Текст книги "Дворец из песка"

– Как хочешь.

Такая покладистость только усилила мои подозрения, но я сочла за лучшее пока помолчать.

По Венеции мы проходили до вечера. Я бродила по замшелым мостам через каналы, по узеньким улочкам, где с трудом могли разойтись два человека, заглядывала в медленно текущую воду каналов, таращилась в витрины с загадочно улыбающимися масками, веерами, грустными арлекинами и стеклянными безделушками, отмахивалась от веселых окриков гондольеров. Шкипер не мешал мне, молча шел рядом или чуть поодаль, и в конце концов я напрочь забыла о его присутствии. Он напомнил о себе лишь тогда, когда я устремилась к вратам грандиозной церкви Святого Марка.

– Детка, мне с тобой нельзя, извини.

Вздрогнув, я остановилась.

– Я тогда тоже не пойду.

– Не выдумывай. Здесь по всей Италии церковь на церкви. Так и будешь мимо ходить? А еще в Ватикан собиралась, эту свою Сикстинскую мадонну смотреть…

– Съезжу потом одна, – твердо сказала я.

– Не дури. – Шкипер повернулся и пошел через площадь Сан-Марко к набережной. Я побежала следом, поймала его за руку, заглянула в лицо. Он криво усмехнулся, не глядя на меня. Обнял меня за плечи.

– Есть хочешь, девочка?

– Хочу, – с облегчением сказала я.

Я была уверена, что мы пойдем в ресторан в Венеции, но Шкипер сказал, что лучше будет вернуться в Лидо. Мы переправились на пустом катере (толпы туристов к вечеру схлынули), Шкипер взял машину со стоянки, и через минуту я уже любовалась на то, как багрово-красное солнце садится в море, через окно несущегося берегом моря «Мерседеса».

Солнце успело полностью опуститься в воду, когда Шкипер остановил машину перед оградой ресторана, весь фасад которого был увит плетями дикого винограда. Под окнами, в глиняных ящичках, буйствовали красная герань и белые гардении. Во дворике тихо журчал фонтан, изливающийся из кувшина позеленевшей каменной нимфы. Дверь ресторана была распахнута настежь, и оттуда доносилась неаполитанская песня. Поднапрягшись, я вспомнила ее название: «Луна росса». В детстве я разучивала это в музыкальной школе.

Войдя в зал вслед за Шкипером, я растерянно остановилась. Было похоже, что мы ошиблись адресом. В ресторане не было ни души, и здесь явно шел ремонт. Столы были вынесены, на довольно большой эстраде для музыкантов тосковали закрытые чехлами инструменты, обстановка была частично ободрана, частично забрызгана побелкой, но я смогла разглядеть, что когда-то этот зал был стилизован под средневековую таверну. Из-под белых потеков краски и кое-как наброшенной оберточной бумаги выглядывал то старинный тяжелый канделябр, то бочонок для вина с медным, покрытым патиной краном, то лезвие огромной зазубренной алебарды. Цветные стекла высоких окон загадочно поблескивали в закатном свете.

– Ты куда меня привез? – удивилась я.

Шкипер, не слушая, гаркнул на весь ресторан:

– Бона сера! Марчелло, дове сай?[2]2
  Добрый вечер! Марчелло, где ты? (Итал.)


[Закрыть]

В заднем помещении, за эстрадой, что-то завозилось, звякнуло, покатилось, раздалось придушенное итальянское ругательство, и из-за крошечной двери появился смуглый черноволосый человек лет шестидесяти с лицом уставшего от жизни пирата. Сходство довершала грязноватая тельняшка, разорванная на плече и открывавшая синюю вытатуированную русалку, и повязанный сверху на голову красный платок. Он сердито воззрился на нас, но затем узнал Шкипера, заулыбался и широко раскрыл объятия. Они обнялись, причем пират совершенно по-родственному похлопал Шкипера по спине.

– Паоло… Ком е стай, бамбино?

– Марчелло… Бене, грациа. Е ту?

Они негромко заговорили по-итальянски, Марчелло то и дело обводил рукой зал, явно показывая, как идут дела, улыбался грустной улыбкой, собирающей в обезьяньи морщины все его загорелое лицо. Из той же двери вышла полная женщина в испачканном кетчупом фартуке с очень приятным большеглазым лицом, которая тоже нежно расцеловала Шкипера. Она тут же начала было задавать вопросы, но Пашка извиняющимся жестом поднял обе ладони, прерывая разговор, и за руку привлек меня к себе.

