Текст книги "Любовь по солнечным часам"

С того дня Надя ушла в глухую оборону, не удостаивая назойливого Миликяна взглядами и разговорами. Это лишь еще больше подзадорило записного Казанову. Он плотно осадил непокорную «крепость».

Букеты, комплименты, звонки на мобильный…

Теперь уже не только Валя, но и остальные коллеги настороженно и неприязненно посматривали на замужнюю тихоню Бессонову, которой «мужа мало». Проходя как-то мимо кухни, Надя услышала обрывок разговора. Главврач Лимонова говорила ортопеду Ворониной:

– Девчонка она, конечно, интересная. Но этот затравленный взгляд, чудовищные наряды, крысиный хвостик… Каких чертей Миликян рассмотрел в этом омуте?

Надя замерла, схватившись за свой русый хвост, который ну никак нельзя было назвать крысиным. Впрочем, конечно… Конечно! Ей, неудачнице, не хватало лоска, яркости, хороших тряпок. Джинсы да дешевенькие свитерочки. Пару раз в году – престарелый костюм из «базового гардероба». Собственно, этот добротный твидовый костюмчик с белой блузой и составлял всю Надину «базу». Лет семь как составлял.

Лимонова между тем продолжала:

– Я бы еще поняла, если бы он обратил внимание на нашу «мышку», которая проходу ему не дает. Мелкая, да бойкая. Ну и доступная, что в его-то семейном положении только на руку.

– Да и одевается Валька будь здоров. Я уж про машину и квартирку молчу, – подхватила Воронина.

– Да уж. Молчи, – понизила голос Лимонова, услышав движение за дверью. Это Надя прошмыгнула в туалет. Заперев дверь и включив воду, она разрыдалась.

Все накопленные за жизнь обиды, тычки вдруг ясно вспомнились, пронеслись в бешеном кружении перед глазами. Укоризненные вздохи шефа-адвоката, снисходительная усмешка свекрови, капризная гримаска дочери, обличительные тирады пьяного мужа, презрительный шепоток врачих и даже мамины поучения.

Надя плеснула в лицо ледяной водой, вытерла потекшую под глазами тушь бумажным полотенцем и посмотрела на свою двойняшку в зеркале. Заплаканная, но решительная, эта женщина мало походила на обреченную тихоню-администраторшу. Она бросала своему привычному мирку вызов!

– Значит, затравленный взгляд и чудовищные наряды?… Ну хорошо же, будет вам и взгляд, и тряпки, и прическа! Пошли вы все! – прошипела эта неизвестная Наде воительница.

Пробным камнем стала Машкина истерика. Дочь требовала новые кроссовки. Надя выкроила из своей зарплаты три тысячи – муж давал деньги только на «существенное». Например, на репетиторов. На худой конец, на отдых дочери. Даже такая статья, как «велосипед», стала камнем преткновения. Вроде не бабьи штучки, не духи и лифчики, но и не хлеб насущный. Словом, три тысячи Надя накануне отложила. Новая Надя эти деньги вытащила из заначки бестрепетной рукой и сделала у Валькиного парикмахера умопомрачительную асимметричную стрижку. Да еще концы выкрасила в пунцовый цвет. Невозможно шикарно получилось. А главное, очень шло Наде и молодило ее.

– Ты с ума сошла, мам?! Я разута! – забыла о своих восторгах в сторону причипурившейся матери Маша, когда поняла, что в этом месяце кроссовок ей не видать.

– Три недели потаскаешь старые. Говно вопрос, – подделываясь под интонацию Галины Викторовны, выдала новая Надя.

Маша поперхнулась, а затем забилась в истерике. Длилась она ровно пять минут. Потому что мама не кинулась к дочери с причитаниями, а закрылась на кухне. Да еще взяла с собой телефон. Маша, забыв об истерике, пыталась подслушивать под дверью, но ее спугнул отец.

Он пришел с работы традиционно поддатый и злобный «аки волк».

– Папаня сегодня аки волк или аки агнец? – спрашивала первым делом бабушка у Маши, когда звонила своим девчонкам вечерами. Бабья болтовня по телефону раздражала Егора Бессонова. Потому, если выходило, что «аки волк», – разговор мог быть пулеметным и деловым. Если «аки агнец» – долгим и душевным.

В тот вечер отец был «аки волк».

