Текст книги "Сказки Перекрёстка"

III

Но больше никто не ушел. Никому не хотелось расставаться с новым, накрепко объединившим их чувством слаженной, важной и опасной командной работы. Настоящий бой, закончившийся относительно легкой победой, разбудил в них генетическую память о смысле существования воина, том, кого иногда еще принято называть «настоящим мужчиной». Им хотелось пережить это вновь.

Как всегда после неординарного происшествия, Герман анализировал новую информацию. Обнаружилось несколько пробелов в знаниях, которые не терпелось восполнить: во-первых, плохо с историей. Он совершенно не понял, в каких событиях ему довелось поучаствовать, кто на кого напал, и что это были за суда. Во-вторых, техника боя. По его мнению, дрался он как медведь, выигрывая только за счет действительно исключительной физической силы. Третий вывод сделать не получалось. Мысли постоянно возвращались к моменту, когда Ася прижалась спиной к его спине, и вызванные этим «тактильным актом» ощущения возникали с неослабевающим эффектом во всех мускулах и нервах, пронизывая насквозь. Он и не знал, что такие ощущения вообще бывают: боль и наслаждение одновременно, в каком-то немыслимом переплетении. Воспоминание о доверчивом взгляде ее невозможных фиолетово-зеленых глаз повергало его в состояние транса.

«Я тупею», – сказал он себе и пошел в свою тесную персональную каюту, инстинктивно чувствуя, что «зависшее» внутреннее состояние уже заметно внешне.

Он хотел что-то делать, но не мог придумать занятие. Читать не получалось. Вдруг он заметил, что его эмоции меняются в определенном гармоничном ритме, и этот ритм требует «объективизации». Он пошарил рукой под кроватью и достал гитару. Как она там оказалась? Он не умел с ней обращаться. Но это не важно, главное, что этот предмет может издавать звуки, похожие на его ощущения. Словно ее струны – это его натянутые нервы…

– Капитан совсем больной, – неуверенно хихикнув, произнес Никита.

Парни прислушивались к необычным звукам, проникавшим в коридор из капитанской каюты.

– Ты бы тоже заболел, – серьезно ответил ему Артем, – если бы тебе пришлось драться бок о бок с такой девочкой… а потом она бы просто ушла.

Сережу нервировало нетипичное психическое состояние капитана. Он привык считать его сверхчеловеком, почти нечеловека даже, уравновешенного при любых обстоятельствах, никогда не теряющего способности разобраться в ситуации. Почему сейчас он не видит выхода – очевидного, напрашивающегося?! Сережа понимал, что происходит с его капитаном – то же, что и с ним самим, «влюбившимся», как он определил, в Юлю. Но Сереже казалось, что состояние Германа доставляет тому гораздо более сильные переживания, что оно болезненное, и он не мог понять, почему Герман терпит эту боль. Может, он, великий и умнейший, знает про любовь что-то такое… страшное?

Вечером Сережа, окончательно сбитый с толку сомнениями, вломился в капитанскую каюту. Герман прижал струны и вопросительно посмотрел на него.

– Капитан, что за игры? – решившись, выдохнул Сережа.

– Не нравится – не слушай, – спокойно ответил Герман. – Я ведь распустил экипаж.

Сережа замялся. Герман очевидно не хотел говорить на волновавшую его тему, обозначив дистанцию: «я» – тут, «экипаж» – там.

– А я и распустился! – внезапно осознав это, огрызнулся Сережа. – И спрашиваю тебя не как член экипажа: во что вы с Асей играете?

Герман отвел взгляд. «Мы играем… в кошки-мышки… или кошки-кошки, мышки-мышки. Потому что бегаем друг от друга, но хотим друг друга поймать… Игра такая.»

– Ты влюблен в нее, она влюблена в тебя, – упрямо продолжал Сережа. Если Герман скажет, что он не прав, между ними будет уже не дистанция, а пропасть. – Почему вы расстаетесь?

Карие глаза Германа потемнели до черноты. Отрицать очевидное он не стал, это было бы ниже его достоинства.

