Текст книги "Песня чудовищ"

Лита похолодела.

В груди заворочалась боль, словно Ивлад пустил туда ещё одну стрелу и провернул наконечник. Сердце тяжело застучало, будто разбухло до такой степени, что ему стало тесно под рёбрами и оно поднялось до самого горла. Руки, ноги, спину Литы свело судорогой, голую кожу опалило морозом. Лита стиснула зубы, сдерживая крик: крылья выворачивались, вместо маховых перьев вырастали тонкие девичьи пальцы, птичьи когти втягивались, а могучие оперённые ноги становились слабыми, длинными и голыми.

От неожиданности Ивлад натянул поводья так, что конь описал половину дуги и встал на дыбы. Лита упала в снег, удар от падения вышиб воздух из лёгких. Странное, ломкое человеческое тело плохо её слушалось, она перевернулась и с трудом села на коленях, обхватив себя руками.

– Не подходите! – крикнула она Ивладу и Вьюге.

Внутри всё пекло огнём: в груди, в животе, а больше всего – в руках и ногах, вывернутых, разломанных, словно каждую косточку разобрали на кусочки, чтобы потом вновь соединить, полив водой из колдовской реки. Снаружи было едва ли не хуже: голую кожу раздирало от жгучего холода.

Но страшнее этого были только ужас и стыд, терзающие Литу как два оголодавших зверя.

Нет, не должны люди видеть, как девоптица становится слабым человеком. Она может выходить к ним сама, если захочет, – гордо подняв голову, когда боль и неловкость исчезнут. Но уязвимая, страдающая девоптица – зрелище, не предназначенное никому.

– Не смотрите! – попросила она. Вместо яростного крика из горла вырвался сдавленный писк.

Ивлад наконец-то справился с испуганным конём, развернул его к Лите и теперь гарцевал на месте, не решаясь приблизиться. Вьюга заметил, что они отстали, и возвратился назад.

– Что стряслось?

От звука его голоса Лите стало ещё хуже. Он не сделал ей ничего плохого – пока не сделал, но в голове, и так гудящей от боли и ужаса, громыхнули обрывки воспоминаний, алые и чёрные, как окровавленные повязки, которые ей меняли на постоялых дворах.

Дружина Ружана: множество громогласных мужчин, смеющихся и бросающих в сторону Литы дикие взгляды.

Сам старший царевич, резкий, непредсказуемый, который постоянно норовил лишний раз дотронуться или сесть так близко, что их тела соприкасались.

Незнакомые люди, обступающие её в деревнях со всех сторон так тесно, что становилось труднее дышать.

Их возгласы: «Чудо! Чудовище!»

Чьи-то руки, сжимающие её крылья.

Руки, затыкающие ей рот.

Руки, забрасывающие её на спину коня.

Стрела, пронзающая крыло.

Лита с трудом поднялась на ноги. Её колотило, разрывало от боли, холода и стыда, и она, развернувшись, побежала прочь от дороги – в ту сторону, где у леса виднелись крыши жилищ.

– Лита! – окликнул Ивлад.

Ноги почти не слушались, деревенели от холода, и, пробежав несколько шагов, Лита увязла в снегу и упала. Слёзы брызнули градом, обжигая замёрзшее лицо.

«Дура, – подумала она. – Бежишь от одних людей к другим».

Ей стало так обидно от собственной глупости, что она зарыдала навзрыд, пряча лицо в сгибе локтя: ладони ещё были ей непривычны, и Лита представила, что у неё по-прежнему крылья.

На спину упало что-то мягкое и тёплое. Лита обернулась: невдалеке стоял Ивлад без своей чёрной звёздчатой накидки. Вьюга, не спешиваясь, ждал на дороге.

Неуклюже поддев ткань руками, она завернулась в чужую одежду и уткнулась носом в мягкие складки. По коже сразу побежало приятное тепло, будто Лите освободили место у костра. Тело постепенно согревалось, из закостенелого и озябшего снова становилось живым, пусть и очень уставшим. Только ноги, босиком увязшие в сугробе, сводило болью от холода.

– Давай руку, – предложил Ивлад, осторожно пробираясь к ней по снегу. – Посажу верхом. Замёрзнешь ведь.