– Матери нет, что ли? – рыкнул он, скидывая ботинки.

– На кухне, по телефону болтает, – настучала Маша на мать.

– О как! – плотоядно высказался Егор.

Но Надя выпорхнула из кухни с привычной заботливой улыбкой, защебетала, потом кинулась накрывать ужин, и вечер прошел традиционно спокойно. Если можно было назвать покоем тоскливое сидение четы за столом под скорбный бубнеж Егора о «козлах с работы». Затем муж до полуночи ходил в ларек за добавкой.

– Тебе нравится моя новая прическа? – спросила Надя у Егора, когда он улегся, наконец, с газетой в кровать. Тот посмотрел на нее тяжелым хмельным взглядом и выдохнул:

– Надь, тебе все к лицу. Если не жаль из семьи деньги таскать всяким стилистам-пидористам, то можешь и красноперой походить.

Далее Егор углубился в злобные рассуждения о том, как наживаются на наивных дурах бандитские салоны красоты.

А на Арсена Миликяна превращение Нади в стильную штучку произвело сногсшибательный эффект. Конечно, он принял сию метаморфозу на свой счет и усилил атаку. И Надя сдалась. Арсен был веселым, говорил невообразимые комплименты и не жалел денег на сувениры и рестораны.

С Егором Надя была в ресторане всего три раза, в самом начале их брака, когда муж еще казался жизнелюбивым и щедрым.

Впрочем, однажды Маша затащила мать с отцом в популярную московскую кофейню.

– Блинчики – триста рублей?! Кофе – сто пятьдесят?! – вытаращился Егор, глядя в меню. – Да я подавлюсь и сдохну! Мне – воду. А вам и по шарику мороженого хватит. Впрочем, как хотите, – насупился он, поймав взгляд пожилой тетки, сидящей за соседним столиком. Она наворачивала салат «Цезарь», стоимость которого совершенно не влияла на ее глотательный рефлекс.

Арсен заказывал все самое лучшее, запрещал Наде смотреть на строчку с ценами и беспрерывно ее смешил. Вел он себя на редкость корректно. С приставаниями не лез, только ручки целовал и в глаза зачарованно заглядывал. Словом, Наде нравились эти легкие, ни к чему не обязывающие отношения. Единственное, что ее смущало, – это необходимость привирать. Прогулки с ухажером бывали нечастыми, когда у них совпадали выходные. И каждый раз приходилось придумывать предлог для Маши и мамы. Егор, работавший с утра до вечера в автосалоне, никогда не звонил жене среди дня. Да, времена «ста звонков в день» прошли безвозвратно. Впрочем, Маша тоже не отслеживала мать, погруженная в сложные подростковые проблемы. А вот мама… Мама сразу заподозрила что-то неладное. То Надя три часа ходила за продуктами, выключив телефон, то два часа сдавала в химчистке на соседней улице пуховик. И еще молчала при встречах, чему-то загадочно улыбаясь.

Галина Викторовна приперла дочь к стене, и та дословно повторила ее слова, сказанные много лет назад в роковую ночь:

– Жизнь… она такая бескрылая, тяжкая… Мам, это все не имеет никакого значения. Так, невинное отвлечение, кураж.

– Доча, эти праздники засасывают. Поначалу все легко и невинно, а потом накроет так, что мало не покажется. Или влюбишься по самое некуда и исстрадаешься, или походя уступишь. И ничего, кроме гадливости, испытывать не будешь.

Галина Викторовна с болью смотрела на дочь.

– Нет-нет, я не собираюсь изменять мужу. И вообще, намерена на днях сказать Арсену, что наши прогулки заканчиваются. И вправду надоело… Пустое, ненастоящее, – отмахнулась Надя.

Будто предчувствуя серьезный разговор, Миликян в тот вечер после работы вызвался довезти Надю до дома. Всю дорогу она молчала. Остановились в квартале от дома Бессоновых, и Надя, кусая губы и отворачиваясь, начала неприятный разговор.

– Арсен, ты… очень милый, симпатичный мне человек, но…

Миликян, затаив дыхание, испытующе смотрел на «чертову скромницу».

Так он про себя называл администраторшу, которую никак не мог затащить в постель и успокоиться.

– Но все это не имеет смысла. У НАС нет будущего. И такие отношения не по мне. Ты прости меня, что, может, дала тебе надежду…

«Вот дурында невинная выискалась», – разозлился стоматолог, но виду не подал. Он решил действовать стремительно.