– Потому что у меня есть совесть.

Ответ обескуражил Сережу, но он не отступил:

– А ты ее с садизмом-мазохизмом не перепутал?

Герман хмыкнул, оценив иронию, и миролюбиво ответил:

– Асе двенадцать лет.

– Ну и что? – искренне удивился тринадцатилетний Сережа. – Я ведь не о том, чтобы в постель укладываться.

«Не получилось», – подумал Герман. У тех, кого собрала на Острове Королева, не могло быть примитивных представлений о любви. Ладно, попробуем по-другому.

– У меня есть один серьезный порок, – медленно и внятно произнес он. На этот раз Сережа должен понять, что разговоры бесполезны. – Из моей любви ничего хорошего не получится. Просто поверь, что это так.

Сережа открыл было рот, но тут же решил, что для первого раза достаточно. Они с Германом еще не такие близкие друзья, но все впереди. Мысленно пообещав себе рано или поздно «доконать Германа», он вышел из его каюты.

IV

Когда в ушах зазвенело, а виски словно сдавил пресс, я поняла, что пора всплывать. Инстинкт самосохранения пинком отправил меня на поверхность, и я, как воздушный пузырь, выскочила из воды.

Помогло. Тело оставило попытки вернуть ощущение чужих сильных рук на талии и посторонних твердых мускулов, перекатывающихся вплотную у бедер и спины. Теперь оно плевалось и радовалось тому, что выжило. Наверное, такой способ справиться со страстями и называется у монахов «самобичеванием» или «умерщвлением плоти».

А еще ему захотелось есть.

Я взобралась на скалу, прыгнула с нее на берег и пошла домой. Дома меня ждало созревшее «нечто». Куст, на котором оно висело, я посадила еще в первую неделю плена, когда выяснила, что на Острове все питаются только тем, что растет или плавает. То, что плавает, мне было жалко есть, поэтому я стала подгонять под свой вкус то, что растет. В результате у моего домика появился аппетитный садик с огородом, а я надолго увлеклась селекцией. На Острове все росло быстро. Его природа с удовольствием выполняла мои задумки, и вся мною созданная еда была вкусной.

Дома я наконец-то освободилась от пропитанных соленой водой штанов с рубашкой и переоделась в сарафан, зажгла в печке огонь, чтобы согреть воды для чая, и сорвала «нечто».

Задумывалось оно как мягкое, но не сочное, сладко-соленое и пахнущее свежим хлебом. Если это удалось, назову его «бубл».

М-м-м! Бубл!

На кусте, радуя глаз, висело еще десятка два бублов.

Я всыпала в горшок с кипятком горсть сушеных цветочков, и через мгновение по моему крошечному домику разлился их запах… Что-то не то было с этими цветочками…

«Память тела» вмиг захватила меня целиком, и я уже не смогла отключиться от абсолютно реального ощущения рук Германа на своей талии и его взгляда в своих глазах. Если бы просто касание и взгляд! Касание и взгляд вызывали столько разнообразных ощущений во всем теле, что я показалась самой себе музыкальным инструментом, на котором кто-то невидимый играет, умело перебирая струны.

Это было приятное, новое и острое чувство. Вот только безысходное какое-то. В нем слишком отчетливо обозначался смысл его влияния – оно привязывало меня к Герману, заставляло стремиться к нему, желать постоянно находиться рядом. То яркое, волнующее и прекрасное, что я ощущала, было словно затравкой, представлением о том, что возможно пережить, если мы были бы вместе. За этим «были бы» стояла такая же острая по силе тоска. Мы не вместе. Мы не будем вместе. «Нет» я прочитала в его темных глазах. «Нет» сначала затерялось в его взгляде среди радости, гордости и нежности, а потом выступило вперед, заслонив и стерев все остальное. Почему?

Что со мной не так?!