– Марчелло, Мария, – миа молье Сандра.[3]3
  Марчелло, Мария, – моя жена Сандра (итал.).


[Закрыть]

Итальянская чета на миг застыла с широко открытыми глазами, что выглядело несколько комично. Я, стараясь не смеяться, вежливо улыбнулась, сказала было «бона сера», но Марчелло и Мария разразились радостными воплями, аплодисментами, кинулись, к моему испугу, целовать и обнимать меня и вообще вели себя так, словно Шкипер был их родным сыном, которого они давно и безнадежно уговаривали жениться хоть на ком-нибудь. Марчелло тут же принялся энергично орать в сторону служебной двери, грохот за которой сразу усилился, заглушив музыку, и в зал вылетели полдесятка разновозрастных официантов, двое поваров в серых фартуках и девица моих лет, крашеная блондинка в усыпанном блестками платье и на высоких каблуках, немедленно прыгнувшая Шкиперу на шею. Меня бесцеремонно, но очень доброжелательно рассмотрели со всех сторон и нестройным хором объявили Шкиперу свое восхищение. Толстая Мария тут же начала что-то советовать мне, хмурясь и показывая на Шкипера, но я беспомощно пожала плечами, не понимая ее. Сообразив это, Мария широко улыбнулась, огляделась по сторонам, вытащила из-под вороха бумаги и тряпок огромную медную сковородку на длинной ручке и решительно замахнулась ею в сторону Шкипера. Видимо, она старалась преподать мне курс молодой жены.

– Гадство какое! – возмутился Шкипер. И зашептал на ухо женщине, показывая на меня рукой.

Мария внимательно выслушала, одобрительно улыбнулась и что-то шепнула Пашке в ответ. Тот молча поцеловал ей руку, обнял меня за плечи и повел в глубь ресторана вслед за удаляющимся туда Марчелло. Официанты и девица дружным стадом побежали за нами. Мы прошли узким, темным коридором, где пахло краской и валялся строительный мусор, Марчелло откинул пыльную портьеру – и в лицо мне ударил свежий и соленый воздух.

Мы стояли на открытой веранде ресторана, выходящей прямо к полоске пляжа и усыпанному вечерними огнями морю. Здесь, видимо, ремонт уже был закончен или еще не начинался, потому что за белыми столами сидели и ужинали люди, на маленьком пятачке эстрады играл на синтезаторе мальчишка лет шестнадцати, а блондинка в платье с блестками, встав рядом с ним, взяла микрофон и довольно приятным, хотя и слабым голосом запела «Фуникули-фуникула». Марчелло подвел нас к столику у края веранды, зажег маленькую свечу в голубом бокале, с улыбкой поправил камелии в вазе и, отстранив Шкипера, сам отодвинул для меня стул. Шкипер попытался было сделать заказ, но Марчелло, встав в позу римского консула, произнес короткую сердитую речь и убежал на кухню.

– Он, понимаешь, сам знает, чем меня кормить, – усмехнувшись, объяснил Шкипер. – Спорить без толку. Сейчас полведра макарон принесет и будет над душой стоять, пока все не уплету. А Мария для тебя креветки жарит.

– Что ты ей про меня говорил? – подозрительно спросила я, вспомнив, как Шкипер шептал что-то на ухо хозяйке. Он широко улыбнулся:

– Говорил, что ты мне по утрам кофе в постель носишь.

– Ах, поганец!..

– Да ла-адно… – Шкипер достал сигареты, сунул одну в рот. – Поешь сначала или сразу о делах?..

– Давай о делах, – вздохнув, сказала я.

– Тогда говорю в последний раз: будет лучше, если я на тебе женюсь.

– Кому лучше, Пашка? – Я уставилась через его плечо на искрящееся огнями море. – Зачем тебе это? Я и так никуда не денусь. Можешь всем говорить, что я твоя жена, если… если это важно. Сколько захочешь, столько вместе и проживем.

– Это ты проживешь, – поправил он. – А мой век маленький. Извини, что говорю, но ты понимать должна.