Бросился на Надю, стал осыпать лицо и шею поцелуями, зашептал заезженные и не знавшие отказа слова:

– Любимая моя женщина, самая лучшая… Каждая минута с тобой – счастье, единственная моя…

От неожиданности Надя даже не могла сопротивляться его рукам. Горячка, позабытая с юности, опрокинула, будто штормовая волна: Надя сползла на сиденье, не в силах уворачиваться от настырных умелых губ, стала отвечать на ласки.

– Нет! – дернулась она, хватая руку Арсена, коснувшуюся ее ремня на джинсах. – Нет… Это просто безумие. Это невозможно, – залепетала Надя, оглядываясь по сторонам. Впрочем, двор, погруженный в густые осенние сумерки, был безлюден. Кажется, безлюден…

Придя домой, она сказалась больной и юркнула в постель. На следующий день (слава богу, у Миликяна был выходной!) Надя, вернувшись с работы, затеяла роскошный ужин. И даже пива самого дорогого для мужа купила. Егор ее старания не оценил. Он пришел за полночь мертвецки пьяный и, послав к черту и Надю с ее мясом, и Машу с ее презрительной ухмылкой, повалился на диван в гостиной. А на следующее утро Надя проснулась от хлопка входной двери. Стрелки часов подползали к половине седьмого утра.

– Егор?!

Она выскочила за мужем к лифту.

– Иди в дом! – рявкнул Бессонов из-за закрывающихся дверей. Надя успела заметить, что у него отечное багровое лицо и страдальческий взгляд.

А еще куртка перекошена.

– Егор, кнопки! – зачем-то закричала она, уткнувшись в закрытые двери лифта. – Ты кнопки неправильно застегнул на куртке!

– Я жизнь неправильно!.. – Докатилось из шахты до Надиного слуха.

«Что неправильно? Что?! Жизнь прожил?» Надя привалилась к стене, закрыв глаза. Она поняла, что Егор догадался о ее отношениях с Миликяном. Или кто-то открыл ему глаза?! Неужели произошло самое страшное? То, о чем предупреждала мама. Мама… Надя вспомнила плачущую мать и отца, выносящего дочери приговор: яблочко от яблоньки… все бабы…

Нет, Надя не могла допустить такой беды. С этим нужно было что-то делать, нужно было все объяснить Егору, рассказать правду.

«А какая она, правда? Какая… Какая она? – странный механический голос – тягучий, навязчивый – зудел в голове. Надя сжала виски. – Я схожу с ума? Этот голос… Жуткий, настырный. А почему бы нет? Тетя Ия, папина сестра, загремела в психушку в тридцать лет… Не хочу! Нет!»

– Нет! – крикнула Надя, и голос стих.

Она бросилась к телефону. Аппарат мужа был выключен. Надя звонила каждые пятнадцать минут. Пока собиралась на работу, пока провожала Машу, которой и дела не было до родительских ссор, пока шла к метро, к клинике, открывала кассу, раскладывала бумаги, здоровалась с посетителями…

Егор позвонил сам. Он был вполне спокоен.

– Нам нужно серьезно поговорить вечером.

– Да, конечно! – ринулась из-за стойки в коридорчик Надя.

– Только прошу об одном: ни слова лжи! Прямой вопрос – прямой ответ.

– Конечно, Егор! Только так, я просто не могу тебе врать…

– Ты можешь ВСЕ! – припечатал Егор и дал отбой.

Надя вздрогнула от чьего-то прикосновения.

Это Валюшка взяла ее за плечи.

– Надь, ты вся дрожишь. Да на тебе лица нет! Что с тобой, милый мой?

Надежда прижалась к подруге.

– Кажется, Егор видел нас с Миликяном около дома. Арсен провожал меня на днях.

– Подожди, у вас что-то серьезное? – отстранилась Валя.

– Нет, конечно, нет! Я как раз сказала ему, что все эти прогулки кончены, что у нас нет будущего.

– А он?

– Ну… Он, кажется, надеется на что-то. Но я все решила окончательно. – Надя сжала кулачки и жестко посмотрела на подругу.

Валюшка опустила глаза, поиграла губками.

– Знаешь, Надюш, все-таки в этой жизни все решают мужики. Как это ни печально. Если Миликян влюблен в тебя, он не отстанет. А твой Егор не простит. Ни за что не простит.

