку. Травянистый лекарственный запах сразу пропал, устремившись на волю.

– Где моя мама? – повторила Лисса жалобно. – Она высокая, худая, с цветастым платком на голове…

– Знаю, знаю, – бросила старуха таким тоном, будто хотела, чтобы от неё скорее отвязались. – Видела. Похожа ты на неё. Очень. – Она снова зашаркала по комнате, ощупывая узловатыми морщинистыми руками свою резную мебель, будто хотела отыскать что-то, невидимое глазу. – Похожа, только мамаша поумнее будет. Не полезла в толпу, когда завыли кракелы.

– Завыли кракелы… – протянула Лисса. – Но почему все так испугались? От кого они побежали?

Женщина открыла створку одного из шкафчиков, заглянула внутрь и покачала головой, видимо, не обнаружив желаемого. Она повернулась к Лиссе, и от выцветающего взгляда мшистых глаз той стало не по себе.

– Кракелы плачут только к большой беде. Такой, как мор или война. И люди помнят об этом, хоть и не слышали такого перезвона уже много лет. Память крови – она сильна, девочка. Ох, как сильна. Короля нашего убили – вот и всё, что я знаю.

Старуха устало опустилась на табурет с ножками, вырезанными в форме лап какого-то крупного зверя. Она вздохнула, словно бесплодные поиски её сильно утомили, и сложила крупные смуглые руки на коленях. Лисса заметила, что пальцы у неё слегка подрагивали.

– Ну, тогда я пойду? – спросила Лисса.

– Куда? – поинтересовалась женщина.

– Домой…

– Нельзя, – отрезала старуха.

Лисса округлила глаза.

– Но почему? Там… Там же не началась война?

– Пока нет. Но может вот-вот начаться. Тебе нельзя выходить.

Лисса опустила ноги на пол и, держась за кровать, встала. Перед глазами всё поплыло, но она быстро справилась с головокружением и мельком взглянула в окно. На улице вроде бы всё было по-прежнему: люди ходили по мостовым, кареты катились вдоль дороги, лавочники и газетчики предлагали прохожим свои товары. Но всё равно что-то было не так. Люди ходили, озираясь, старались держаться группками, кареты почти не останавливались, лошади постоянно нервно всхрапывали, а лоточники держались поближе к домам и не поворачивались спиной к тёмным углам.

– Почему мне нельзя выйти? – повторила Лисса. Она только сейчас поняла, что вместо привычного льняного платья на ней надета только лёгкая ночная рубашка.

– Говорю же, – цокнула языком старуха. – От тебя пахнет птицами. Ты не ведьма и не альюд, но ворожба в твоей крови, в земле, на которой ты родилась и выросла. Ты впитала её, как корни дерева впитывают воду, и стала той, кто ты есть. Память крови – она сильна. Не ходи за дверь, девочка. Никогда не ходи.

Тут Лиссе стало по-настоящему страшно. «Вот так чувствует себя ласка, попавшая в силки», – подумала она. Что эта сумасшедшая старуха от неё хочет? Зачем держит здесь? Она затравленно заозиралась, и теперь ей казалось, что вырезанные на мебели зверьки озлобленно скалятся, а их тела напряжены перед прыжком.

Лисса рванулась к двери, но голова закружилась так сильно, что ей пришлось ухватиться за изножье кровати, чтобы не упасть. Лисса попыталась сжать кулаки, но мышцы не слушались, сделались будто ватными, и она поняла, что не смогла бы даже разбить окно… Старуха хмыкнула, глядя на её метания.

«Думай, – приказала Лисса себе. – Думай, что сделала бы мама? Что сделала бы Алида? Что сделал бы Мел?»

Мел. Вот тот, кто точно сможет ей помочь.

– Л-ладно, – заикнувшись, сказала она. – Хорошо. Я останусь с вами. Только… Только можно я отправлю письмо?

Старуха недобро прищурилась, покусывая изнутри щёку. Мшистые глаза сверлили Лиссу.

– Я не буду писать ничего такого, – немного приободрившись, продолжила Лисса. – Ничего опасного. И не скажу, что я у вас. Просто напишу, что я жива. Чтобы меня не искали. Сами понимаете, будет хуже, если мама обратится за помощью к городской страже, начнут обыскивать все дома в городе…

Женщина махнула рукой и грузно поднялась с табуретки.

– Пиши. Пиши, что хочешь. У дома всё равно нет номера. Сама я по себе. Сама. Пиши, бумага в столе. Перо там же. А голубя позовёшь – он к тебе прилетит. От тебя птицами пахнет.