– О господи… – пробормотала я. Больше сказать было нечего: Шкипер был прав. Все же, немного собравшись с мыслями, я попробовала уточнить: – Ты говорил, что у тебя вроде легальный бизнес…

– Здесь – да. А нашим совкам до легального еще лет сорок… при хорошем раскладе. Я не доживу.

– Зачем тебе это? – безнадежно спросила я, зная, что ответа не получу. – Денег мало?

Шкипер, словно не слыша меня, продолжал:

– Во-первых, меня Бьянка беспокоит. Если что-то со мной, то куда она?..

– Я ее заберу. Обещаю.

– Кто тебе даст, детка? Тут не Россия, тут законы работают… Если ты ей и мне никто – ее не выпустят. И жить с тобой не дадут. И потом – бабки…

– Какие бабки? – не поняла я.

– Мои. Не очень маленькие. – Шкипер выпустил облако дыма. – В случае чего Бьянка одна все наследует, а она – дитё. Налетит шушера всякая…

– Ты хочешь, чтобы я?.. – не поверила я. – Я наследовала?!

– Хочу.

– Шкипер… – жалобно сказала я. – Меня же сразу застрелят!

– Умные люди богатых вдов не стреляют, – внушительно сказал Шкипер. – На тебе сразу же принц Монако женится. Или Вандербильд какой-нибудь.

– Только Вандербильда мне не хватало… – пробормотала я. Но мысли неожиданно пришли в порядок. Краткое и простое объяснение Шкипера без всяких романтических наворотов успокоило меня. В такое положение дел я могла поверить. Одно дело – маленькая девочка с миллионами в охапке, и совсем другое – взрослая порядочная женщина при этой девочке. Взрослой и порядочной женщиной я самонадеянно посчитала двадцатидвухлетнюю себя.

– У меня, кроме тебя и Бьянки, никого нет, – словно в который раз прочитав мои мысли, сказал Шкипер. – Кому я еще все это оставлять должен? Жигану, что ли?

Несколько лет спустя я вспомню эту фразу, и у меня похолодеет спина. Но тогда я еще и предположить не могла, чем все закончится, и деловито сказала:

– Если так – женись, черт с тобой. Но только чур с брачным контрактом.

– В смысле?.. – Впервые за время разговора Шкипер в упор посмотрел на меня. От взгляда серых холодных глаз мне стало нехорошо, но я как можно тверже сказала:

– В смысле – что при разводе ни на что не имею права. Чтоб могла уйти, когда захочу. Я знаю, что если имущественных споров нет, то быстро разводят. Или в Италии по-другому? Тогда полетели в Москву жениться!

– Вот нельзя про мертвых плохо говорить, – задумчиво сказал Шкипер после паузы. – Но испортил тебя Степаныч. Кто так девок воспитывает в наше время? Прямо за нацию страшно…

– Чего тогда жениться собрался – на испорченной?! – рассвирепела я.

– Да вроде сам… подпорченный малость, – усмехнулся он.

– И не малость, а целиком! Уркаган бессовестный, вся башка седая, а мозгов так и нет!

– Ну, точно Степаныч, лысины не хватает, – заметил Шкипер.

Я увидела, что он улыбается, и перевела дух.

– Шкипер, я знаешь что?.. Я тут подумала, как с Бьянкой быть…

Я изложила свой план. Шкипер выслушал не перебивая, усмехнулся:

– Короче, через неделю тут вся твоя родня будет пастись…

– Шкипер, – гордо начала я. – Дом этот твой, и если ты не захочешь…

– Дом этот ТВОЙ, – спокойно перебил он меня. – Завтра покажу документы. И, кстати, ресторан вот этот тоже. Марчелло с Марией продают, они к дочери в Милан уезжают, там уже четвертый внук вылез, Антония не справляется…

С минуту я сидела, держась за голову и тупо глядя в темное звездное небо. Потом пробормотала:

– Шкипер, воля твоя, ты сбрендил. Это же огромные деньги, а я…

– Это вообще не деньги, – сказал Шкипер таким тоном, что я тут же умолкла. – Я бы тебе еще пару заведений прикупил для спокойствия, но с этим попозже, когда освоишься.

– Шкипер… – начала было я – и снова замолчала. Все это было слишком неожиданно, неправдоподобно и… страшно. Может, он просто пускает мне пыль в глаза? Господи, после стольких-то лет…

Шкипер снова угадал, о чем я думаю. Отложил сигарету, невесело усмехнулся.

