Текст книги "Поющая в репейнике"

– Подождем вестей от Блиновой. Впрочем, думаю, сегодня мы уже можем быть совершенно свободны, – хладнокровно произносит Ритуся.

– Рит, тебе и в самом деле плевать на то, что происходит? – Маню коробит черствость подруги.

Рита фыркает:

– А что ты так переживаешь за Полкана? Нас-то в одночасье вряд ли уволят. Нужно же кому-то сводить баланс и считать зарплаты.

– Ты что, не понимаешь? – Маня вскакивает и начинает метаться по комнатке. – Если дело серьезное, то всей нашей конторе пришел конец! Всем нам! Впрочем… да, я догадываюсь, что тебе плевать. Ты не можешь по-настоящему дорожить этой работой и этой смехотворной зарплатой.

– Ты очень догадлива.

Рита не смотрит на Маню и выключает компьютер.

– У меня начинается мигрень. Я в ближайшие два дня не работник. Все! Ухожу. Таблетку только выпью.

Она выдвигает ящик и достает упаковку обезболивающих.

Маня замечает, что вид у Кашиной и впрямь довольно болезненный. Под глазами залегают темные круги, в лице – ни кровинки.

– Маня, Рита, как вы можете?! В такой час?! – скорбно вопрошает Утка.

В эту минуту в бухгалтерию влетает перевозбужденная Блинова.

– Что?! – кидаются к ней все.

– Полный абзац! Генеральный в больнице с подозрением на инсульт, Люсечка то бегает по потолку, то сидит на стуле в полной несознанке и соплях. Сегодня у них с раннего утра тоже были обыски… По всему лавочка-то наша приказывает долго жить. С чем я вас и поздравляю!

Блинова, отдуваясь, валится на свой стул.

Рита, бледнея еще больше, сжимает губы и, накинув пальто, молча выходит из бухгалтерии. Наталья Петровна с недоумением смотрит на хлопнувшую дверь.

– А эта что? Уже уволилась? Как там твое любимое слово, Лена, все время забываю?

– Превентивно, Ната. Превентивно. Это значит – упреждая. Но нельзя уволиться превентивно… Или можно? О Господи, о чем я?! При чем тут слова? Ната?!

– Вот что я вам скажу, подруги!

Блинова понижает голос, с опаской оглядываясь по сторонам.

– В этой опасной ситуации политика наша может быть только одна: хата – с краю. Понятно тебе, Голубцова?! Мы к делишкам начальства отношения не имели, ничего не слышали, ничего не знаем. И точка!

– Так мы и в самом деле ничегошеньки! – шепчет Утинская.

Маня понуро кивает:

– Да, я ума не приложу, что может быть в нашем болоте не так.

– Болото-то болото, а выручки растут, как на дрожжах. Отдел оргтехники открыли? Сувенирку расширили в три раза! Я на этом сижу – знаю про каждый рубль дохода с копеечки.

Глаза Блиновой сверкают то ли праведным гневом, то ли неприкрытой завистью.

– Мне вон Люсечка рассказала, как генеральный месяц назад хвастал перед каким-то тузом, что нам в России сам черт не конкурент. Дохвастался!

Наталья Петровна по излюбленной привычке бухает кулаком по столу.

Утка всплескивает руками:

– О господи! Разве можно так неосмотрительно бросаться провокационными фразами в сторону демонических сущностей. Этого космос не проща…

– Помолчи ты, наконец, со своим космосом! – замахивается на нее Блинова.

– Короче, девки, туфта это все, а не проверка. Кто-то натравливает на нашу контору прикормленных следователей.

– Рейдерский захват? – догадывается Маня.

– Вот-вот, все умных слов понахватались. А по мне, что один генеральный, что другой – все одним миром мазаны, деляги! И всем им нужны простые работяги вроде нас с вами. Так что пережидаем бурю тихо.

Блинова хватает пластиковую папку и начинает ею обмахиваться.

– Постойте, то есть нашего Полкана могут за просто так, за честные глаза упечь в каталажку?

Манин возмущенный вопрос Блинова оставляет без ответа. Утка же философски замечает:

– Чужая душа – потемки. Что мы, в сущности, знаем об уважаемом Павле Ивановиче? Что он прекрасный главбух?

– Именно, – поддакивает Блинова. – Ничегошеньки мы не знаем. Как он там денежки прокручивал и в какие игры с генеральным играл. Не будь наивной, Мария!

– Конечно, это очень удобная позиция. Очень. – Голубцова садится за свой компьютер. Спиной к бабулькам.

Глава вторая

Маргарите с третьей попытки удается вставить ключ зажигания в замок. Руки ее дрожат. Озноб сменяется жаром, и обезболивающее ничуть не помогает: голова будто наполняется клубком змей, жалящих надбровья, виски, глаза. Рита откидывается на спинку.

«Неужели я смогу это пережить?.. Да, смогу. Должна ради Ники. Ради нашего будущего. Кто бы на моем месте поступил иначе?! Кто?! Утка с Блиновой? Впрочем, разве они мне судьи?! Что они знают, что видели в этой жизни, кроме калькуляторов, бабьих сплетен, беззлобного понукания мужей? И Манька моя поймет, если узнает… А впрочем, нет… Даже она, святая простота, не примет этой лжи. Она тем более не простит…»

Рита растирает по щекам слезы и выхватывает из сумки мобильник, вызывает ненавистного абонента. На том конце трубку берут после первого звонка.

– Ты доволен?! Счастлив?! – яростно выкрикивает Рита.

– А почему я должен быть счастлив? – индифферентно высказывается собеседник после небольшой паузы. – Рабочий момент, ёлы, который будет стоить мне самого дорогого – дочурки.

– Дорогого?! Какой же ты ублюдок, какой же…

– Без тявканья! Ника все еще у меня, и в любой момент я могу наши договоренности прихлопнуть. К тому же я по-прежнему уверен, ёлы, что в теплой и сытой стране ей будет значительно лучше.

– Да, хорошо, – бессильно выдыхает Рита. – Когда ты привезешь ее? Когда я смогу хотя бы поговорить с ней по телефону?!

– А вот с этим, пардон, спешки быть не может. Надеюсь, за неделю вопрос с твоей… в смысле, уже МОЕЙ канцелярской империей утрясется, вот тогда…

– Но ровно через неделю ты летишь в Таиланд?! – Рита цепенеет.

– Да, и что?

– А то, что я не позволю себя обмануть! Я не верю тебе! И поэтому завтра же ты привезешь мне Нику и мы все оформим у юриста. Твой отказ от дочери! Только в обмен на него я помогала тебе в этом чудовищном преступлении.

Бывший муж снисходительно хмыкает.

– В нашем преступлении. В нашем, ёлы. И все будет так, как я решил. Веришь ты или нет. Поняла?!

Он взвизгивает так громко и неожиданно, что Рита едва не роняет телефон.

– Так что в следующий вторник, если обстоятельства будут благоприятны, наша девочка переедет на ПМЖ к маме. За что, зуб даю, она спасибо папе впоследствии не скажет. С папой спокойнее и фартовее. Ну да ладно! Матерей не выбирают. В отличие от жен, ёлы. Хоть в этом мы пока свободны.

– Довольно! – выкрикивает, рыдая, Рита. – Лекциями будешь кормить свою финансовую акулу со стальной челюстью! Пока она тебя окончательно не дожрет… Я не могу, пойми, не могу ждать до вторника! Времени мало, мы можем не успеть оформить документы!

Она вдруг меняет тон, начинает лепетать униженно, по-детски:

– Миша, умоляю, Мишечка! Давай все решим в эту пятницу. Времени совсем мало, вдруг мы не успеем со всеми этими формальностями? А за три дня твои люди, конечно, дожмут генерального. Он, я уверена, уже готов…

– До вторника, я сказал. До следующего вторника! – жестко выговаривает Михаил Кашин и дает отбой.

* * *

Бабульки до конца рабочего дня кудахчут по поводу неслыханных событий в их сонной до этого дня конторе.

В восемнадцать ноль-ноль подружки облачаются в верхнюю одежду.

– Манечка, седьмой час! Маня! – зовет Голубцову Елена Стефановна.

– Да оставь ты ее, Ленушка. Каждый по-своему переживает стресс. Марии хочется его забить работой.

– До свидания! – Маня оборачивается к бабулькам и доброжелательно машет им ручкой. – Я из принципа доведу свой отчет до совершенства и отправлю его на почту карателям с пометкой: «Получай, фашист, гранату».

