Текст книги "След Белой ведьмы"

Глава 2
Лиза

Не сказать, что у Елизаветы Львовны Кулагиной было так уж много поклонников, однако, глядя на только что доставленную коробку, полную великолепных, хоть и чуть подмерзших орхидей, ей пришлось задуматься, кто отправитель.

Был один мужчина, от которого она была бы рада получить и цветы, и куда более явные знаки внимания. В конце концов, ей двадцать шесть, она давно уже не трепетная дебютантка, да и видятся они едва ли не каждый день. К чему эти глупые цветы, если можно все сказать на словах?!

Был и другой претендент на роль отправителя, и, наверное, Лизе следовало подумать о нем прежде всего. Цветы он посылал и раньше. Отчего-то особенно любил багрово-алые розы с такими острыми шипами, что ее пальцы они кололи до крови, едва стоило прикоснуться. Лиза поежилась. Мысли об этом господине не вызывали у нее ничего, кроме досады, тоски и почему-то страха, природу которого она объяснить себе не могла. Порождал страх каждый его визит, каждое предельно вежливое слово, обращенное к ней, каждый взгляд – холодный и пронзительный. Такой же колючий, как шипы на его чертовых розах.

Если цветы действительно от него, то дело плохо.

Это значит, что он не желает понимать ни намеков, ни прямых отказов – а ведь в последнюю их встречу Лиза вполне однозначно попросила его более к ним не ездить. Лизу в прямом смысле слова бросало в дрожь при мысли, что следующий его разговор состоится тет-а-тет с ее отцом и что, устав ходить вокруг да около, он возьмет да и попросит Лизиной руки!

Что станет делать батюшка?

Не выдаст же он ее замуж насильно? Наверное…

Хотя в то, что отец решится отослать ее в Петербург три года назад, Лиза тоже не верила – и что? До чего ужасно, когда не можешь распоряжаться собственной судьбой!

– Позвольте цветы в воду поставлю, Елизавета Львовна?

Обыденный вопрос горничной все-таки выдернул Лизу из пут собственного воображения, в котором она уже составляла план, как сбежать из дома под покровом ночи – лишь бы не достаться ненавистному поклоннику.

– Не нужно в воду, Марфа, – небрежно отталкивая коробку, ответила Лиза. – Унеси куда-нибудь с глаз, а лучше и вовсе выброси.

Горничная растерянно хлопнула ресницами, но, зная нрав барышни, возразить не решилась. Потянулась за коробкой и тут же ахнула:

– Да тут записка, Елизавета Львовна! Вместе с запискою, что ли, выбросить?

Клятая близорукость! Лиза наклонилась, почти нырнув в коробку, и в самом деле увидела крохотный бумажный прямоугольник, затерявшийся среди таких же белых лепестков. А на обратной стороне и не самый короткий текст, написанный мелким убористым почерком.

Но более всего Лизу поразила подпись – Алекс Риттер.

Забавно.

Вот уж от кого она не чаяла получить цветы, так это от него. В записке Алекс извинялся за вчерашнюю выходку – глупый и мальчишеский побег из клиники; выражал надежду, что Лиза не обиделась, и настоятельно просил их с отцом отобедать сегодня у них.

Забавно. И к чему это все?

С Алексом они были знакомы уже года три, кажется. Да, ровно три года и два месяца: в декабре 1890-го, когда отец отправил ее в столицу, к петербургской тетушке, «набираться ума и манер», они с Алексом были представлены друг другу на каком-то рождественском балу. Петербургская тетушка, жеманно прикрываясь веером, настоятельно советовала ей обратить внимание на молодого офицера, который только что был произведен в штабс-капитаны гвардии и имел все шансы сделать блестящую карьеру. Ну а кроме того, офицер принадлежал по отцовской линии к старинному дворянскому роду, а по материнской был практически их соседом. Матушка Алекса родом из Екатеринбурга, где ее отец владел недвижимостью, заводом и двумя железными рудниками. Словом, господин Риттер женихом был завидным – не говоря уж о том, что и внешне весьма недурен. Молод, высок, с великолепной военной выправкой, густой темно-русой шевелюрой и дерзким, полным жизни и веселья взглядом.

Не заметить Алекса Риттера было сложно.