– Детка, я не в тех годах, чтоб перед тобой хвост пушить. Просто так надежнее. Я уже говорил. Я сейчас есть, а завтра – нет, все может быть. С чем ты останешься? А это твоим будет при любом раскладе.

– Да не зови ты смерть! – взорвалась я. – Нельзя все время поминать! Хуже будет!

Шкипер пожал плечами, снова затянулся. Я, помедлив, положила ладонь на его руку и почувствовала, как он вздрогнул.

– Шкипер?..

Он улыбнулся, глядя на свою сигарету. Я взяла его руку, прижалась к ней щекой. В горле встал комок; сглотнув его, я торопливо сказала:

– Делай что хочешь. Я спорить не буду. Ресторан так ресторан. Слава богу, хоть не башня Пизанская…

– Ты хочешь Пизанскую башню?

– Ой, заткнись… Заканчивайте ремонт, я цыган своих выпишу, хоть работа у всех будет. Только не зови смерть. Я не могу больше тебя хоронить… Во второй раз – не могу, понимаешь? Я лучше сразу с тобой вместе…

– Бьянка, – не поднимая глаз, напомнил он.

Я кивнула. Попыталась заглянуть в лицо Шкипера, но он вдруг указал мне куда-то в сторону. Я обернулась – и увидела Марчелло и Марию, стоящих в двух шагах и с широкими улыбками разглядывающих нас, – ни дать ни взять, счастливые родители! В руках Марчелло действительно была огромная лохань с макаронами, Мария держала блюдо с креветками – такими огромными и розовыми, каких я в жизни не видела. И только сейчас я вспомнила, что не ела с раннего утра.

Две недели спустя в аэропорту Анкона высаживался десант моих цыганских родственников. Прибыли: Милка с тремя старшими дочерьми, годовалым сыном и трехмесячной Жозефиной, младшие сестры Любка и Дашка – тоже с детьми, а также восемнадцатилетняя красавица Анжела – восходящая звезда ресторана «Золотое колесо» на Таганке. Командовал отрядом сестер Тумановых их дядька Иван Леший.

Справедливости ради надо сказать, что будь в семье Тумановых на тот момент все в порядке – ничего бы у меня не вышло. Но Шкипера угораздило объявиться как раз тогда, когда моих соседей преследовали несчастье за несчастьем. Открыл парад проблем отец семейства, в пятьдесят пять лет неожиданно влюбившийся в молодую русскую женщину, взыгравший, как старый боевой конь при звуке трубы, и отбывший к своей последней любви с чемоданом и гитарой наперевес. Его жена, моя приемная мать, тетя Ванда, двадцать пять лет стоически терпевшая загулы мужа, на этот раз не выдержала и слегла. Милка еще весной ушла от мужа с пятью детьми: он пил и изменял ей. Старшая дочь, Нина, ругалась с супругом в перманентном порядке. Анжела послала к черту жениха, с которым была помолвлена шесть лет, узнав, что он употребляет морфий. Старший сын собирался жениться в четвертый раз, младший, напротив, увертывался от женитьбы как умел, будучи влюбленным в русскую девушку-актрису, жениться на которой он мог только через трупы родителей. Дед Килька грозился умереть, зажилив поминки, и ежемесячно проигрывал в покер всю пенсию. В довершение ко всему, старший брат тети Ванды, Милкин дядька, всегда бывший, на мой взгляд, редкостной свиньей, превзошел самого себя, уведя молодую жену у своего же сына. Теперь зарезать его сводным хором обещали как собственные дети, так и братья уведенной невестки. В общем, как говаривал Яшка Жамкин, «не понос, так золотуха». И посреди всех этих неурядиц в Москве объявилась я с рассказом о воскресшем Шкипере.

Я сидела у изголовья постели тети Ванды, как можно осторожнее пересказывала все по второму разу, а сердце у меня сжималось: никогда еще моя приемная мать не выглядела так плохо. Что бы ни случилось, какие бы грозы ни гремели над огромной семьей – она всегда была спокойна, нетороплива и решительна, как боевой эсминец. А сейчас мой рассказ слушала, откинувшись на подушки, постаревшая на несколько лет женщина с резко обозначившимися на темном лице морщинами, похожая на Индиру Ганди, с запавшими, болезненно блестящими глазами и сединой надо лбом – никогда раньше не виданными серебряными нитями. Я говорила – и мечтала про себя, чтобы пришел, появился знакомый зеленый шар. Но он всегда сам решал, когда ему прийти.

