Текст книги "Путешественница во времени. Воспоминания о будущем"

Глава 8

Находка загадочного артефакта стала единственным интересным событием; в остальном же дни текли всё так же однообразно, и мне вскоре стало казаться, что я попала в своеобразный «День Сурка». Никаких светских мероприятий мне из-за траура по-прежнему не полагалось, навещать меня ни знакомые семьи, ни мой жених не желали. Сэр Перси всё так же редко появлялся дома, и я осталась на растерзание Анабелл, которая продолжала моё обучение. Конечно, я прекрасно сознавала важность этих уроков, и успела усвоить за это время кое-что новое. Но стены старого особняка всё сильнее давили на меня, и я мечтала сделать хоть что-то, чтобы немного встряхнуть это однообразное существование. Я была даже согласна на новое опасное приключение или неожиданную встречу, лишь бы внести какую-то яркость в эти совершенно одинаковые дни.

Поэтому, когда несколько дней спустя на первом этаже хлопнули входные двери и раздался громкий шум, я мгновенно вскочила из-за фортепьяно и устремилась в коридор. Перед этим я успела заметить, как Анабелл иронично вздёрнула одну бровь в ответ на мою прыть, но не обратила на это внимания, а вместо этого добежала до лестницы на первый этаж и остановилась на ней, рассматривая, что происходит внизу.

Кажется, случилось что-то экстраординарное – по крайней мере, сэру Перси было неоткуда взяться дома в неурочное время. На первом царила настоящая суматоха: двое мужчин, в одном из которых я узнала лакея сэра Перси, а второй, судя по виду, был простым работягой, занесли в дом третьего, незнакомого мне хорошо одетого господина, который, похоже, был без сознания. Сара и Мэри носились по комнате как две всполошившиеся наседки и, кажется, не имели ни малейшего представления, что им следует делать. Сэр Перси остановился на пороге и наблюдал, как бесчувственного джентльмена сгрузили на диван; у того обнаружилась ссадина на лбу, откуда продолжала сочиться кровь. У кузена был очень мрачный, обеспокоенный вид. Заметив меня, сэр Перси посмотрел беспомощно.

– Надо послать за доктором Митчеллом, – наконец принял он решение и осмотрелся по сторонам в поисках того, кто смог бы исполнить роль посыльного.

За моей спиной раздались решительные шаги, и вниз спустилась мисс Грэм. С совершенно невозмутимым лицом, словно подобные картины ей доводилось лицезреть ежедневно, она оглядела людей в доме, затем подошла к мужчине на диване и хладнокровно повернула его голову к свету, осматривая рану. Горничные дружно ахнули.

– Вскипятите воду и принесите чистые полотенца, – спокойно приказала Анабелл, закончив осмотр. Девушки бросились исполнять её поручение, и через пару секунд их в гостиной уже не было.

– Может, нужен доктор?.. – робко заикнулся сэр Перси, на которого явно произвела впечатление железобетонность компаньонки, но та покачала головой.

– В этом нет необходимости. У него всего лишь содрана кожа и небольшой ушиб. Скоро очнётся, ничего с ним не будет.

Баронет вздохнул с настолько заметным облегчением, что мисс Грэм спросила:

– Что произошло?

– Он попал под колёса моего экипажа, – нехотя признался кузен и воровато отвёл взгляд. – Мы проезжали Друри-Лейн, а вам известно, какое там оживлённое движение! Кучер даже не успел увидеть этого джентльмена!

Судя по его виноватому лицу, это экипаж кузена мчался слишком быстро, а пострадавший джентльмен как раз не был виноват в этом несчастном случае, но признавать свою вину кузен решительно не желал.

– Ему повезло, что его не затоптали насмерть, – мисс Грэм хмыкнула, но сэр Перси не заметил её насмешки, а вместо этого повернулся к незнакомому мужчине, который помог занести раненого. Сейчас, когда в его услугах больше не нуждались, он скромно стоял у стены и ждал, когда на него кто-нибудь обратит внимание. Он был небрит, в не очень чистой поношенное одежде, и у меня создалось впечатление, что он весь день таскал на себе кули с мукой или что-то такое же тяжёлое. Заметив, что я смотрю на него, он изобразил неловкий поклон.

– Благодарю вас за помощь, – сэр Перси вручил ему несколько монет, и рабочий, низко поклонившись и пробормотав слова благодарности, удалился.

Анабелл, продолжая рассматривать джентльмена на диване, поинтересовалась:

– Не знаете, кто это? Он явно не из бедных.

– Совершенно не представляю, – сэр Перси смешно вытянул голову, пытаясь увидеть время на напольных часах в углу комнаты. После заверения Анабелл, что жизни пострадавшего ничего не угрожало, он явно расслабился и хотел поскорее вернуться к привычной жизни. Так и не разглядев домашние часы, он спохватился и вытряхнул из кармана жилета небольшой брегет. – Мисс Грэм, не будете ли вы так любезны… Я опаздываю на встречу в клубе… Я никак не могу её пропустить…

– Конечно, сэр Перси, – с постным видом отозвалась та, и лично я не могла определить, вызвали ли у неё осуждение слова баронета. – Поезжайте. Я обо всём позабочусь.

– Вы мой ангел-хранитель, мисс Грэм! – радостно вскричал сэр Перси, подавая какие-то знаки своему лакею и зигзагом отступая к дверям.

Через несколько секунд с тихим щелчком закрылась входная дверь – новый баронет Барнс отправился развлекаться, радуясь, что ситуация разрешилась для него так благополучно. Я только покачала головой. Это в моём родном мире на него бы сразу подали в суд за причинение вреда здоровью, и чёрта с два он бы так легко отделался, а тут – убежал, и до свидания… Хотя кто знает, кем является раненый джентльмен. Одет он вполне прилично, значит, из высокого сословия. Может, он сейчас очнётся и потребует компенсации…

Оглядевшись по сторонам, Анабелл убедилась, что в гостиной осталась одна я, а горничные ещё не вернулись, и провела рукой над лицом джентльмена. Видимо, она использовала какие-то чары, потому что человек вдруг пошевелился и слабо застонал. За моей спиной раздались торопливые шаги, и в комнату вошла Сара с миской, над которой поднимался пар. За Сарой следовала Мэри, передавшая Анабелл полотенце. Моя компаньонка приняла его, аккуратно свернула, намочила и принялась стирать кровь с лица постепенно приходившего в себя господина.

– Бетси, идите заниматься дальше, – не поворачивая головы в мою сторону, коротко распорядилась Анабелл тоном вредной мисс Грэм. – Вы уже достаточно времени потратили впустую.

– Но… – обиженно заикнулась было я, убеждённая, что последние слова были крайне несправедливы. За прошедшие дни я стала гораздо лучше ориентироваться в нотах и пела гораздо увереннее, да и танцевальные фигуры понемногу начали запоминаться. Но затем я заметила суровый взгляд компаньонки и решила, что выяснять отношения при посторонних будет неразумно. Поэтому я только вздохнула. – Хорошо, мисс Грэм.

Та удовлетворённо кивнула, уже не глядя в мою сторону, и я уныло побрела обратно в музыкальную комнату. Там я села за фортепьяно и принялась перебирать ноты, а затем затянула сентиментальную песенку про девушку, чей возлюбленный утонул. Песня была грустная, медленная, вполне соответствовавшая моему мрачному настроению. Когда она закончилась, я подпёрла голову рукой и посмотрела в окно. До смерти хотелось выйти погулять, подышать свежим воздухом, потому что сидение в четырёх стенах казалось всё более невыносимым. Эх, и почему я не обладаю магической силой, как прочие Путешественники? Почему Путешественники во времени не могут управлять магией? Я бы не отказалась сейчас от таких способностей – по крайней мере, мне было бы проще отстаивать свои права и желания…

Хотя у кого их отстаивать? Не у Анабелл же! У неё свои интересы, и она как раз делает всё, чтобы я поскорее адаптировалась к этому миру. А с кем мне тут воевать? С сэром Перси? Со всем викторианским обществом? С женихом и прочими магами? Это же бессмысленно. Едва ли я смогу доказать кому-то свою правоту…

От этих мыслей настроение испортилось окончательно, и я отложила ноты в сторону. Все песни, которые мы исполняли вместе с Анабелл, мне уже приелись, и я отчаянно скучала по той музыке, которую слушала в двадцать первом веке – по разным направлениям тяжёлого рока, на фоне которых викторианская музыка казалась красивой, но после долгого исполнения становилась невероятно тягомотной. И сейчас, подумав, что у меня больше нет никаких сил исполнять то, что было популярно в девятнадцатом веке, я запела песню, которая являлась заглавной темой из одной компьютерной игры, также оставшейся в моём родном две тысячи пятнадцатом году. В песне не было никаких современных понятий и терминов (потому что игра была стилизована под Средневековье), и она была об общих вещах – о тёмных временах и трудностях пути, и о надежде, которая бывает так необходима, чтобы продолжать идти вперёд. Песня всегда мне очень нравилась и цепляла за живое, но спеть её самостоятельно мне никогда не удавалось, поскольку в припеве и каждом куплете полагалось высоко тянуть ноты. Голос мисс Барнс же с лёгкостью справился с этим препятствием, и к середине песни я позабыла о плохом настроении и подавленности. Словно в комнате пел кто-то другой, а я слушала знакомые слова, произносимые чужим – и в то же время моим – голосом. Отсутствие музыки меня сейчас нисколько не смущало – она просто не была мне нужна. Было в этой песне что-то такое, что действительно заставляло думать о надежде, о том, что за самой тёмной ночью обязательно придёт рассвет… Последняя строка заканчивалась высокой нотой, после которой песня словно оборвалась, и я замолчала, слегка оглушённая возникшей тишиной. Как же это было прекрасно! Если бы у меня была возможность вновь встретиться с настоящей Элизабет Барнс, я бы обязательно от всего сердца поблагодарила её за эти чудесные впечатления…

Раздавшиеся в дверях редкие хлопки вынудили меня подпрыгнуть на месте и стремительно развернуться, так что я чуть не слетела со стула на пол. Я ожидала увидеть на пороге Анабелл, но вместо неё, к моему удивлению, там стоял тот самый джентльмен, которого чуть не переехал сэр Перси. Он был всё ещё бледен, но уже вполне пришёл в себя. Ссадина на лбу была аккуратно промыта, а костюм местами испачкан после падения на грязную мостовую, но всё равно джентльмен явно принадлежал к состоятельным кругам. Хотя на аристократа он, пожалуй, похож не был… Джентльмен был уже немолод, лыс, но с бакенбардами, которые переходили в густые усы и бороду. На носу у него сейчас было пенсне, которого я не заметила сразу, и которое уцелело после происшествия на улице. На меня джентльмен смотрел с таким восторгом, что мне невольно захотелось подняться и раскланяться, как в театре.

– Прошу прощения, что прервал ваше уединение, мисс, будучи непредставленным, – очень искренне извинился гость.

– Ничего страшного, – отозвалась я, и только после этих слов подумала, что благовоспитанной девице девятнадцатого века следовало бы высказать своё «фи» на такое бесцеремонное вторжение, но я пока продолжала мыслить категориями своего времени. – Как вы себя чувствуете, сэр?

– Гораздо лучше, мисс, гораздо лучше. Благодарю вас. Уверяю вас, этот инцидент не стоит вашего беспокойства. Однако, мисс, не могу не заметить – ваш голос… завораживает. Он поистине прекрасен! Я уже много лет не слышал столь чудесного исполнения!

В его последних словах зазвучал настоящий восторг, и я смутилась, про себя подумав, что напрочь забыла закрыть дверь музыкальной комнаты, так что моё пение наверняка донеслось и до первого этажа.

– Вы очень добры, сэр.

– Мистер Хогарт! – на лестнице послышались быстрые решительные шаги, и на пороге возникла Анабелл. Увидев нас вдвоём, она неодобрительно поджала губы, и я вспомнила об очередном правиле викторианцев – не оставлять незамужнюю девушку наедине с мужчиной.

Джентльмен же лишь виновато развёл руками:

– Приношу свои извинения, мисс Грэм. Пение молодой мисс просто обворожительно. Ах, как жаль, что она аристократка! И к тому же не замужем!

– Мистер Хогарт! – возмутилась Анабелл. Даже мне последнее замечание пострадавшего показалось странным, но Анабелл словно по-прежнему играла роль чопорной гувернантки, хотя прекрасно поняла, к чему относилось это замечание.

– Что вы имеете в виду, сэр? – прямо спросила я, смягчив вопрос вежливой улыбкой. Но ответила мне неожиданно Анабелл:

– Мисс Барнс, позвольте представить вам мистера Хогарта – директора театра на Друри-Лейн. Он же главный режиссёр. Мистер Хогарт, это мисс Барнс, дочь сэра Реджинальда Барнса.

Судя по лицу гостя, моё имя ему ни о чём не говорило. Я же сама с интересом его разглядывала. Директор театра? Это что-то новенькое после моих здешних знакомых благородного происхождения…

– К сожалению, наш театр переживает сейчас не самые удачные времена, – печально вздохнув, сообщил мистер Хогарт и сложил пухлые ладони на животе. – Но мы стараемся, как можем. Ах, мисс Барнс, ваш голос не должен пропадать в музыкальных комнатах! Другие тоже должны знать об этом сокровище! Ах, если бы только вы могли…

– Мистер Хогарт, вы переступаете черту… – опять строго начала Анабелл, но я не дала ей договорить, поскольку всё никак не могла взять в толк, что он имел виду.

– Прошу прощения, сэр, но о чём вы говорите?

– О вашем таланте, разумеется! – пылко вскричал он. Директор так разволновался, что вытащил носовой платок в синюю клетку и вытер лоб и щёки. – С таким голосом вы должны выступать на сцене! Ах, мисс Барнс, если бы вы были актрисой, наш театр снова стал бы знаменитым и востребованным!

Я невольно улыбнулась, приняв его слова за милую шутку.

– Благодарю за лестные слова, сэр, но у меня нет актёрского таланта. Я не умею играть.

– Вам и не было бы необходимости играть в спектакле! – лицо директора театра стало мечтательным – он явно ушёл в свои мысли и нас уже не замечал. – Только представьте: конец первого действия. Антракт. Зрители скучают, дожидаясь продолжения. И тут появляетесь вы. Публика поначалу теряется, не понимая, что происходит и чего ждать. И тут вы начинаете петь. Исполняете что-нибудь весёлое и быстрое или же грустное и торжественное – в зависимости от пьесы. Все заворожены, восхищены вашим исполнением. Зрители будут в восторге.

Я представила себе рисуемую мистером Хогартом картинку. Внезапно она показалась мне вполне интересной, захватывающей и – что самое невероятное – не такой уж фантастической. Но в следующий миг раздалось язвительное покашливание, и я обнаружила, что Анабелл смотрит на меня с выражением, исполненным глубокого скепсиса.

– При всём уважении, мистер Хогарт, мисс Барнс – леди. К тому же, в скором времени она станет графиней. Ей не подобает петь на сцене.

– А почему нет? – вдруг спросила я, приложив все силы, чтобы вопрос не прозвучал вызывающе. Но напоминание о приближающемся браке оказалось уж очень неприятным, и какая-то часть меня отчаянно пожелала выразить протест.

Анабелл же, кажется, едва удержалась, чтобы не отвесить мне подзатыльник, но взяла себя в руки.

– Как вы себе это представляете? – язвительности в её голосе хватило бы на троих. – Вы в трауре!

– Он почти закончился.

– Вас могут узнать!

– Нет, если надеть маску или хотя бы наложить грим! Мы же говорим о театре!

– Благовоспитанные девицы благородного происхождения не поют на сцене!

Судя по решительности в голосе, это был самый веский аргумент в её арсенале. Отвечать на эту реплику вслух я не стала, но Анабелл по моему красноречивому взгляду и так прекрасно догадалась, что я хотела сказать.

«А я не благовоспитанная девица благородного происхождения».

Она шумно выдохнула, потому что возразить здесь было нечего, и только продолжала буравить меня осуждающим взглядом, а мистер Хогарт, с интересом слушая нашу перепалку, даже сделал шаг назад, чтобы не попасться разгневанной компаньонке под горячую руку. Но, кажется, идея с привлечением меня к театральному искусству действительно захватила его, потому что он миролюбиво заметил:

– Разумеется, я не смею настаивать, но, мисс Грэм, должен заметить, что ваша подопечная права в одном. Мы сможем гарантировать ей полное инкогнито. Я прекрасно понимаю, что огласка никому не нужна, и готов приложить все усилия, чтобы мисс Барнс чувствовала себя комфортно.

Анабелл метнула в него такой испепеляющий взгляд, что он поспешно добавил, вновь хватаясь за платок, и торопливо засеменил назад:

– Но, полагаю, что данный вопрос требует более глубокого обдумывания… Возможно, будет лучше, если я вас покину… Не смею больше вам мешать… Но в любое время я жду вас в театре для обсуждения деталей! И от всей души благодарю вас за ваше гостеприимство!

Он откланялся и почти бегом удалился. Анабелл дождалась, пока шаги директора и режиссёра смолкнут на лестнице, а затем закрыла дверь в музыкальный салон и повернулась ко мне. Руки скрещены на груди, тонкие ноздри раздулись от негодования, в глазах – праведный гнев.

– Что ты творишь?!

– Ничего особенного, – мрачно заявила я, приготовившись с боем отстаивать своё мнение. – Только я не могу больше безвылазно сидеть здесь и подчиняться дурацким правилам, от которых в моём времени не останется и следа!

– По-твоему, лучший способ что-то изменить – это поставить под удар своё доброе имя и репутацию?!

– Это не мои имя и репутация, Анабелл, – тихо напомнила я. – Я не мисс Барнс.

– Но жить тебе в её шкуре! – грубо парировала Путешественница, и на это возразить мне было нечего.

Какое-то время мы молчали. Спустя несколько секунд я увидела, как злость на её лице сменяется задумчивостью.

– И как ты себе всё это представляешь? – наконец поинтересовалась она уже без прежней непримиримости.

Я задумалась. Предложение мистера Хогарта, поначалу выглядевшее совершенно абсурдным и нереальным, внезапно показалось не таким уж невероятным.

– У меня всё ещё траур… – медленно произнесла я. – Ходить я почти никуда не могу, и визитами знакомые меня тоже не балуют. Кузен дома бывает только по утрам и ночам, и то не всегда. Значит, моего отсутствия дома никто не заметит.

– Но помимо самих выступлений будут ещё репетиции, – сухо напомнила Анабелл, и я кивнула.

– Понимаю.

– Внешность изменить в целом можно… – задумчиво заметила она. – Ты же понимаешь, что никто в театре не должен узнать твоего имени?

– Придумаем псевдоним, – пожала плечами я.

Она присела на диван, продолжая размышлять, и я осторожно спросила:

– Так ты не возражаешь?

Анабелл устало помассировала виски и посмотрела на меня, как на маленького ребёнка, которому бесполезно что-либо доказывать.

– По большому счёту – возражаю. То, что ты предлагаешь, – авантюра и безрассудство, которые нужны тебе не для какой-то цели, а просто так, чтобы развлечься. Это может угрожать моему делу.

– Но?.. – поторопила я её, когда она замолкла, хотя фраза осталась незавершённой.

В этот момент Путешественница усмехнулась – холодно, оценивающе.

– Но тебе повезло, что театр на Друри-Лейн тоже попадает в зону наших интересов, – её голос понизился почти до шипения. – А это значит, что и там ты сможешь быть нам полезна.

Глава 9

– Я по-прежнему не понимаю, как подобная идея вообще могла взбрести тебе в голову, – проворчала Анабелл и откинулась на спинку сиденья, осуждающе скрестив руки на груди. – А ещё больше не понимаю, почему я согласилась на это…

Я ничего не ответила. Слегка отодвинув шторку на окне кареты, я с интересом рассматривала городские улицы. В прошлый раз, когда мы отправлялись на музыкальный вечер, присутствие сэра Перси мешало мне, а сейчас я пользовалась случаем и восполняла пробелы в своём образовании. Правда, из-за тумана, основательно приправленного угольным смогом, видимость снова была весьма ограниченной, но что-то разглядеть всё же удавалось.

Стояло утро, и горожане спешили по своим делам. Мальчишки-газетчики с большими сумками и жестяными кружками продавали газеты, громко выкрикивая последние новости. Кухарки с объёмистыми корзинами шли на рынок за продуктами. Местный аналог дворника – метельщик – старательно разгонял грязь по перекрёстку, а затем отступил в сторону, давая дорогу тяжело нагруженной телеге. Я увидела нескольких чистильщиков обуви, точильщика ножей, тащившего на себе здоровенную конструкцию с точильным камнем, стайку уличных мальчишек, промчавшихся по мостовой с громким гиканьем и свистом…

– Ты сама не отдаёшь себе отчёт, в какую авантюру ввязываешься, – с упорством католического монаха, отказывающегося во времена правления Генриха VIII принять англиканство, продолжала гнуть свою линию Анабелл. – Если хоть кто-то узнает, кто ты…

Этими нравоучениями она уже порядком меня замучила, хотя в глубине души я не могла не признать, что в её словах есть зерно истины. Это действительно была безрассудная затея, в которой по здешним меркам слишком многое оказывалось поставленным на карту, и у меня не было чёткого и внятного ответа, зачем мне это понадобилось. Пожалуй… я всё ещё ощущала себя так, словно моя настоящая жизнь осталась в двадцать первом веке, в то время как то, что происходило здесь, воспринималось как нечто непривычное и инородное, словно я не жила сама, а смотрела кино по телевизору или наблюдала за представлением из зрительного зала. Та единственная «достойная» участь, которую могло предложить викторианское общество женщине благородного происхождения, казалась мне весьма ограниченной и неинтересной, и потому я с такой готовностью ухватилась за сумасбродное предложение Хогарта. Оно действительно могло бы принести новые, гораздо более острые ощущения, которые в этом мире могли бы показаться совершенно недопустимыми…

– Мы это уже обсуждали, – напомнила я Анабелл, решив не излагать свою позицию вслух. Путешественнице она точно будет абсолютно чужда. – И никто ничего не заподозрит. Здесь молодые девушки мыслят совершенно по-другому! Никто и вообразить себе не может, что молодая леди, да ещё незамужняя, пойдёт на такое!

Анабелл молчала, только сердито хмурила брови, и я невинно поинтересовалась:

– А почему ты не пытаешься угрожать мне и запереть меня дома? Чем я могу быть полезна Путешественникам в театре?

Лицо компаньонки слегка разгладилось, и теперь она смотрела скорее задумчиво.

– Об этом я расскажу тебе позднее. Сейчас, если вы с Хогартом сможете до чего-то договориться, твоей задачей будет осмотреться и держать ухо востро. Старайся замечать любые странности.

Оторвавшись от созерцания лондонской улицы за окном, я удивлённо взглянула на Анабелл.

– Ты о чём? У меня странное ощущение, будто ты отправляешь меня шпионить.

– В некотором роде, – нисколько не смутившись, спокойно подтвердила та, и у меня от такой открытой наглости глаза на лоб полезли.

– А теперь объясни поподробнее, – я скрестила руки на груди, напряжённо наблюдая за лицом собеседницы. – Что это за новости? Мы говорили о моём безрассудстве, а теперь вдруг выясняется, что ты хочешь втянуть меня в ваши путешественнические интриги!

На неё моё праведное возмущение не произвело никакого впечатления.

– Тебе не придётся шнырять по всему театру, суя нос везде, куда тебя не просят, – без малейших сомнений заверила она меня. – Твоя единственная задача – наблюдать. Это у тебя неплохо получается, как я уже успела убедиться.

– Но почему вы не могли отправить в театр кого-то из ваших, чтобы он сам всё выяснил?

– Это небезопасно.

Дальнейших комментариев не последовало. Я смотрела на неё, ожидая продолжения, но Путешественница явно не собиралась ничего мне объяснять. Только добавила после небольшой паузы:

– И мне самой здесь часто появляться тоже не следует. Во-первых, потому что никто не должен узнать твою компаньонку, а во-вторых…

Она замялась, на её бледном лице отразилось некое подобие борьбы, словно принимала решение, стоит мне говорить или нет, а затем вздохнула:

– Просто не следует. Сегодня я схожу с тобой, но потом… Я буду сопровождать тебя сюда и встречать после, но в театре ты будешь поступать по собственному усмотрению. Впрочем, – на последних словах в её голосе прорезались слегка ядовитые нотки, – насколько я могу судить, именно этого ты и добиваешься.

Я ответила ей ангельской улыбкой, и дальше мы ехали в молчании. На Друри-Лейн экипаж остановился (к слову сказать, сюда мы приехали в кэбе, который поймали, отойдя на приличное расстояние от дома), но Анабелл вышла не сразу. Вместо этого она аккуратно отодвинула шторку, изучая театральный подъезд и – особенно внимательно – небольшую очередь за билетами. Я не поняла, что именно или кого именно она высматривала, но потом Анабелл дала знак, что можно выходить.

Здание старейшего театра Англии было мне знакомо, поскольку я несколько раз проезжала мимо него в своём родном времени. Тогда оно казалось совсем небольшим, но здесь это двухэтажное здание вполне органично вписывалось в улицу, хотя и показалось мне заметно обветшавшим. Ах да, директор же говорил, что сейчас они переживают не самые удачные времена…

В холле театра было пусто, только женщина средних лет в сером платье и переднике занималась уборкой. В руках у неё была метёлка из перьев, которой она старательно смахивала пыль с витых перил лестницы. На наш вопрос, где мы можем найти мистера Хогарта, она указала на двустворчатые двери наверху, за которыми, по моим представлениям, должен был находиться зрительный зал.

Так и оказалось. Переступив порог, я едва не присвистнула. То ли это был своеобразный обман зрения, то ли здание изнутри было так спроектировано, но зал оказался неожиданно просторным и высоким – больше подходящим какой-нибудь опере, чем обычному театру. И вот здесь народу уже было значительно больше. Первой моё внимание привлекла разгневанная молодая женщина на сцене, которая что-то сердито выговаривала утомлённой пожилой даме, одновременно тыча пальцем в свою ярко-красную юбку. Акустика в зале была такая, что гневные реплики можно было расслышать даже в дальних его уголках:

– Как можно было так её подшить? Я вас спрашиваю – как?! Чтобы я растянулась на сцене прямо посреди действия?

– Мисс Уилфред…

– Если, по-вашему, это нормально, то выступайте сами! А я не желаю рисковать собственной шеей!

– Но, мисс Уилфред…

– Я так понимаю, наш дорогой директор наконец-то нашёл мне дублёршу?! Раз вы считаете, что можете больше не прислушиваться к моим словам!..

– Послушайте, мисс Уилфред…

– Слышать ничего не желаю! В этом театре отвратительно относятся к людям! Я немедленно увольняюсь!

– Дорогая, будьте снисходительны, – вступил новый голос. На этот раз знакомый – с первого ряда поднялся мистер Хогарт и направился к сцене, молитвенно прижимая руки к груди. – Маргарет, дорогая, уверен, это лишь недоразумение…

– Как это может быть недоразумением, если я сотню раз объясняла, как стоит подшить это платье? – воинственно подбоченившись, не желала уступать позиций женщина. – Или моё мнение теперь здесь совсем ничего не значит?

– Разумеется, значит, дорогая, – несколько утомлённо возразил директор, а затем достал носовой платок и вытер им лоб. – Вы главное достояние нашего театра…

Говорил он, однако, без особого пыла, словно вовсе не пытался переубедить женщину. И мне показалось, что он делал это не потому, что ему на самом деле было всё равно, а оттого, что подобную картину наблюдал не впервые, прекрасно зная дальнейшее развитие событий и, возможно, некоторые реплики. Присмотревшись повнимательнее, я убедилась в своей правоте – прочие присутствующие как ни в чём не бывало занимались своими делами, не обращая внимания на разгоревшийся скандал. Похоже, к подобным сценам они все были вполне привычны. Дирижёр и музыканты в оркестровой яме перебирали ноты и негромко о чём-то советовались. На дальних рядах и балконах горничные продолжали уборку. Болезненного вида молодой мужчина с усиками щёгольского вида сидел на стуле на сцене и скучающе наблюдал за спором. Мужчина был брюнетом и обладал, в общем-то, красивой наружностью, но его здорово портило выражение безграничного презрения ко всему окружающему миру на бледном, нездоровом лице. Ещё несколько человек расположились в зале на первых рядах. Лиц я не видела, но подумала, что это тоже актёры. На задворках сцены время от времени появлялись рабочие, которые в данный момент были заняты тем, что налаживали освещение и устанавливали новые декорации.

– Только я этого что-то совсем не чувствую! – спор на сцене разгорелся с новой силой, и актриса зло топнула ногой. – Думаете, я не знаю, что вы все за моей спиной строите мне козни? А ведь я единственная, кто в этом чёртовом театре хоть что-то делает! МакКинли пьёт, Гровер ворует…

– Что-о-о?! – протяжно взвыл брюнет, разом растеряв весь свой богемный вид, и одним движением вскочил на ноги. – Да как ты смеешь?!.

– Правда глаза колет? – язвительно прошипела женщина. Сузив глаза, она вдруг стала удивительно похожа на рассерженную кошку, которой наступили на хвост. – Не так ли, милый?

– Клевета! – как-то по-женски взвизгнул, по всей видимости, упомянутый ею Гровер. В руках он беспокойно мял какие-то листы – должно быть, сценарий. Пальцы у него были белые, длинные, кисти неприятно напоминали пауков. – Сама рыщешь по театру в поисках свежих слухов и сплетен и разносишь их по окрестностям, как помойная крыса – чуму!

Последнее сравнение оказалось особенно ярким, и лицо актрисы перекосилось от злости.

– Ничтожество, – выплюнула она в ответ.

– Истеричка, – отрезал тот.

– Посредственность, – припечатала актриса, что, видимо, в её арсенале оскорблений обладало какой-то особой силой. Затем она гордо выпрямилась, подобрала подол платья и удалилась со сцены куда-то за кулисы. Полная дама, на которую она кричала в самом начале, проворно поспешила следом, что при её габаритах было не так легко. Молодой человек посмотрел вслед актрисе с выражением глубочайшего отвращения на лице, затем вернулся на своё место и начал аккуратно разглаживать безнадёжно помятый сценарий. Мистер Хогарт глубоко вздохнул, осмотрелся, и только сейчас заметил нас. Всё это время мы с Анабелл стояли молча у дверей, издалека наблюдая за развернувшимся представлением.

Хогарт очень резво направился в нашу сторону, вызвав удивлённые взгляды актёров. Усталость на его лице сменилась выражением самого искреннего радушия.

– Я счастлив видеть вас, мисс… – тут он осёкся, театральным жестом прижал ладонь ко рту, как человек, в самый последний момент не выдавший страшную тайну, и покаянно склонил голову. – Приношу свои глубочайшие извинения. Я всё помню, и мы обойдёмся без имён. Смею ли я надеяться, что моё предложение нашло в вас отклик?

– Можно и так сказать, – подтвердила я, позабавленная витиеватостью формулировки.

– Вы не можете представить, как я счастлив! – круглое лицо директора театра стало ещё круглее от появившейся там широкой улыбки. – Это лучшее известие за весь сегодняшний день! Позвольте пригласить вас в мой кабинет, чтобы мы могли в спокойной обстановке всё обсудить?