А к концу же того вечера Лиза, как и прочие, питавшие в отношении его надежды девушки, наблюдала, как Риттер ни на шаг не отходит от какой-то начинающей певички, приглашенной для развлечения гостей. Певичка слегка фальшивила, когда пела, зато имела огромные бездонные глаза и пышные кудри, выкрашенные в пошлый рыжий цвет. Неудивительно, что меньше чем через год она уже состояла в штате театра и пела ведущие партии. Неплохо пела, к слову, уже не фальшивила.

Ну а Алекс… много воды утекло за эти три года, и он уже больше не считался завидным женихом.

– Елизавета Львовна! – снова напомнила о себе горничная. – Барышня, ну так что, выбрасывать цветочки, али как?

Лиза задумчиво поглядела на орхидеи, потом на записку и молвила:

– Оставь.

Посылку она разглядывала, находясь в гостиной на первом этаже, через коридор от отцовского кабинета. По утрам батюшка теперь частенько работал дома и визитеров не принимал – Лиза знала бы. Потому-то она и насторожилась, услышав, что дверь отцовского кабинета тихонько скрипнула, а после чужие, по-кошачьи мягкие, тише, чем у лакеев, шаги минули коридор и замерли возле входа в ее гостиную… Теперь было слышно только тиканье больших напольных часов да мерзкое сопение чьего-то носа из-за двери.

Лизу передернуло.

Впрочем, недолго думая, она сделала жест горничной оставаться на месте, а сама подошла к двери и резко ее отворила.

Кирилл Иванович Гаврюшин собственной персоной сопел под ее дверью вместо того, чтобы пойти куда подальше и высморкаться.

– Кажется, я просила вас, сударь, более не беспокоить меня визитами?! – спросила она куда громче и резче, чем то позволяли правила приличия. Но Лизе нынче было не до приличий.

– Весьма рад вас видеть, Елизавета Львовна, весьма рад…

Гаврюшин – длинный, сутулый, нелепый, уже начавший лысеть в свои неполные тридцать – подобострастно кланялся, умудряясь быть ниже Лизы ростом, и колючим своим взглядом всматривался ей в глаза. Гнев Лизы его ничуть не трогал.

– Я помню все ваши просьбы, Елизавета Львовна, но у меня есть оправдание: нынче я приезжал к вашему батюшке, а не к вам.

– Зачем?.. – похолодела Лиза.

– По важному делу, Елизавета Львовна, по безумно важному делу. Впрочем, теперь я ухожу. Позволите поцеловать вашу ручку на прощание?

– Вот еще!.. – Лиза спрятала руку за спину. – Всего доброго, и надеюсь в следующий раз увидеть вас очень не скоро!

Последнее было уже верхом неприличия, но этот субъект просто вывел Лизу из себя! Не дождавшись, когда Гаврюшин скроется из виду, она метнулась в кабинет отца, без стука ворвалась внутрь, с ходу готовая засыпать его упреками и вопросами.

Словам, правда, не пришлось вырваться наружу тотчас: отец что-то читал и предупреждающе поднял указательный палец, заставляя подождать. Отец Лизы, Лев Александрович Кулагин, уже пятый год занимал должность городского головы и был одним из немногих людей, чью занятость Лиза действительно уважала.

Помешать отцу она не посмела: чинно остановилась у двери, сцепив руки за спиною и от нетерпения притопывая ножкой.

Впрочем, как и бывало часто, запал Лизы быстро кончился. Метавший молнии взгляд сделался теплым, пока она разглядывала отца, склонившегося над книгой. Тяжко признавать, но как же он сдал за те три года, что ее не было… Разве позволил бы он себе прежде отсиживаться дома в этот час? Да ни за что! И волосы стали совсем седыми, и солидное брюшко уже не удержать никакими корсетами. Лиза нахмурилась: не отправь он ее в Петербург – наверняка ничего этого не было бы!

А потом Лиза подняла взгляд выше головы отца – на стену, оклеенную обоями с золотистыми разводами. Невероятно, но на ней все еще выделялся более темный прямоугольник – место, где когда-то висел портрет.