Шкипера тетя Ванда помнила хорошо, моему рассказу почти не удивилась и совсем не испугалась. Когда я закончила, она опустила веки и дальше разговаривала со мной уже с закрытыми глазами.

– Так, говоришь, у него теперь все дела законные?

– Он так говорит.

– Конечно, что же ему еще говорить… Не знаю, девочка. Решай, как тебе лучше.

Я взяла коричневую, сухую руку тети Ванды, прижалась к ней щекой.

– Как ты скажешь, дайо, так и сделаю.

– Не надо. Тебе жить-то, не мне. Просто знай: такие, как он, долго не живут.

– Я знаю.

– Лучше не рожай от него.

– Это как получится.

– Если что стрясется – отдавай все, жизнь береги. И помни – всегда вернуться можешь, у тебя тут семья.

У меня встал ком в горле.

– Спасибо… Я… Я помню.

– Помоги, повернусь.

Я поддержала тетю Ванду, подоткнула подушки.

– Ох… Спасибо, бог с тобой… Господи, Санька, ну что же ты за цыгана не вышла? Сейчас бы уже сколько детей было… И не рвалась бы ты от нас никуда!

Я привычно заныла:

– Ну-у-у, куда мне за цыгана, тетя Ванда, с моим-то характером… Он меня через три дня назад вернет и миллион в придачу даст – заберите только… Я со свекровью сразу же насмерть разругаюсь и со всеми родственниками…

– Да знаю, сто раз слышала, – ворчливо сказала тетя Ванда, и по этому сварливому тону я поняла, что ей лучше. – Ну ладно, а Милка с ее выводком тебе зачем сдалась?

Я объяснила. Тетя Ванда подумала – и дала добро с условием, что сопровождать девочек и их детей обязательно будет взрослый серьезный мужчина-родственник. В качестве такового она предложила своего брата – того самого, отбившего жену у своего сына. Я была вынуждена согласиться. Лешему было действительно опасно оставаться в Москве: угроза убийства со стороны братьев молодой была не пустым звуком.

Ивана Лешего я знала давно. В то время, когда все это происходило, ему было лет сорок пять. У него была огромная семья, девять человек детей, все уже женатые и замужние, необозримое стадо братьев, сестер, внуков, племянников, дядек и теток – как в Москве, так и далеко за ее пределами. Его жена, сухая, рано постаревшая, всегда молчащая цыганка, боялась его до смерти и ни разу в жизни не сказала ему ни слова поперек, а Леший обращал на нее внимания не больше, чем на муху на потолке. Это был некрасивый, смуглый до черноты, невысокий и довольно коряво сложенный, очень сильный цыган с недоверчивыми, блестящими, как у животного, глазами и небритой физиономией. Леший был весьма неглуп, жаден до умопомрачения, умел и любил делать деньги и в боевые годы перестройки сумел очень неплохо заработать на американских противозачаточных таблетках фирмы «Леший и сыновья», которые изготавливались на кустарной фабричке под Малоярославцем. В молодости он успел «посидеть», сохранил с той поры много нужных связей, умел пользоваться ими и к моменту рождения последней дочери обладал огромным двухэтажным кирпичным домом в Малоярославце, заложил рядом с этим домом фундамент для еще двух поменьше и начал методично перетаскивать к себе всю родню. Родня с радостью перемещалась под крыло к богатому и удачливому родственнику, перестройка закончилась, опасная в советское время спекуляция начала торжественно именоваться бизнесом, Леший процветал… и тут бог решил пошутить: как всегда, неудачно.

Я видела Соньку-Ангела на ее свадьбе с сыном Лешего и еще тогда поразилась: какая же она маленькая. На момент выхода замуж ей было семнадцать лет, но выглядела она на тринадцать: худенькая, невысокая, глазастая, с копной мелковьющихся волос, оттягивающих назад голову. Что мог найти в этом ребенке Леший, было уму непостижимо, но уже через два месяца после свадьбы отец с сыном бегали с ножами друг за другом по двору их огромного дома, предоставив соседям великолепное бесплатное развлечение. Соседи их и разняли в конце концов. Еще через неделю две старшие невестки чудом успели вытащить из петли бессловесную, иссохшую, как черносливина, жену Лешего. Она осталась жива, но с постели больше не поднималась. В тот же день сын Лешего, двадцатилетняя копия папаши, жестоко избил ни в чем не повинную Соньку, а ночью она исчезла неизвестно куда. На другой день из дома ушел Леший. Еще через неделю они, уже вдвоем, объявились в Москве, у тети Ванды, и потребовали политического убежища.