– Ну и дура.

Блинова пожимает плечами и, махнув Утке, выходит из бухгалтерии. Утинская, пискнув: «До завтра, Манечка», – тоже покидает пределы унылой бух-столовки.

Маня с грустью смотрит на пальму. Кажется, ее листочки сегодня выглядят бледнее и апатичнее, чем обычно.

«Кто-то тебя теперь удобрит чайной заваркой?» – кивает Маня пальме.

– И кто, в конце концов, будет меня строить? – высказывается она вслух.

Маня вдруг понимает, что все то время, пока она работает с Супиным, воспринимает его строгость как условие безобидной игры. С уходом Полкана все в жизни Марии может измениться самым неожиданным образом. Дуракавалянию, смешкам и ошибкам без наказаний придет конец. И где тогда Голубцовой искать новую безопасную бух-столовку, к которой она, оказывается, не просто притерпелась. Да неужели прикипела душой? Нет, конечно, о фанатичной любви к месту службы Маня бы говорить не могла, но… Рита, бабульки, Супин с его показушной строгостью и несуразными очками, неподражаемая Люсечка, наконец, – все они уже стали главной частью ее жизни. Быть может, для кого-то жизни бестолковой и незначительной. Что ж? Наш «респект» аристократам, уплывающим вдаль на яхтах, и душевное «здравствуй» родным Полканам и Уткам. Таким, какие они у Мани есть.

– Голубцова?!

Растерянный голос Супина застает расчувствовавшуюся Маню врасплох. Она вскакивает и смотрит растерянно на шефа.

– Вы, собственно, что здесь?

– Я работаю… Хочу подчистить некоторые хвосты и постараться… э-э…

Маня видит, что Полкан не слушает ее, а изучает свою опечатанную дверь.

– Вы… вы? – мнется Маня.

– Я? Я забыл в кабинете свою любимую чашку. С зеленой каемочкой. Не могу, знаете ли, без этой каемочки спокойно жить.

Маня поджимает губы, чтобы подавить смешок. Полкан и чувство юмора – вещи несовместимые. Так, во всяком случае, Маня думала до этой минуты. Впрочем, она о многом, оказывается, думала совсем не так, как надо бы.

– Да, и бумажная полоска может стать железобетонной преградой при некоторых обстоятельствах. Вот ведь как интересно, – изрекает Супин и неловко садится на стул, будто железный гибкий метр складывается пополам.

– Что ж, Мария, посижу, подумаю, да и пойду восвояси. И вы с чистой совестью идите домой. Ваш показательный отчет ничего не изменит. Ничего…

Полкан снимает очки и начинает протирать их аккуратно сложенным платочком. Без очков главбух выглядит моложе и симпатичнее. Глаза у него становятся большими и какими-то по-собачьи доверчивыми.

Маня решается:

– Павел Иванович, я совершенно случайно услышала сегодня, что… вам негде жить. Нет, простите за бестактность, я не хочу лезть не в свое дело, я вовсе не такая сплетница и все прочее…

– Мария, прекратите оправдываться. Я прекрасно знаю, что вы не сплетница. И жить мне действительно негде в связи с… форс-мажорными обстоятельствами. Но я этот вопрос уже решил. Завтра снимаю квартиру. С арендой жилья в столице нет никаких проблем. Никаких.

Он начинает стучать пальцами по столу. И снова – открытие. Руки Павла Ивановича впервые кажутся Мане красивыми. Длинные пальцы, ухоженные ногти, узкая бледная кисть. Аристократ, да и только!

Но, кажется, присутствие Мани начинает тяготить Полкана. Он в нетерпении переминается на стуле, играет полой длинного пальто. И почему оно раньше казалось Голубцовой убогим? Нормальное, добротное такое пальто. Что за день откровений выдался сегодня?

Маня долго копается в сумке, достает и снова кладет внутрь кошелек, мобильник, пудреницу, пастилки для горла. Молчание становится тягостным. Вдруг Маня прыскает:

– Знаете, как моя тетя Аля, ну, это женщина, у которой я много лет снимаю комнату, готовится к выходу и проверяет, все ли на месте? Она стоит у двери и будто список зачитывает наизусть: телефон, ключи, кошелек, паспорт на всякий пожарный, а то вдруг трамвай переедет невесть кого, а это оказывается не невесть кто, а вот она – Альбина Спиридоновна… Дословно выговорив эту тираду, тетка поднимает палец и с пафосом провозглашает: челюсть!

