Текст книги "В этом селе петухи не поют… Сборник"

В этом селе петухи не поют…
Сборник
Анастасия Авелесик

© Анастасия Авелесик, 2024

ISBN 978-5-0060-7464-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Человек с периферии, или Воспоминание о походе на деревенское кладбище в начале 21 века

Мой путь в некрополистику начался, как сейчас думается, с этого необычного турпохода в пригород Пскова. Было это в начале 2000-х, в мае. Преподаватель кафедры литературы, чудная женщина пенсионного возраста, но прекрасно сохранившая красоту и ум, вместо наскучивших лекций предложила провести полевую практическую работу по литературному краеведению. Мы, студенты, конечно, согласились, ведь скоро сессия, а с профессором лучше не спорить. И пошли в поле, а точнее на кладбище.

Двадцать минут добирались общественным транспортом до черты города, где Псков внезапно обрывался группой девятиэтажек. Дальше пошли своим ходом в место с таинственным названием Камно{ˊ}. Тогда у нас не было интернета не то что с собой, но у многих даже в квартирах, поэтому об этих местах нам рассказывала сама профессор. А сейчас информацию можно найти и в сети, и в книгах.

Называется это весьма древнее местечко Камно, потому что берега протекающей речушки Каменки состоят из окаменевшего известняка. В некоторых частных подворьях Псковского района до сих пор можно увидеть постройки из этого бежевого камня. А в самом губернском городе, как известно, из этого бросового материала построены жемчужины архитектуры. Тысячу лет здесь находилось поселение, заставшее основание Пскова. Сейчас осталось невидимое непосвящённому глазу городище да название. Хотя никто не утверждает, что оно, название, настолько же древнее. Во всяком случае, уже в 18 веке здесь существовало имение с одноимённым названием Камно. Жили в нём псковские дворяне Яхонтовы, служили России кто на военной, а кто на гражданской службе. Жили, как говорится, не тужили. Так и осталось бы Камно одним из сотни непримечательных поместий Псковской губернии, если бы не озарило эти живописные места однажды в июне 1826 года солнце русской поэзии…

По воспоминаниям потомка Яхонтовых, Александр Сергеевич отдыхал в беседке усадьбы, заехав по случаю навестить хозяев дома, с которыми давно общался. А маленький его тёзка, шести лет от роду, прочёл гостю стихотворение. Причём его же, пушкинское. Поэт был весьма порадован, отметил его поэтическое дарование.

Но обычно в жизни обстоятельства складываются не так, как нам хотелось. К сожалению, одного Дара не достаточно. Вот и Александр Николаевич Яхонтов, прежде чем попасть в анналы псковских краеведческих изданий, что априори определяет его место поэта второстепенного (впрочем, это ведь по российским масштабам), занимал государственные посты, много лет жил в Петербурге, но вернулся в родные края, построил новую усадьбу Яхонтово близ старого отчего дома, продолжал служить в Пскове. Означает ли это, что «второстепенность» – это «второсортность»? Кто определяет этот критерий?

Яхонтову критики ещё при жизни отказали в «настоящей оригинальности» его произведений. А произведений было достаточно. Может быть, оттого попало творчество Александра Николаевича в объекты литературного краеведения спустя примерно сто лет со дня смерти автора, что читатели и учёные, способные оценить его творчество, появились только теперь? Изменилось время, и сейчас, конечно, проще работать писателю – живи, где хочешь. Но почему-то успех измеряется по-прежнему: если в столицах о тебе не знают, то ты – автор на периферии, во «втором эшелоне». Впрочем, правила жизни таковы, что у каждого писателя всегда есть место в литературном процессе. Даже если мнения читателей и специалистов расходятся. Солнце, конечно, должно быть одно. И много звёзд. Но разных величин. Это – жизнь.

А жизнь непредсказуема. Действительно, Александр Николаевич Яхонтов добился большого успеха в должности губернского чиновника. А литература, большая литература, наверное, осталась его несбыточной мечтой. Дар перерос в необходимое увлечение, которое как настоящий писатель он никогда не оставлял. Литература была в его жизни не ради куска хлеба, а потому что была такая потребность. Это сложно объяснить: просто человеку хочется писать. Кто-то назовёт это банальной графоманией. Пусть так, но эта потребность, если её не удовлетворять, бывает весьма болезненной. «Что же болит?» – спросите вы. Так отвечу: «Душа».

