Текст книги "7 футов под Килем"

Глава 7
Лу

Папа не вернулся даже на выходных, наказывая своим отсутствием в первую очередь не маму, а меня. В итоге в воскресенье вместо того, чтобы пытаться привести свои чувства в порядок, подпитываясь силой моря и любовью родителей, после обеда я закуталась в куртку, натянула шапку до самых бровей и пошла к дому Эммы. Вернее, к дому ее родителей. Давно пора было поговорить с ними.

Последний раз я видела их на похоронах Эммы, а до этого – на месте аварии. Я вызвала полицию и скорую помощь, а им позвонить не решилась. Не знала, что сказать и, главное, как. Дала их номер телефона полицейскому, а сама скукожилась на нижней ступеньке скорой. Родители Эммы приехали минут через десять. Ее мать, Катрин, дала мне пощечину. Меня в жизни никто никогда не бил, но защищаться не хотелось, потому что я кругом чувствовала свою вину. Я не уберегла их дочь, не проследила, чтобы она надела шлем, задержала на дурацкой вечеринке. Генри, отец Эммы, хоть и предотвратил вторую пощечину, кричал на меня, пока врач не увел его в сторону.

На похоронах я хотела поговорить с ними, но они как будто не заметили меня. Будто я прекратила существовать вместе с их дочерью.

В конце улицы, застроенной городскими виллами позапрошлого века, начиналась территория Катрин и Генри. Назвать иначе шесть тысяч квадратных метров с лесом, конюшней и импозантным трехэтажным особняком просто не поворачивался язык. Давным-давно они купили этот дом у разорившегося герцога и превратили в пятизвездочный отель, в котором дважды в год проходили конные соревнования.

Я подошла к чугунным воротам и посмотрела на крайнее левое окно на третьем этаже. Раньше там была комната Эммы. Оставили ли Катрин и Генри все как есть или превратили в дополнительный гостиничный номер? Они любили свой отель. Иногда мне казалось, что даже больше, чем Эмму. Страх, что родители Эммы поступили так же, как и герр Шредер, ледяными осколками впился в сердце.

Двадцать минут спустя я все еще топталась на месте. Вдруг дверь распахнулась, и на подъездную дорожку вышла женщина. Она находилась слишком далеко, чтобы я могла разглядеть ее, но мою левую щеку опалил жар, как от пощечины. Я отпрянула, развернулась и бросилась бежать.

* * *

Фрау Вайс вышла на середину класса.

– Итак, кто из вас готов ответить на вопрос, что такое любовь? – спросила она, оглядывая класс поверх очков. – Заставлять я никого не буду, это дело добровольное, но мне кажется, нам всем было бы полезно узнать, насколько сильно могут отличаться точки зрения даже среди ребят одного возраста.

Одноклассники молчали. Я нерешительно теребила в руках лист бумаги, испещренный мелкими буквами. Вчера вечером, сидя в одиночестве в своей комнате, думая о поссорившихся родителях и о разрушенной семье Эммы, мне наконец-то удалось найти правильные слова, но было страшно вызваться первой.

– Хорошо, я начну, – продолжила фрау Вайс, так и не дождавшись добровольцев. – Для меня любовь – это…

Она не смогла договорить, потому что ее прервал нервный стук в дверь.

– Войдите.

Дверь распахнулась. На пороге появился Никлас. Каштановые волосы торчали в разные стороны, будто его принес в школу ураган, как Дороти в «Удивительном волшебнике из страны Оз». Широкая грудь быстро вздымалась, свитер в красно-синюю горизонтальную полоску красиво обрисовывал бицепсы. Серые джинсы низко сидели на узких бедрах и обтягивали мускулистые ноги. В Нике было что-то необузданное и очень притягательное. Он как будто сам был частью урагана, его несокрушимой частью. В прошлой жизни я бы точно на него запала.

– Извините за опоздание. Я… – начал было он, задыхаясь, но фрау Вайс подняла руку, останавливая его.

– Молодой человек, я никогда не ругаю за опоздания, – сказала она. – Либо у вас было неотложное дело, либо вы не цените мое время. В первом случае я уважаю вашу личную жизнь и не требую отчитываться перед всем классом. Во втором случае я не хочу расстраиваться сама. Так что просто займите свое место.

Лицо Никласа вытянулось, и моя улыбка стала шире. Фрау Вайс была неподражаема.

Когда Никлас подошел к моей парте, я тут же закрыла ладонью наше с Эммой сердечко. В школе оно стало для меня как будто последней ниточкой, связывавшей меня с ней. Что, если герр Шредер узнает про него и прикажет закрасить?

– Привет, – прошептал Никлас, усаживаясь рядом.

– Привет, – буркнула я, покрепче прижимая ладонью шершавую поверхность парты.

Фрау Вайс сделала громкое «кхе-кхе», привлекая к себе внимание.

– Для меня любовь означает уважение. Ведь каждый из нас – это личность с уникальным набором качеств, пережитых взлетов и падений, стремлений и потребностей. И высшее проявление любви – это осознание наших отличий и уважительное отношение даже к тем людям, с которыми мы расходимся во мнениях.

Класс молчал, видимо, точно так же, как и я, переваривая новую информацию. Так просто и так сложно одновременно. Фрау Вайс отошла к учительскому столу, прислонилась к нему, окинула нас приглашающим взглядом, и лес рук взмыл в воздух. Но я продолжала закрывать одной рукой сердечко, а другой крепко держать свой лист. После слов фрау Вайс мой ответ стал казаться совсем наивным. Краем глаза я заметила, что и Никлас не спешит поднимать руку. Меня это совершенно не удивило, учитывая его реакцию на пьесу Шиллера. Он, как и в прошлый раз, балансировал на задних ножках стула.

Один за другим мои одноклассники зачитывали свои варианты.

– Любовь – это когда можешь быть самим собой, – сказала Марта неожиданно робко.

– Любовь – это умение забывать обиды, – подхватил Оскар, сдувая светлую челку с глаз.

– Любовь – это дарить внимание и заботу, – улыбнулась Нелли.

У нее был очень красивый и нежный голос. Как-нибудь, если у меня появятся силы заводить новых друзей, я непременно приглашу ее на чашку чая.

– Любовь – это гордая улыбка отца, когда я одерживаю очередную победу, – похвалился Патрик.

Я обернулась и посмотрела на его красивое загорелое лицо. Вспомнила стеллаж в целую стену с сотней наград. Вспомнила его отца, который точно знал их количество. До этого момента я была уверена, что Патрик побеждает ради себя. Почему я никогда не замечала, что все обстоит совсем иначе? Вдруг мне стало его жаль.

Окинув взглядом класс, я сообразила, что все, кроме меня и Никласа, ответили на вопрос учительницы. Да, она сказала, что никого заставлять не будет, но честность одноклассников вдохновила меня, и я подняла руку.

– Любовь… – прошептала я и прокашлялась, надеясь найти свои голос. – У меня тут несколько определений получилось… Любовь – это на закате пить с мамой горячий черный чай с сахаром и сливками на палубе. Любовь – это вместе с отцом держаться за штурвал яхты. Любовь – это играть с братом в дурацкие стрелялки. Любовь – это радость Эммы, когда получалось осуществить одну из наших совместных задумок.

Мой голос дрогнул, во рту пересохло. Лист бумаги в руке задрожал. В классе снова повисла тишина. Наверное, никто из ребят вообще не понял, о чем я говорю, и я только напугала их упоминанием Эммы, а у меня на душе наоборот стало легче.

Никлас с грохотом опустил стул на все четыре ножки.

– Любовь, – сказал он бесстрастным тоном, – это то, что нас разрушает.

Глава 8
Лу

До конца учебного дня я думала над его словами. Они были пропитаны болью. Я ощущала ее кончиками пальцев, она как будто окутывала Никласа плотной паутиной, которая душила и меня. Если бы не любила Эмму, не проклинала бы себя за то, что не уберегла, не предвидела, не ехала первой… Если бы я не любила, моя жизнь была бы проще.

Я вышла на школьную парковку, но маминой машины не увидела. Прошел почти месяц с той роковой ночи, а я так и не смогла пересилить себя и сесть на велосипед или за руль, чтобы самостоятельно ездить в школу. Оставался вариант с автобусом, но его маршрут пролегал прямо по месту аварии. Я вытащила из рюкзака телефон и увидела сообщение от мамы.

МАМА: В галерею заехал известный коллекционер. Извини, опоздаю минут на пятнадцать. Колина я предупредила. Он пошел с ребятами играть в футбол.

Я посмотрела на часы. Еще пять минут. Подожду. Мимо парковки проехал автобус и остановился перед школой. Гурьба школьников, которых не забирали родители, но которые жили слишком далеко, чтобы ездить домой на велосипеде, начали втискиваться в открывшиеся двери. Стоящие позади ребята толкали других и громко смеялись. Я завидовала их беззаботному счастью. Может, и мне когда-нибудь оно вновь станет доступно?

Прошло полчаса. Парковка окончательно опустела, и на школьном дворе никого не осталось. Ожидание действовало мне на нервы. Я набрала мамин номер, но вместо длинных гудков сразу включился автоответчик. Ее работа вновь оказалась важнее семьи. От злости я заскрипела зубами.

Заморосил холодный дождь, несколько капель попали мне за воротник, заставляя передернуть плечами. Зима – не мое время года. Я любила начало осени, когда мир окрашивался в багряные цвета, и конец весны, когда природа оживала. Стоять одной на пустой парковке не хотелось, слоняться по улице в промозглую погоду тоже, а школа уже была закрыта. У меня было два варианта – вызвать такси или… Я бросила взгляд на автобусную остановку. Я не могла решиться поговорить с родителями Эммы. Не могла проехать по месту аварии. Я была словно связана по рукам и ногам, но мне нужно было вернуть хотя бы частичный контроль над своей жизнью.

Я крепко обхватила лямки рюкзака обеими руками и пошла к остановке. В соответствии с расписанием автобус появился через десять минут. В ожидании я нервно приплясывала под стеклянным навесом. Когда передо мной открылись створчатые двери, ноги неожиданно стали ватными. Схватившись за поручень, я потянула себя внутрь автобуса.

Водитель с черным тюрбаном на голове выжидательно смотрел на меня, а я на него. Последний раз на автобусе я ездила черти знает сколько лет назад. Что сейчас мне полагается сделать?

– До какой остановки? – спросил водитель нетерпеливо.

– Фореленвег, – как можно поспешнее ответила я.

– Два пятьдесят.

Расплатившись, я взяла билет, прошла в конец полупустого автобуса и села у окна. Двери закрылись, и мы выдвинулись в путь. До дома езды не больше двадцати минут. Я достала телефон и снова убрала в рюкзак. Нет смысла прятаться, если уже решился прыгнуть в объятия своего самого большого страха.

Я нервно дергала ногами и стучала ногтями по спинке кресла передо мной. Как хорошо, что оно пустовало. Я перевела взгляд на черный тюрбан водителя, потом на старушку с деревянной палочкой и авоськой на колесиках. Она выглядела такой старой, будто пережила обе мировые войны. И она все еще тут, живая. Почему кому-то везет, когда мир летит к чертям, а кто-то погибает в бессмысленной автомобильной аварии по пути домой? Мои колени задрожали. Через три остановки автобус должен был повернуть на ту самую часть дороги.

Я смогу. Я просто проеду мимо. Ничего не случится.

В ушах застучала кровь, а сердце забилось так, будто вот-вот проломит грудную клетку. Два ребра Эммы проткнули ее легкое. Врач сказал, что из-за этой травмы она и без остальных повреждений могла бы захлебнуться кровью. Я почувствовала металлический привкус во рту. Мне он не померещился. Ощупав рот языком, я поняла, что слишком сильно закусила изнутри щеки.

Ничего хорошего уже не будет. Ничего не будет как раньше.

Я закрыла глаза, чтобы отвлечься от вида за окном, но в памяти тут же всплыло, как плачущий мужчина держит Эмму на руках, точно марионетку, у которой перерезали ниточки. Я не могла вздохнуть. И рядом не было ни мамы. Ни папы. Ни Колина. Никого.

Я была одна.

Меня начало знобить, а легкие точно склеились. Мне нужно выйти из этого автобуса. Как можно скорее. Я открыла глаза и увидела, что три остановки остались позади и мы уже подъезжаем к повороту. Нет! Я не могу. Просто не могу!

Я вскочила со своего места, бросилась к ближайшим дверям и начала колотить в них. Открыла рот, чтобы потребовать остановить автобус, но из пересохшего горла не вырвалось ни одного звука.

– Что ты делаешь? – закричал водитель, не оборачиваясь и не сбавляя скорость.

По спине побежали струйки холодного пота. И я с еще большей силой начала колотить в стеклянные двери.

– Ну-ка прекрати! – потребовал он, обернувшись в мою сторону. Автобус вильнул и слегка накренился. Кто-то из пассажиров взвизгнул.

– Ты что, рехнулась? – закричала хриплым голосом старушка с тростью.

Да. Я не могла думать, не могла контролировать себя. Паника накрыла меня с головой. Я принялась плечом давить на двери. Не знаю, на что я надеялась, но мне было все равно.

Мне нужно выйти до поворота!

– Угомоните ее кто-нибудь! – закричал водитель и крутанул руль.

В следующее мгновение я увидела дорожный знак: в треугольнике была изображена извилистая дорога и заваливающаяся набок машина. День превратился в ночь, автобус и пассажиры исчезли. Остался только свет фар и Эмма на руках у плачущего мужчины.

– Нет! – вырвалось у меня, прежде чем в глазах окончательно потемнело.

Глава 9
Ник

Я бежал так быстро, как только мог, чтобы завершить первый этап отбора в академию. Легкие надрывно сжимались, изо рта вырывался пар, январский холод обжигал губы и горло, но скорости я не сбавлял. Я не имел права облажаться, потому что жизненно важно было успешное и последовательное прохождение всех трех этапов отбора. Только если я справлюсь сегодня, меня допустят ко второму этапу в апреле – личному собеседованию с начальником полиции. А там ему решать, захочет ли он оценить меня на третьем этапе – июльских соревнованиях по гребле среди школьников Любека.

Под ногу попался камешек, подошва кроссовка соскочила с него, нога слегка подвернулась в щиколотке. На долю секунды я выбился из ритма. Ладони вспотели, я вытер их о шорты, сжал в кулаки и прибавил газу. Не позволю, чтобы какой-то камень встал у меня на пути. После четырехчасового письменного теста на логику, память и концентрацию всех кандидатов выгнали на стадион, где мы должны были преодолеть дистанцию в пять километров не больше чем за двадцать восемь минут. Бегая по кварталу, я укладывался в двадцать пять и тут не ударю в грязь лицом.

Из ста человек тридцать к середине забега выбыли из гонки и, согнувшись пополам, сидели на краю поля. На первом этапе всегда отсеивалась минимум треть. Сжав зубы и стараясь не обращать внимания на горящие мышцы ног, я прибавил темпа. Посмотрел на финишную черту и встретился взглядом с Майком. Он ждал меня, скрестив руки на груди и хмурясь. Я еще поднажал, сцепив зубы. Справа под ребрами закололо иголками. Черт. Стараясь дышать ровнее, я перевел взгляд на полицейского с секундомером в руке.

Какой-то парень, худой, похожий на палку, обогнал меня, и паника сжала сердце. Разум напомнил, что мы бегаем по кругу, каждый в своем темпе, но страх упустить единственный шанс на нормальное будущее оказался сильнее. Я собрал оставшиеся силы и вложил их в последние метры. Перед глазами замелькали черные точки.

– Стоп! – окрикнул меня Майк, когда я пересек финишную черту.

Я рухнул на колени. Уперся ладонями в холодную землю. Завалившись сначала на бок, перекатился на спину. Раскинул руки и ноги в стороны.

Майк подошел и навис надо мной.

– Какого хрена ты тут устроил? – грозно спросил он, уперев руки в бока.

Что я натворил на этот раз? Холодная паника новой волной накрыла меня, парализовала дыхание. Я вскочил на ноги и чуть не рухнул. Пошатнулся, но Майк успел подхватить меня под локоть.

– Никто не просил тебя устанавливать новый мировой рекорд.

Я разинул рот.

– Семнадцать минут, Ник. Вместо того, чтобы с умом расходовать силы, ты носился здесь, будто за тобой гоняется рой пчел и жалит в жопу.

Несмотря на его грубые слова, радость забурлила во мне. Я и правда был не так далек от мирового рекорда. Всего-то пять минут.

– Поздравляю, – уже более мягко добавил Майк.

Мы отметили завершение первого этапа отбора в небольшом ресторанчике «У Франца» рядом с полицейским участком, куда редко заглядывали посетители в штатском. Давным-давно я приходил сюда с отцом после его смены. Он пил пиво, я – яблочный сок, разбавленный газированной водой. Все восемь столиков стояли так близко друг к другу, что мне удавалось подслушать даже те истории папиных коллег, которые явно не предназначались для детских ушей. Они были похлеще любого триллера, которые мать запрещала мне смотреть. Именно тогда во мне зародилось желание стать полицейским и с такой же бравадой рассказывать своим коллегам о раскрытых преступлениях. Быть умным, сильным, непобедимым. Смерть отца не ослабила это желание, наоборот, мне еще сильнее захотелось стать одним из них, заполнить брешь, которая образовалась в их рядах.

Сегодня я сидел здесь вместе с Майком, ел жирный шницель и смотрел на темные стены, увешанные фотографиями полицейских, среди которых был и снимок моего отца.

– Отличный результат, Ник! – Фредерик похлопал меня по плечу, задержавшись рядом с нашим столиком. – Ты всем утер нос!

– Ах, это было проще простого, – беззаботно отмахнулся я, хотя ноги все еще гудели от напряжения.

На душе стало приятно. Все в полицейском участке знали меня по имени и искренне радовались моим победам.

– Хватит трепаться, давай ешь, – хмыкнул Майк, а потом уже серьезно добавил. – Через месяц собеседование с Линднером. Надо его пройти.

– Сам знаю, – ощетинился я. – Может, мы с тобой порепетируем?

– Я тебе что, актриса какая-то? Запомни одну вещь – будь собой. Начальник сразу чувствует, когда юлят.

– Будь собой? – опешил я. – Что это за совет?

Мне нужно быть лучше! Иначе ни третьего этапа, ни специальной спортивной программы, ни клиники для мамы.

– Это единственный совет, который тебе поможет, – подвел итог Майк.

Когда мы попрощались, я сразу отправился в спортзал. И только после тренировки впервые за день посмотрел на телефон. У меня набралось три пропущенных вызова и одно сообщение от Йоханна.

Йоханн: Я жду тебя.

Черт, из-за отбора я совсем забыл, что сегодня пятница, и мы договаривались встретиться, чтобы пройти следующую миссию.

Ник: Давай в другой раз.

Йоханн: Чувак! Тебе вскружили голову мажоры в гимназии?

Ник: Нет. Мне нужно тренироваться.

Йоханн: Спорт твой никуда не денется. А вот я без тебя с армией орков не справлюсь.

Вот засранец. Знал, что был моим единственным другом и нагло пользовался этим.

* * *

– Мочи орков! – заорал Йоханн.

Он со всей дури нажимал по кнопкам контроллера. Я не отставал и рубил серых тварей, которые со всех сторон окружали нас. Хоть это была всего лишь компьютерная игра, уровень адреналина зашкаливал. Я старался не моргать и едва дышал.

– Прикрой меня слева! – крикнул я, но было поздно.

Контроллер от приставки завибрировал в руках, когда генерал вражеской армии насмерть пронзил копьем моего мага. Вот зараза.

– Ник! – взвыл Йоханн. – Твою налево! Как я должен заканчивать миссию без тебя?

Раздался стук в дверь. Неужели мы разбудили родителей? Комната, в которой мы играли ночами, находилась в подвале их дома и вроде имела неплохую звукоизоляцию. Родители Йоханна оборудовали ее, когда в младшей школе он решил стать барабанщиком. Ударные давно пылились в углу, зато мы быстро нашли этому месту другое применение.

– Открыто! – крикнул Йоханн, продолжая лупить по контроллеру.

Когда пару секунд спустя ничего не произошло, я кинул свой контроллер на диван и поспешил распахнуть дверь, хотя мышцы от усталости свело и приходилось заставлять себя передвигать ноги. Таня, мама Йоханна, стояла на пороге. Это была невысокая полноватая женщина с мягкими чертами лица. Она неизменно улыбалась, много болтала на забавной смеси немецкого и русского и при любой возможности старалась всех накормить. Вот и сейчас она держала в руках огромный поднос, а на нем громоздились бутерброды и четыре бутылки с лимонадом.

– Я еду принесла, – сказала она с сильным русским акцентом.

Я забрал у нее тяжеленный поднос и отошел в сторону, пропуская в комнату, но она так и осталась стоять на пороге.

– Ага, – отозвался Йоханн, не оборачиваясь.

Битва на экране телевизора подходила к своей кульминации. Орки падали штабелями, а шкала жизни мага Йоханна таяла на глазах. Друг напряженно высунул кончик языка и весь скорчился над контроллером.

– Спасибо вам, – сказал я, снова поворачиваясь к Тане.

Она выглядела сонной. Еще бы, на часах давно перевалило за полночь. Ее темные волосы были плотно накручены на бигуди, а из-под синего халата выглядывала оранжевая пижама. Не удивлюсь, если она специально вылезла из кровати, чтобы сделать нам бутерброды.

Почему Йоханну так повезло с матерью? Зависть плотным кольцом сдавила грудь.

– Не засиживайтесь допоздна, – попросила Таня, хотя мы втроем знали, что в этой просьбе нет никакого смысла – мы с Йоханном будет резаться до тех пор, пока не отключимся прямо тут, на диване.

– Мам, мы не маленькие, – нетерпеливо сказал этот кретин.

– Для родителей вы навсегда останется детьми, – с улыбкой возразила она и оставила нас одних, закрыв дверь в комнату.

Проходя мимо Йоханна, я специально наступил ему на ногу.

– Эй! – отпрыгнул он в сторону, но глаз от телевизора не отвел. Везучий засранец.

Дожидаясь, пока друг окончательно проиграет, я лопал бутерброды и в сотый раз проверял аккаунты Луизы в социальных сетях. Почему-то после того, как она на литературе зачитала свое определение любви, я не мог перестать думать о ней. Столько в ее словах было тоски. Причем очень понятной мне тоски – так я тосковал по отцу и по матери. Может, по матери даже больше, потому что она все еще была здесь.

На странице Луизы не было ни одного нового поста с прошлого Рождества, хотя раньше она как минимум раз в день постила новые фотографии. Вот она дурачится и делает вид, что облизывает щеку какой-то смеющейся блондинки, вот танцует на Хэллоуине в наряде развратной медсестры, вот гуляет по берегу моря в платье, похожем на тельняшку. Ее задницу и ноги я мог разглядывать часами. Иногда на фотографиях проскакивал Патрик из нашего класса, но я ни разу не видел их вместе в школе и не понимал, что именно их связывало.

Раньше Луиза была яркой, живой, сумасбродной – такой она мне нравилась гораздо больше, чем сейчас.

В двадцать минут пятого я протер глаза и поднялся с дивана. Йоханн отрубился около часа назад, я умудрился подремать около получаса и проснулся без будильника. Голова гудела, и я до хруста в шейных позвонках покрутил ей и потер затекшие мышцы плеч. Стараясь не шуметь, я прокрался на цыпочках по лестнице на первый этаж и вышел на студеный воздух. На седле велосипеда образовался иней. Я стер его рукавом куртки и поехал на работу в кофейню.

Ветер хлестал меня по щекам и трепал волосы. Через сорок минут я остановился перед кофейней, защелкнул замок на велосипеде и вытащил увесистую связку ключей. Холодный, промозглый ветер с реки Траве и темень вокруг мешали мне открыть стеклянную дверь – пальцы дрожали, а глаза не видели замочную скважину. Наконец справившись, я заскочил внутрь. Над моей головой зазвенел колокольчик. Я щелкнул выключателем, и теплый желтый свет залил небольшое помещение. Включил кофемашину, которая нетерпеливо зашипела, и огромную печь.

Перед дверью остановился грузовик, и я вышел на улицу, ежась на промозглом ветру.

– Привет, Марк, – окрикнул я плотного мужика. Тот уже вовсю выгружал на тротуар ящики с полуфабрикатами, которые мне предстояло запечь.

– Привет! Держи! – Он всучил мне красный ящик, доверху набитый круассанами.

В половине седьмого в кофейню ворвалась семья с гурьбой маленьких детей – я даже не мог сосчитать, сколько их было. Отец купил столько хлеба и булочек, что они явно собирались провести как минимум год в открытом море. Это было и моей мечтой. Не сейчас, конечно, а лет через десять-пятнадцать. Я мечтал купить яхту и в любой момент выходить в море. Я мечтал быть самому себе хозяином. Стоять под парусом и прислушиваться только к природе.

Около десяти утра над дверью в сотый раз зазвенел колокольчик. Я поднял взгляд и обомлел. Прямо передо мной, закутанная в тридцать три одежки, стояла Луиза.