Она вышла из комнаты и заперла дверь снаружи. Едва старуха ушла, Лисса скользнула к письменному столу, как кошка к дичи.

Лисса быстро настрочила письмо – даже не письмо, скорее, коротенькую записку, – и бросилась к окну. Она надеялась, что можно будет раскрыть створку настежь и выбраться наружу, пусть даже в одной ночной рубашке, но на раме не было даже ручек. Лисса зашарила руками, точно так же, как старуха обшаривала полки и ящики, будто где-то могла прятаться невидимая задвижка, но ничего не нашла. Она внимательно осмотрела раму. Стёкла в домике старухи были двойные, совсем как у них в Птичьих Землях, хотя обычно в Авенуме ставили одинарные. В столице редко наступали суровые зимы, Большая вода приносила сюда тёплые ветры, тогда как в Птичьих Землях, напротив, середина зимы могла быть студёной, как выжженное льдом сердце принца Сальрина из старой жуткой сказки. Странно, что старуха решила так утеплить своё жильё.

Лисса подняла взгляд выше и вздохнула от облегчения. Как она могла забыть, что всего несколько минут назад старуха открывала маленькую верхнюю створку! Дрожащими от спешки пальцами Лисса повернула ручку и распахнула форточку, а потом, потянувшись дальше, открыла и вторую, наружную створку.

Однако поспешная радость быстро сменилась разочарованием. Форточка была такой маленькой, что даже коту Алиды вряд ли удалось бы выбраться наружу. Лисса нахмурилась и сжала в кулаке записку. Коричневая бумага тихо хрустнула. Наверное, старуха посмеялась над ней, когда сказала, что она может отправить письмо. Как она это сделает, если ей нельзя выйти наружу? Лисса почувствовала, что ещё немного, и она впадёт в отчаяние.

Тут послышался мягкий шелест крыльев, и на раму сел рыжий голубь, протягивая Лиссе розоватую лапку с растопыренными пальцами. Лисса улыбнулась. В одном старуха не обманула: птица как-то поняла, что она хочет отправить письмо. Лисса быстро привязала записку к лапке голубя, стараясь, чтобы узел получился крепким, но не тугим, потом ласково погладила птицу по мягким пёрышкам на грудке и прошептала:

– Лети, мой хороший. К северо-западу отсюда будет большой город – а сразу за ним увидишь высокую гору с замком. Лети в замок, тут не так уж далеко, не заблудишься. Его отовсюду видно. Отдай письмо мальчишке с крыльями, – она тепло улыбнулась, – вы с ним почти родня. Сделаешь, как я прошу?

Птица посмотрела на неё умными оранжевыми глазами и осторожно клюнула в руку, словно говоря, что всё поняла. Голубь осторожно развернулся, расправил ржаво-бурые крылья и взлетел.

Лисса глядела ему вслед, пока он совсем не скрылся в небе, вздохнула и села на кровать. Кем бы ни была сумасшедшая старуха, в ней явно чувствовались сила и власть. Где-то в центре города снова зазвонили кракелы – не так страшно, как в прошлый раз, но всё же тревожно.

«Мел придумает, что делать, – сказала она себе. – А если не ответит через два дня, то я сама как-нибудь убегу. Побью старуху, но сбегу».

Она ощупала свои бока. Рёбра болели, мышцы рук и ног – тоже. Сейчас у неё вряд ли получится сразиться со своей тюремщицей и далеко убежать. Она подождёт, но недолго. А потом что-нибудь решится. Обязательно решится.

* * *

Вольфзунд повертел в пальцах кусочек пергамента и, снисходительно улыбнувшись, вернул бумажку на стол. Перстни на пальцах сверкнули в солнечных лучах, щедро заливающих террасу. Плющ, увивающий чёрные блестящие колонны, тихо шелестел листвой под тёплым ветром.

Мел нетерпеливо поёрзал на стуле, но спросить первым не решался. Лучше, если отец увидит, что он умеет проявить выдержку и ведёт себя как настоящий взрослый альюд.

– У тебя такое лицо, будто тебе налили лимонного сока вместо вина, – произнёс Вольфзунд и откинулся на спинку стула. – Учись владеть собой, Мелдиан. Зачем ты показал мне эту милую записочку?