Много лет спустя нашла 24 стихотворения Александра Николаевича Яхонтова. Он ведь так и сказал в 1878 году:

 
Есть мощная потребность духа:
Потребность высказаться…
Простое, доброе зерно
В земле заглохнуть не должно,
Так слово правды, чувства голос
В груди таить не суждено.
 

«Мне робко шепчет тайный голос…»

Банально, наверное, прозвучит, но судя по сохранившимся материалам, воспоминаниям и исследованиям, а тогда из рассказа профессора Горыниной, Яхонтов любил свою малую родину. Что же заставило его переехать из Петербурга в псковскую глушь? Может, большая любовь, надломившая судьбу юноши Александра? А может, любовь – это только повод вернуться на родину предков, и причина иная – невыносимая тоска по родным местам? Это когда стабильно раз в неделю снятся русская печка, уже давно умершие старики, босоногое детство, лес с грибами, огромный дуб с мечтой когда-нибудь его покорить, страшный глубокий колодец, которым пугает бабушка… Так и поселяется в душе чёрная тоска…

Родила ты меня, мать сырая земля,

И поглотишь – в мой час неизбежный…

Воротился я снова в родные поля…

Верным сердцем остался я крепок земле:

Тянет к ней непонятная сила, —

читаю я 136 лет спустя в стихотворении «Земля». Почему не жилось поэту Яхонтову в столице, ведь чиновником Яхонтов был добросовестным. Ведь есть же писатели, которые пишут о России, ориентируясь на Россию, но в самой России не находящиеся. А Александр Николаевич и в Германии не остался, и во Францию или Италию не уехал. Вернулся в Камно.

Вот оно, Камно. Поднимаемся по щебенистой тропинке. Значит, живут тут где-то люди, ходят здесь. Цветут редкие одуванчики, крутой холм в прошлом году не был обкошен, поэтому травы пробиваются среди мертвого быльника тимофеевки и ежи. В голове у меня звучит как в плейере задушевный голос Сергея Чигракова, исполняющий «Поход». Причём, знала тогда я эту песню от начала до конца и текст, и проигрыши. И вообще настроение у меня было приподнятое: музыка в моей голове, отличная весенняя погода, предвкушение встречи с чем-то, сама не знаю с чем, но весьма значимым. Лично для меня. Конечно, в нашей компании не все понимали и разделяли моё воодушевление. Были и недовольные. Непонимающие. А у меня – «Поход»! До сих пор магнитофонная кассета с избранными песнями этой группы у меня хранится.

Хранится несколько фотографий, которые мне кто-то подарил. Нет ни усадеб, ни сараев, ни колодцев, ни погребов. Нет памятной беседки. Вот на холме городища какая-то ободранная лоза. Вот по гребню холма однокурсница идёт; вот я, двадцатидвухлетняя, вдалеке, в профиль, со своей смешной стрижкой и в любимом зелёнковом свитере; вот наша завсегдатая компашка машет руками; вот на переднем плане девчонки ещё не поняли, что их фотографируют… Вот спуск с городища – тридцать три студентки и преподаватель выстроились на крутой деревянной лестнице. А кто фотографирует – не вспомню уже…

Прошло много лет со дня этого чудного похода, а я сейчас с удивлением замечаю, что мой фотоархив уже наполовину состоит из запечатлённых могил, памятников и камней. Но это сейчас я походила бы по тому городищу, повнимательней смотрела бы на камушки, кладбище обошла бы от и до. А тогда… Не было фотоаппарата. Тогда думала: вот здесь, под старой серой могильной плитой лежит «второстепенный» поэт Яхонтов. Наши преподаватели «открывают» его для нас, современников. А мы тут живём… Я тут живу и не знаю ничего. Даже неудобно. Ну и пусть он псковский, всё равно же свой… Я-то ведь родом из другого древнего города России.