Лиза и не помнила толком времена, когда портрет висел на стене. Ей было года три от силы, когда батюшка приказал его снять, вынуть из рамки, а холст убрать на чердак. Портрета нет, а темный прямоугольник каждый день напоминает о прошлом.

Имя матери не было дома под запретом, и все же Лиза не позволяла себе думать о ней. Да и какая она мать после того, что сделала!

Это в детстве Лиза частенько забиралась на чердак, разворачивала тот холст с портретом и глотала слезы, снова и снова думая, что она, трехлетняя крошка, могла сделать такого, что мама ее бросила… Но детство кончилось, и Лиза больше так не думала. Только в отцовском кабинете, глядя на темный прямоугольник на обоях, и вспоминала красивое мамино лицо, огромные ясные глаза и распущенные, как у лесной нимфы, белые волосы. Мамины волосы действительно были совершенно белыми, гораздо белее, чем у самой Лизы. Странно – отчего так? Ведь современная медицина считает, что альбинизм – это наследственное…

– Лизавета! Лиза, у тебя дело ко мне?

Отец обращался к ней не в первый раз, а Лиза, переведя взгляд с темного прямоугольника на его лицо, даже не сразу вспомнила, зачем пришла.

– Гаврюшин… – с трудом вспомнила она и снова нахмурилась. – Зачем он приходил? Терпеть его не могу!

– Напрасно, Лизонька, совершенно напрасно. Кирюша молод, неглуп… – на этих словах Лиза презрительно фыркнула, но отец с нажимом продолжил: – И отлично воспитан вдобавок ко всему. А этому, моя дорогая, тебе следовало бы у него поучиться!

Лиза фыркнула снова, хоть уже и потише.

А после наблюдала, как отец со вздохом поднялся из-за стола, отодвинул портьеру и, щурясь, посмотрел на ярко-белый снег.

– Поди-ка сюда, Лизавета.

Отец тяжело плюхнулся на диванчик под окном и похлопал ладонью по подушке. Лиза незамедлительно подскочила и с ногами устроилась рядом.

– Как тебе жилось в Петербурге, милая? Понравилось у тетки? – спросил отец. – Мы с тобою толком и не говорили ведь после твоего возвращения.

И правда не говорили, поняла Лиза. Прежде она батюшке обо всем рассказывала или почти обо всем. А теперь уж все изменилось. Лиза нахмурилась, вспоминая причину ее отъезда и такое несправедливое поведение батюшки.

– Ничуть не понравилось. Ужасный холодный город, я каждый день там мерзла и страдала от глупых разговоров вашей сестры. Ежели вы хотели наказать меня, отослав в Петербург, то у вас это получилось, браво!

Отец снова шумно вздохнул и напрягся, даже отстранился от Лизы. Шестым чувством она догадалась, что перегнула палку, но, кажется, было поздно.

– Так это все, что ты вынесла из своей поездки? Что город холодный, твоя тетка глупа, а я желаю лишь наказать тебя?

– А что еще я должна была вынести?! – В запале Лиза вскочила на ноги. – Вы должны быть рады, папенька, что я не стала копать дальше и искать истинную причину вашего решения меня отослать!..

Тяжелая ладонь отца с грохотом ударила по столешнице – впрочем, угодила в поднос с чайной парой, и осколки тончайшего фарфора со звоном полетели по полу.

Ни отец, ни дочь не шелохнулись – гневно смотрели в глаза друг другу.

– Я предупреждал тебя, Лиза, ни слова о том, что было до Петербурга! Ни слова…

Отец вдруг замолчал, лицо его исказила мука, а рука прижалась к груди. Он тяжело оперся на столешницу.

Лиза похолодела:

– Что… что случилось? Вам нехорошо?

Отец не отвечал. Лиза сорвалась с места, бросилась к графину с водой и трясущимися руками наполнила стакан. Впрочем, батюшка даже людей позвать не разрешил. Отмахнулся:

– Ничего особенного. Сердце шалит. Давно уже.

– Ну простите, что вам так не повезло с дочерью! – театрально всплеснула руками Лиза.

К воде батюшка не притронулся. Грубо отодвинул руку Лизы и, опираясь на подлокотник, снова сел на диван.