Бороться с одолевавшими мыслями и возбуждаемой ими болью было бесполезно. Все, чем я пыталась себя занять, приводило к ним и прерывалось. В конце концов я не стала делать ничего. Села на пороге своего домика и уставилась вдаль. Завтра пойду к порталу и шагну в первый же сквозняк. Можно бы и сегодня, но не надо, не время… Завтра передо мной откроется то единственное, что мне нужно… Возможно, я найду ответ, или забуду вопрос. А когда вернусь на Остров, займусь, наконец, подготовкой к экстернату, лучше за два класса сразу, чтобы надолго забыть о школе.

Тут пожаловали гости.

Издалека я увидела, как ко мне решительно направляются Толя, Алеша и Володя с Олей. По лицу Оли я видела, что она – не с ними, и что мне предстоит неприятный разговор. Ах, да, я же что-то сделала! Совсем забыла, что, по мнению Толи, любой мой поступок – глупость несусветная, а если кто-нибудь об этом узнал, то позора не оберешься. Не мой день сегодня. Когда пираты напали на «Серебряную птицу», я подумала, что вечером буду отмечать свой двенадцатый бой, и надо ж было так случиться, что о нем, не самом даже красивом, узнали все родные и знакомые! И именно за него мне сейчас достанется!

– Рассказывай, – подойдя, велел Толя.

За время, пока они добирались от опушки до крыльца, я успела подготовиться.

– Жили-были дед да баба…

– Что случилось в наколдованном мирке? – в нетерпении рявкнул Толя.

– О, много чего! И все это тебя нисколько не касается.

Он смотрел на меня сверху вниз, а мне, чтобы не вставать, пришлось опереться спиной о дверь. Ссориться с ним совсем не хотелось, но он добивался невозможного. Ради свободы я бы пожертвовала его дружбой.

– Володя сказал, ты подавала сигнал тревоги, – спокойно, с оттенком озабоченности, пояснил Алеша.

Я перевела взгляд на Володю. На Алешу я вообще старалась не смотреть.

– Врать нехорошо.

Володя опустил глаза. Он растерялся, но попытался объяснить:

– У меня на пульте появилась картинка: ты на палубе парусника с кем-то дерешься, и вокруг тебя все дерутся…

– Я не звала на помощь – добавив металла в голос, сказала я.

– Не звала! – возмущенно оправдывался Володя. – А я должен был спокойно смотреть, как ты пытаешься отбиться от толпы вооруженных мужиков?!

Володя ни при чем. Он-то не считал себя тем, кем был в моих глазах – предателем, «бывшим другом», и ему не приходило в голову, что я меньше всего на свете жду защиты от него. С какой стати на пульте появилась «картинка»? Такое было во власти лишь Королевы. Она вдруг мной заинтересовалась?

– На помощь я не звала, – повторила я Толе. – Что еще тебе от меня надо?

Судя по его растерянно сморщенному лбу, он успешно запутался. Не добивался же он, в самом деле, от меня обещания не звать на помощь?

– Чтобы ты была осмотрительнее в наколдованных мирках, – опять спокойно сообщил Алеша.

Я смотрела на Толю. Он кивнул:

– Чтобы не искала приключений.

Некрасиво получилось. Мы с Толей уже явно становились врагами. От этой мысли где-то в центре организма возникло ощущение холода. Мне была важна его поддержка.

– Нет, – ответила я.

Он погрустнел и пустил в ход последний аргумент:

– Вспомни, что ты обещала маме.

Это был подлый удар. Не в мои двенадцать и не в его четырнадцать лет напоминать о родителях, когда считается нормой их обманывать! Наши родители раз и навсегда обмануты, думая, что мы проводим время в международном детском лагере. Но, слава богу, есть вещи, в которых даже родные братья-сестры постесняются друг другу признаться.

– Что с нами ничего не случится, – я честно искала дырку в «договоре», который мы с мамой заключили, когда она, как я чувствовала, с тяжелым сердцем, отправлялась в плавание с папой. – А с нами ничего и не случится. Я не обещала ей, что не стану драться с пиратами.

Алешка сжал губы, чтобы скрыть улыбку, а Толя, помрачнев еще больше, явно размышлял, чем меня пронять. В конце концов он ушел, не прощаясь.

– Чем это пахнет? – поинтересовалась Оля, желая сменить неприятную тему.