Псков, хоть и провинциальный город, но всё же местная столица – и институты тогда были на выбор, и медицина качественнее, и работы больше. Конечно, можно и мне было в столицы податься, но в столицах дорого жить. И вообще, во Пскове таких умных как я, конечно, много, но ведь в Питере ещё больше. Конкуренция, блин! А мне всегда домой хотелось. Однажды, спустя 12 лет жизни на чужбине, пришла в голову светлая мысль: а какая разница, где бедствовать? Так уж лучше на родине пусть похоронят.

В жизни, я верю, всегда должно быть место для любви. И в жизни, я знаю, всегда есть место для мистики. В течение недели я переехала в родные края. Потом нашла работу, купила машину, пусть старую и полуржавую, нашла любовь, родила дочь, имею пять публикаций в соавторстве. Всё пошло по плану, как в той песне у «Гражданской обороны». Ну, правда, у меня немного план получился навыворот, но основные события в моей жизни всё-таки произошли. А ведь много лет к этому шла. Вот я дома, и всё получается – конечно, мистика!

И так, цепляясь одно за другое, меняются обстоятельства, приходят новые интересы. В том числе и некрополистика. И пусть стихов я больше не пишу, мне сейчас интереснее моё полезное дело – восстановление памяти по материальным объектам, которые представлены на наших кладбищах. У нас не принято водить экскурсии по гражданским захоронениям, а жаль, потому что там много забытых деятелей, которые сделали нашу жизнь. Лучше или хуже – не мне судить. Они её просто сделали для нас, для потомков. Я хочу, чтобы память не исчезала. Сейчас для меня важно именно это. Ну и не стану я большим российским писателем, ну и что ж… Знаю, есть много авторов, которые говорят и пишут интереснее, чем я, у которых воображение лучше, чем у меня. А я, признаться, оставила в прошлом идею написать мировой бестселлер. Я просто хочу писать, я хочу тем самым сказать. А слушатель найдётся. Значит, у меня своя, «второстепенная» ниша. Я буду главным некрополистом района.

Была я в Питере, в Москве была. Да, интересно, богато, шумно, вычурно, заманчиво. Каждый раз, проезжая столичные пригороды, ловила себя на мысли – да это ж как у нас! Устала от своей кочевой жизни. Но даже если и придётся ещё куда-нибудь съездить, то всё равно вернусь. Слишком приросла я корнями к своей Невельщизне.

Камно

Путь

Немота

Антракт

Поминай, как звали

Тропиканка проснулась в кустах. Начинал петь соловей – пора бы и домой. Почему-то болело лицо. Наверное, приземление было не совсем мягким. Приподнялась. В голове загудели три тысячи колоколов!.. Это из-за куриловской водки: Курил, когда был сильно рассержен на своих клиентов-алкашей, бодяжил спирт таблетками, чтоб быстрее накрывало и ночные посетители реже стучали ему по окнам. Впрочем, они всё равно к нему тягались, чтоб подлечиться… Эх, сейчас бы стопочку хлопнуть!…

Силясь превозмочь давление запухших век, Тропиканка понемногу стала различать сумеречный пейзаж: вот лавка, прямо по курсу, сзади – сильно густые кусты сирени. Лес – не лес, сад – не сад… Дальше за лавкой – цветы каких-то едких оттенков. Много цветов, ёлочки, ленты… Пахнет бутербродом со шпротами. А цветами не пахнет. Тропиканка собралась перелезть через лавку, но тут взгляд её упёрся в новенький деревянный крест: вот тебе и цветочки – это ж свежая могила! Тут голова чуть не треснула от боли: точно! Сегодня всей деревней хоронили Плющиху! Эта Плющиха была баба не старая, не вредная, не пьющая, да и мужик её, Плющ, к Курилу не бегал. А на днях отмечали они годовщину свадьбы. И купила Плющиха в городе бутылку коньяку да беленькой. Пока гостей ждали, она и накапала того коньячку себе и мужу. Муж, правда, выцыганил ещё две стопочки водки (что его и спасло), а коньяк оказался на метиловом спирте… Плющиха померла в муках.

На похороны Тропиканка заявилась почти трезвая: покойная по-человечески к ней относилась, как-то уважала. Так что держалась как могла прилично, и только когда все разошлись, присела на облезлую лавку, достала из бездонного кармана куриловского спиртуса, посетовала на то, что ей, бичихе, приходится творить светлую память такому хорошему человеку… Эх, жить бы и жить ещё Плющихе! Так и разморило пьяную Тропиканку под солнышком, так и завалилась она под сиреневый куст… Пожалуй, как-то так оно и было.