Лита недоверчиво покосилась на него, продолжая прятать нос в накидку. Она чувствовала себя униженной – ещё более, чем тогда, когда Ивлад подстрелил её у Серебряного леса. Но силы истончались так быстро, что ей уже казалось, будто она и не доживёт до возвращения домой. Короткая пробежка вымотала и без того ослабленное тело, раненое крыло – теперь рука – пульсировало болью.

Она шмыгнула носом и, собравшись с духом, протянула Ивладу трясущуюся ладонь.

* * *

Лита заворачивалась в накидку, но всё равно дрожала, когда позволила Ивладу взять себя на руки. Лита-девушка весила ничуть не больше Литы-птицы: кости у неё так и оставались птичьими, полыми внутри, поэтому конь Звездочёт даже не фыркнул, когда Ивлад посадил её перед собой. Босые ступни, красные от холода, выглядывали наружу, и тогда Вьюга тоже снял свою накидку и укрыл ноги девоптицы.

– Ты должен узнавать места, – бросил он Ивладу и указал на крыши, к которым пыталась убежать Лита.

Ивлад всмотрелся в темноту. Над крышами вился дымок, ветер приносил к дороге едва уловимый запах жилища.

– Ты повезёшь Литу туда?

– Ей нужен отдых. И еда. И одежда. Хотя бы ненадолго, но мы должны заехать. Иначе твой отец получит мёртвую девушку вместо живой девоптицы.

Ивлад встряхнул головой.

– Ну хорошо.

Лита притихла, отстранённо слушала голоса своих спутников. Сердце продолжало мелко и быстро колотиться, тело ещё болело, пусть не так остро, как в первые минуты после превращения. Короткая вспышка отчаяния отняла у Литы последние силы.

Дорогу к постоялому двору занесло – видно, сюда давно не поворачивали путники. Вьюга вскинул посох, и снег с дороги взметнулся вверх, закручиваясь белым вихрем.

Открыли им не сразу. Лита успела передумать кучу тревожных мыслей: о том, как Ружан с дружиной их нагоняют и убивают Ивлада; о том, как она сама замерзает прямо на коне; о том, как умирает, так и не успев вернуться в Серебряный лес…

Ворота скрипнули, с засова слетела снежная наледь, и хозяин, увидев Вьюгу, поклонился в пояс. На Ивлада он будто умышленно не смотрел и делал вид, что его вовсе не интересует девушка, завёрнутая в две похожие накидки.

– Проходите, господин. Не серчайте, спал и не слышал ваш стук.

Вьюга спешился и молча прошёл мимо хозяина. Ивлад тоже соскочил со Звездочёта, оставив Литу на коне, и, потянув за поводья, пошёл за Вьюгой.

– Работниц будить не буду, – заявил хозяин ворчливо, но на Вьюгу поглядывал с опаской. – У меня тут остановилась орава торговцев. Все мои кухарки уже отдыхают, им вставать рано.

– Не буди, – легко согласился Вьюга. – Только воды согрей. Дальше мы сами разберёмся.

Ивлад помог Лите спешиться. Когда коней устроили на конюшне, хозяин провёл гостей в харчевню. Посетителей там не было, на полу кое-где валялись мусор и черепки разбитой посуды – напоминание о том, что вечером тут отчаянно веселились. В углу спал вусмерть пьяный мужчина, всхрапывая с присвистом.

Хозяин, прихрамывая, принёс откуда-то ведро исходящей паром воды.

– Пускай барышня проходит в кухню, – сказал он и указал за печку.

Вьюга схватил его за локоть.

– Прошу прощения? – засуетился трактирщик.

Ивлад достал монеты из кошелька, но Вьюга сделал ему знак спрятать золото обратно и наградил хозяина постоялого двора суровым взглядом.

– Понял-понял, – кисло буркнул тот, ушёл куда-то и вернулся через минуту с сапогами, полотенцами и чистой женской одеждой, принадлежавшей, судя по размеру, кухарке Аичке.

– Мы закроем, – сказал Ивлад, передавая Лите вещи.

От усталости она смогла только кивнуть, взяла одежду и прошла за печь. За спиной закрылась дверь, и Лита поспешила запереться, поддев крючок непослушными пальцами. В кухне горела лучина, от ведра шёл пар, и стояла такая тишина, что у Литы зазвенело в ушах. Она выронила тряпьё и прижалась лбом к дощатой двери. Руки безвольно опустились вдоль тела, и обе накидки упали к ногам. Стопы уже не чувствовали холода земляного пола, всё тело стало будто деревянным, и Лита с трудом заставила себя отойти от двери и приблизиться к ведру.

Девоптицы с радостью купались летом в реке: у южных границ Серебряного леса два притока Белой соединялись и текли дальше с восточной стороны, а севернее в неё впадали ручьи. Зимой же Лита с сёстрами прилетали к служанкам – те жили в избушках, раскиданных по всему лесу, их построили так давно, что многие вросли в землю по самые окна. Служанки грели воду с ароматными травами и мыли волосы девоптицам, а потом заплетали им косы и украшали кто лентами, кто бусинами, кто бубенчиками. У них это выходило так легко и ловко, так быстро и красиво, что Лита иногда даже завидовала. Самой ей никогда не удавалось творить пальцами что-то настолько тонкое, и каждое новолуние она просто ждала, когда же вернутся привычные крылья.

Лита посмотрела на свои ладони: маленькие, красные, дрожащие. Сунула палец в ведро: горячо. Как люди могут это делать? Как управляются с ковшиками и прочим? Сюда бы умелую служанку, да только Лита сомневалась, что такие тут водятся. Хотя хозяин говорил о работницах. Неужели не мог выделить одну для девоптицы? Будто бы часто захаживают к нему такие гостьи! Но тут же Лита осознала: для трактирщика она не была девоптицей – так, непонятная оборванка в чужой одежде.

Она робко взяла ковш и черпнула из ведра. Вода пахла чем-то затхлым, никакого шалфея и мяты, но выбирать не приходилось. Лита плеснула себе на грудь и ахнула, захлебнувшись своим дыханием: горячо, но как же приятно! Вода стекла до стоп, и пальцы ног обволокло долгожданное тепло.

Неуклюже вымывшись, Лита осмотрела раненую руку. Кровь больше не шла, рана почти затянулась, но вокруг неё плечо покрывал большой кровоподтёк. Рука шевелилась с трудом, каждое движение отзывалось болью, но в целом всё было не так плохо.

«Может быть, после обращения я смогу взлететь», – подумала Лита.

Одежда лежала там же, где Лита её выронила. Рана ещё требовала перевязки, и Лита, осмотревшись, заметила среди кухонной утвари нож. Она отпорола полоску ткани от нижней юбки и кое-как, придерживая один конец зубами, обмотала ткань вокруг плеча.

Девоптицы не носили человеческие наряды, за исключением редких случаев: во время зимних обращений они грелись под меховыми покрывалами или даже надевали тулупы служанок, но в гнёздах под покровом серебряных яблонь никогда не было так холодно, как оказалось на ветру, за пределами леса.

Лите пришлось повозиться, прежде чем она поняла, как надевается платье; особенно много трудностей доставили длинные рукава – больная рука едва поднималась. Поверх платья Лита набросила телогрею, а на ноги натянула мягкие кожаные сапоги.

Эти суетливые движения отняли много сил. Лита вытерла пот со лба и присела на скамью, сложив ладони на коленях.

Ох, какими странными казались ей эти тонкие конечности, лишённые не то что перьев, но даже шерсти! Правда, почти прозрачные тоненькие пёрышки всё же оставались на телах девоптиц даже в новолуние – на голенях, внешних сторонах предплечий и внизу живота. Но Лите сейчас больше всего хотелось вернуть привычные крупные перья, дающие сразу защиту и от холода, и от непрошенных взглядов. Даже в одежде она казалась себе непристойно раздетой, а от воспоминаний о неловком обращении на коне, на глазах у двоих мужчин, хотелось провалиться под землю.

За дверью не раздавалось ни звука, и в маленькой кухоньке тоже стояла тишина. Лита посидела ещё немного, подобрала с пола накидки своих спутников, глубоко вздохнула и, собравшись с духом, вышла в зал.

Тут было лишь ненамного светлее, чем в кухне. За ближайшим к двери столом сидели Ивлад и Вьюга, оба угрюмые и задумавшиеся, а может, просто уставшие. Лита приоткрыла рот: перед ними на столе лежали сушёные персики и сливы, вяленая хурма, булочки-плетёнки, мёд и другая диковинная снедь – что-то Лита видела на деревенских праздниках, что-то пробовала в последние дни на постоялых дворах, а некоторые угощения были совсем незнакомыми.

Вьюга тронул Ивлада за плечо и указал кивком на Литу. Царевич встрепенулся, будто успел задремать на неудобной скамье, и быстро улыбнулся.

– Лита! Всё в порядке?

Она заправила за уши ещё влажные волосы, неловко сунула Вьюге в руки их с Ивладом накидки и кивнула, поджав губы.

– Мы не знали, что ты будешь есть, поэтому попросили всего понемножку. – Ивлад махнул рукой на стол, ломящийся от еды.

– Он никого не грабил, – со вздохом пояснил Вьюга. – Здесь остановились торговцы из Восточной Халкхи. Но для тебя нашлась свободная комната, сможешь отдохнуть пару часов.

Лита осторожно приблизилась – при движении платье непривычно и странно билось подолом о ноги, а Ивлад поглядывал на неё с таким непонятным выражением лица, что Лита боялась, как бы он вновь не начал глупо извиняться за выпущенную им стрелу.

В животе громко заурчало, но в это же время выпивоха на полу шумно всхрапнул и перевернулся на спину, и Лита понадеялась, что никто не услышал звук её желудка. Она быстро схватила вяленую хурму и булочку и по очереди откусила.

– Садись. – Ивлад вскочил со своего места, суетливо оправляя одежду. – Поешь и пойдёшь отдыхать. Только… Извини, но мы закроем дверь снаружи.

Лита хмыкнула.

– Сколько раз ты произнёс «извини» за вечер и ночь?

Ивлад густо покраснел, и, несмотря на страшную усталость, Лита отметила, что уже почти не боится его.

«Закроем дверь снаружи» – слышать это было неприятно, пусть и не неожиданно. Куда бы она делась, даже если бы дверь открыли настежь? Уж не побежала бы по снегу, когда находится в этом хрупком и нелепом теле.

Она присела на краешек скамьи и продолжила жевать пищу. Угощение было сладким, свежим и вкусным: почти то же самое, что Лита выбрала бы на ужин в любое другое время, разве что золотого яблока не хватало. Закончив, она вытерла липкие пальцы о платье.

– Я готова.

Ивлад и Вьюга провели её в комнатку, маленькую, с узким окошком и тесной кроватью, но Лита и этому была рада.

Ивлад пожелал ей спокойной ночи – от другого человека это могло бы прозвучать как усмешка, ведь ночь уже давно наступила, но ни одна её минута не была спокойной.

– Мы тебя разбудим, – пообещал Вьюга.

Лита молча закрыла дверь и, не раздеваясь, упала на кровать. Строить подобие гнезда из одеял сил уже не оставалось.

За стенами храпели торговцы из Восточной Халкхи, а за дверью слышался голос Ивлада; царевич говорил вполголоса:

– Вдруг отец расстроится? Обещал птицу, а привезу девушку…

Лита издала стон и зажала уши руками, чтобы не слышать ответ колдуна и другие жалобы царевича. В следующую же минуту она заснула.

Глава 8. Где же её крылья?

– Так, может, расскажешь мне, что за бешеные псы тебя покусали, братец?

Ружан захлопнул дверь и приблизился вплотную к Домиру. Голова Домира раскалывалась, лицо горело: в драке Ружан разбил ему бровь и губу.

Едва стих буран, они кинулись в погоню за пропавшей девоптицей, но никого не нашли: снег замёл все следы. Зато стремянный Рагдая разглядел невдалеке огоньки, и вскоре они выехали к мельнице.

Рагдай просил сейчас же продолжить поиски, но Ружан был неумолим: направил коня во двор, кликнул хозяев, сорвал с коня Домира и заперся с ним в сенях.

– Так никто и не кусал. Сам захотел девку спасти, – дерзко ответил Домир, глядя прямо в жёсткое лицо брата.

– Спасти? А я, стало быть, хочу убить?

Ружан толкнул Домира в грудь, усаживая на мешки с мукой, а сам склонился над ним, нависая, как ворон над падалью.

– Ты из неё зверя потешного сделал. Показываешь, как скоморох – ручного медведя. Ей не нравится это.

– А ты, получается, благородный защитник. Что же, братец, ты глупее, чем я надеялся. Или она напела тебе на ушко? Для чего вы уединялись с ней во время пира? Что, помял птичьи пёрышки?

Домир вспыхнул. Ударить бы Ружана по лицу, да только удаль вся куда-то делась, как исчезла Лита. Куда унёс её буран? Был ли то человек или чьё-то насланное колдовство? Лучше или хуже ей стало? Вскочить бы на коня и поискать самому…

– Ничего не напела. А тебе, видимо, да – взгляд совсем безумный стал.

Ружан замахнулся кулаком, будто хотел ударить Домира в челюсть, но в последний момент остановился и рассмеялся – громко, бархатно, посверкивая глазами – на несколько мгновений вдруг показалось, что они из серых стали чёрными, как становились у больного отца. Домир отодвинулся, вжимаясь спиной в угол. Сквозь щели между брёвнами сквозил ледяной ветер.

Отсмеявшись, Ружан выпрямился и отряхнул одежду.

– Буду просить у мельника помощи. Вдруг видел кого? Выбирай, Домир, со мной ты или нет. Ивлад был против – помнишь его?

При упоминании имени младшего брата лицо Домира болезненно дёрнулось, а в ушах зазвучала нежная песня девоптицы. Перед глазами полыхнула ослепительная вспышка: белым-бело, словно вновь окружил буран. Полыхнуло и исчезло, оставив после себя бешено скачущее сердце и тяжёлое дыхание.

– Что с тобой? – небрежно осведомился Ружан.

Домир поспешно покачал головой.

– Идём к мельнику.

* * *

Рагдай уже сидел за столом, а напротив него сложил крепкие руки рослый мужчина с густой короткой бородой. Ружан широким шагом приблизился и сел рядом с Рагдаем, а Домир, которому не хватило места за столом, уселся на лавку.

– Чем обязан высоким гостям? – спросил хозяин, не скрывая недружелюбия. Домир не удивился бы, если бы мельник вдруг достал нож из голенища – так остро сверкали глаза из-под сдвинутых бровей.

– У нас пропала ценность. Или её украли, – ответил Ружан с нарочитой небрежностью, будто у него пропал сущий пустяк – серёжка или золочёная пряжка. – Не видел ли кого?

– Для чего мне помогать вам?

– Для того, смерд, что перед тобой – старший царевич Ружан Радимович! – прорычал Рагдай, нависая над мельником. – Давай, доставай свои колдовские побрякушки и укажи нам на воров.

Мужчина недобро сощурился, глядя на гостей. Не было похоже, будто титул Ружана произвёл на него впечатление.

– Раз он царевич, то ему вольно врываться в мой двор с дюжиной воинов и обвинять в колдовстве? Что, если его отец пришлёт за мной головорезов?

– Не смерти твоей хочу, – возразил Ружан мягче. – За помощью приехал. Кто, как не мельники, сведущи в колдовстве? Разве не заключаете вы сделок с тёмными силами, чтоб помогали вам крутить жернова? Всем известно, что мельник знает больше наговоров, чем любая бабка. А вещь, что пропала, – отцовская. Сам царь ждёт её возвращения. Так что не казнит, а озолотит.

Ружан как бы невзначай заправил прядь за ухо, задев пальцем сверкающую серёжку. Брови мельника скользнули вверх, в глазах появился другой блеск – не гневный, алчный. Домир презрительно поджал губы, глядя на эту перемену.

– Так ты вещь хочешь отыскать или того, кто её украл?

Ружан с трудом сдержал торжествующую улыбку.

– И то и другое. Вернуть вещь и узнать злодея, если он есть. Сможешь, мельник?

– А вот и смогу.

Хозяин встал и вышел в подклеть. Ружан повернул голову к Рагдаю.

– Что я говорил? А тебе лишь бы кулаками махать.

– Сын воеводы только это и умеет. Не злись, государь.

Рагдай покачал головой – почти сокрушённо, но Домир-то знал, что это у них такие игры с Ружаном. Сын воеводы не считал себя сколько-то хуже царевичей – с детства мальчики проводили всё время вместе, и сейчас Рагдай вовсе не просил прощения и не заискивал, называя Ружана государем, – просто потешался.

Подтверждая мысли Домира, Ружан и Рагдай одновременно разразились громогласным смехом и обнялись, соприкоснувшись лбами.

– Как ловко ты его!

– Сразу понял, что старик падок на золотишко. Готов спорить, у него и дочки миловидные в избе найдутся. Хочешь, сходи поищи.

– Не посмеете, – подал голос Домир. Рагдай и Ружан удивлённо обернулись, будто и забыли, что средний брат тоже был здесь.

– Что, надоело тебе веселье? – почти разочарованно протянул Ружан.

– Бесчестье надоело. Отец нас отправил исполнить его просьбу. А ты что творишь? Станешь царём, так будешь каждый день свои игрища устраивать.

Ружан медленно поднялся с места и встал напротив брата. Самоцветы на кафтане сверкнули прямо перед лицом Домира, и Ружан наклонился, уперев ладони в колени.

– У меня было два брата. Остался один. Но отец знал, что дело наше опасно, а зимние ветра лютые, как цепные псы. Если из путешествия вернётся лишь один царевич, Алария запоёт траурные песни, но сколько баллад можно будет сочинить, когда скорбь уймётся? Ружан Аларский – самый отважный и сильный, только ему удалось привезти старику царю диковинное чудище. Меня будут чтить поколения, а о тебе забудут. Так же, как об Ивладе.

Голос Ружана звучал мягко и сладко, как пряный мёд, но даже в зубах гадюки не сыскалось бы столько яда. Домир ответил старшему брату тяжёлым взглядом, и снова полыхнуло в голове видение: белый буран и порывистый ветер. Лита? Мёрзнет где-то?..

Молчание Ружан расценил как безвольную покорность и распрямился с довольной ухмылкой. Тут же вернулся и мельник, неся простой туесок.

– Государь, не силён я в колдовстве так, как тебе бы того хотелось, – прогудел мужчина, ставя туес на стол. – Но что умею, то сворожу. Дай руку мне, государь.

Ружан приподнял верхнюю губу, но быстро сменил оскал на усмешку.

– Прости, но лучше тебе обратиться к моему воеводе.

Он отступил, пропуская вперёд себя Рагдая.

Домир хмурился, наблюдая за ними. Конечно, Ружан не стал бы соприкасаться с колдовством – наверняка даже рядом с девоптицей у него волосы шевелились на затылке, но он храбрился. Вот и сейчас брат был почти уверен, что это колдовство отобрало у них Литу: он утверждал, что почувствовал присутствие вьюжных в том буране и весь был как борзая, унюхавшая кровь.

Рагдай закатал рукав и вытянул руку, глядя на мельника без тени доверия. Домиру показалось, что хозяин замыслил хитрость: вот мелькнёт топор из-под стола да опустится на воеводову кисть… Только Ружан так грозно щурился, не отходя ни на шаг, что Домир понял: не решится, если дорога́ своя голова и жизнь домашних. Мельник натёр бечёвку каким-то пахучим корнем и обвязал вокруг запястья Рагдая.

– Вот. Будет жечь – значит, близко ты к цели подошёл. Холодом потянет – не тот путь выбрал.

Рагдай нетерпеливо поднёс руку к лицу и потёр затянутую бечёвку. Корень окрасил её жёлто-рыжим, и такой же след оставался на коже.

– Что за хлам, старик? – фыркнул Ружан.

– Что просил. Колдовство. – Мельник развёл руками.

– Ну смотри, – недоверчиво протянул старший царевич, – если не найду пропажу за три дня, мои люди вернутся и сожгут твою мельницу вместе с домом.

Мельник побледнел, но не бросился Ружану в колени.

– Как решишь, так и будет, государь.

Домир опустил глаза и покачал головой. Ему было стыдно за брата, но он не мог даже извиниться перед мельником – вдруг Ружан и правда оставит его в лесу так же, как бедного Ивлада…

– Собирай людей, – велел Ружан Рагдаю. – Не станем тратить время.

* * *

– Вот и вся твоя спесь, царевна.

Нежата сперва услышала знакомый голос, а потом с трудом открыла глаза. Очертания предметов постепенно вырисовывались перед её взором, но этих покоев она не узнавала – таких точно не было во дворце. Повернув голову, она увидела Военега и поспешила сесть – на скамью её положили боком, как куль. Голова закружилась.

– Где я?

Воевода поджал губы, пряча ухмылку.

– Во дворе множество теремов, а ты привыкла ходить только по царскому. Увидишь, как живут другие.

– Я спросила тебя прямо. Не юли.

Военег присел рядом с Нежатой и взял её руку в свою. Царевна дёрнулась, но он держал так крепко, что заныли пальцы.

– Пусти. Когда отец узнает, он наложит на тебя опалу.

– Так уж узнает?