– Я надеялся, Лизавета, – севшим голосом продолжил он, – что столица хоть немного изменит тебя. Что не здесь, так там ты найдешь кого-то по сердцу – достойного человека, на которого я мог бы тебя оставить и более хотя бы о тебе не волноваться… Ты спрашивала, зачем приходил Гаврюшин?

Лиза сжимала стакан с водой так сильно, что казалось, стекло сейчас лопнет.

– Он просил твоей руки.

– Нет, папенька…

– Просил, и, наверное, я дам согласие. Пойми, случись что со мной – одна ты пропадешь, Лиза. С твоим-то характером. Перессоришься со всеми соседями и настроишь всех против себя еще до моих похорон. Да и не выдюжить девице в одиночку, что бы ты там о себе ни воображала. Все, решено – быть свадьбе с Гаврюшиным! И батюшка его, Иван Ефимович, нашего круга: по всем статьям Кирюша ровня тебе. Мечтал я, конечно, с благородным сословием породниться, да, видно, не судьба…

– Отчего же не судьба, папенька? – ни жива ни мертва, спросила Лиза. – Может, как раз в Петербурге я и познакомилась с молодым человеком дворянского происхождения… С офицером из достойной семьи, и довольно состоятельным к тому же. Вот-вот получит огромное наследство. Все как вы мечтали.

Отец подозрительно прищурился и даже за сердце держаться прекратил.

– Это с кем же?

– С Алексом Риттером, – ровным голосом ответила Лиза и сделала большой глоток из стакана. – Всем он хорош. Чем не жених?

– Алекс? Риттер?

Отец, окончательно забыв про свое сердце, практически бодро поднялся на ноги и прошелся по кабинету. То и дело он оборачивался на Лизу и смотрел на нее то недоверчиво, то с диковатой улыбкой, то с упреком, то с удивлением.

– Риттер всем хорош, – наконец признал батюшка, – да только мне казалось, ты видеть его не можешь, так он тебе отвратителен. С чего вдруг переменилась?

– Так ведь, папенька, я от чувств на него смотреть не могла… все боялась выдать себя. Я-то думала, это он меня терпеть не может. А нынче утром – глядите, что он мне прислал.

Поискав в кармане, Лиза живо протянула отцу карточку с приглашением на обед.

– Записка к букету орхидей прилагалась. Шикарному – Гаврюшин мне таких сроду не присылал… – не дыша, добавила она.

И отец, кажется, поверил. По-молодецки рассмеялся, вдоль и поперек изучив карточку, и упер руки в бока.

– Ишь, на дочку мою позарился, стервец! Но ты не робей, Лизавета, мы тоже не лыком шиты. Живенько собирайся, милая, не то на обед опоздаем!

Отец, совершенно довольный собой, покинул кабинет. И теперь уж Лиза, тяжко вздохнув, без сил упала на его любимый диван. Она понятия не имела, что ей делать теперь… Она ведь совершенно точно знала, что записку с цветами прислал кто-то другой – но не Алекс!

Глава 3
Алекс

Вечно прятаться по квартирам приятелей не выйдет, Кошкин правду сказал. Наутро Алекс и сам счел свое поведение ребячеством – а после ему о том многократно напомнила маман.

– Что же ты думаешь, Лиза не догадалась отыскать доктора да выспросить о твоем здоровье? – взвинченным от напряжения голосом вопрошала мать за завтраком. Глаза ее при этом дотошно следили за горничной, разливавшей чай. – Конечно, отыскала! Да тот и признался, что более тебя никто в госпитале не удерживает.

«Еще бы он не признался», – вяло думал Алекс и растирал пульсирующий болью висок. Он почти наяву видел, как мадемуазель Кулагина допрашивает бедного Алифанова с пристрастием. Разве что нож к горлу не приставила. А мать продолжала:

– Мы, разумеется, тотчас вернулись в палату, но тебя уже и след простыл! Достаточно чаю! – взвизгнула маман, отчего голова разболелась с удвоенной силой. – Я тысячу раз говорила, что мне следует наливать ровно три четверти чашки – ни больше, ни меньше! Это так сложно запомнить?!

– Простите, мадам… сию минуту заменю… – лепетала горничная.

– Боже мой, оставь! Все, иди, иди, свободна! До чего же глупая девица! – ворчала маман, не дождавшись, пока за той закроется дверь. – Это уже не три четверти, а семь восьмых! Куда мне столько, спрашивается?! О чем мы?