Жутковато… Вспомнились зловещие напевы в вампирской песне «Сектора Газа». Впрочем, и комаров кормить Тропиканке не хотелось, но вдруг внимание её привлекли шорох, шелест и чья-то речь…

– Сюда, сюда её волоки, здесь стол крепкий, – шипел мужской голос.

– Пошли, дура, тебе понравится! – басил второй.

Тропиканка прищурилась: узкими ходами промеж оградок пробирались двое нетрезвых парней, с собой волокли девушку – прямо к плющихинской могиле. «Не надо, мальцы! Не надо!» – ныла она. Один из мальцев со словами «нечё было в клубе ж**ой крутить» повалил её на стол, а второй, достав бутылку, под свежим венком нашёл стакан, доверху налил спиртного и приготовился кайфовать… И здесь Тропиканка стала соображать: если мальцы сейчас по стакану хлопнут, да девке этой для снятия стресса дадут пару капель, то ей, Тропиканке, не хватит!.. И откуда силы берутся: одним движением подняла больную спину, другим раздвинула сиреневую поросль, опрокинув один из плющихинских венков, высунула в сумерки заплывшее синюшное лицо своё и пересохшими разбитыми губищами прохрипела заветное:

– Мальцы! А мне нальёте?

Один упал сразу. Второй побелел, попятился и резче резкого стал сигать через оградки, словно и не было этих лабиринтов старого русского кладбища. Девка хотела орать, но не получалось… Тропиканка сглотнула уже выделившуюся слюну и как хорошая ищейка, выбравшись из засады, схватила опрокинувшуюся бутылку – там ещё оставалось…

– Да не боись, я тутейшая. Эх, стакан разбился… Будешь? Ну, тады допью, – и она с жадностью приложилась к холодному горлышку. А девушка потихоньку слезла со стола и скорым шагом засеменила тропами некрополя в сторону деревни, часто оглядываясь на уже забывшую о ней Тропиканку, которая вновь помянула добрым словом Плющиху и пошуршала в свою хату, периодически потягивая резкие капли. Вот ведь как: и её, тропиканковская, жизнь для чего-то нужна на этом свете. А Плющиху всё равно жалко… И занять бы у Плюща да метнуться к Курилу… Неудобно как-то. Так ведь с Плющом и посидят, помянут…

Даль

Брошенный

Обнажённые

Девятая жизнь

– Вон, ишь, сидят уже! Колбасу стерегут, – засмеялась Майя, паркуя велосипед на недавно оборудованную фирмой стоянку.

– Кто? Кто ждёт? – не поняла её юмора Лёля.

– Да, кошки! Знают, что колбасная машина к нам по четвергам приезжает. И, представляешь, каждый четверг со всей деревни прибегают.

– А, понятно, – улыбнулась Лёля. – Кс-кс-кс…

С яблони, что росла недалеко от крыльца сельпо, спрыгнули две кошки. Или два кота – Лёля так с ходу в них не понимала (говорят, по мордам как-то определяют). Один рыжий с яркими полосками – прямо тигр! Другой был чёрный с белыми пятнами. А нос – розовый.

– Ой, какая прелесть! – умилялась Лёля пока Майя отпирала амбарный замок магазина. Под яблоней, услышав звуки отворяющейся двери, оживились ещё пять-шесть питомцев, среди которых Лёля заметила кошечку бледного сиамского окраса. Почему кошечку – этого Лёля объяснить не могла, но ей казалось, что зверёк непременно женского пола. Кошечка не торопилась как остальные сородичи, а, чуть покачивая неимоверно пушистым хвостом, вальяжно вышагивала по грунтовке в направлении магазина, благородно одаривая окружающий мир своим мистическим голубоглазым взглядом.

– Ой, а она одноглазая что ли? – вздрогнула Лёля.

– Да, это Сиротка. Её подкинули прошлым летом к нам в деревню уже такую. Зимовала по сараям, к людям не шла. Сейчас вроде к Мареману прибилась. Подкармливает её, хотя у самого в Старом Псове котоферма. К нему часто и соседские забегают. Там, в Старом Псове, котов больше, чем людей, обитает!

– Такой знатный кошатник?

– Да нет, у самого-то трое вроде (соседи говорят), а остальные приходят просто. Мареман – очумелый рыбак: сутками бы на озере жил! То на Субачеве его в палатке видели, то потом на Некунце шалаш свой чинил… Ну, заходи. Только дверь закрой, а то и зною найдёт, и коты набегут. Сигнализацию отключаем… У меня так по весне у одной покупательницы кот селёдку прямо из сумки вытянул! Еле отбили! Голову пришлось отрезать…

– Кому? Коту? – улыбнулась Лёля.

– Да ну, селёдке! Дурында ты! – засмеялась Майя.

Девушки переобулись в удобные босоножки, надели фирменные фартуки и колпаки.

– Ну что, давай сегодня ты за кассой? Система та же, что и в городе, только терминал бывает подвисает, поэтому обязательно чека дождись, а то вдогонку за покупателем побежишь. Я так бегала один раз, – призналась Майя, поправляя у зеркала короткие осветлённые волосы. Интригующе помолчала, щедро мазнув пухлые губки свои помадой цвета спелой малины. – Хорошо, что покупатель местный, да пешком пришёл. А понакуплял на две тыщи почти, прикинь? Вот и бежала! Туфлю потеряла, колготки об камень подрала… Кричу ему, а он уже за поворотом! Хорошо, что там остановился с Софьей Егоровной поговорить – это дачница наша московская, – так я и успела. Извините, говорю, у меня такая вот беда…

– И что он?

– Да, нормально: дошли до магазина, я ещё раз через терминал провела, чека дождались. Это ничего страшного, если сразу расхождение в кассе заметила. И знаешь, откуда. Было и такое, что приходилось докладывать. Но это в самом начале, как терминал поставили. Тогда и карточки-то были только у Софьи Егоровны да у Березина. А теперь все деньги по воздуху шлют. Кто бы подумал, что цивилизация и до новопсовцев доберётся…

– Да, у нас как-то быстро всё пикает, нормально проходит. Не задумывалась даже о таких случаях.

– Ну, так ты с какого года работаешь?

– С 2015-го.

– А я почти сразу после школы…

– А сколько у тебя покупателей бывает?

– Ну, слушай, в день делаю около 1000 чеков. В выходные бывает 200 – хоть магазин закрывай! Это потому что в выходные все наши в город на рынок уезжают, там у вас и отовариваются А после обеда – как раз после рынка – возвращаются и ко мне идут куплять, кто что в городе забыл. Ходил бы автобус чаще, было б меньше замороки… А у тебя своя машина?

– Ну да, скопила вот… Мне и по городу удобно, и по работе пригодилась. С виду страшненькая, зато не в кредит!

– Да уж, это точно… Ладно, уже время! Считайся, я пошла заявки писать. Колбасник приедет – кричи!

– Добро, Майя!

– Ну, давай, моя рыбка, – Майя сложила спело-малиновые губки в воздушном поцелуе и закрыла за собой металлическую складскую дверь. Прошло буквально три-пять минут, как Лёля закончила считать мелочь в кассе, – скрипнули петли входной двери. В сельпо неторопливо вошла старушка. Сложно сказать, сколько лет ей было. Невысокого, даже маленького роста, худая; синий пиджак, из-под которого выглядывала ванильного цвета блузочка с манишкой, синий хэбэшный платочек на голове прикрывал седые волосы, длинная юбка из какого-то грубого тёмно-тёмнозелёного материала, ноги в носочках кофейного цвета с пандочками и блестящие лакированные ботиночки чёрного цвета (Лёля узнала этот бренд! В Невеле делают именно такие «обувки» для известных столичных магазинов, а невеляне приобретают их по вполне демократичной цене). «А бабуля-то стильненькая!» – отметила Лёля и поздоровалась на всякий случай громко. Из жизненного опыта она знала, что с бабулями нужно здороваться обязательно, иначе весь обратный путь от кассы до двери они могут канючить о невежливости продавцов, о дороговизне товаров, о том, как мы докатились до жизни-то такой и прочее, и прочее… Могут и жалобу в книгу отзывов написать. А что им делать-то, если всё куплено, а домой ещё не хочется? Вот и эта бабушка, скорее всего, не случайно так нарядилась: автобус в город уехал давно, так что вышла бабуля, как говорится, людей посмотреть да себя показать.