Военег поднёс руку Нежаты к лицу и жадно прижал к губам. К горлу царевны подкатила тошнота.

– Он всё узнаёт. А не он, так другой, кто точно не пощадит.

Вывернув кисть до боли, Нежата выдернула свои пальцы из руки воеводы и замахнулась для пощёчины, но остановила себя. Ей показалось, что она испачкается в грязи, если дотронется до его сурового, исчерченного шрамами лица. Нежата гневно сощурила глаза и прошипела:

– А если ты предашь царя и пойдёшь против его воли, я сама прокляну тебя и весь твой род.

– Но мне отчего-то не страшно.

Военег схватил Нежату за плечи и склонился над её лицом. Он дышал тяжело, будто захмелевший, глаза горели каким-то неистовым блеском. Нежате вдруг стало страшно: Военег – высокий и сильный, с широченными плечами, она же здесь одна, и никто не сможет ей помочь, даже зеркало куда-то подевалось…

– Я дарю тебе возможность ответить самой. Последний раз спрашиваю: пойдёшь за меня замуж?

Нежата смотрела в его горящие вожделением серые глаза, скользящие по её лицу, волосам и телу. Смотрела и чувствовала, как сильно колотится её сердце – но не от любви, а от возмущения и ярости. Воевода стал ей противнее, чем был когда-либо, раньше она думала, что его сватовство – игра, блажь, но теперь понимала – не шутит, пойдёт до конца, пусть даже по головам…

– Если не соглашусь – силой возьмёшь?

Военег обхватил её за талию и подтянул к себе, шепнул на ухо почти нежно:

– Из Северной Халкхи прибыл князь Греней, брат твоей матери. И другие желающие занять Азобор тоже скоро приедут, не сомневайся. Царь скоро умрёт, царевичи пропали, а что может сделать одна юная незамужняя царевна? Если не я, то другой тебя возьмёт, а кто будет с тобой так же добр? Иные и отравить не побрезгуют – на что живая царевна при мёртвом царе? А вместе мы князя уговорим назад возвратиться, если не словом, так силой, и бояре на твою сторону встанут.

– Если и встанут, то на мою сторону, а не на твою.

– Отчего же? И меня уважают. Царёв воевода, как-никак. Станет нашим Аларское царство от моря до моря. Любить буду, Нежата. Клянусь.

Он подался вперёд, опаляя щеку Нежаты горячим дыханием, притянул к себе царевну и впился жадным поцелуем в губы.

Нежата с силой оттолкнула Военега ударом в грудь. Опешивший воевода откинулся на скамью, тяжело дыша, а Нежата вскочила и гневно выпалила:

– Раз сам не боишься проклятий, побойся за своего сына! Про царевичей говоришь так, будто уже все трое сгинули, а сам забыл, что с ними твой Рагдай? Или Рагдаевой рукой-то и замыслил их сгубить? Пусть кто-то из бояр ждёт отцовской смерти, а узнать о тебе самое злое они тоже будут рады. Не из железа ковано твоё место, сместят и тебя, вероломец!

Военег побледнел, а потом тут же залился багрянцем от шеи до ушей. Вскочил с лавки, наступил на Нежату так, что пришлось ей вжаться спиной в стену, и сжал мозолистыми пальцами лицо царевны.

– Ты, колдовская сука, думай, что говоришь! Если я подтвержу слухи, что о тебе ходят, так народ тебя сам в болоте утопит и не посмотрит, что ты царская дочка!

Военег так стиснул пальцы, что Нежате показалось, будто её челюсть вот-вот треснет. Она открыла рот, ловя воздух, и до боли вжалась затылком в стену. Лицо Военега больше не было страстно-нежным: над ней склонился воитель, не знающий жалости.

– Пусти!

Нежата зажмурилась, вспоминая лицо Вьюги и то, чему он её учил. Она постаралась отрешиться от боли и страха, позвала силу, что дремала в груди: несовершенную, слабую, но тщательно опекаемую. Военег зарычал и отпрянул, встряхивая ладонью. Нежата шумно выдохнула и сползла по стене, сдерживая дрожь.

– Бешеная! Пусть обжигают прикосновения к тебе, всё равно не откажусь от желания обладать тобой. Подумай, крепко подумай над всем, что я тебе говорил. Ты девка неглупая, решишь сама.