– О том, что я плохой сын.

– Может быть, и не самый плохой, – чуть смягчилась маман, – но ты уж точно мог бы обойтись и без своих ужасных выходок. Что теперь о нас подумают Кулагины?!

– Вероятно, что от нас следует держаться подальше.

– Ах, не шути так, Алекс, ты сводишь меня с ума!

И, как всегда отмахнувшись, маман принялась выбирать ватрушку с творогом, наиболее подходящую под ее критерии идеальности.

Примечательно, что о его самочувствии она так ни разу и не спросила. Самым страшным происшествием за вчера для нее стало невежливое обращение сына с обожаемой ею Лизой, а не то, что этот самый сын едва не погиб. Впрочем, искать сочувствия Алекс, конечно, не собирался: его мать всегда такой была, даже в самых ранних его воспоминаниях.

Да и было этих воспоминаний не так уж много. А позже, как поступил в Михайловское артиллерийское училище и перебрался из Москвы в Санкт-Петербург, то и вовсе Алекс не видел маман по нескольку лет. Отец к тому времени уже умер, и маман в свое удовольствие путешествовала по Европе, растрачивая некогда огромное состояние прусского старинного дворянского рода фон Риттер. Сам Алекс в Петербурге мало от нее отставал: азартные игры, гулянки с товарищами, девицы опять же. Ну а потом в его жизни появилась Милли, и матушкины путешествия стали легкой погрешностью в годовой бухгалтерской отчетности. Наряды, драгоценности, выезды, уроки вокала и актерского мастерства. Подарки нужным людям, чтобы Милли доставались те роли, которых она заслуживает. Он тратил деньги так, будто стремился от них поскорее избавиться. Словно они не кончатся никогда. А они кончились. Как-то совершенно внезапно кончились. Его поверенный говорил что-то такое, предупреждал, но Алекс тогда отмахивался – он считал его мелочным мещанином, того поверенного. И при первых же стеснениях легко согласился заложить родовое поместье под Москвой. После, помнится, Алекс здорово проигрался в карты, да еще именно в том месяце он купил для Милли особняк с чудесным видом на Мойку. Короче говоря, чтобы расплатиться с долгами, отцовское поместье пришлось вовсе продать. Вместе со всеми землями, которые приносили какой-никакой доход.

Как вишенка на торте – вскоре его поверенный крайне внезапно куда-то исчез. Вместе со средствами, оставшимися после продажи поместья и выплаты всех долгов…

Маман все что-то говорила и говорила – Алекс давно уже не слушал, погрузившись в мысли. Лишь последняя ее фраза заставила очнуться.

– Слава богу, что Лизонька не злопамятлива: сегодня Кулагины обедают у нас. Такая лапочка, право, – спрашивает о твоем самочувствии и пишет, что они со Львом Александровичем будут у нас к двум часам.

«Несносная Кулагина и та интересуется моим здоровьем – в отличие от родной матери», – вяло отметил Алекс.

Вслух же степенно ответил:

– Вижу, чего вы добиваетесь, маман, но не морочьте девушке голову. Лиза меня ничуть не интересует, и жениться я на ней не собираюсь.

Залпом допив кофе, Алекс поднялся и направился к дверям. Он посчитал разговор оконченным, но матушка немедленно вскочила следом:

– Интересует или нет – она наш единственный шанс, Алекс! Тебе нужна невеста! Вини своего безумного деда за подобное завещание, но не заставляй страдать меня! Что я стану делать без денег, сам подумай?! И немедленно сбавь шаг, я за тобой не поспеваю!..

Алекс родительницу слушать был не намерен и, благо лакей тащил куда-то его пальто, схватил это пальто, а затем прямиком из столовой бросился в переднюю и на улицу. Только на крыльце мать от него и отстала – не марать же домашние туфли.

Взбудораженный, Алекс скоро шагал по брусчатке вдоль Исетского пруда, то и дело переходил на бег и даже представить не мог, чтобы кто-нибудь в этом чужом городе окликнул его по имени. Виктору Алифанову пришлось позвать трижды, прежде чем он обернулся.