– Травяным чаем, – отозвалась я, под впечатлением от Толиного выступления напрочь забыв об эффекте цветочного запаха. – Угощайтесь.

Машинально я встала, налила чай в две чашки, сорвала с куста несколько бублов и поставила все это на днище перевернутой бочки, служившей столиком у крыльца. Алешка, приподняв бровь, наблюдал за мной.

– Ася, мы просто волнуемся, – наконец, сказал он.

– Ну и что? – уже не скрывая досаду, откликнулась я. – Все волнуются за всех, но никто никому не запрещает выходить из дому из-за риска попасть под машину!

Оля и Володя взяли чашки и сделали по глотку.

– Если кто-то, выйдя из дома, попадет под машину, ему с гораздо большей вероятностью окажут помощь, чем тому, кто, наугад шагнув в наколдованный мирок, попадет в руки к бандитам, – терпеливо возразил Алеша. – Да и сама вероятность попасть под машину, выйдя из дома, меньше вероятности попасть в беду в наколдованных мирках.

– Тогда зачем мы все здесь? – спросила я.

Оля и Володя замерли и странным взглядом воззрились друг на друга.

Алеша не нашел, что еще возразить, и сказал:

– Я не могу убедить себя и Толю перестать волноваться.

Я пожала плечами, давая понять, что их переживания, ограничивающие мою свободу, мне безразличны.

– Я бы не стала вам что-либо запрещать.

Он задумчиво кивнул и ушел.

Я, поняв, что факт моего существования Олю и Володю более не интересует, закрыла изнутри дверь своего домика и легла на кровать. Спать.

5. Невозможное существо

I

Герман с экипажем «Тайны» принялся изучать искусство рукопашного боя. Потом – боя с оружием. Разумеется, увлекся, разработал собственную технику, тактику командного боя и всей компанией отправился ее оттачивать в наколдованных мирках. Искать приключения стало его любимым занятием. Завсегдатаями порталов с этой же целью стали и Юра со своим экипажем, и другие, кто группами, а кто и поодиночке.

Выручать Асю случай больше не представлялся. Может быть, тогда, в бою с пиратами, она так испугалась неминуемой гибели, что решила не испытывать судьбу? Может, она уехала на материк? Может, ее отчаянная необыкновенность ему померещилась? Герман сделал новую попытку о ней забыть.

И, конечно же, случилось «как вдруг».

Как-то вечером в зале пульта центрального портала собралась целая компания. Герман, Юра, Игорь и Никита просматривали миры, с которыми в скором времени должны были образоваться сквозняки, но не находили ничего знакомого, за пультом дежурил Денис, и с ним разговаривали, составляя записи об открывавшихся за сутки порталах, Капитан-Командор, Дима и Тима. Всеми между делом обсуждалось что-то забавное, вроде как Денис, пройдя через сквозняк наугад, оказался то ли в женском монастыре, то ли в женской раздевалке какой-то футбольной команды… В общем, чтобы не допустить конфуза, он тут же дал задний ход, но вслед за ним через портал таки пролетела некая деталь дамского гардероба.

В момент, когда возможные версии предназначения детали уже были высказаны и осмеяны, а про женщин в целом был сделан единодушный вывод, что их не понять, по пещере резко пронесся горячий ветер – признак открытия портала. Вслед за ним из стенки пещеры выпрыгнула Ася. Ей в спину полыхнуло пламя, будто гналось по пятам. В наступившей тишине она отряхнула подол длинного платья, выпрямилась и замерла, поймав на себе ошарашенные взгляды нескольких пар глаз. Было от чего ошарашиться.

Вокруг ее запястий болтались обрывки веревки, на руке сквозь разорванный рукав виднелся длинный кровоточащий порез, запекшаяся кровь и синяки покрывали босые ноги, мелкие кровавые точки обрамляли лоб.

– Черт… – процедила она. – Тут надо поставить кабинку для переодевания. И бочку с водой…

– И организовать медпункт, – уже знакомым ей издевательским и одновременно задумчивым тоном дополнил Герман.