Леший не мог не знать, на что шел, связывая свою жизнь с Сонькой. Он терял все, что мог потерять человек в его годы: устоявшуюся, давно налаженную жизнь, семью, детей, уважение других цыган, – что, возможно, было важнее первого, второго и третьего. Но он сделал то, что сделал, полностью отдавал себе отчет в содеянном, ни в чем не раскаивался, и тетя Ванда не стала взывать к совести брата. Все равно взывать было практически не к чему. Сказав: «Бог тебя, сволочь, накажет», она предложила ему сопровождать отряд своих дочерей в Италию, и Леший возражать не стал, поскольку выбирать ему было не из чего.

В аэропорту эту бригаду встречали на двух микроавтобусах я, Яшка и прилетевший с утра из Бразилии Жиган: Шкипер не поехал, у него были деловые переговоры в Риме. С Яшкой девчонки перецеловались как с родным, не слушая бурчания Лешего: они хорошо знали его еще с тех пор, когда он жил этажом выше и учился в одном классе со мной и Милкой. Аэропорт наполнился радостными гортанными восклицаниями и чмоками:

– Яшка! Господи, живой! А мы-то думали… Даже свечи в церкви ставили…

– Ах, мой хороший!

– Ах, брильянтовый!

– Ах, мэ тут камам…

– И я вас всех как камам! – Яшка тут же «поплыл». – Блин, какие вы все здоровые стали! Это кто – это Любка, что ли?! Убиться можно! А это Дашка?! Ну, сисястые-то какие уже! А это что – жопа у Анжелки? А я думал, в жисть не отрастет!

На последнем утверждении решительно вмешался Леший и, ругаясь по-цыгански, отогнал от Жамкина хихикающих девчонок. Жиган близко подходить не стал, хотя его все тоже хорошо помнили.

– Пустили козла в огород, – кивнув на Яшку, вполголоса, но довольно ехидно заметил он.

– Грешно ближнему завидовать, – огрызнулась я.

Жиган присвистнул: презрительно, но искренне.

– Не в моем вы вкусе… Негриток люблю.

С грехом пополам все загрузились в микроавтобусы и торжественно выехали на автостраду. Я ехала в одной машине с Милкиным выводком, самой Милкой, Лешим и Сонькой и вынуждена была всю дорогу разговаривать с Лешим о здешней жизни, наличии в данной местности цыган, возможности заработать и о том, как Шкипер намерен содержать всю нашу орду – хотя бы в первое время.

– Прокормит, не бойся.

– Мне чего бояться? – закуривая, невнятно отозвался Леший. – Чуть чего – уеду и девок заберу.

Зная, что он не шутит, я молча кивнула и перевела взгляд на сидящую напротив Соньку, в который раз поразившись: зачем такой красавице сдался этот цыганский Бармалей, который годился ей в отцы? Юная жена Лешего сидела с самым безмятежным видом, перебирая в пальцах край белоснежной блузки, и широко раскрытыми, как у ребенка, глазами смотрела на пролетающие за окном разноцветные итальянские домики. В ее роскошных, жгутом переброшенных на плечо волосах запутались солнечные зайчики. Поймав взгляд Лешего, Сонька нежно, чуть смущенно улыбнулась. Тот неловко затянулся сигаретой, закашлялся, кинул на меня сердитый взгляд, отвернулся, но я успела заметить, что Леший тоже улыбается. «Чудны дела твои, господи…» – подумала я и начала представлять, что скажет Шкипер по поводу Лешего, кандидатура которого ему была неизвестна.