– И что? Мне с мужем разводиться? – ужаснулась Надя.

Валя взяла ее за руку и повела к подсобке.

Захлопнув дверь и сдвинув зачем-то ведро со шваброй, она скрестила на груди руки. Тон у нее был прокурорский.

– Признайся, подруга, что ваши отношения с Егором уже давным-давно превратились в муку мученическую. Ты только и делаешь, что жалуешься на него. Домой идти не хочешь из-за его пьяных истерик. Да и он, похоже, не слишком счастлив. Ты, вообще, как, спишь с мужем?

Надя не решалась посмотреть «прокурорше» в глаза.

– Редко. Очень редко… Но это ведь не так и важно при нашем долгом браке. Я все равно чувствую себя с ним защищенной, он ведь любит меня…

Валюшка прыснула.

– Любит – не любит, плюнет – поцелует. Галиматья все это! Мучаете вы друг друга, а не живете! А любовью ты называешь привычку.

Надя закрыла лицо руками.

– У нас дочка. Все общее. И не могу я быть одна! Понимаешь, даже представить себе этого не могу!

– Ну давай, слабохарактерная моя, тяни свою лямку до смерти. Наблюдай, как несчастный с тобой мужик допьется до цирроза, а ты станешь пациенткой клиники неврозов.

– Валя, не терзай меня! – взмолилась Надя, схватив подругу за руки. – Что бы там ни было, Миликян к этому не имеет никакого отношения!

– Имеет! Прямое, – вырвала руку Валюшка-правдолюбка и погрозила Наде пальцем. – Если бы ты была счастлива, то и не посмотрела в его сторону, и прическу бы не стала сооружать, и с блаженной улыбочкой ходить. – Валюшка скроила глуповато-элегическую гримаску, изображая влюбленную подругу. – Прекрати себя обманывать, Надька!

Тут их разговор прервала уборщица тетя Катя.

Подруги покинули подсобку очень недовольные друг другом. Но Надя с убийственной ясностью вдруг поняла, что Валька высказала ей то, что сама Надежда Бессонова не решалась признавать много лет.

Когда она пришла домой, то увидела в прихожей чемодан и дорожную сумку. С ней Егор ездил в редкие командировки. Раздалось демонстративное покашливание из кухни.

– Надежда, я уже жду тебя! – крикнул учительским тоном муж.

Он сидел за столом – трезвый, прямой, в офисном костюме. Брови – сдвинуты, взгляд – пронзительный и обличающий.

«Наверное, так он взирает на мальчишек-менеджеров», – подумала Надя, присаживаясь на краешек табурета.

– А где Маша?

– Я отправил ее к подруге. Нечего вовлекать ребенка в эту грязь. Нам же все вопросы нужно решить цивилизованно и честно, – заявил Егор.

Надя почувствовала себя участницей партийного собрания, на котором будут разбирать аморальное поведение несознательного члена.

– Егор, я хочу тебе сказать, что семья для меня – все! Ты и Маша. Остальное – ерунда!

Муж страдальчески вздохнул.

– Не верю, Надь. Не верю… Я, конечно, не готов винить во всем только тебя. – Муж снова вздохнул, и Надя ясно различила укоризну: «Именно ты и виновата, нескладеха». – Наверное, мужем я был не идеальным, но… каким уж был. Мне-то не нужно, надеюсь, доказывать, что вы для меня были всем. Но, видно, моя мама с самого начала была права. Мы – не пара. У нас совершенно разное воспитание и ценности. Тебе хочется красивой разгульной жизни. А мне… мне покоя и надежности. Потому я принял решение…

– Подожди, Егор! – вскочила Надя. – Что за красивая жизнь, какие решения?! О чем ты?

Бессонов поднял руку, будто загораживаясь от назойливых и никчемных слов жены.

– Не нужно оправданий и бесполезных объяснений. Еще истерики мне тут не хватало. Посмотри, как я, рогоносец несчастный, держусь! Ни слова упрека! – Глаза Егора вспыхнули яростью.

– Но все не так! Это какой-то морок, нелепица!

– Вот уж мистические тонкости – точно не по мне. С этим – к своей маман! – указал рукой на дверь Егор. – Меня же оставь в покое. Я давно стал для тебя чужим человеком. Впрочем, и сам отдалился, не получая поддержки и внимания в ответ.