Супин хмыкает. Маня пытается держать серьез.

– И чаще всего именно вставную челюсть она и забывает. Когда я дома, то торжественно выношу ей стакан, чтобы Аля не топталась по паласам в ботинках… Господи, что я несу? Простите, Павел Иванович. И… я никогда не поверю в то, что вы делали что-то противозаконное! – выпаливает она вдруг.

Супин одарил Маню привычным стальным взором.

– А почему вы так уверены в этом?

– Ну… потому…

– Хороший ответ, Голубцова. В вашем стиле. Расстаньтесь с иллюзиями! Ни одно предприятие в России, да, я думаю, и в мире не может работать исключительно «в белую». Загнется через полгода. Серая бухгалтерия, конечно, существует. Даже виртуозно замаскированная, она может быть при желании раскрыта. Весь вопрос в том, кому и зачем понадобилось ее извлекать на свет Божий, насколько… кровожадны намерения того, кто эту проверку инициировал?

– То есть мы можем еще отбиться? В смысле откупиться?

Полкан морщится. Он и так наговорил тут этой бесхитростной дурехе Голубцовой лишнего. Впрочем, не такая она, видимо, дуреха.

– Я поняла! Если генеральный не пойдет на сделку с захватчиками, его и вас могут посадить. В первую очередь, конечно, вас. Это же вы подаете на подпись директору «неточные» цифры. А у генерального, как водится, хороший адвокат, которому не только ручку, но и голову позолотят. Какая гадость…

Маня вздыхает и с силой накручивает на шею шарф.

– Не переживайте, Мария, мы еще поборемся.

Полкан встает, будто дает понять, что нежданная аудиенция закончена. Маня надевает пальто, застегивает сапожки, поправляет сумку на плече. Она тянет время. И Супин это прекрасно понимает.

– И все же, Павел Иванович, сегодня вам определенно некуда идти. Не выспитесь, душ не примете, не поедите толком…

– Вы решили взять надо мной шефство, Голубцова? Спасибо, благородно. Но час назад я уже успел принять целую ванну в своей бывшей квартире и отобедал пельменями, салатом и даже мороженым с фисташками. Просто я не могу там ночевать. Как раз по причине того, что не высплюсь. А на наших стульях с подушкой и пледом спится за милую душу.

Маня краснеет до свекольного оттенка. До слез.

«Да пошел ты! – проносится в ее голове. – Не высыпается он, видите ли, с бывшей женой. Долговязый гигант убогого секса…»

Буркнув: «До свидания», – Маня открывает дверь.

И нос к носу сталкивается с охранником с проходной – кругленьким черноглазым крепышом. Видимо, он бежал по лестнице, так как тяжело, отрывисто дышит.

– Я… это… по поводу Супина…

Маня уступает ему дорогу и мчится к лестнице.

«Это у меня от стресса нестандартная реакция на происходящее. Увидеть в задрипанном Полкане благородного и оболганного героя?! Нет, права Блинова, я наивная простота! А Супин – ушлый жучок, мошенник и рыбина арктическая! Еще неизвестно, почему его жена бросила. Не высыпается он, видите ли… И зачем он вдруг этому охраннику понадобился?»

Маня проходит через вертушку. В будке секьюрити маячит какой-то пацаненок с круглыми глазищами и тонкой шейкой.

Маня кивает ему, выходит на улицу и раскрывает зонт. Его тут же начинает рвать из рук ветер. Голубцова пытается идти бочком, чтобы зонт не выворачивало и им можно было прикрываться от колкого снега с дождем.

Нет, так ползти до метро не представляется никакой возможности! Маня с трудом складывает коварный, будто нарочно ее допекающий зонт и, подтянув воротник повыше, а голову втянув в плечи, шагает, стараясь обходить лужи, кое-где затягивающиеся льдом.

Она минует унылую промзону: бетонные корпуса-коробки тонут в ледяных сумерках. Дорога круто забирает вправо. Из-за поворота выныривает фургончик: Маня отскакивает от веера брызг, поднятых его колесами.

– Пардом, мадам! – кричит ей вслед галантный мальчишка-водила, притормозив и опустив стекло. Кабину фургончика сотрясает бешеный роковый ритм, несущийся из динамиков.

– Мадемуазель, между прочим, – себе под нос бурчит Голубцова и спотыкается, угодив каблуком в колдобину. Ни зги в этом пропащем углу не видно!

Наконец Маня выходит на оживленную и яркую улицу, будто прощенный грешник выбирается из тьмы преисподней на свет Божий. Проспект, окаймленный желтоглазыми фонарями, вокруг которых вьется снежная мошкара, мерно и деловито гудит роем машин, слепит огнями магазинов. Маня отвлекается от тяжелых мыслей.

«Куплю у метро пирожных. Будем с Алей пировать назло всем врагам! Может, и бутылочку взять?.. Нет, Але поблажек давать нельзя. Только сунь палец – откусит руку. Значит, пирожные и телячья колбаска вместо горячительного. И будет нам праздник».

Маня копается в сумке, отыскивая кошелек, который по непреложному закону перемещается сверху в недра «вещмешка». Именно так называет Ритуся Манину необъятную суму.

К пирожным и колбасе добавляется свежайший батон и йогурты для завтрака. Из магазинчика Голубцова идет уже в более приподнятом настроении, предвкушая скорый уютный ужин с Алей и потом очередную серию детектива, который знает, кажется, наизусть, но каждый раз смотрит с превеликим удовольствием, ожидая крылатых фраз главного героя, на которые можно щелкнуть пальцами и удовлетворенно выдохнуть: «Гениально…»

– Голубцова! И все-таки я вас встретил!

Маня оторопело смотрит на Полкана, который стоит перед ней, поправляет смущенно очки и… улыбается. Первый раз в жизни улыбается, насколько помнит Маня.

– Ой, а что это вы тут… без пледа?

Полкан смеется. Если можно, конечно, конвульсивное подергивание лица назвать этим милым словом.

– Мария, меня вытурили самым беспардонным образом. Следователи дали жесткие инструкции на вахте не пускать подследственного Супина в контору. А я коварно прошмыгнул мимо новичка-охранника, который отпустил старого цепного пса по нужде. Чуть, понимаешь ли, не проворонил он в конторе поджог или теракт по моей милости!

– Ага. Или кражу вещдоков.

– Ну да. Например, пальмы, – очень серьезно уточняет Супин.

Маня смотрит внимательно в глаза «мошенника и рыбы арктической» и вдруг начинает хохотать как умалишенная. Полкан тоже активно дергает лицом, обнажая безупречные зубы. Маня с интересом разглядывает раздухарившегося шефа.

Наконец, с силой выдохнув, он произносит:

– Мария, если вы и в самом деле столь великодушны, что готовы пустить на ночлег сомнительного товарища с уголовным настоящим, то я бы хотел воспользоваться вашим предложением…

– Разве я вам что-то предлагала? – лукаво замечает Голубцова.

Полкан тушуется. Лицо обретает привычные стальные углы: жесткие скулы, литой подбородок, нависшие брови.

– Да ладно, я действительно хотела вам предложить переночевать у моей бабы Али. В ее огромной трешке еще парочку подследственных главбухов можно разместить. Гостиная с диваном у нас абсолютно свободна.

– Послушайте, это и вправду удобно? – мнется и, кажется, краснеет Полкан.

– Удобно, пойдемте уже!

Маня намеревается рвануть к входу в метро, но Полкан кричит:

– Машина! Вон же моя машина! Ой, кажется, ее сейчас утащат… По логике сегодняшних событий именно таким и должно стать завершение этого чертова дня.

Супин мчится к проезжей части, где какую-то светлую машину, моргающую аварийкой, уже собираются поддеть немилосердные тросы эвакуатора.

Затем Маня наблюдает, как Полкан сухо, в привычной манере объясняется с инспектором, как тот подписывает какие-то бумаги, видимо, штраф. Маня мерзнет, качается с мыска на пятку и ждет, ждет, ждет…

«Все-таки это унизительно – набиться вдруг в опекунши к чужому дядьке. С неясным прошлым и еще менее ясным будущим».

