Текст книги "Русские бабы на молитве"

Русские бабы на молитве
Елена Крюкова
Лариса Бухвалова
Анастасия Ростова

Дизайнер обложки Елена Крюкова

Дизайнер обложки Владимир Фуфачёв

© Елена Крюкова, 2024

© Лариса Бухвалова, 2024

© Анастасия Ростова, 2024

© Елена Крюкова, дизайн обложки, 2024

© Владимир Фуфачёв, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0064-2878-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РУССКИЕ БАБЫ НА МОЛИТВЕ

Лариса Бухвалова

От Покрова и до Казанской

Невозможно разом объять жизнь. И год жизни не объять. Но попытаемся сейчас – малый отрезок, горстка дней, как зёрен в руке – дни от Покрова и до Казанской. В эти дни Богородица ходит по земле и смотрит на людские судьбы. Представьте всё множество молитв человеческих, устремлённых в эти малые дни к Богородице. Они реальны и пронзительны. Невольно поймёшь – как прострелен и обожжён Покров Богородицы. Она ли не будет лить слёзы по каждому и обнимать с молитвой? Она ли не будет бережно ушивать свой Покров, переживая за каждого? Материнский Покров землю объял, поливаемую потоками огня и крови. Остановись, воитель, Мать твоя склонилась над землёй в молитве.

 
Есть дни в обычном мире бренном,
Когда возвышен человек.
Грачи летят осенним небом,
И от лесов исходит свет,
 
 
Преображая счастьем лица.
Стожаром клёнов выси жжёт.
Тогда по палой охре листьев
В мир Богородица идёт.
 
 
От Покрова и до Казанской
В патриархальном октябре
Господь смиренно наказал ей
Ходить меж нами по земле.
 
 
Как бы меж Раем и меж Адом,
Где суета и лет просчёт,
Над Вифлеемским скорбным садом
Эдем возвышенный встаёт.
 
 
Обнажены его оливы,
И видно светлые следы.
В людских садах роняют сливы
Свои последние плоды.
 
 
Весь мир открыт, полуразрушен.
Над кровлей тленные леса.
Но наполняет осень души
Наивной верой в чудеса.
 
 
И ты, мой друг спешащий, входишь
В аллеи ясный коридор,
Где осень, будто на исходе,
Но кружевной плывёт подзор.
 
 
Так, что блаженствуя, болея,
Душа не просит ни гроша —
Глядит, как тюль метёт аллеи,
Немарким золотом шурша.
 
 
И разговор о том в народе,
При доле скудной и простой,
Как эта Женщина проходит
Сквозь мир предзимний и большой.
 
 
Что каждый здесь уже не прежний,
Приняв причастие Её —
Святую радость и надежду,
Что осветили бытиё.
 
 
Что очень скоро несказанно
Застелют льнами неба дно…
От Покрова и до Казанской
Всё светлой радостью полно.
 

 
1.
Подсолнухи высокие стоят.
Цветение – пора мечты святая.
Мы строим мир и поднимаем сад,
И август плодоносный наступает.
 
 
Но в беспокойстве сердце полнит грусть,
Что месяц или два – мир поколеблет.
Подсолнуха ж Ван-Гоговская суть —
Всегда лететь в распахнутое небо.
 
 
Взлетят они и опадут они,
Ходульные, как остовы нагие,
И вытаращатся бельмами пустыми
На стаи, их обчистившие, птиц.
 
 
2.
Я во дворе подольше посижу,
К стене сарая, каменной, прижавшись.
Я тоже как подсолнух на юру.
Высокое вместилище. Я чаша.
 
 
Я семечки сама в себе храню.
Так, значит, это август плодоносный?
Но есть во мне, как ни крути, та грусть,
Что холодит и беспокойство носит.
 
 
Печаль, она от знания – что там —
По кругу года видим повторенья.
Хоть неизвестно, но приходит нам,
Что было с нами в прошлом, до рожденья.
 
 
Вот так сижу, на сад гляжу одна,
К стене холодной хоть плечом прижавшись.
Опора, но – застудится спина,
Прикроюсь свитером, подстраховавшись.
 