Егор встал и начал мерить шагами кухню. В минуты волнения он всегда ходил и вскидывал руки, чтобы провести ими по волосам.

– Ты вспомни, каким я был?! Лидер, победитель. Но с такой женой трудно держать планку. Ты посмотри на себя, Надя!

– Мне казалось, что тебя устраивает мой «уютный домашний вид». Ты сто раз мне это говорил! Да, я жена и мать, и это – главное. Так, во всяком случае, я считала до этой минуты. А эта глупая история со стоматологом…

– Оставь, Надя! Вот уж эти мерзкие откровения оставь! Мне вполне достаточно твоих виноватых бегающих глаз. Разойдемся спокойно и без скандалов.

Надя вдруг зарыдала и кинулась перед мужем на колени.

– Ну прости меня за все, Егорушка! Я сама виновата, сама! Распустилась, позволила… Ну, хочешь, буду пить с тобой пиво каждый вечер?! Давай обсудим заразу Ухтомского, который тебя подсидел. Ну… я не знаю, давай я устроюсь к вам в салон. Хоть уборщицей! Буду за всеми приглядывать, все для тебя вынюхивать…

Надя ползала на коленях за мужем, который отворачивался от нее, брезгливо морщась.

– Замолчи! Даже сейчас ты несешь околесицу и унижаешь меня, – наконец выпалил он.

И тут Надя замерла. Она почувствовала такую боль от несправедливости происходящего, такую тяжесть от навалившегося груза бессмысленных, отданных этому безжалостному слабаку лет, что, с трудом поднявшись, еле слышно произнесла:

– Ты пожалеешь обо всем. Пожалеешь о том, что не хранил и не ценил. Но будет поздно.

Бессонов расхохотался.

– Это маменька научила тебя действовать угрозами?! В ее репертуаре.

– Не смей поминать в таком тоне мою мать! – выкрикнула Надя сквозь рыдания. – Ты ее мизинца не стоишь…

– Ну, вот и момент истины. Вот и отлично! – потирая руки, со злобным удовлетворением крикнул Егор.

Он бросился в коридор, стал натягивать куртку.

– Егорушка, куда ты, как ты… – Надя, будто опомнившись, устремилась за мужем.

– Не беспокойся. Слава богу, у меня есть бабушкина квартира. Я, как уважающий себя мужчина, не буду делить имущество. Двадцать пять процентов зарплаты, как и положено по закону, буду давать на Машу.

– Господи помилуй, мне все это кажется страшным сном… Какие проценты, какая квартира?

– Нет, дорогая. Это не сон. Пробуждение! – Егор рванул с полочки кепку. Вместе с ней на пол посыпались шарфы, перчатки, платки.

Надя бросилась подбирать вещи, лепеча:

– А рубашки? Кто будет стирать как надо? И твой желудок…

– Трогательная забота, – скривился Бессонов. – Спасибо, конечно, но протертые супчики умеете готовить не только вы с маменькой.

Надя привалилась к стене.

– Ах, вот к чему весь этот пафос! У тебя кто-то есть…

От невероятной догадки у Нади вмиг высохли слезы.

– Снова пощечина, – огрызнулся Егор. – Нет, милая женушка, ты знаешь, что я не таков. Но… но крест на себе ставить в сорок лет не буду. Я тоже заслужил счастье, в конце концов. И не вздумай бежать за мной! – Он с досадой посмотрел на жену.

Такого взгляда могла бы удостоиться дворовая кошка, перебежавшая ему дорогу. Подхватив чемодан и сумку, Егор переступил порог. Хлопнула дверь. Стоя в коридоре, Надя слышала, как со скрежетом раскрылись и закрылись двери лифта.

«Вот, кажется, и все. Теперь – все. ВСЕ…» – снова завел механический тягучий голос в Надиной голове.

Пройдя на кухню, Надежда осела на табурет, в оцепенении уставилась в темное окно. Затяжной дождь выстукивал нестройный ритм по стеклу.