Она вдруг решает позвонить Ритусе. Но подруга не отвечает. Тогда Маня наговаривает какое-то сумбурное сообщение. Конечно, Рита повела себя странно… Впрочем, Маня готова списать все на ее традиционную мигрень. И потом, ей так хочется рассказать Кашиной о необычном сюжетном повороте этого вечера!

Полкан снова воздвигается перед ней незаметно.

– Извините, Мария. Вы совсем продрогли. Садитесь скорее.

Он джентльменски распахивает перед Голубцовой дверцу машины, и Маня, наконец, усаживается на переднее сиденье.

Главбух обегает машину, садится за руль.

Заведя мотор, бормочет:

– Со мной, похоже, связываться отныне небезопасно… Что за тридцать три несчастья?

– Я не намерена… связываться, – с достоинством произносит Маня. – Я просто предлагаю краткосрочную помощь. Начальнику.

– Бывшему.

– Ну да. Действующему бы не осмелилась. Корыстные цели – увы, не моя история.

Супин косится на Голубцову, и машина мягко трогается.

* * *

Рита поднимает голову с подушки, смотрит на часы. Циферблат едва различим в зыбком луче неонового света, проникающего с улицы. 18:50. Значит, она все же смогла уснуть, наревевшись, так ничего не решив и не придумав. Голова болит не столь отчаянно, но слабость не дает возможности встать, заварить кофе, принять еще одну таблетку. Рита зажигает лампу на прикроватной тумбочке, смотрит на опостылевшую комнату. Квартира в спальном районе, которую она снимает и врет себе, что снимает временно, – чужая, аляповатая, с претензией на шик. Чего монструозный столик в стиле «бюджетный ампир» стоит! Рита зарывается в подушку.

«Так и вся моя жизнь – претензия, времянка, поза… вранье. Работа – ширма. Дом – фантом. Супружество – мираж. Дочь… Нет, только не думать сейчас о Нике… Как из всего этого выбираться? Что делать? Кого просить о помощи? Некого. Не-ко-го…»

И снова змеи впиваются в виски, надбровья. Рита стонет. Она не может отогнать эту назойливую боль так же, как и мучительные воспоминания.

С Михаилом Кашиным Маргарита познакомилась на конкурсе вокалистов. Она, юная студентка музыкального училища, не была, увы, фавориткой, слетела со второго тура. Но один из спонсоров по достоинству оценил не голос, а необыкновенную красоту конкурсантки. На первом же свидании он предложил Рите руку и сердце. И девушка согласилась.

Михаил казался милым, щедрым, влюбленным, и… он был очень богат. Да, не молод, разведен, жестковат в обращении с людьми. И вообще, в этих настороженных глазах, презрительно изогнутых губах, гориллоподобном затылке и виртуозном умении переходить в разговоре с партнерами на какой-то дикий сленг с цыкающими интонациями и снова возвращаться к нормальной речи, угадывалась биография человека… бывалого. Но какое это имело значение? Главное, она чувствовала себя с ним защищенной и любимой. И просыпалась от прикосновения бутона живой розы к лицу. Михаил умел «делать красиво».

Правда, уже во время медового месяца, в долгом путешествии по Европе, муж стал отдаляться. Он вдруг умерил страстные восторги, а последние три дня перед возвращением и вовсе заказывал себе отдельный номер. Говорил, что ему необходимо отоспаться и сосредоточиться перед каторжной Москвой.

Рита ловила на себе досадливые взгляды. Что могло его раздражать в супруге, втиравшей в лицо и шею крем перед сном? Да, Маргарита привыкла подолгу сидеть перед зеркалом в расслабленной позе, рассматривая себя, и что?! Еще она любила тщательно примерять платье к ужину. И смаковать ломтики фруктов, глядя перед собой, ничего и никого не видя вокруг. Обожала лежать по часу в ванне… Рита не любила спешки, бытовых проблем, жесткого расписания и излишних усилий. И очень любила себя.

Еще она любила музыку. Или ей казалось, что она ее любит?

Мечты о звездной карьере певицы – страстные мечты, лелеемые с детства, разбились в одночасье. Рите хотелось продолжать учебу. Дочке исполнился год, и ею занималась услужливая нянька.