– Здравствуй, деточка, – неровным голосом, но неожиданно бодро ответила старушка. – А новый хлебушек ти ёсь?

– Нет, свежего пока нет.

– Ну, добро, я тогда тут подожду. Я тихо, мешать не буду, только киёк войде-ка приткну, – она поставила у окна свою посох-палочку и присела на деревянную лавочку у дальней витрины. Лавочка эта когда-то продавалась, но пожилые посетители так часто там располагались в ожидании разгружаемого товара или пока подруга (а то товарищ) купит всё по списку (ведь память уже не та), что довольно скоро лавочке замусолили товарный вид, и фирма решила оставить её на магазине: сами виноваты – вот и пользуйтесь. Впрочем, это оказалось неплохим решением и с дизайнерской точки зрения, и с маркетинговой: покупатели беседовали, ожидали друзей или родственников, вспоминали что-то ещё из задуманного на ужин или, обсуждая приятельские покупки, соблазнялись «Маасдамом» по акции.

Действительно, старушка сидела тихо, как мышонок, перебирая края своей самошитой сине-зелёной сумочки. «В тон», – отметила Лёля и ещё больше зауважала бабушку.

Лёля расписалась в кассовой книге, протёрла монетницу, оправила фартук. Услышала, что едет какая-то «ГАЗель» (судя по звуку, не легковушка). Действительно, вскоре вдоль больших витрин-окон проехала синяя кабина с рефрежератором, на котором красовалась наклейка с названием очень известного предприятия по переработке мяса с собственных ферм.

– Ма-айя-а! Колбаса приехала! – прокричала Лёля в сторону склада.

– Иду-у-у! – отозвалась напарница.

– Здрасти в хату! – басисто поприветствовал вошедший мужчина пенсионного возраста с рыжеватыми усищами. – Вот документики! А Вы – новенькая, что ли?

– Нет, то есть да. Я вообще в РайПО работаю тоже, только в городе. Заменяю на время отпуска.

– А-а-а, понятно, значит, Майичка на месте?

– Да, придёт сейчас.

– Да-да, уже пришла! Здравствуйте, Владимир!

– Ну, как ты? Что нового за неделю в Новом Псове?

– Да что тут в деревне нового? Все живы – и слава Богу!

– Да, это точно, – засмеялся Владимир и старушка на лавочке перекрестилась.

– А что нового в ваших краях?

– Невель стоит, солнце светит, так что всё хорошо и у нас.

– Слава, Божечки! Слава, Божечки! – опять зашептала и перекрестилась в углу старушка.

– Владимир, не забудьте коробку с просрочкой! – крикнула Майя вслед выходящему на крыльцо колбаснику, который вскоре вернулся с несколькими лотками, откуда по всему магазину раздался ароматный запах приготовленного мяса… Майя проверила по накладной, шпокнула печать и унесла копию в машину к Владимиру.

– Так, Лёля, я выставлю колбасу, потом пойду хлебную просрочку переложу. Как приедет Юрик, то пусть ко мне зайдёт.

– Хорошо, передам.

– Глянь, там, в бэпэшках, как-то пусто. Вон коробка – добавь, пожалуйста. Ой, Хвёдоровна! А я Вас и не заметила. Здравствуйте!

– Здравствуй, Майя. Тоже хлебушек ждёшь?

– Да, Хвёдоровна. Каждый день жду, – почему-то с грустью в голосе ответила Майя и ушла на склад.

– Ну, слава, Божечки!

Лёля выкладывала на полки разные дошираки и экспресс-картошки. Летом в деревне много молодёжи, которой не всегда хватает времени готовить, а детвора обожает вермишель жевать как чипсы.