А потом начались месяцы борьбы за разваливающуюся семью. Надя не могла и не хотела верить, что ее налаженная, пусть не очень радостная, но более-менее спокойная и предсказуемая жизнь рухнула. Сталкиваясь с малейшей проблемой – выбитые пробки, потекший унитаз, капризы Маши, она вспоминала Егора и тянула руку к телефону. Но одергивала себя. Не могла слышать удовлетворенного мужниного вздоха и сакраментального:

– Ничего не способна решить в этой жизни сама…

Дважды Надя приезжала к квартире Егора в подмосковный городок. В первый раз не застала мужа. Звонила, била ногой в дверь, пока не вышла соседка и не послала «шалаву» по матери. Большего унижения в своей жизни Надя не испытывала.

Второй раз, дозвонившись на стационарный телефон и услышав нетрезвое «Але», кинулась на вокзал. Стоял ледяной вьюжный февраль. Надя продрогла до одервенения, с трудом пробираясь по обледеневшим тропинкам от станции до дома Егора.

Оказавшись у ненавистной дерматиновой двери, звонила, пока Егор не открыл. Он еле держался на ногах. Поэтому, наверно, даже не удивился приезду жены.

– Я соскучилась! Ты… один? Я вот котлеты паровые привезла, – лепетала Надя, оглядываясь по сторонам. Искала соперницу.

И снова это было гадко и унизительно.

Соперница не обнаружилась, зато Надя увидела, как представляет себе холостяцкое счастье ее принципиальный супруг. Пустые бутылки на полу и пластиковые пакеты из-под полуфабрикатов на столе.

Егор, не глядя на Надю, сел за неприбранный стол и начал есть ее котлеты из судка руками.

– Тебе тут хорошо? – привалилась Надя к притолоке.

– По крайней мере – спокойно, – сказал Егор и, протянув жене пустой судок, удовлетворенно рыгнул. – Большое спасибо. Впрочем, не стоило утжурда… утруждаться, – выговорил он заплетающимся языком.

– Послушай, ну хватит уже! Проучил, доказал, воспитал… Нам с Машей плохо без тебя!

– Разве? – брезгливо ухмыльнулся Егор. – Мне сейчас не резон затевать развод. Подожду еще несколько месяцев… Слушай, одолжи тысячи три? – вдруг оживился он. – Я тут проект собственный зам-мутил. – Он снова гаденько хмыкнул. – Все деньги приходится вкладывать. Пока.

– Да, конечно, – засуетилась Надя, копаясь в сумке.

– Ой, у меня только две четыреста… А что за проект? Может, я помогу? Вспомню что-то по юридической части.

Надя села без приглашения на стул, попыталась взять мужа за руку.

Он руку убрал и уставился в ее лоб пустым взглядом.

– Даже не начинай. Живи сама. Все кончено.

Обратный путь домой Надя позже не могла вспомнить, как ни силилась. Острое чувство сиротства, поселившееся в ее душе с уходом Егора, постепенно притупилось, но не ушло, мучило ночами. Она сильно похудела. Могла расплакаться от случайно услышанного обрывка знакомой мелодии. И с лица ее не сходило выражение испуга и ожидания.

А через четыре месяца ей позвонил мировой судья и вызвал на бракоразводный процесс, затеянный Бессоновым.

К тому времени Миликян, встревоженный переменами в «нэнормалной бессоновской семье», не только откинул всякую обходительность по отношению к Наде, но и избегал любых контактов с администраторшей, даже здороваться опасался. Впрочем, скоро он вовсе уволился, так как возглавил собственную клинику: всесильный тесть помог.

А на Надиной работе все очень переживали за «брошенку». Больше всех – верная Валюшка. Она пыталась успокаивать Надю фразами об «удаленном из ее жизни гнойнике». Такая вот неожиданная образность мышления открылась вдруг в легкомысленной «мышке-норушке».

Мама вошла в кухню и бросила на стол две фотографии. Когда Надя взглянула на снимки, у нее задрожали руки. Кровь бросилась в лицо. На фотографиях была она, Надежда, в миликяновской машине. Несмотря на темноватое изображение, можно было ясно различить страстно целующуюся парочку.

– Это я экспроприировала несколько дней назад у твоего муженька. Как уж я заставила его выложить эти «козыри», рассказывать не буду. Не сегодня, во всяком случае.

– Ужасно. Мама, это просто… – Надя не могла говорить от спазма, перехватившего горло.

– Ужас не в том, что ты умудрилась барахтаться с этим стоматологом. А в том, что какой-то «доброжелатель» выслеживал тебя, сделал фотографии и отправил их в тот же вечер на почту Бессонова. А Егорушка их даже распечатал. Собака такая!