– Вы торопитесь так, мой друг, будто пожар где-то, – запыхавшись, догнал его Алифанов. – Я от самого особняка за вами бегу!

Алекс тотчас сбавил шаг, охотно поздоровался с Виктором, и оба они пошли рядом без определенной цели, благо погода сегодня была не в пример лучше вчерашней.

– Так вы к нам заезжали? – немало удивился Алекс.

– К вашим соседям – Кулагиным. Мы с Елизаветой Львовной, знаете ли, давнишние друзья, еще с тех времен, когда она на курсах училась, а я ей с точными науками помогал. Прелестная она девица, эта Лиза. Суфражистскими статейками, знаете ли, увлекается.

– Что же здесь прелестного? – Алекс поморщился, недовольный, что уже второй раз за утро разговор касается Лизы Кулагиной.

– В суфражетках-то? – усмехнулся Виктор и, сняв перчатки, поправил подвитые усы. – Это вы так говорите, мой друг, оттого, что мало суфражеток повидали. Город у нас, видите ли, купеческий, деловой – и барышни такие же здесь. Деловые и самостоятельные, матушек да кумушек не слушаются. А уж коли влюбятся… – Виктор расплылся в улыбке, как обожравшийся сметаной кот. – Я, милый Алекс, иной раз думаю, не поддаться ли мне искушению да не пасть ли к ногам Елизаветы Львовны. Уж она-то была бы не против.

Алекс сквозь мрачные мысли свои даже усмехнулся:

– И что же останавливает?

– Обстоятельства-с! – развел руками Виктор. И уже тише договорил: – Лиза-то, может, и суфражетка – зато папенька ее инженер и интеллигент. Не поймет. А жениться мне не с руки, пусть даже и на Лизе Кулагиной. Молод я еще и ветренен. К тому же… – он залихватски потер ладони, – как бы ни была хороша Елизавета Львовна, молоденькие статистки местного варьете все равно лучше. Я, знаете ли, как раз в театр вечером и собираюсь. Не желаете ли присоединиться?

– Нет уж, увольте, – отозвался Алекс, прежде чем даже подумал.

Было б, конечно, здорово заставить матушку саму отдуваться перед Кулагиными на этом треклятом обеде, но у Алекса совершенно не было настроения ехать в варьете. Еще напьется, чего доброго, и снова натворит глупостей. А Кошкин правду говорил: распускать себя нельзя. Здесь – особенно.

Алифанов уж натянул перчатки да явно собирался прощаться, когда Алекс остановил:

– Вы, Виктор, не собираетесь ли снова на охоту, в те же края?

– В субботу думал, ежели погода не испортится, на кроликов пойти в сторону Шарташей. Неужто за компанию хотите?

– Ежели не помешаю. Уверяю вас, с ружьем я отлично обращаюсь. Даже и с одной рукой управляюсь… Что за Шарташи такие?

Виктор пожал плечами:

– Там, за лесом, в сторону Березовских золотых рудников, есть два озера – Шарташ Большой и Малый. Севернее от них село стоит древнее, старообрядческое – тоже Шарташ. Занятные там места, друг мой, и болтают о них разное… Не думал, право, что после всего вы, Алекс, еще хоть разок там захотите побывать. – Виктор вдруг прищурился и въедливо спросил: – Иль увидали на Шарташах что-то, что до сих пор покоя не дает?

Алекс смутился и тотчас пошел на попятную:

– И захотел бы, так кроме снега ничего не увидел бы. Да и не в себе я был… мало ли что привидится.

Он бросил короткий взгляд на Виктора, но тот больше не смеялся, слава богу.

– Странные там места, друг мой Алекс. Я так далеко и не пошел бы: сам, признаться, заплутал из-за бурана. Но старики тех мест сторонятся. Чего там только не мерещится, говорят. Слышал я, что старинное капище там, возле озера… А на самом озере, Большой Шарташ которое, нет-нет да и вырастает остров посредине. И к нему каменная гряда из ниоткуда появляется. И девку, что рудники стережет, там видели…

– Беловолосую? – против воли выпалил Алекс.

Виктор хмыкнул понимающе:

– Белая ведьма – так про нее говорят.

– А почему ведьма?