Просигналила и резко остановилась машина. Громко хлопнула дверь кабины, ближе и громче застучали подошвы ботинок о старое деревянное крыльцо. Резко дёрнулась, не успев скрипнуть, парадная дверь магазина, вдарила крикливая музыка из кабины грузовика, в помещении запахло каким-то хвойным одеколоном. Леля оробела от неожиданности… В магазин вошёл высокий подтянутый мужчина. Чернявенький, в синей майке-алкоголичке с пятнами пота, загорелый, с мускулистыми волосатыми руками, в которых он держал старый, промасленный деревянный лоток с кирпичиками свежеиспечённого хлеба, и совершенно необыкновенными глазами: такие глаза бывают разве что у котов – неестественно-зелёные.

– Доброе утро, работникам торговли! – приятным голосом он нарочито громко поздоровался и грохнул лотком о старый прилавок, чем вывел Лёлю из какого-то гипнотического ступора.

– Хлеб? – предположила девушка.

– И не только, – ответил он как-то вкрадчиво и, как показалось Лёле, двусмысленно. – Девушка, а почему я Вас здесь раньше не встречал?

– Я со вчерашнего дня… Я первый день сегодня. Отпуск даю.

– Такая красивая девушка – и в сельпо! Вам бы в модели или в актрисы. У меня, кстати, есть кое-какие связи. Вы мне телефончик-то свой запишите, – он подошёл неприлично близко к оцепеневшей продавщице – хвойный аромат совершенно околдовал её…

– Да… мне и здесь нормально.. – в этот неловкий момент что-то с грохотом упало на кафельный пол – это киёк Хвёдоровны не удержался от волны такого напористого флирта и, очевидно, попытался привести в чувство Лёлю.

– Почему не в Москве? Там магазины и зарплаты большие, – продолжал заигрывать хлебник.

– Невель люблю.

– Такой девушке нужно не в продавцах сидеть, – плутовато улыбнулся мужчина. Но что-то в этой фразе взбесило Лёлю:

– Работаю, как могу. Я, действительно, очень люблю мой Невель, но здесь не нужны учителя русского языка и литературы. Нужны историки, математики, информатики, но не русисты. Зато я работаю честно! Кстати, Вас Майя просила на склад зайти. Ма-айя! Хлеб! – выкрикнула она призыв о помощи в сторону складской двери.

– Да, я слышала, – распахнув дверь, ответила Майя. – Заходь-ка, Юрик, посмотрим, что ты там привёз, – и они пошли на склад, заперев за собой дверь, как показалось Лёле, на крюк. «Почему на крюк?» – подумалось ей.

– А хлеб-то будет, доченька? – засуетилась старушка Хвёдоровна.

– Да, конечно, только возврат отдадут, свежий примут, и я Вам отпущу. Подождите немного.

– Добро-добро, тогда вон тех конхвет завесь мне граммов триста.

Хвёдоровна успела купить своих любимых «птичьих» конфет, оценила завезённого вчера солёного сала, посмотрела на новый приход керамических кружек и выбрала-таки брусок мыла для баньки.

Пауза с хлебом становилась всё более неловкой. Очевидно, чувствуя это, Майя наконец-то открыла дверь. Хлебник вынес лоток со старым хлебом и торчащими между буханок листами возвратной накладной.

– Принтер опять глючил, долго печатал. Это у нас частенько бывает, – извинилась Майя. – Давай, Юра, не задерживай, неси свежий! – Она схватила новые накладные с прилавка и удивительно лёгкими для своего веса движениями порхнула обратно на склад.

– Печать-то не забыла?

– Иди-иди, уже припечатала! – задорно крикнула Майя, возвращаясь с документами.

Хлебник, придержав дверь сельпо куском кирпича, стал подносить остальные лотки:

– Хлеб «Усть-Долысский», буханка, пятьдесят. Нарезка, двадцать. Считайте, а то опять пересортицу устроите.

– Да, ладно, Юрик, всё съедим, не переживай. Ты же знаешь, что «Усть-Долысский» – самый вкусный хлеб, долго у нас не залежится! Вон, Хвёдоровна уже дожидает.

– Дай мне, детка, буханочку свежую. Вот тут мелочь у меня…

На монетницу посыпались рубли. Только некоторые почему-то не белого металла, а какие-то жёлтые.

– Какие у Вас деньги интересные…

– Да, нашукала дома. Накой они мне? Ты посчитай, детка, сколько там нужно.