– Конечно, Егор не простил меня, дуру, и не верил.

Надя закрыла лицо руками.

– Не о том, доча, речь! Как ты не понимаешь, что только у одного человека был мотив и возможность проделать все это и подставить тебя.

– У жены Миликяна?

– Да у какой жены, – досадливо отмахнулась Галина Викторовна. – Валька подбивала клинья к стоматологу? Да. Миликян предпочел ей тебя? Да.

– Этого не может быть! Валька никогда бы не сделала этой мерзости! Она моя подруга с детства! А вот ты ее всегда недолюбливала по неясным для меня причинам. – Надя вскочила от возмущения, стряхнула гадкие фотографии со стола.

Галина Викторовна подняла карточки и спрятала их в карман кофты, подойдя к дочери, взяла ее за локоть.

– С Миликяном у «моськи» не вышло. Зато теперь может получиться с разведенным Георгием Ивановичем Бессоновым! Ты ведь шестнадцать лет назад перехватила его у кабинета нашей врачихи. Видела я ее лицемерную мордочку на вашей свадьбе… Ну, понимаешь? Теперь-то ты хоть что-то понимаешь?!

– Нет… Этого не может быть, этого не может… – как заведенная мотала головой Надя.

– Значит, так. Сядь на стул и возьми себя в руки. Поставим эксперимент.

– Не смей, мама!

Надя хотела броситься за матерью, когда поняла, что та намерена звонить по телефону.

– Спокойствие, только спокойствие, как говорит наш кумир. Где тут у нас номерок Курочкиной? Ага, вот он! – нашла в записной книжке нужный телефон Галина Викторовна и подняла трубку. – Сядь и молчи! – прикрикнула она на дочь.

И Надя покорно села на стул, схватив от волнения Микки, который тут же принялся лизать ее лицо.

Видимо, в Галине Викторовне Кольцовой пропала не только княжна, но и выдающаяся актриса. Нацепив трагическую гримасу, она заговорила скорбным голосом. Речь ее прерывалась от частого взволнованного дыхания.

– Валечка? Здравствуй, детка. Да, я… Ох, совсем дело плохо. Вот… звоню попросить тебя о помощи. Не очень отвлекаю? Ах, немножко занята… – Галина Викторовна выразительно подняла брови, посмотрев на замершую Надю.

– И все же я попросила бы тебя помочь мне. Приехать к нам… Да, Надюше нужна сейчас твоя поддержка. Все-таки подруге выговориться легче, чем матери. Да… Да, я понимаю. Ну, раз уже договорились на завтра, так тому и быть… А-а, страшная мигрень к тому же? – И снова мама бросила на Надю выразительный взгляд и скроила скептическую мину.

Распрощавшись с Валюшкой, мама категорично рубанула рукой:

– Муженька твоего утешает, к гадалке не ходи!

– Мам, ты всерьез веришь в то, что Егор сейчас у Вали?

– Уверена! Иначе бы Валька приехала. Но сегодня ее приоритет – свободный мужик, которого надо утешить после рокового события и заодно заарканить.

– А ты не предполагаешь, что у нее может быть и иной воздыхатель?

– О котором ты слыхом не слыхивала? – ернически спросила мать.

– Ну, знаешь, я сейчас же позвоню Егору и спрошу напрямую! Он не станет врать.

Надя схватилась за мобильный телефон.

Галина Викторовна вздохнула и решительно взяла аппаратик из Надиной руки.

– Наивная ты моя простота.

Она постучала пальцами по столу, напряженно размышляя, и вдруг крикнула:

– Идея! Дядя Саня! Мы запустим к ним дядь Саню.

– Вот это только через мой труп, мать. Вот просто даже не начинай… – вскинула руки Надя и затрясла головой.

– Да ты послушай меня, послушай! – не сдавалась Галина Викторовна. – Это отличная идея! Саня, конечно, не Иннокентий Смоктуновский, но с молчаливой ролью участкового справится на все сто! Он же любит нас с тобой, в конце концов.

Дядя Саня Пухов был маминым соседом по лестничной клетке. Переехал он в этот дом года три назад и сразу же принялся ухаживать за Кольцовой. Развелся шестидесятилетний дядька давным-давно, детей у него не было. Оказался он человеком душевным и простым. Работал стекольщиком на большом предприятии пластиковых окон. Надя подсмеивалась над застенчивым невзрачным Саней, который пытался галантно ухаживать за ее матерью. Галина Викторовна же поддерживала с соседом дружески-кокетливые отношения.