– Злой призрак, – снова развел руками Виктор. – Говорят, она и в город наведывается. Кто, мол, до темноты домой не вернется – тому Белая ведьма и является. И больше его живым не увидят.

Алекс поглядел на него с сомнением:

– Разыгрываете, должно быть, Виктор? Это же для девиц молоденьких сказка?

– Как знать. Нет-нет да и находят у нас в заводских поселках да на окраине молодых убитых девок со следами удавки на шее.

Виктор не смеялся больше. Даже напротив – поежился и поднял соболий воротник. А вскоре и попрощался.

Признаться, Алекс так и не понял, разыгрывает его новый приятель или правду говорит. Разыгрывает, должно быть… Какой еще призрак Белой ведьмы, черт побери!

Но в одном Виктор все-таки оказался прав: девица с волосами белыми как снег и правда не давала Алексу покоя с того часа, как он очнулся в клинике Алифанова. Мерещилась всюду. Даже сейчас, на оживленной набережной средь бела дня, ему казалось, что она смотрит ему в затылок – стоит лишь только обернуться.

* * *

– Ваш, Александр Николаич, дед, царствие ему небесное, человеком был непростым, но толковым, – поделился наблюдениями господин Кулагин уже в гостиной, отобедав и испив две чашки чая. – С честью носил звание почетного гражданина города и слыл примерным семьянином.

Алекс в ответ бесстрастно кивал, но про себя не мог не усмехнуться. Примерным семьянином… Его дед был женат трижды – каждую из жен упрекал, что не может подарить ему наследника мужского пола, и каждую свел в могилу буйным своим нравом. А когда наследник все-таки родился – внук Алекс от единственной, но нелюбимой дочери, – обозлился еще более. Ибо знаться с ним семья дочери не желала.

Дед Алекса, Аркадий Доронин, – промышленник, владелец двух железных рудников и завода – скончался два года назад. Скончался в полном одиночестве и, на беду свою, в ясном рассудке. Стряпчий признался Алексу, что тот до последнего ждал, что не дочь, так хоть внук явятся… Не дождавшись, уже на смертном одре, внес в свое завещание последнюю, но самую главную правку…

Интересно, знает ли Кулагин о нюансах дедова завещания? На простака он не похож, хоть и пытается им казаться – выдает въедливый, расчетливый взгляд. Наверняка знает.

Лиза, что за обедом, что теперь, больше молчала, что было для нее совершенно не свойственно. Алекс уж забеспокоился – не больна ли? Впрочем, больной она выглядела не больше, чем обычно: бледна, как всегда, сверх меры. Зато избавилась хотя бы на вечер от пенсне. Алекс даже разглядел, что без толстенных стекол глаза у Лизы очень даже хороши – большие, ясные, кристально-голубого цвета. Длинные белокурые волосы – главное свое достоинство – она сегодня собрала в прическу простую, но милую и украсила живыми орхидеями. И те же орхидеи приколола возле декольте. Довольно впечатляющего, к слову, декольте.

Нет, блеклые блондинки вроде Лизы совершенно не были во вкусе Алекса, но интерес к ней Виктора Алифанова он в принципе мог понять. Лиза была недурна. Особенно когда молчала.

Жаль, продлилось это не до конца вечера.

– Вам нравятся орхидеи, Александр Николаевич? – вполне невинно поинтересовалась Лиза, отследив, наверное, его взгляд.

Время было позднее, и Кулагины просидят у них едва ли еще больше часа. Было бы здорово за этот час не поссориться с Лизой. Поэтому Алекс ответил как мог уклончиво:

– Я размышлял, Елизавета Львовна, что, наверное, непросто было достать живые орхидеи в это время года.

– О, тоже подозреваю, что отыскать такие было ох как не просто! – со смехом встрял Лизин отец – да подмигнул Алексу, будто что-то имел в виду, а затем продолжил: – Но Лизе, по счастью, цветочки достались легко: очаровательную коробку принесли к нам на дом нынче утром.

Матушка легонько задела его носком туфли под столом, да Алекс не придал значения.

– Вот как? – изобразил он вежливое удивление.

А Кулагин, хотя шампанского сегодня не пили, веселился все больше и больше:

– Ох и шутник вы, Александр Николаевич! Полно вам! Прислали букет, а теперь смущаете девицу – на Лизе уж лица нет!