– Ну, да, – согласилась Лёля. Она вспомнила, где она видела такие деньги: когда мама посылала её в магазин, то давала именно такие рубли. В детстве. Двадцать лет назад. Это доденаминационные рубли, приравненные в 1997 году к копейке, которую теперь уже и не увидишь в кошельках. Ничего не стоят эти монеты…

– Здесь больше, чем нужно. Давайте, я Вам обменяю эти жёлтые? Вот это возвращаю, это беру за хлеб… Помочь положить?

– Так, с хлебом – всё. Теперь батон «Усть-Долысский» – 20, нарезка – 20. Булка «Колосок» – 20, – продолжал носить лотки Юрик, искоса поглядывая на Лёлю. Девушка чувствовала этот похотливый взгляд. «Скорее бы уехал», – думала она.

– Пирожки: с капустой – 20, с картошкой – 20, с повидлом – 30. И пиццы, кстати, вам прислали.

– Ну, и кто их есть-то будет? Я ж просила…

– В Зеленьках разбирают, а у вас тут дачников много, так что, как говорится, рекламируйте! Всё, я уехал!

За свежим хлебом стали подтягиваться покупатели.

– А этот хлебник-булочник что себе позволяет? Наглый какой! Я бы даже сказала, сильно озабоченный. Это он там закрылся изнутри? – поинтересовалась Лёля, когда они с Майей остались в магазине одни.

– Ну, можно и так сказать, – лукаво улыбнулась Майя.

– В смысле? – удивлённо подняла брови Лёля.

– Мы там страстно целовались, – просто ответила та.

– А… А как же муж?

– Да, все уже давно шепчутся про нас с Юриком. А кто-то уже донёс и до мужика моего свои сплетни. Косится, скрипит зубами, спит на диване давно… Да и холера бы з йим! Мы давно на грани развода. Так хоть будет из-за чего развестись.

– Ну, не знаю… Сдаётся мне, что этот Юрик тот ещё бабник.

– Ой, Лёля! Да я ж не замуж за него собираюсь! – звонко засмеялась Майя.

– А смысл?

– Мужчина он холостой, из семьи не увожу. Будет и при мне гулять – выгоню, конечно. Зато дети будут красивые. С моим-то у нас никого нет за столько лет… Так что поживу счастливой немного. Может, и детки получатся.

– А если бросит с пузом?

– Значит, останусь с пузом. Хочется что-то поменять в своей жизни…

Скрипнула дверь, вошла невысокая женщина предпенсионного возраста в светлом спортивном костюме с подкрашенными и очень коротко остриженными волосами. Маленькие глазки виднелись из-под густо намазанных тушью ресниц. Тушь местами осыпалась, и морщинки стали ещё более заметны. Очень крупное лицо внизу обрывалось прямоугольным подбородком, по бокам которого сильно подвисала кожа. «Какая-то бульдожиха», – подумалось Лёле.

– Доброе утро, девочки, – не очень приветливо поздоровалась дама.

– Здравствуйте, Софья Егоровна, – равнодушно отозвалась Майя. Лёля пробормотала «здрасьти».

– Ой, а Вы у нас новенькая?

– Нет, я давно работаю. Только в Невеле.

– Да, в вашем Невеле и работать-то больше негде. Это ж надо, на 16 тысяч жителей 25 сетевых магазинов, не считая ларьков. Даже вместо кинотеатра магазин устроили! Это всё политика государства довела страну. Нет на них управы! Я давно говорю: нужна сменяемость власти! А то сидят в Кремле по 20 лет, будто цари какие, и в ус не дуют, как простым людям живётся. Вот Вы, девушка, как к Путину относитесь? – злобно зыркнула на Лёлю дамочка.

– Дюже уважаю, – нарочито серьёзно ответила продавщица.

– Да отчего же? – вдруг пискнула покупательница. – Что он дал тебе, этот Путин? Он самолётами летает, часы у него дорогучие, галстуки меняет – каждый день новые! Разворовал страну! Вон, в интернете всю правду про мафию кремлёвскую показывают, а они эти фильмы запрещают, – шипела «бульдожиха». – Хотите ссылку дам? – вдруг заговорщически предложила она.

– Не надо. Софья Егоровна, не отвлекайте продавца, – строго попросила Майя. – Вы же не хотите, чтобы она накосячила и магазин закрыли на ревизию на пару дней?