– Петь будешь для гостей, – распорядился Михаил, удостоив Риту минутного разговора на эту тему. Более минуты он с женой никогда не разговаривал. В этом Кашина не лукавила перед Маней.

– Камин, свечи на рояле, и ты, моя жена – украшение дома, в чумовом платье, с высокой прической царицы. Полный эпос, ёлы… И, кстати, если тебе в самом деле надоела роль домохозяйки, то освоишь немудреную бухгалтерскую науку. Будешь помогать мужу в бизнесе.

Он едва коснулся ее лба дежурным поцелуем.

– В конце концов, я ведь тоже стишки кропаю. Да! Но не претендую на славу Есенина, ёлы… И даже Круга. И ты угомонись.

– Миша, но я готовилась к этому с детства! Музыкальная школа, училище…

– Ты не закончила и второго курса.

– Да! Потому что вышла замуж и ты потребовал, чтобы я бросила музыку! – Она схватила его тогда с силой за галстук.

Он поперхнулся и грубо оттолкнул ее. Рита упала в кресло.

– Я ничего не требовал. Ты сама выбрала материнство. И правильно, ёлы, сделала!

Маргарита нехотя освоила «немудреную бухгалтерскую науку» и какое-то время исправно ездила в офис мужа. Правда, подчиненные Кашина всячески тушевались и ограждали жену босса от прямых обязанностей. Рита все больше пила кофе да листала журналы, откинувшись в мягком кресле и покачивая на мыске изящную туфельку.

А потом она встретила у своей бывшей однокурсницы продюсера Гогу. Кажется, это было придуманное имя. Он и внушил Рите, что вполне можно жить вот такой, придуманной жизнью. А кто, собственно, из успешных людей существует иначе? И Гога с легкостью управлялся с иллюзорной своей судьбой. Намного лучше, чем Маргарита. Она надоела ему так же быстро, как и Кашину. Но Рита верила этому «ничтожеству и профану» и требовала держать слово – таранить ей дорогу на эстраду.

– Марго, давай будем реалистами, – усмехался лощеный альфонс с мопассановскими усами. – Какой у тебя вокальный потенциал? Одной мордахой сегодня сцену не удовлетворишь. Ты смотрела шоу «Соловей»? Ты слышала эти голоса?!

– Я готова пройти кастинг! Я готова, – лепетала Кашина, униженно бегая за Гогой из комнаты в комнату. Он уворачивался, хихикал, отводил глаза.

Все, что она смогла тогда – швырнуть стакан с виски о стену и покинуть этот треклятый особняк. Захлопнуть с треском дверь в вожделенный и беспощадный шоу-мир. В угоду ему она сломала свой брак – опостылевший, унизительный, подчиненный жесткой воле ее дельца-мужа.

Узнав об измене жены от «доброжелателей», Михаил немедленно и, кажется, с облегчением подал на развод. И Нику отобрал у «безмозглой жены». Рита видела дочь по воскресеньям и два раза в год проводила с ней пару недель на курортах. Ника даже во сне не выпускала маминой руки из своих ладошек…

При разводе Рита получила от мужа приличную квартиру в центре: благоверный бросил ей «угол», что кость – брехливой собаке. Квартиру надо было ремонтировать, обставлять. А еще хотелось одеваться так, как Рита привыкла. И есть то, что нравится. И ездить на «ауди». И делать перед всеми победный вид, держать марку. Рита Кашина – королевна, звезда!

Тогда, пять лет назад, она и попала в бух-столовку по рекомендации «сочувствовавшей» ей бухгалтерши мужа. Видимо, та выбрала для Риты самое безнадежное место на земле. Единственным светлым пятном в жутковатой картине мира, развернувшейся перед Ритой, стала Маня Голубцова. У Кашиной никогда не было настоящих подруг, будто на лбу роковой красотки горело клеймо: опасная соперница!

Маня, которую Ритуся поначалу тайно презирала, как и всех в этом смехотворном заведении, покорила ее своей бесхитростностью и необъяснимым приятием всего, что подбрасывала судьба-индейка. Жизнелюбие и не показная доброта, в которую Рита долго не хотела верить, сломили многолетнюю оборону и подозрительность Кашиной. Она полюбила искреннюю Маню, которая приняла новую подругу безоговорочно, всей душой. Но и ей Маргарита стыдилась говорить правду. Боялась сознаться во лжи, разочаровать, обидеть близкого человека.