Дядя Саня оказался незаменим в бытовых делах. Особенно по части хозяйственных перевозок. Новенький «Рено» был главной гордостью работяги. Второй его гордостью стал полковничий костюм дяди-Саниного брата Лехи.

Дело в том, что Леха всю жизнь прослужил в МВД. Откуда был, по его мнению, несправедливо спроважен на пенсию.

– Убери ее с моих глаз долой! – заявил он Сане, привезя полковничью форму к брату. – Все, сжигаю мосты и уезжаю топить тоску в Сороти.

Леха был заядлым рыбаком и особенно любил псковскую реку Сороть, богатую щукой и налимом.

– Из Сороти до сих пор местные берут чистейшую питьевую воду! В реке каждый день купался Пушкин, когда бывал в Михайловском. По этой реке и везли гроб с телом поэта в Святые Горы, – со значением заявлял он каждый раз Сане, приглашая его отведать улов. – Да и сам Ляксандр Сергеич рыбку из Сороти при жизни очень как уважал. Да, благодатные, святые места, – вздыхал Леха, и Саня проникался должным почтением и к Пушкину, и к Сороти, и к ее неиссякаемым богатствам.

А изгнанный Лехой костюм дядь Саня подчас использовал в очень странных целях. Он не был пьяницей, нет! Но редкие праздники любил. Сам лепил пельмени и приглашал на них сослуживцев и соседей. Когда праздник достигал своего апогея, дядя Саня вдруг заговорщически приглашал кого-нибудь из случайных гостей в маленькую комнату и, приложив палец к губам, приоткрывал створку шкафа. Гость с недоумением таращился на полковничий костюм.

– Да-а, – удовлетворенно вздыхал дядя Саня. – Вот такие были в нашей сложной биографии моменты. Такое прошлое, понятное дело, просто так в шкаф не запрешь. Все – здесь. – Он стучал пальцем по своей тощей груди. – Но это – моя тайна… Покрытая мраком прошлого.

И дядя Саня с чувством захлопывал шкаф.

Гость смущенно хмыкал, не зная, как понимать сию эскападу. Бояться «настоящего полковника» или спешить заручиться его покровительством.

Наде дядя Саня тоже в свое время демонстрировал костюм. Тогда мама развеяла все Надины недоумения:

– Дурака валяет, старый брехун! Значительность напускает. Мне-то он байки про свое боевое прошлое не впаривает – я его брата Леху знаю.

Впрочем, невинное вранье мать с дочерью дяде Сане прощали. Протрезвев, он снова становился милым искренним мужиком, забывая о своих мечтах-превращениях до следующего застолья.

Но именно сейчас Галина Викторовна, не чуждая авантюр, вспомнила об униформе, и в ее бедовой голове родился целый план по выведению «говнюков и предателей» на чистую воду.

– Жди меня, доча, я пойду посоветуюсь с Саней, – заявила мать Наде.

– Я могу хоть что-то в этой жизни решить сама?! – взвилась Надежда.

– Конечно. Вот выяснишь всю правду и будешь решать.

Галина Викторовна уже выпархивала из квартиры.

Надя взяла Микки на руки и поплелась в свою бывшую детскую.

Карлсон хитро и ободряюще улыбался со стены, Люка протягивал к любимой хозяйке плюшевые лапы. Микки ревниво на него тявкнул, когда Надя прилегла на диван, подпихнув медвежонка под щеку.

«Я не хочу уже ни правды, ни лжи. Ничего не хочу, кроме покоя. Кроме сладкого забытья», – подумала Надя, закрывая глаза. Только сейчас она почувствовала, как устала. Не только за этот мучительный день. За целый год страданий, слез, пустых надежд и унижения.

Кажется, она задремала. Потому что вздрогнула от прикосновения мамы.

– Мы готовы, Надюш, – с азартом изрекла Галина Викторовна.

Микки с лаем помчался в коридор. Впрочем, к соседу терьер относился лояльно. Не то чтобы любил, но и неприязни не выказывал. Потому сел рядом с «полковником», перетаптывающимся на коврике, и завертел хвостом. Дядя Саня подмигнул псу.