Мел дёрнул ушами. Что отец хотел от него услышать? Он же сразу всё понял, так зачем спрашивает? Мел выпрямил спину, аккуратнее сложил крылья и непринуждённо взял в руку бокал. Вольфзунд едва заметно улыбнулся.

– Лисса застряла где-то в Авенуме, – осторожно сказал Мел и пригубил вино.

Вольфзунд изобразил на лице вежливое недоумение.

– Я это уже понял. И что с того? Уверен, не стоит делать из этого трагедию.

– Если она решила написать, значит, всё серьёзно, – заупрямился Мел.

Вольфзунд фыркнул.

– Девушкам только дай повод. Знаешь, сколько глупых писем написала мне твоя мать? «Ах, сегодня рассвет был похож на розовый бок яблока», «Небо плакало с самого утра, как брошенная возлюбленная», и всё в таком духе. Ей скучно, Мелдиан. Вот и решила поиграть.

– Нет, – покачал головой Мел. – Лисса не пустоголовая девчонка. Она не стала бы писать, не будь нужды. Ты сам слышал, что люди пытались убить своего короля. Что, если на этот раз у них получилось? В столице может быть опасно. Вдруг поднялись бунты? Тебе ли не знать, с каким кровожадным наслаждением люди развязывают войны? Им только дай повод, и они с радостью вцепятся в топоры, сорвут со стен мечи, вытащат из хлевов вилы, чтобы рубить, сечь и дырявить друг друга.

– Человеческие женщины не участвуют в войнах, – пожал плечами Вольфзунд. – Тем более Лисса – не жительница Авенума, она даже не гражданка Земель Короны. Ей нечего бояться. Расслабься. О, Элли, как раз вовремя, спасибо, милая.

Служанка принесла поднос с мясными рулетами и маслинами. Мел задумчиво проводил взглядом еду, но не положил себе ни кусочка.

– Превосходно, – промурлыкал Вольфзунд, откусывая от рулета. – Благодарим, Элли, можешь быть свободна. Так о чём мы там говорили, сынок?

– Война – это не только сражения армий, папа, – сказал Мел. – Это сожжённые города, разрушенные дома, покалеченные души. Я не хочу, чтобы Лисса это видела. Я хочу, чтобы она скорее попала домой. К себе или к нам.

– Ты видел всего одну войну на своём коротком веку, а она произвела на тебя такое неизгладимое впечатление, – прищурился Вольфзунд. – Для того, кому предстоит жить вечность и дольше, ты слишком милосерден. Это пройдёт. Я тоже был таким в твоём возрасте.

Мелу уже плохо удавалось скрывать своё раздражение. «Дерзить пока нельзя, – сказал он сам себе. – Терпи. Прояви сообразительность».

– Отец, – сказал он твёрдо. – Позволь мне взять лошадей. Я быстро, только заберу Лиссу с Диньяной и вернусь обратно. Никто меня не увидит. Если получится, я даже одолжу у Алиды зачарованный плащ для пущей безопасности.

Вольфзунд вскинул руку и замотал головой. В груди у Мела похолодело, будто сердце обернулось камнем.

– Нет, не стоит отвлекать Алиду и Чернокнижника. У них куда более важная цель, чем у тебя. Они заботятся не о себе, а обо всех нас. Если хочешь, оденься бедняком и возьми Сальвию, эта лошадка достаточно стара, чтобы сойти за крестьянскую клячу. Посмотри, что там в городе, раз тебе так интересно. Но я всё равно не советую тебе покидать замок, пока Магистры не успокоятся.

– Я имел в виду летающих лошадей, – мрачно произнёс Мел. – Не строй из себя идиота. Ты давно уже понял, что я хочу.

В глазах Вольфзунда мелькнуло что-то, очень похожее на гнев, но тут же погасло, словно искра, вылетевшая из костра и угасшая в черноте ночи. Он отставил бокал в сторону и чуть отодвинул от себя тарелку с едой.

– Этого не может быть. Я никогда не позволю тебе рисковать собой и моими лошадьми ради смертной девочки, с которой ты знаком пару месяцев. Этого не будет никогда. Ты меня услышал?

Мел хмуро уставился отцу в глаза. Ему никогда не удавалось переглядеть Вольфзунда: через несколько секунд становилось жутко, словно ледяной колодец затягивал его на самое дно. Но в этот раз нужно продержаться дольше. Пора показать, что он тоже чего-то стоит. Показать свою силу.