 
Так нас прикрыл, Кто всё на свете знал,
Сам падая в промозглом прошлом нашем…
Ему до колик эта жизнь видна.
Он в свитер из мохера глаз таращит.
 
 
3.
Так я подсолнух. Я не помню сна.
И прошлого – не холодит мне камень.
Что за стеной, в сарае? Вроде хлам.
Там сыплется поленница дровами.
 
 
Разборки ждёт, и края не почать.
Велосипед, поломанный годами.
Там грабли под сушилами торчат,
Нависшие, повторенные нами.
 
 
Я в сумраке гляжу на пышный сад.
Так вот что там! Живая, всё я знаю.
Дух обожгло оно – распада пламя.
 
 
Но вот – забвенья взломана печать.
Мне спину тёплый свитер прикрывает.
Я мыслю. Так с чего же мне начать?
 

 
Волна идёт по всей траве
Широкой луговиной.
Как лента – в ней сияет свет
Исподний – сине-сизый.
 
 
За ней ещё, ещё волна.
И солнце. Южный ветер.
Земля и море – суть одна.
И там, и здесь в нас веет.
 
 
От края с гребнями волна
Через людское поле
Идёт, как вал, по головам,
Не замечая боли.
 
 
Мы суть – зелёная трава,
Цветы, полынь, пшеница…
Пригнулась долу голова.
Кому ты поклонилась?
 
 
Некрепкий, бедный человек.
Не камень, не твердыня.
Волна идёт сквозь белый свет —
Стихия и стремнина.
 
 
Хочу стать камнем ледяным,
Воздвигнутым торосом —
Уйти упорно от судьбы
Живого медоноса.
 
 
Сказал Господь – захочет Бог,
То эти камни встанут.
И в доме, в самый Час, порог
Да возопит пред нами.
 
 
Ибо пришла пора, и гнев
В железо плавит глину.
Нам не дыханье бы телес,
А непокорность глыбы.
 
 
Не погубил чтоб жестью мир
Трав золотые космы.
От бед, от ветра упаси
Головки медоносов.
 
 
Но клонит нежные цветы
В преддверье вечной славы…
Бог созерцательно молчит.
Волна идёт по травам.
 

 
Качает волны Океян,
А попросту – Ока.
Стоит Апостол, осиян,
В обличье рыбака.
 
 
Высокий, в лодке золотой.
А звёзд над ней не счесть.
И над бегущею волной
Забрасывает сеть.
 
 
Вся в серебре, блестит вода,
Так рыбою полна.
Улов великий невод дал
Апостола Петра.
 
 
Пришли и щука, и карась,
Покорные судьбе.
И стерлядь бьётся тут, и язь
На лунном серебре.
 
 
Апостол Павел тянет сеть
Помощником ему.
И чувствуя – там кто-то есть —
Порой глядит во тьму.
 
 
И вдруг из тьмы идёт корабль.
Огни зажёг – дозор.
Он освещает смело даль,
То местный рыбнадзор.
 
 
И, ставленник всея земли,
Он начал им грозить:
– Вы кто такие?! Как могли
Сетями тут ловить?!
 
 
Мы знаем здесь всех рыбаков,
Какие живы есть.
И арестуем весь улов,
И заберём мы сеть!
 
 
Тут рыба Язь вдруг молвит им:
– Сама я в сеть пошла!
Апостол Пётр и Павел с ним —
Святой Любви всея!
 
 
А эта сеть есть дар Небес,
Святых Синайских гор.
И ей вовеки не владеть
Вам, грешный рыбнадзор!
 
 
Взглянули стражи с корабля —
А в небе Звёздный лес,
Святые светлые стоят
И смотрят все с небес.
 
 
Да сполохи играют там.
И видят мужики —
Как лодка плавно к небесам
Поднялась от реки.
 
 
Кого же брать на абордаж?
Ни сети, никого.
Луна на волнах, как мираж,
Сияние одно.
 
 
Большое море-Океян,
А попросту – Ока.
Здесь чудеса то тут, то там,
Где Божия рука.
 

 
Всё погибло, а фрески остались.
И сияют в пространстве, где свет
Выше неба, прекрасней печали —
Той, какой в жизни суетной нет.
 
 
Там, у Вологды, шли мы по трассе
Долго-долго по русской земле,
Чтоб глаза целовали и гасли,
Будто были полжизни во мгле —
 
 
Столько сини небесной, что стала
Очертаньями ликов святых,
В нас слезами у сердца металась —
Дионисий, великий, лети!
 
 
Дольше эха – не краски, а звуки,
Словно ангельский сказочный хор.
Бог рыдал, Он объятия руки
Над садами земли распростёр.
 
 
В вышине из светлейшего круга
Эхо падало птицей в купель.
Жить и плакать – какая разлука
Здесь, во мне, основалась теперь.
 
 
Как Он там, с нераскрытою книгой,
Посмотрел с золотой высоты,
Будто с плата меж окон низринул
Всех веков письмена и мечты.
 
 
И объял крестной славой терновой.
Наши слёзы стереть, что видны,
Богородица в схиме вишнёвой
Плат живой подала со стены.
 
 
Мы там были! Я помню – живая
Я стояла, почти не дыша.
Только слово: – О, Боже… – сказала,
И моя полетела душа.
 

 
Прозрачна леса кисея,
Открыта радужная сфера.
Как бы звезда горит в ветвях,
Плывя над садом Вифлеема.
 
 
Янтарь в лазури птичьих грёз.
Долины, перелески, холмы.
Стоят хоры поющих звёзд.
Их жёлтых листьев трепет скромный.
 
 
Над головой моей кружат,
А я бреду земная, в путах
Телесных. Многих лет оклад
Вокруг меня осенний, хрусткий.
 
 
В нём ежевика, будто тёрн,
Пути лесные преграждает.
Но Вифлеем в душе грядёт
Рождением живого Рая.
 
 
И я смиренно обхожу
Венки багряной ежевики.
Я вижу ягоды и кровь,
И страстотерпцев в травах лики.
 
 
Все были здесь, все будем там,
Где небеса иной лазури.
Мне виден Вифлеемский храм —
Врата смиренья, дабы путник
 
 
Склонился буйной головой,
Молитву прошептав губами
Меж сосен и между берёз,
Упав над волглыми грибами,
 
 
Где в октябре ещё светлей,
Где вервием качает нити
Берёзовых седых ветвей.
И сена ворох в яслях виден.
 

 
Вот меч Его. И лук. И стрелы.
Икона чёрная и степь.
Идём мы вместе степью смерти.
И перед нами – жизнь и смерть.
 
 
Там, за скончаньем мира, света,
За родником, холмом с крестом
Обдаст нас холодом и ветром.
Отец и дочь – идём вдвоём.
 
 
Вдоль леса, как чужого мира,
Вдоль полосы с седым зерном.
Идём, в нас страх живёт и сила.
И шепчется седьмой псалом.
 
 
Там, у дубов, у церкви древней,
Где чугунки во сне гудят
От тишины, и, ветру внемля,
Находишь, вскрикнув, вдруг себя.
 
 
Заплакал мой отец от боли;
От стрел калёных в глубине,
Ибо Господь судил. А воля
И посейчас лишь снится мне.
 
 
Отец, неужто там, в начале,
Нас полем этим Бог скрепил —
В том октябре, в слезах печали,
Цепями тяжкими Руси?
 
 
По краю, ведомому Богу,
Где купола горбатый лом.
Как на колени у порога
Упал ты под седьмой псалом.
 
 
«Ров рыл он! Пал он в ров тяжёлый!
А мы?.. Мы тоже роем рвы
От Рождества до самой чёрной
Могилы горней стороны…»
 
 
Молился ты, ты был в начале.
В начале самом я была.
У церкви, у дубов печальных,
У Славы и у Покрова.
 

 
Где были вместе мы тогда,
И радостны, и живы?
Цветёт солдатская трава
У маминой могилы.
 
 
Порезник. Им тропа ведёт
К кресту с Христом распятым.
Так, будто бы, прошёл тут кто
И у креста заплакал…
 
 
С отцом не жили много лет.
Чужих мелькали лица.
Но вспомнилось – сказал он мне:
«Мой цвет – тысячелистник.
 
 
Запомни, потому, солдат,
Я далеко от дома.
Никто ни в чём не виноват,
А небеса бездонны».
 
 
И в белой шапочке траву
Мне сам с прискорбью подал.
Жить на ветру и на юру
И больно, и истомно.
 
 
Отец, ты очень далеко —
Все облака прольются.
Тысячелистником зовут
Того, кто не вернулся.
 
 
Ты тысячи увидел лиц,
Как цвет твой, белым стал ты.
И, кажется, уже стоишь
Сам у канунов Рая.
 
 
Но вот в ограду путь ведёт —
Весь он в головках белых.
И вижу тень, и слышу стон:
«Подлец… что я наделал!..»
 
 
Впрямь – Ахиллесова пята
На кладбище ступила.
Так – путь твоя душа нашла
До маминой могилы!
 
 
Что ты наделал, мой отец…
Тысячи слов не надо.
«За всё, за всё прощенья нет», —
Ты причитал в ограде.
 
 
Глядел на с завитками крест,
С распятым Иисусом.
Давно на свете мамы нет,
А ты – порезник блудный,
 
 
Так далеко – не долетишь,
Состарился, всё ль знаешь?..
С тропы на Крест Святой глядит
Трава, как лунь седая.
 
 
Порезник… а не заживил
Горчайшей доли рану.
В ограде у родных могил
Тебя косить не стану.
 
 
Сама ковыль в моей стране,
В крови её системы,
И белой шапочки твоей
я понимаю цену.
 

 
Во гробе со свечой медовой
Лежала я, а жизни плыли.
Но голос: «Встань для жизни новой!» —
Меня из сна слепого вывел.
 
 
Воскресшей жизни не обрежешь.
Бог подарил – и не убавишь.
Колышет тело ветер свежий;
Оно, конечно, не из стали.
 
 
Я мёртвая?.. я обернулась —
Холмы, леса под небесами.
И Божья скорбная фигура
Склонилась надо всем в печали.
 
 
Я помню – я плыла к могиле,
Меня старухи отпевали…
Но тишина в инаком мире —
Они уже отава, камень.
 
 
А я воспоминаньем смята.
Для человеков я – ошибка.
Молитв простых, и тех не знаю.
Гляжу с улыбкой и простинкой.
 
 
В футболке дочкиной, в обувке
На облаке, с велосипедом.
Толкнут меня с седых уступов,
И свергнусь дурочкою с неба.
 
 
Я ж в гробе со свечой медовой
Покоилась, а жизни плыли.
Лишь голос: «Встань для жизни новой!» —
Меня из сна слепого вывел.
 
 
Вот так теперь передо всеми
Стою, себя осознавая.
Через растворенное темя
Навь молоком небес стекает.
 

 
Господи, Господи, Господи. Боже Ты мой.
Оказавшись в беде, в страхе я повторяю
Слово молитвы незамысловатой, простой:
«Господи, будь со мной и не покидай меня».
 
 
И в бедствии жутком, и в самой малой беде
Спрятаться под крыло, ухватиться за руку.
Вспомню Тебя, прижмусь, заплаканная, к Тебе,
Чтоб осознать – не одна я в эту минуту.
 
 
Ты лишь, войдя во тьму, развеешь мрак и спасёшь —
Сироту на земле в горести не оставишь.
И дочь мою, Господи, единственную дочь
Оградишь от беды, став Покровом над нами.
 
 
Господи, Господи – я много раз повторю.
Верой, надеждой, радостью сердце наполнив —
Ты лишь опора, с Тобой я всегда устою —
С небесным щитом, Твоею волей Господней.
 
 
В дремучем лесу, заходя под кроны дерев,
Перекрещусь, призову Тебя на подмогу.
Да не тронет меня мой враг, в тиши осмелев,
Неприятель, разбойник, живущий без Бога.
 
 
В несчастье упав, оказавшись вдруг в западне.
Между огней, будто бабочка в липких путах, —
Я знаю, Господь, Ты вспомнишь в тот миг обо мне.
И на помощь придёшь в роковую минуту.
 
 
Так, Боже, меня не однажды в бедах спасал.
Господь посылал мне ангелов на подмогу.
Лишь потому и сегодня, с молитвой, жива,
Что уповала я в бедах только на Бога.
 

 
И мы остались на краю Земли,
Вдали от суеты цивилизаций,
Во льду стеклянном, точно янтари,
На веточке параболы качаться.
 
 
Греть на горелке поостывший грог,
Картошку курам резать, кошек гладить.
Там, где-то, мира жирный осьминог,
Впиваясь щупальцами, души давит.
 
 
А здесь над снегом бубенцы звенят.
Сон облака над яблоней мерцает.
Спит, как журавль, седой в гнездовье сад
Расписанный, в пушистом малахае.
 
 
Малин хрусталь перед моим окном
Сник, изгибая кружевную гриву.
Мы превращаемся зимой в зерно.
Для неба живы, умерли для мира.
 

 
Растёт волшебная трава
Над кручами востока.
«Очисть меня, Бог, от греха, —
Просил Давид, – иссопом».
 
 
И я, в строках цветы найдя,
Задумалась и встала.
И улицей к реке пошла —
Я там иссоп искала.
 
 
Волшебный цвет его постичь,
Чтоб сделаться безгрешной,
И душу выше вознести
Мне над судьбой кромешной.
 
 
Но мне сказали – отцвела
Трава иссопа в лето.
Живи и жди, когда весна
Придёт, чтоб цвета неба
 
 
Вечернего зацвёл иссоп,
Чтоб мне собрать букеты
Тех царских, кубовых цветов
Давидовых, безгрешных.
 
 
И на киннор опять смотрю
В руках царя Давида —
Цветы иссопа нарисуй
Царю к короне дивной,
 
 
И, на безгрешные, гляди
Глазами человека.
Зима белеет впереди,
Как агнцы Вифлеема.
 
 
«И стану бел я, будто снег», —
Сказал он слово следом.
Но прежде – жди иссопа цвет,
Молясь, гляди на небо.
 

 
Как в чудном странном полусне,
Где ожиданье и тревога,
Пред первым снегом замерев,
Земля надеется на Бога:
 
 
Откроют двери небеса,
И с высоты, в красе начальной,
Святые хлопья полетят
Всё чаще, гуще и печальней.
 
 
Прохожий смертный человек
Замедлит в яви ход беспечный,
Заметив на излуке свет,
И встанет в ожиданье вечном.
 
 
Как над рекой судьбы, замрёт,
Над повернувшим Иорданом:
– А снег идёт, а снег идёт, —
Произнесёт тепло и странно.
 
 
Он манна, причащенье зим.
И путь Пречистый перед нами.
«Омой меня и обели, —
Сказал Давид перед снегами, —
 
 
И стану бел я, словно снег».
Покров его на целом царстве.
Кто перед Богом человек?
Опомнившийся сын вчерашний.
 
 
Остановившийся во тьме,
Он голову в раздумье поднял —
С небес летит безгрешный снег,
Собой о вечности напомнив.
 
 
«Омой меня и обели,
И стану я подобен снегу…»
Бел и безгрешен перед Ним,
В дверях разверзшегося неба.
 
 
Мы все бредём туда, белы
В вечернем свете, в тихом мире.
Все снегом тем обелены,
Как описал Давид в Псалтыри.
 
 
Как агнцев белые стада
В горах святого Вифлеема,
Предвидя неба города,
Где серафимы свет колеблют,
 
 
Снега крылами осенив,
Свет сыплется на купол мира.
И вот – стихает этот мир,
Снегами первыми белимый.
 
 
Так сходит к нам великий снег.
А мы – прохожие под небом —
Омыты, белые в душе,
Под древом жизни силуэты.
 
 
Меж нами нити-провода —
Гирлянды Божьего вертепа.
Бредите, белые стада —
Ход к Рождеству Святого Света.
 
 
Превыше жизни суеты,
Домов и городов – беззвучно —
Омыты, святы и светлы,
Как дети к Богу сквозь разлуку.
 
 
А снег идёт, а снег летит.
Бог, помня, землю обеляет,
Прохожего, и смертный лик
Похожим на иконный станет…
 
 
Омой меня и обели,
И от грехов земных избави.
Тебя я слышу, царь Давид,
Царь, омываемый слезами.
 
 
Все стихли. Белое на всех
Легло, как Божии ладони.
Бог человека в долгий век
Сопровождает на иконе.
 
 
Лик Божий, светлый лик Христов,
Молитвой нежной причащая,
Летит – не надо больше слов —
Снег очищающий над нами.
 

 
Смотри – какая там Звезда,
Зарделась меж селен.
Румяной розой воспылал
Под нею Вифлеем, —
 
 
Что, рот открыв, я замерла —
Гляжу на небеса.
А там созвездия стоят.
И надо всем – Звезда.
 
 
Сверхновая, снопами искр
Играя, космос жжёт.
И луч её Земли достиг.
И, павши на порог,
 
 
Вдруг осветил дверной проём.
Мне видно, как внутри —
Младенец в яслях, озарён,
Глядит на этот мир.
 

 
Стоит отара между гор
Пред отчим краем.
Ждут пастухи, исход не скор —
Дитя рожает
 
 
Там роженица во хлеву,
В одежде бедной.
Стоит отара на краю
Самой Вселенной.
 
 
Он будет, верно, их пастух,
Тот малый агнец.
Звезда зажглась, и мир потух,
Глаза смежая.
 
 
А вихри млечные над всем
Летят большие.
Пред небом замер Вифлеем,
Как на картине.
 
 
О Судном Дне возговоря
В мирах бездонных,
Над спящим миром три царя
С святой иконы.
 
 
Над Вифлеемскою иглой,
Где ночи гребни.
И кружат вихри над землёй
В огромном небе.
 

 
Его положила на сено —
отжившую лето траву.
Сама-то ребёнок ты, дева,
загадка в суетном миру.
 
 
Барашки, телятки да куры…
И детки, и детки вокруг —
те ангелы, что белокуры
и кружево пёстрое ткут.
 
 
Живут так они и играют,
танцуют все подле тебя,
как будто на пастбище Рая,
хоть в войнах и бедах земля.
 
 
А дети – всегда они дети.
Головки в весёлых кудрях.
Не старцы глядят на Младенца,
а дети смешные летят.
 
 
Хоть купол у храма разрушен,
день короток, смерть сеет страх.
А маленький добрые ручки —
ребёночек – тянет к цветкам.
 
 
Цветочки, гляди, оживают.
И дети смеются душой,
что бой за стеной – забывая,
жизнь видя ВЕЛИКОЙ мечтой.
 

 
А мне осталось только небо,
когда, таясь и зло кляня,
ты всё разрушил, выжег, предал
и отказался от меня.
 
 
И я пошла тропою торной,
витиеватой, травяной
с дырявой бестолковой торбой,
где колыхался голос мой,
 
 
просвеченный мечтой обманной,
слепой и радостный к стезе
опально-чёрной, белой, санной,
ведущей к пропасти… к Звезде!
 
 
Высокой, горестной, цыганской.
И был настолько жалок гнев,
когда я шла дорогой странной
в приземистый и бедный хлев.
 
 
Стал Ирод-царь слеп и неистов,
но в понедельник, поутру,
над дочкою моей склонилась
судьба в соломенном углу.
 
 
Телята в ясли нам дышали,
а санитарки, клокоча,
за стенкою судьбу решали,
и подле не было врача…
 
 
Я помню первое волненье,
тот понедельник светлый мой,
Анастасия – Воскресенье —
теперь пойдёт тропой Земной!
 
 
Никем уже неопалима,
ведь, как защита, навсегда
горит заступницей над миром
Христова светлая Звезда!
 

 
Ангел торжественный,
Ангел Рождественский,
Отрок в небесном саду
Утром заснеженным
Празднично, бережно
Держит в ладошках Звезду.
 
 
Где-то над городом,
Над ясным пологом,
Там, где рождается снег,
Лодочкой белою,
Розой нетленною
Льётся загадочный свет.
 
 
Это дыхание,
Это сияние
Утренних слёз торжества.
Мир начинается,
Счастье сбывается —
Славится мир Рождества.
 
 
Так бестелесно
Путями небесными,
Детям улыбки даря,
Ангел торжественный,
Ангел Рождественский
Держит Звезду января.
 

 
Они шли в метели.
И снег бил в глаза.
Плыла надо всеми
Над ними Звезда.
 
 
Углами пылала
В миру снеговом.
И всем возвещала —
Пришло Рождество!
 
 
На платах с кистями
Пионы цвели.
А юбки мысами
Дорогу мели.
 
 
Так шли гимназистки
В забытом году,
Во граде Российском,
Поднявши Звезду
 
 
Высокого Неба
Над Волгой-рекой.
А город был нежный
И снежный такой,
 
 
Весь в празднестве шествий.
И слушал народ
Рождественских песен
Девический ход.
 
 
Спешили кадеты
И шли господа —
Живые портреты,
В своё никуда.
 
 
Где радугой песен
Снег падал с высот.
И был так чудесен
Рождественский ход.
 

Как человек зимой живёт,

Когда в дыханье стынет слово?..

Идёт Рождественский наш ход

В пространстве снежном и суровом.

Слова вздымаются, как пар,

И замерзают, все в узоре.

Светила с неба стынет жар,

И льды объяли души в хоре.

А мы идём, мы, как волхвы,

Неся в руках дары земные.

В них необъятные миры

В клубы свивает шерстяные.

Олени к нам, к рукам бегут.

Там ели в инее пред небом.

И строятся на камнях круч

Дворцы, стремясь из тени к свету.

Мы тоже малые творцы.

Из-под снегов мы прорастаем,

Имея корни. Наших лиц

Коснулись радости, печали.

Мы их познали и поём,

Картины жизни видя, волю.

Восход перед великим Днём

встаёт над нами в снежном поле.

Нам жарко – и, стремясь вперёд,

Нас греет чудо, в предстоянье.

Нам радостен наш снежный ход —

Наперекор пурги деянью.

Блестят кристаллы на ветвях,

И солнце светлое сияет.

Мы лес проходим – храм и князь

Он нам, а мы его поляне.

На лапах елей снег лежит,

Живые пагоды Борея.

И рун берёзовых стихи

Начертят нам мороз и время.

Мы в детстве шли тропой в лесах,

Звала нас молодость в долины,

А в зрелости призвал нас Спас

К часовне белой на вершине.

И мы сплотились и пошли,

Свершение предвосхищая.

На волнах, на снегах земли

Наш ход следами отпечатан.

Изгибами плывут холмы,

Дубы над ними серебрятся.

А мы сугробами стремим

Себя в невиданное царство.

Там, где над соснами гора

Вся ожиданием объята —

В часовне стройной воссиял

Нерукотворный образ Спаса.

Даже отсюда виден Свет,

На перепутье, середине.

Он нимбом над главами верб

Горит, сияньем золотится.

Ведь ныне в мире Рождество.

А мы волхвы. Бредут верблюды

Сквозь нежность в нас, иней и лёд,

Не ведая в ходу простуды.

Душ созерцая даль, наш ход,

Хоть путь тяжёл и многотруден.

И снег становится глубок,

А мы в своём обличье – люди.

Но в нас победа и цветы,

Снежинок голубые всходы.

Мы превращаем в песнь мечты,

И лёд растапливаем строгий.

Так, в ходе, каждый обелён,

Несут над жизнями нас кони.

На главах нам чалмы снег сплёл,

Создал жемчужные короны.

И в руки тяжесть дал даров

В шкатулках, в золотых сосудах —

Намёк на странный путь Христов,

И подтверждение, что Чудо

Всем нарождённым предстоит.

На мост шагнём, узрим часовню.

И Спаса в ней высокий Лик,

Что в тленном снеге не утонет.

А вкруг него черты икон,

Сюжетов, старцев, в них склонённых,

И Богородицы хитон,

С Младенцем в яслях свет бездонный.

Огни негаснущих свечей

В родном углу большой Вселенной,

В пещерке радости моей,

И бесконечной, и мгновенной.

Корабль пред нами предстаёт,

Ссыпая снег с бортов, вздымаясь.

То Лик Святой – живой Христос —

Над миром подымает парус.