Алекс запаниковал, смутно догадываясь, что произошла ошибка.

– Позвольте… я прислал? С чего бы мне посылать Лизе цветы?

Матушка второй раз задела его носком туфли – уже настойчивей, а Лиза и правда менялась в лице: на ее бледных щеках даже стал прорезаться румянец.

А потом она опять резко побледнела. Потому что ее отец прекратил веселиться и вперил в нее тяжелый взгляд:

– Я что-то не пойму, так от кого цветы? Ты солгала мне, Лизавета?

В какой-то момент Алексу показалось, что та сейчас разрыдается.

– Так вы присылали цветы или нет, Александр Николаич? – вопросил Кулагин у Алекса уже без обиняков.

Алекс поглядел на матушку. Потом на Лизу. Такой он ее никогда не видел – пожалуй, ему даже стало ее жаль. Особенно жаль оттого, что цветы, похоже, прислала его матушка – судя по ее настойчивым взглядам и пинкам под столом. Заморочила девушке голову и заставила питать нелепые надежды в отношении его.

Он покачал головой, искренне жалея глупую Лизу, и – солгал.

– Присылал, – выдавил через силу. – Елизавета Львовна, это действительно был я… право, не думал, что у вас будут сомнения на сей счет.

– Так у нас и не было! – опять встрял Кулагин, но теперь уже с добродушной ворчливостью в тоне. – Не было – покуда вы, Александр Николаич, шутки ваши столичные не принялись шутить!

Кулагин поверил, но по-прежнему легким вечер от этого не сделался. Лиза, ни разу более не поднявшая на Алекса глаз, при первой же возможности уговорила отца, что уже поздно и им пора.

С тем гости и ушли, слава богу.

Матушка же, вместо того чтоб признать вину и хоть сколько-нибудь объясниться, тотчас набросилась с упреками, из которых следовало, что она святая благодетельница, а он неблагодарный сын, который чуть было не поставил ее в неловкое положение перед дорогой Лизонькой и уважаемым Кулагиным…

Словом, все как обычно.

С того часа, как очнулся в клинике Алифанова, Алекс избегал оставаться один. И все же пребывать в обществе матери было еще хуже. Ладно бы она смотрела укоризненно или изводила ледяным молчанием – но нет, матушка предпочитала снова и снова упрекать его да жаловаться. Покуда Алекс не схватил пальто и бросился вон из дому.

Первым порывом было поехать к Кошкину, да минутой позже он счел это невежливым – врываться без приглашения на ночь глядя. Так и остался на набережной через улицу от дедова особняка, который, похоже, так и не станет принадлежать ему…

Обозлившись на единственного внука, Аркадий Доронин все-таки не нашел в себе сил лишить его наследства вовсе: природное скупердяйство помешало перечислить все средства сиротскому приюту или госпиталю. Однако он сумел сделать так, чтобы Алексу жизнь медом не казалась. Согласно завещанию, тот мог бы претендовать на наследство лишь после того, как вступит в законный, освященный церковью брак.

Да, о его романе с Милли дед, разумеется, знал. Да все, кто хотя бы раз бывал в столице, о нем знали – Алекс не таился! И раз Милли всего лишь театральная певица, о которой ходили бог знает какие слухи и которая, по мнению ханжеского большинства, совершенно не подходила для законного брака, дед надеялся, что Алекс наступит себе на горло, оставит Милли и женится на какой-нибудь подходящей девушке вроде Лизы Кулагиной.

Дед собирался заставить его сделать тяжкий выбор и признать-таки, что в нем гораздо больше от прижимистых купцов Дорониных, чем от легкомысленных дворян Риттеров.

* * *

Уже давно стемнело, и на небосводе то там, то здесь ярко загорались звезды. Как назло, даже прохожих не было в этот час. Во всей округе, кажется, поселилась мертвая тишина…

Алекс, тяжело опершись на ограду набережной, вглядывался в замерзшую реку и больше всего на свете не желал оборачиваться. Снова он чувствовал на своей спине долгий, молящий взгляд. Почему она ходит за ним? Чего хочет?! Ежели она и впрямь призрак, то помочь он ей точно не в состоянии!