Вольфзунд неожиданно рассмеялся, и Мел растерянно заморгал, чувствуя себя глупее некуда. Отец щедро плеснул себе вина и выпил одним глотком, будто это внезапное веселье иссушило его горло. Мел ощерился, как обиженный щенок, и отодвинул свой стул чуть дальше от стола.

– Видел бы ты себя сейчас, – весело ухмыльнулся Вольфзунд. – Ни дать ни взять волчонок, оскаливший зубы на вожака. Стремление – это похвально. Только не бери на себя больше, чем можешь вынести. Вожак – я, и собираюсь оставаться им ещё долго. Своё слово я уже сказал. Ты никуда не едешь. И мои Ходящие по воздуху кони тоже никуда не скачут. Ты меня понял, малыш?

Вольфзунд перегнулся через стол, чтобы потрепать непослушные вихры сына, но Мел увернулся от отцовской руки.

В небе застрекотала сорока. Мел запрокинул голову и увидел, как к ним летит Кемара. Отец нахмурился. Белоголовая сорока, их верная городская шпионка, приносила только важные вести. Значит, весь город гудит о чём-то…

О покушении на короля отцу рассказал Хьёльд. Он отвёз Лиссу и Диньяну в Авенум, а сам скоро вернулся с вестями. По мнению Мела, Хьёльд как-то уж слишком быстро поспешил убраться по каким-то своим делам. Он решил сначала, что неплохо бы присмотреть одним глазком за старшим альюдом, но потом рассудил, что отец сам разберётся во всём лучше него.

Вольфзунд нетерпеливо взмахнул рукой, и птица, ещё не успев приземлиться, обернулась девушкой и немного неуклюже упала на мраморный пол террасы. Мел поморщился и постарался наградить её сочувствующим взглядом, но Кемара даже не взглянула на него.

– Окэлло, – встревоженно начала она, пытаясь пригладить растрепавшиеся волосы. – Может быть, вы уже знать… В городах только об этом и говорить… Если вы смотреть в амулет, вы видеть то же, что и я.

Вольфзунд нахмурился и подался вперёд на стуле. Мел повесил заострённые уши: Кемара появилась не вовремя и теперь отцу трудно будет вернуться к их прошлому разговору.

– Давай к делу, – поторопил девушку Вольфзунд.

Кемара наконец прекратила без конца теребить светлые пряди и, потерев руки так, будто они замёрзли, произнесла:

– Король Гиорт умер.

Мел рассерженно фыркнул. Он сам только что пытался сказать Вольфзунду что-то подобное. Отцу нет никакого дела до вечно суетящихся смертных. Помер один король, придёт другой, так было всегда. Не успеешь запомнить имя, как король умирает… Сорока только тратит время их разговора. Он собирался высказать Кемаре всё в лицо и отправить её обратно, клевать абрикосы в садах, но заметил, что отца эта новость заинтересовала. Он медленно откинулся на спинку стула, а взгляд у него стал таким, что Мел сразу понял: в его голове одновременно вспыхивает столько планов и помыслов, что хватило бы на целое население какого-нибудь человеческого городка.

– Это точно? И кто его убил? – спросил он.

– «Слёзы Тумана», господин. Его убить «Слёзы Тумана», – ответила Кемара.

Мел приоткрыл рот от изумления. Кто сумел изготовить «Слёзы Тумана» в городе? Рецепт этого яда издревле охранялся альюдами и древунами, а людям никак не удалось бы узнать секрет смертельного зелья. Яд нужно использовать только свежеприготовленным, ведь хранить его без волшебства невозможно. Но кто? Хьёльд? Симониса? А может, даже сама Лисса? Но зачем?

– Любопытно, – бесстрастно произнёс Вольфзунд. – И что наши почтенные друзья из Библиотеки?..

– Не знаю, – потупилась Кемара. – Я не выяснять, я сразу лететь к вам. Вы… вы же не злитесь?

В глазах Кемары промелькнул такой ужас, что Мелу стало её жалко. Отец так запугал несчастных шпионок, что они готовы из кожи вылезти, лишь бы не получить последнюю, третью метку.

– Ой, да расслабься ты, – сказал Мел, желая подбодрить девушку-сороку. – Не такое уж он и чудовище. Вот люди – те уже давно сожгли бы тебя и твоих сестриц на общем костре. А папа разрешает ошибиться. Трижды. – Он широко и, как ему казалось, приветливо улыбнулся, но Кемара почему-то побледнела сильнее и испуганно всхлипнула.

– Мелдиан, помолчи, – осадил его Вольфзунд. – Думается мне, это их рук дело. А люди? Уже знают?