«Потом как-нибудь я все расскажу. Манька поймет. Потом…» – уговаривала себя Рита и спешила в бух-столовку, потому что там ее встречала широкая улыбка и сочувственный взгляд верной Маньки.

Зарплаты Рите хватало ровно на неделю. Что оставалось делать? Она, недолго думая, продала квартиру, уверяя себя, что еще немного – и жизнь наладится. Просто нужно немного потерпеть. А там все решится, авось, само собой. Быть может, встретится настоящий, любящий и, конечно, богатый мужчина? Мужчины встречались, столбенели… и вскоре исчезали. А деньги таяли, будто сосулька в марте: еще вчера она ужасала своей величиной, а сегодня вся вышла, истаяла звонкой капелью, под которой уже плескались ошалевшие от восторга воробьи…

Маргарита снова смотрит на часы и заставляет себя встать с кровати. Яркий свет, вспыхнувший на кухне, слепит. От него глаза начинают болеть еще нестерпимее. Рита проглатывает таблетку, включает чайник и садится к столу. Такого чувства отчаяния и загнанности она не испытывала никогда в жизни.

«Все, это конец. Это – конец… Капкан готов захлопнуться. Нет времени на то, чтобы бороться за дочь. Нет веры в то, что Михаил отдаст Нику. Есть гадкое, омерзительное чувство того, что ее использовали. А чего бы и не использовать подленькую и слабую дрянь?.. Утопить такую – никто и не пожалеет».

Рита вдруг вскакивает. В глазах – решимость и яростный восторг. Слезы высыхают и даже голову перестают терзать ядовитые твари. Она дергает один из ящиков, швыряет блистеры, баночки, картонки на пол. Среди лекарств должно храниться бабушкино сильное снотворное. Она его называла «три печати». Рецепт при покупке отбирался: наркотические препараты в последние годы находились под жестким контролем. Какая внученька молодец оказалась – не выбросила их тогда, разбираясь в бабулином добре, не послушала маму. Никогда Рита не слушала маму. А мама не слышала Риту… А внучка, умница, будто предчувствовала, как все повернется.

«Только бы они не были просрочены», – бормочет Кашина.

Вот! Наконец-то. Четыре упаковки! И срок годности истекает через полгода. Ну, значит, судьба…

Рита вытряхивает пластинки с маленькими белыми шариками на стол.

Как их все выпить махом? Конечно, размешать в воде!

Она действует четко, деловито. Достает ступку, большую чашку, вишневый джем. Вдруг горечь несусветная?

Солидная горка таблеток превращается в медной ступке в пустячную порцию мелкого порошка.

«Слава Богу, никакого запаха. И, кажется, не слишком горько».

Рита пробует порошок кончиком языка.

«Пора… Может, записку написать? Да за каким дьяволом?! Кому надо, увидят все эти приготовления. Надеюсь, Кашину достанет ума что-нибудь соврать дочери? А мама… Очень быстро успокоится, высказавшись, что “этого-то она и ждала, и боялась. С Риткой вечно беда”.

Ну, беда, так беда».

Рита усмехается и, поднимая чашку, громко произносит:

– Счастливо оставаться!

Но даже прилично отравиться ей, неудачнице, не суждено. Мобильный! Разорви его…

Рита бессильно опускает чашку, опирается на стол руками и ждет, когда настырный звонок прекратится. Ей хочется пройти в комнату и посмотреть, кто звонит. Вдруг Михаил? Вдруг… все-таки есть надежда, и она совсем скоро обнимет Нику, и привезет ее сюда, и устроит ей уютный уголок? И спать они будут вместе на большой Ритиной кровати. И дочка не будет выпускать мамину руку из своих ладошек.

Рита бросается в комнату, хватает телефон. Маня… Это звонила Маня. Рита хочет выключить аппарат, но он оживает вновь. И снова это звонит настойчивая подруга.

«Переживает за мое самочувствие. А когда узнает, что Рита уже… Что все… Будет искренне страдать. Спасибо, Манюнь. Спасибо за все…»

Телефон все трезвонит, и Рита никак не решается отключить его. За звонком следует смс: «Абонент “Маня” оставил вам голосовое сообщение». Кашина слушает его.