Военег кинул на Нежату последний взгляд, гневный, но теперь исполненный невольного уважения, и, прижимая к груди обмороженную руку, вышел из покоев. Загремел засов, запирающий дверь снаружи, и Нежата, обхватив голову, сжалась в углу и заплакала.

* * *

Каждую минуту пути Ивлад прислушивался: нет ли погони? Не ржут ли взмыленные кони? Не гикают ли раззадоренные всадники, вскидывая тугие луки? Но за спиной стояла тишина, только выл заунывно ветер.

Впереди был виден Азобор на невысоком холме, обнесённый кирпичными крепостными стенами. Наступал рассвет, и вдалеке сверкали башенки царского дворца. В груди у Ивлада робко занималась радость: почти добрались!

Вдруг Вьюга повернул коня и остановился перед Ивладом. Пришлось придержать Звездочёта.

– Дальше один, царевич, – заявил Вьюга.

– А я-то всё думаю, когда ты забеспокоишься. Боишься отцовских воинов?

Вьюга тряхнул головой, откидывая седые волосы с лица.

– Не боюсь. Бывал в самом Азоборе не раз. Знал бы ты, царевич, где мы с твоей сестрой видались.

Ивлад вспыхнул, даже ушам стало жарко.

– Как ты смеешь такое…

Вьюга усмехнулся и вскинул ладонь. В рот Ивладу набились снежинки, и он закашлялся.

– Удивительный ты человек, – со смешком произнёс колдун. – Что я тебе сказал? Что видались. А ты что себе надумал? Наверняка уж что-то такое, чему не место в твоей кудрявой голове. Не смей Нежату обижать даже мысленно, понял меня?

– Понял, – буркнул Ивлад, отплёвываясь.

– И в Азобор я не еду не потому, что боюсь за себя. А потому, что не нужно, чтобы дозорные видели тебя в моём обществе. Представь: возвращается пропавший царевич, да не один, а с колдуном. Что отец тебе скажет? Порадуется, что привёл врага? Даже девоптица не уймёт гнев царя.

– И тебе не хочется повидаться с Нежатой? – недоверчиво спросил Ивлад. Ему было трудно произнести это вслух, всю дорогу он старался не вспоминать о связи сестры с колдуном, но тут Вьюга сам первый заговорил об этом.

– Очень хочется, – признался Вьюга и как-то затих, с тоской вглядываясь в очертания города, бледные и подрагивающие в морозном мареве. – Но я поеду один, зайду с другой стороны. Ты же скачи к основным воротам.

Ивлад кивнул. Предложение Вьюги показалось ему разумным. Конечно, отцу тотчас доложат, если увидят царевича вместе с чужаком. А когда узнают, что это один из верховных колдунов, то не поздоровится самому Ивладу: Вьюга-то наверняка уж сумеет скрыться, да и не ворвётся же он прямо во дворец.

– Лита, – тихо позвал Ивлад и тронул девоптицу за плечо. Она дремала прямо на спине Звездочёта, царевич поддерживал её, чтобы не свалилась.

– Мм? – Лита разлепила глаза и встрепенулась. Вмиг её лицо из безмятежно-сонного сделалось хмурым и недоверчивым. Ивлада огорчила эта перемена: будто девоптицу расстроило то, что он по-прежнему рядом.

– Извини, – по привычке произнёс Ивлад. Лита шикнула, но он продолжил: – Вьюга нас покидает. Дальше поскачем одни с тобой. Как долго ты будешь девушкой? Я имел в виду…

Ивлад снова сбился и закусил губу. Ох, как он уже возненавидел свою робость! Под взглядом Литы он всегда чувствовал себя ужасно виноватым и сразу начинал волноваться.

– Три дня, – ответила Лита. – Тебе придётся терпеть меня без перьев ещё две ночи. Что, отец не обрадуется такому подарку? Скажет, не нашёл девоптицу, приволок девку из деревни. Да?

– Н-нет… Что ты…

Она смотрела так пронзительно и злорадно, что Ивлад был готов провалиться: сперва под снег, а потом уже под землю.

– До свидания, Ивлад. До свидания, Лита, – хмыкнул Вьюга, не выдержав. – Лёгкого вам пути.

Его конь грациозно перебирал ногами, фыркал и нетерпеливо тряс ушами. Ивладу и самому не терпелось вновь пустить Звездочёта галопом, от долгого стояния на месте всё тело сводило холодом.