Беспокоилась я зря: Шкипер, по обыкновению, ничего не сказал и ничему не удивился. Когда вечером, на закате, его «Мерседес» засигналил под воротами, мы заканчивали уборку в доме, отмыть который полностью мне до сих пор так и не удалось. Яшка и Жиган, понимая, что присутствовать при наведении порядка отрядом баб небезопасно, смылись на пляж. Туда же отправилась Сонька-Ангел в окружении детей, и я ничуть не удивилась тому, что Бьянка без всякого понуждения побежала с ними. Леший покрутился по дому, забрался в самую дальнюю комнату на втором этаже и завалился спать. Абрек невозмутимой статуей сидел на корточках во дворе, возле ворот. Он их и открыл, когда приехал Шкипер.

Я тоже услышала гудок и, вся взмыленная, на бегу одергивая подоткнутую юбку, выбежала на крыльцо. Шкипер уже вышел из машины и стоял, осматривая залитый розовым закатным светом дом.

– Привет, – сказала я.

– Привет. Где родня?

Я не успела ответить, потому что в следующую минуту из открытых настежь окон повысовывались взлохмаченные головы сестер. Девки дружно вытерли вспотевшие лбы, воззрились на Шкипера и хором сказали:

– Будь здоров, брильянтовый!

– Ага… – немного опешив от такой хорошей срежиссированности, сказал тот. – Всем привет, как долетели?

– Да ты ж мой ненаглядный! Живо-о-ой! Ура-а-а!!! – раздался истошный визг, и Милка, вихрем перелетев через подоконник первого этажа, сиганула Шкиперу на шею. – Вот клянусь, до последнего Саньке не верила! Говорила – пока своими глазами эту бандитскую морду не увижу – не поверю! Да ты ж мой золотой!!!

Артисткой Милка всегда была бесподобной: самая искренняя радость била из нее фонтанами. Шкипер слегка усмехнулся, аккуратно снял с себя Милку, поставил ее на крыльцо. Она, ничуть не смутившись, заявила:

– Ну, теперь тыщу лет проживешь, обещаю!

– Твоими молитвами, сестра. – Он огляделся, посмотрел на меня: – А Бьянка где? И эта шалава?

Поняв, что он имеет в виду Лулу, я пожала плечами. Она начала было убираться вместе с нами, но потом куда-то исчезла, и я подумала, что мулатка ушла на пляж к Жигану. А про Бьянку я не успела ответить, потому что со стороны задней, заплетенной виноградом калитки, ведущей к морю, послышался нестройный смех, цыганская речь, и во двор гуськом вошли двенадцать человек детей от тринадцати до двух лет. Самая маленькая, трехмесячная малышка Жозефина, сидела на руках Соньки, замыкающей шествие. Огромные темные Сонькины глаза посмотрели на Шкипера без всякого смущения, спокойно и ласково.

– Здравствуй, ангел мой. Это ты Сашкин муж?

Шкипер изумленно посмотрел на меня. Было очевидно, что ангелом его назвали первый раз в жизни, и более неподходящее сравнение трудно было подобрать. С Сонькой он ранее не был знаком и не мог знать, что этим словом жена Лешего называет абсолютно всех, начиная с малолетних племянников и кончая супругом. Я поняла, что нужно вмешаться.

– Шкипер, это Сонька-Ангел, жена Лешего, ты ее не знаешь.

– Жена – кого?!

– Подожди, я сейчас… – я собралась было сбегать за Лешим, но Шкипер остановил меня. Он рассматривал ватагу детей, которые, остановившись у крыльца, тоже глядели на него, как это делают только цыганские дети: в упор, любопытно и без капли стеснения.

– Опаньки, – сказал Шкипер. – И что это, Я СПРАШИВАЮ, такое?!

Проследив за его взглядом, я поняла, что Шкипер имеет в виду. Первым в ряду детей шел Милкин племянник, тринадцатилетний Сенька, рослый, смуглый и сильный мальчишка с сумрачной физиономией. На закорках у него, положив встрепанную, всю в песке голову ему на плечо, спала Бьянка.

– Дай сюда, – неприветливо сказал Шкипер. – Уронишь еще.

– Не беспокойся, – хриплым, ломающимся голосом ответил Сенька. – Я – осторожно. Ты за нее вообще теперь не бойся, дорогой мой. Если что – в лоскуты порву любого, отвечаю.

Шкипер усмехнулся, но все-таки снял со спины парня непроснувшуюся Бьянку и понес ее в дом. Я побежала следом, решив разбудить и представить Лешего.