Старательно наращенные им на сердце латы треснули, растаяли, будто соломенные, опалившись пламенем, из которого выпрыгнула Ася. Сердце тоже опалилось…

Она скользнула по нему взглядом возбужденно блестящих после пережитого стресса глаз и стала распутывать лохматые веревки. Никто не поспешил ей помочь – все, затаив дыхание, любовались ею. Даже с синяками и порезами, с пятнами сажи на бирюзовой ткани платья, с растрепанными волосами, она была фантастически прекрасна в этом образе богини войны. Очевидно, что последняя битва была ею проиграна, но также очевидно было и то, что она победила. Она выпала из боя другого мира, принеся с собой в этот его самую главную часть – его дух, которым пропиталась: парадоксально уверенное отчаянье, увлекающее к цели, сметая преграды и нивелируя расстояния. Четкие, красивые движения рук, рациональное изящество во всей фигуре, сражающая мощь пронизывающего взгляда вызывали благоговейное почтение. Но восхищение большинства присутствующих подавлялось смутным ощущением, что это все неправильно, что так не должно быть.

– Что там с тобой случилось? – спросил Капитан-Командор, до которого в принципе любые ощущения пробивались с трудом.

Кого-нибудь другого Ася вряд ли удостоила бы ответом, но не ответить ему, хозяину этих мест, она не могла.

– Меня хотели сжечь как ведьму, – нехотя отозвалась она.

– За что? – изумленно спросил Толя, в эту минуту входивший в пещеру.

– Высокий суд нашел, за что, – надменным тоном заявила она. – Думаешь, что проведешь расследование лучше?

– Всё! – рявкнул он. – Хватит! Твое безрассудство переходит всякие границы! Я запрещаю тебе соваться в порталы!

– Ну и что? – крикнула в ответ она.

Они стояли друг напротив друга и, казалось, вибрировали от ярости.

– Марш домой! – орал Толя. – Тебя уже в школе потеряли!

– С чего бы? – в том же тоне отвечала она. – Я два месяца назад сдала все зачеты за шестой и седьмой класс!

– Сдавай за восьмой!

Дима и Тима нервно переглянулись.

– Ребята, спокойно! – жалобно нарушил перепалку Дима. – Не надо семейных сцен на людях…

Несмотря на злость, Ася ухмыльнулась краем рта, а Толя чуть заметно покраснел.

В этот момент Германа, не услышавшего ни слова из «семейной сцены», будто толкнул в спину непонятный инстинкт, требовавший удостовериться в том, что эта чудо-девушка – не морок, явленный больным воображением. Плохо соображая, что делает, он встал между ней и Толей, опустился на одно колено и принялся осторожно распутывать остатки веревок на ее запястьях. Развязав, внимательно осмотрел руки… потом провел ладонями, смахивая пыль и ощупывая, по ступням и голеням. Он пристально вглядывался во все ранки, и видно было, что сосредоточенное внимание на его лице сменяется рассеянным потрясением.

«Это след от раскаленной спицы, – определил он. – Ногу протыкали спицей насквозь, совсем недавно». Герман удержался, чтобы не произнести эти слова вслух, ведь лояльности Толе они бы не добавили. «А ступни, похоже, сжимали тисками… ей, наверное, очень больно стоять». Круглая опухшая рана на руке, такая же – с тыльной стороны. «Гвоздь…» Он поднялся и продолжил осмотр, убрав волосы с Асиного лба. Кровавые точки образовали окружность, охватывая всю голову. «Какой-то шлем или обруч с шипами…»

Ася не шевелилась. Никто не шевелился, следя за движениями Германа, затаив дыхание. Но все видели не освидетельствование телесных повреждений, а нечто совершенно иное. Это была словно беседа двух тел, таинственный акт нежности, под музыку, которая в абсолютной тишине отчетливо слышалась каждому, где-то в области груди. Мощные волны непонятной энергии заполнили пещеру и пронзили присутствующих, погрузив тела в гипнотическую негу.

Юра, наиболее близкий Герману по духу, неотвратимо заражался его состоянием. Он испытывал острую потребность самостоятельно ощущать то, чем насыщал пространство брат, творить это наркотическое состояние счастья.

Денис, чувствительный до способности видеть эмоции, наблюдал самую удивительную картину: от Германа исходило оранжевое свечение, настолько сильное, что заполняло искрящимся светом все вокруг; постепенно такое же свечение, пульсируя, возникло в центре Асиного тела и разгоралось все ярче. Оно обволакивало ее, будто нежно ласкало, укутывало, струилось по ней, переливалось золотистыми и красными тенями… Между тем, на уровне головы Германа стало медленно разрастаться черное облачко, легкой дымкой укрывая оранжевые искры. Видение было настолько красивым, что Денис забыл дышать. «Боже, что он делает?!» – чуть слышно прошептал он, чувствуя, что нечто сильное и красивое, наполнившее пространство пещеры и все находящиеся в ней тела, становится еще и трагичным. Денис понял, что Герман обладает крайне редким даром улавливать в тонком мире эмоций и наращивать до степени насыщения самого воздуха любовь. Герман! Медведь-девственник, кто бы мог подумать!

«Все, что делает, делает лучше всех», – очень тихо, почти незаметно, прошуршал голос Королевы, словно в ответ на мысли Дениса. Кому надо, тот услышал.

Денис метнул беспомощный взгляд на Капитана-Командора. Он проницателен, но влияние эмоций ощущает слабо. Что видит он? Казалось, что Капитан-Командор видит тоже самое. На его лице мелькнуло выражение горечи, и он тоже очень тихо произнес:

– Так надо.

Герман не сознавал, что случайно спровоцировал локальный климатический кризис. Он думал, что окружающие видят лишь его интерес к Асиным травмам, а личное осталось тайным. Под прикрытием своего заблуждения он не сдерживал настигший его приступ обожания этого существа, казалось, совершенного, но такого уязвимого. Он наслаждался собственным огромным, с трудом преодолимым желанием поглотить ее, охватить всем своим телом, отдать ей его взамен ее израненного, пока раны не заживут. Когда с языка Германа чуть было не сорвалось: «Господи, как же я тебя люблю…», он сжал зубы до скрежета. Справившись с собой, спросил:

– Зачем ты на это пошла?

Она судорожно повела плечом.

– На это пошли тысячи женщин, таких же, как я.

– Что ты там делала?

– Училась. Лечила. Детей.

– Почему позволила себя пытать?

– Это нормально для ведьмы. Я должна была узнать, на какие испытания они идут. Знают, но идут…

– И это… тоже не в первый раз?

Она не стала отвечать. Она и так, словно в трансе, сказала слишком много. Никого не касается, где она бывает и что там с ней происходит. Кроме близких. Но он – не близкий. Он – далекий. Чем-то очень крепко с ней связанный, но далекий. В его глазах, только что подаривших ей все сокровища мира, теперь была лишь черная пустота. Эта пустота за краткий миг высосала всю ее силу, она резко ощутила тупую ноющую боль от всех ран одновременно, и пошатнулась. Герман подхватил ее за локоть.

– Я позову Сережу или Тима. Они знают, как это лечить.

– Не нужно, я вылечу себя сама. Я же ведьма.

Денис, настроенный на волны Асиных чувств, уловил исходящий от нее поток боли, и ясно понял, что это за боль. «Сволочь», – подумал он про Германа и громко спросил:

– А грозу ты вызывать умеешь?

Спрыгнул со своего возвышения и подошел к ним.

– Подежурь на пульте, – ядовито попросил он, подхватывая Асю на руки, и тихо, сквозь зубы, добавил: – а я пока вместо тебя побуду.

С этими словами он вышел из пещеры. Ася закрыла глаза, прижавшись щекой к его плечу, – то ли заснула, то ли потеряла сознание.

Герман, отчетливо ощутивший укол чужой ненависти, как во сне занял место дежурного.

– Что это было? – спросил Дима.

– Электромагнитная аномалия, – ответил Капитан-Командор таким тяжелым тоном, что никто больше не захотел высказываться.