Будить никого не пришлось: еще не заходя в комнату, я услышала доносящееся оттуда мужское ворчание и странное хихиканье. Недоумевая, я осторожно постучала. Хихиканье смолкло, раздалось приглушенное цыганское чертыхание, дверь открылась, и прямо на меня вылетела полуодетая Лу, поправляющая майку на груди. Поймав мой взгляд, она пожала плечами, улыбнулась и босиком помчалась по коридору с воплем:

– Паоло е арривато!!!

Следом за Лу вышел Леший в расстегнутых джинсах. Покосившись на меня, он их застегнул, проводил взглядом улетающую по коридору розовую майку, буднично, глядя в сторону, предупредил:

– Скажешь Соньке – придушу…

– Не беспокойся. – Лешего я не боялась, но ябедничать Соньке не собиралась. – Ты бы сам поосторожнее.

– А она чья, эта черненькая?

– Жигана… – я запнулась. – А вообще не знаю. Кажется, она тут для всех.

– Развели блядство в доме… – буркнул Леший. Вернулся в комнату за рубашкой, натянул ее и потопал к лестнице раскачивающейся обезьяньей походкой. Я зашла в комнату, наспех оправила кровать, сунула в карман лежащие на самом видном месте трусики Лулу и побежала за Лешим.

Когда я спустилась, Шкипер и Леший стояли друг напротив друга и мирно разговаривали. Милка, подметающая неподалеку большой метлой каменные плиты двора, вся обратилась в одно большое ухо, но Шкипер довольно быстро это заметил.

– Иван Семеныч, поехали в другое место. Чего бабам мешать, у них еще дети не кормлены. А мы с тобой даже за знакомство не пили.

Леший подозрительно взглянул в серые спокойные глаза Шкипера, не нашел в них, видимо, никакой для себя опасности и величественно кивнул. Вдвоем они зашагали к шкиперовскому «Мерседесу». За воротами к ним присоединились Яшка и Жиган.

Уборку мы закончили уже в темноте, огромные пакеты с мусором Абрек увез в микроавтобусе на городскую свалку, детей Милка накормила наспех сваренными макаронами с помидорным соусом и всех вместе положила спать в холле на сдвинутых матрасах, справедливо решив, что делить комнаты и кровати лучше завтра, на свежую голову. Все мы, страшно усталые и голодные, собрались наконец на кухне, я бухнула на плиту огромную кастрюлю с водой для очередной порции макарон. Любка и Анжела засыпали прямо за столом. Милка, не отрываясь, пила воду из голубой пластиковой бутылки. Между двумя глотками она невнятно сказала мне:

– Подъехали, слышишь?

Я подошла к окну.

Внизу, под фонарем, открывалась замечательная картина: Шкипер передавал с рук на руки Абреку совершенно пьяного Лешего. Тот с воодушевлением исполнял своим ужасным, сиплым голосом жестокий романс:

 
– Ты скажи, скажи мне, вишня,
Отчего любовь не вышла,
И твои увяли лепестки-и-и… Ик!!!
 

Абрек взвалил Лешего себе на спину, как тяжелораненого, и со всем возможным почтением повлек к дому.

– Шкипер, вашу мать… – придушенно раздалось из машины. – Забирай эту гидру, не могу уже держать…

Шкипер открыл левую дверцу, на асфальт кулем выпал Яшка, и я убедилась, что за два года, которые мы не виделись, Жамкин так и не выучился пить. Следом вылез Жиган и объявил:

– Я этого кабана не поволоку!

– А куда ты денешься… – направляясь к дому, сказал Шкипер.

Жиган сердито посмотрел ему вслед, нецензурно выругался и начал устанавливать бесчувственного Яшку на ноги. Я не стала ждать, чем это кончится, и вышла на темный двор навстречу Шкиперу.

– Привет. Что это вы так нажрались?

– Мы – это кто? – слегка обиделся он. – Вот папаша ваш всеобщий правда утрескался, Яшка, да… тоже. А мы с Жиганом – как огурцы…

Мы вернулись в дом и убедились, что Леший и Яшка аккуратно складированы «валетиком» в кухне на диване. Девчонок уже не было: доели макароны и убрались спать. Дети в холле сопели на разные голоса.

– Вот, гляди, – шепотом сказала я Шкиперу, указывая на Бьянку, сладко спящую на плече Сеньки и рукой обнявшую за шею старшую Милкину дочь. Шкипер посмотрел, медленно кивнул. Вполголоса спросил: