Текст книги "Прощаю – отпускаю"

Сказала – и сразу же скрылась в доме. Никита, слегка озадаченный и уяснивший лишь то, что разноса за проведённую невесть где ночь не будет, пошёл следом.

В окна большой столовой лился блёклый свет. В палисаднике чуть слышно шелестели тонкие, лишь месяц назад привезённые из леса берёзки. Листьев на них уже не было, и почти прозрачные ветви чертили голубоватое, словно выцветшее небо. Никита сел за стол, мельком увидел своё отражение в медном боке самовара, поморщился. Через пять минут за дверями зашлёпали босые ноги, и в столовую вошла насупленная Дунька с подносом. Следом спешили ещё две девки, тоже с поклажей.

– Извольте, барин, – кашка пшённая… Блинчики… Полотки… Сливки… Сичас положу. Глашка, Агафья, брысь отселева!

Девок сдуло – только подолы метнулись у двери. Дунька, ещё суровей сдвинув брови, встала с ложкой у стола и сдёрнула крышку с котелка. От каши поднялось ароматное облачко, оконное стекло немедленно запотело.

Закатова позабавила Дунькина суровость.

– Ты ступай, я сам управлюсь.

– Не велено, – последовал упрямый ответ. – Барыня приказали подать.

– Ну а я барин, и велю тебе идти.

– А я не ваша, а Настасьи Дмитриевны! Она меня на вас не отписывала! Одна её воля надо мной и есть!

– Дунька, ты что – белены объелась? – заинтересовался Закатов. – Или не выспалась?

– Выспишься тут с вами! Почитай что вся дворня, подымя хвосты, по округе бегала, вас искаючи! – Дунька яростно шлёпнула в тарелку жёлтый комок каши. – Гришка, Агариных беглый, в лесу озорует – аль не слыхали?! Настасья Дмитриевна, голубушка, извелась вся! Ни есть, ни спать не могла! Да вы, говорю, не мучьтесь, а пошлите человека к Браницким, пущай скажут, был до них наш барин да уехал ли домой? Нет, говорят, этак я Никите Владимировичу конфуз сделаю, все соседи подумают, будто его жена на поводке держит, никуда не отпущает… А сами ревут так, что душа перевёртывается! Весь пузырь капель лавровишневых я на них извела, а толку – чуть! Только тогда успокоились, когда я потихоньку Ермолая верхи к Браницким отослала и он своими глазами ваш тарантас увидал и Кузьму на ём! А к рассвету барыня кинулись себе простоквашу на лицо нашлёпывать, чтоб и тени тех слёз не было! Как же – барин обеспокоятся!

– Полно, Дунька, врёшь! – ошеломлённый Закатов не знал, что и думать. С одной стороны, сердитая Дунькина физиономия казалась вполне правдивой. С другой – представить себе Настю рыдающей он не мог, как ни старался.

– Много чести будет! – огрызнулась Дунька, проливая молоко мимо стакана. – Вы, конечно, в дому хозяин и хоть вовсе ночевать не являйтесь – воля ваша! Только на что же тогда себе супругу было брать? Да не какую задрыгу, а из порядочной семьи, где отродясь такого не водилось!

Уже рассердившийся Закатов собирался было возразить в том духе, что в доме покойного майора Остужина водилось и не такое и вся округа тому свидетели… Но в это время из-за стены послышался странный сдавленный звук. За ним – ещё. И ещё.

– Ну, вот вам! – провозгласила Дунька, с грохотом роняя на пол ложку. – Так я и знала, что ничего капли не помогут! И простокваша тоже, даром только полкорчаги испортили! Надобна я вам ещё, барин? Нет? Так дозвольте бежать!

– Поди прочь, я сам! – решительно поднялся Закатов.

Дунька, подумав, подняла ложку, обтёрла её фартуком и, пропустив впереди себя барина, тоже тронулась к дверям. Уже в сенях она довольно внятно прошипела в спину Закатову:

– И попробуйте только не повинитесь как положено!

«И с чего только Настя считает её дурой?..» – подумал Никита, проводив взглядом метнувшееся в сторону девичьей голубое платье. Постояв немного в полутьме сеней, он прислушался. Сдавленные звуки из спальни слышались по-прежнему. Закатов тяжело вздохнул, подавил желание перекреститься и открыл дверь.

В спальне тоже были отдёрнуты занавеси: Настя не любила сумрака. С подоконника радостно топорщились цветущие герани и бальзамин. На круглом столе лежало брошенное шитьё, в беспорядке валялись мотки ниток. Сильно пахло лавровишневыми каплями. Цветной половик на полу был сморщен и съехал к стене. Закатов, войдя, машинально расправил его ногой, позвал: «Анастасия Дмитриевна!», и огляделся.

Настя лежала на их широкой кровати, скорчившись в комок и мелко вздрагивая. При осторожном оклике мужа она вскинула голову, и на её залитом слезами лице Никита увидел сразу и страх, и отвращение, и смертельный ужас. Теперь уже он действительно испугался: никакой ночью, проведённой не в супружеской спальне, нельзя было вызвать таких чувств. Решительно перейдя комнату, Закатов сел на кровать.

– Анастасия Дмитриевна, что стряслось?

– Никита Владимирович, отчего вы не сказали мне этого раньше? – хриплым, сорванным шёпотом спросила она. – Это бесчеловечно, безбожно! Если бы я знала, я бы никогда не пошла за вас! Я вдосталь нахлебалась этого счастья у папеньки! Как вы могли, зачем?! Если бы за мной хотя бы давали громадное приданое… Если бы вы были влюблены…

– Анастасия Дмитриевна, я, ей-богу, ничего не понимаю! Объяснитесь! О чём я должен был рассказать вам?

– О том, что вы играете, – лицо Насти сморщилось, словно от сильной боли. – Право, Никита Владимирович, лучше бы вы пили… или издевались надо мной, как Истратин над своей Агафьей Филипповной… Думаю, я бы это вынесла. Но карты, карты!.. Папаша из-за них перестал быть человеком! Он разорил себя, мать, согнал её в конце концов в могилу! Про мою старшую сестру вы, надеюсь, слышали?

– Нет! – храбро соврал совсем сбитый с толку Никита – хотя кое-какие смутные слухи до него доходили.

– Врёте! – выпалила Настя ему в лицо с самой чистой, беспримесной ненавистью. Сейчас она как никогда была похожа на княжну дикого племени. – Мне было одиннадцать лет, но я отлично помню, как вся округа ездила к нам сочувствовать! После того, как папенька спустил в вист её приданое! Целую деревню с пятьюдесятью душами! А ведь Аня могла вырваться отсюда, у неё уже был жених! Которого, разумеется, после этой истории как ветром сдуло – а как же могло быть иначе?!

– И ваша сестра?..

– Отравилась!!! Аня отравилась, Никита Владимирович, она наглоталась сулемы! И папеньке стоило больших денег убедить попа, что она сделала это в приступе безумия! Иначе её и на кладбище не позволили бы похоронить! И вы думаете, папеньку это образумило хоть малость?! Ничуть!!! Всё продолжалось по-прежнему! Зачем, зачем вы скрыли от меня это?!.

– Анастасия Дмитриевна… – всё выглядело так глупо, так смешно и вместе с тем так ужасно и больно, что Закатов не знал, как объясняться с этой перепуганной девочкой. Никогда прежде ему не приходилось вести подобных разговоров. – Анастасия Дмитриевна… Настя… Ты ошибаешься, спасением души клянусь! Всё вовсе не так! Я не игрок, и могу в том поцеловать тебе образ. Конечно, я не святой, но… Но на твоего покойного папеньку вовсе не похож.

– Я вам не верю, – хрипло сказала Настя, резким движением вытирая слёзы. – И про образ ничего не говорите мне! Папенька после каждого проигрыша этот образ целовал, а толку?! Что проку, если человек и стыд, и совесть давно спустил в вист?!. Вы не игрок! Как поверить?! Вы за ночь вон девку выиграли! Красивую! Ещё скажите мне, что неопытным игрокам всегда везёт и что фортуна любит новичков!

– Ничего подобного, это красивая сказка для дураков, – хмуро буркнул Никита. – В картах вообще мало случайностей. Просто расчёт и математический анализ, вот и всё.

– Вы – шулер?.. – побелевшими губами спросила Настя, и, если бы не её искажённое ужасом лицо, Закатов рассмеялся бы.

– Нет. Послушай… Послушай, в корпусе у меня был высший балл по математике. Я очень быстро сумел понять всю суть и виста, и штосса… И тем более преферанса. Там нет ничего мудрёного – особенно если умеешь логически мыслить и имеешь хорошую память. Я однажды обыграл весь свой полк в Малоярославце.

– И… что же?

– И после этого бросил игру совсем. Мне это показалось действительно шулерством. И больше не брал карт в руки… Разве что для важных дел. Ну, как, например, этой ночью. Настя, я клянусь тебе, мне просто стало жаль эту несчастную Васёнку! Да и Агарина, мерзавца, стоило проучить.

– Но… как же так? – по-прежнему недоверчиво спросила жена, садясь напротив и в упор глядя на Никиту своими узкими, уже высохшими глазами. – По вашим словам, вы можете выигрывать за ночь огромные деньги без всякого мошенства…

– Ну… Могу, пожалуй.

– …и совсем не пользуетесь этим?! Даже при наших расстроенных делах?

– Я не считаю возможным этим пользоваться.

– Я вам не верю! – отрезала Настя, вставая и поворачиваясь к мужу спиной. – Не верю! Но воля ваша, я вам жена, полностью в вашей власти и, стало быть…

– Послушай, к чему такие разговоры? – огорчённо спросил Закатов. Подойдя, он взял её за плечи, попытался развернуть к себе. – Я не тиран и не деспот. И никогда не обманывал тебя. Может быть…

– Минуту, Никита Владимирович! – Настя, внезапно вырвавшись из его рук, метнулась к резному бюро и, за мгновение перерыв его сверху донизу, извлекла из нижнего ящика потрёпанную колоду карт. – Предупреждаю, что я никогда не поверю вам на слово! Но докажите мне! Преферанс? Отлично! Я тоже не лыком шита, я двадцать лет с батюшкой прожила! Обыграйте меня хотя бы пять раз подряд, и тогда…

– Хоть двадцать пять, – хладнокровно сказал Никита, садясь за стол напротив жены. – И заметь, у тебя преимущество – колода твоя и не новая.

– Ни-ког-да Остужины не были уличены в краплёных картах! – отчеканила Настя. – Мечите!

– …Но… Как же такое может быть?!. – шёпотом спросила Настя, проиграв в двенадцатый раз и растерянно перебирая в руках атласные листочки карт. – Никита Владимирович… Я не верю… Вы что-то делаете?!

– Ты обещала, что поверишь, – усталость минувшей ночи наваливалась неумолимо, и Закатов едва сдерживал зевоту. – Теперь ты видишь, что я тебя не обманул.

– Невероятно… Да вы страшный человек!

– Ну что же это такое: всё «вы» да «вы»!

– Никита Владимирович…

– Настя, не пора ли тебе наконец говорить мне «ты»? – усмехнулся Закатов, забирая из рук жены карты и вынуждая её подняться из-за стола. – Всё-таки третий год вместе… приличный срок.

– Как вам будет угодно, – всё ещё в замешательстве ответила она. – Но…

– Послушай, мы оба этой ночью не спали. Признаю, по моей вине. Прости меня, душа моя, и пойдём выспимся наконец. Обещаю тебе, что больше никакого виста с преферансом, не беспокойся. И знаешь, если бы я прежде знал о твоём семейном горе, я бы вовсе плюнул на эту Васёну. В конце концов, обоих Агариных этим не исправишь.

– Нет, вы были правы, – медленно сказала Настя, поднимая на мужа странно блестящие глаза. – Вы были правы… И слава богу, что вы мне всё это рассказали. Ступайте спать, Никита Владимирович… А у меня ещё есть дела. Нужно отдать распоряжения, и в девичьей со вчерашнего дня беспорядок… Нет, мне надо идти. Что люди подумают, если барыня завалится спать средь бела дня?

– Настя, останься, – Никита обнял её худенькие плечи, впервые почувствовав острую нежность к этой девочке, которая никому не верила на слово. Растрёпанная коса жены упала ему на плечо, мягко мазнув по щеке. Настя слабо вздрогнула, когда муж обнял её, закрыла глаза. Совсем по-детски всхлипнула. Вскоре она уже спала у него на руке, а ещё через мгновение заснул и сам Закатов. Низкое осеннее солнце, прорвавшись через тоненькие ветви берёз, пробило комнату широким лучом, и в луче этом появилась Дунька. На цыпочках просеменив через спальню, она бесшумно задёрнула занавеси, вздохнула, покачала головой. Истово перекрестила свою спящую барыню. Подумав, размашистым крестом осенила и храпящего барина. И лишь после этого мягко, по-кошачьи ступая, вышла из спальни.

* * *

– Ну, Настасья Дмитриевна, – не было у бабы забот, так купила себе баба порося! – мрачно объявила Дунька, войдя в комнату барыни и с размаху опуская на стол стопку выглаженного белья. – И что только у барина в голове было, когда он эту Васёнку привёл, – побей бог, не разумею!

– Да уж поболе, чем у тебя, у барина-то в голове! – нахмурилась Настя, ловко подхватывая рассыпавшееся бельё. – Ты в рассуждения не ударяйся, не по чину тебе, а толком говори! Что тебе Васёна? Дерзит или не слушается? Или работает плохо?

Стоял холодный октябрьский день. Небо было обложено тяжёлыми сизыми тучами, вот-вот должен был хлынуть дождь. Облетевшая липа за окном дрожала на ветру. Где-то на задворках уныло и монотонно орал петух, и этот бестолковый крик только усиливал осеннюю скуку.

– Ей-богу, зарезать на суп прикажу… – вслух подумала о петухе Настя. – И так голова ноет, а он ещё и голосит, проклятый… Так что стряслось с этой Васёнкой?

– С ней-то, шишигой, ничего… А вот с вами, не ровён час, да с барином – случится, коль не спровадите её подобру-поздорову! – зловеще предрекла Дунька. – А что улыбаетесь-то? Барину-то всё пустяк, привёл, сбросил вам на руки – а вам тоже горюшка мало! Одна я в доме обо всём думать должна!

– Ну, разумеется, без тебя нам всем давно бы пришёл конец…

– А то нет?! – подбоченилась Дунька. – Я-то, как эту Васёну увидала, сейчас подхватилась – и к Агариным понеслась! У меня там кума в ключницах обретается… И всё как есть вызнала! Гоните её, барыня, прочь, покуда беды не сделалось!

– О-о-ой, только не говори, что она ведьма и от её взгляда молоко киснет…

– Хуже!!! Ведьма не ведьма, а Гришки Стрижа невеста наречённая! – выпалила Дунька и торжествующе взглянула на свою барыню. Настя потёрла пальцами лоб, нахмурилась:

– Подожди-подожди… Какого ещё Гришки Стрижа? Это того самого, который…

– Истинно!!! Сами помните, он ещё перед Пасхой от барина сбёг, да ещё какой убыток учинил – полдома спалил! И по лесам теперь хоронится, как леший, и цельная ватага у него таких же лешаков! Они и у Трентицких дальний хутор сожгли, и Лазареву-барыню на дороге подловили и такое с ней учинили, что сказать вам совестно, хоть вы и мужняя жена! И Истратиных старосту Гришка в овраге зарезал, и…

– Ну, будет, будет, мне ясно. Но с чего ты взяла, что наша Василиса как-то к этому причастна?

– Может, и не причастна, а только бережёного бог бережёт! – отрезала Дунька. – Мне Пантелеевна рассказывала, что Гришка до своей наречённой сам не свой был! Из-за неё, Васёнки этой, весь сыр-бор и разгорелся! Из-за неё он и барина чуть не порешил, из-за неё Гришка…

– Так в чём же был сыр-бор? – недоверчиво улыбнулась Настя. – Как в этих глупых романах, не смогли обвенчаться попросту, без страстей-мордастей?

– Вам смехи всё! А только барин не дозволил венчаться-то, Гришка и осерчал! Да ещё говорят, будто…

– Довольно, избавь меня от этих сплетен! – замахала руками Настя – и тут же обессиленно откинулась на спинку кресла. – Боже, да как же виски ломит, хоть бы впрямь дождь пошёл… Дунька! Ты мне с утра ливень обещаешь, и где он?!

– Сбегать поторопить? – невинно осведомилась Дунька.

– Слушай, я в тебя сейчас кину чем-нибудь!

– Воля ваша, а что с Васёнкой прикажете? Вы разумейте, что Гришка её всё равно для себя добудет! Спалит вам всё имение, в убыток вгонит – а добудет, потому он до неё больной с малолетства! Вот моё вам слово, избавьтесь от этой шишиги поскорей, покуда…

– Кто бы меня от тебя избавил! – полусердито оборвала её Настя. – Как я, по-твоему, смогу от неё избавиться, если это – приобретение Никиты Владимировича?

– Барин её вам подарил, стало быть, и распоряжаться вам!

– Всё, замучила ты меня! Поди вон! И… Позови ко мне Васёну.

Дунька гордо прошествовала в людскую. Когда она скрылась, Настя встала, озабоченно встряхнула обеими руками тяжёлую косу, так и не уложенную с самого утра в причёску, и несколько раз прошлась по комнате. Остановившись у окна, всмотрелась в голый, облетевший сад, грустно вздохнула.

Осторожное шарканье босой ноги по полу заставило Настю обернуться.

– Изволили звать, барыня?

Василиса стояла у дверей. Настя обернулась к ней – и невольно залюбовалась стройной фигурой девушки, не испорченной даже старым мешковатым сарафаном, её густой косой, переброшенной на грудь, чистым, строгим, красивым лицом, длинными стрелами бровей, синими спокойными глазами.

– Бог мой, как же ты хороша! – искренне сказала она, подходя к Василисе. – Я такого и не видала никогда!

– Шутить изволите, барыня, – ровным голосом отозвалась та.

– Какие шутки, когда и впрямь – Василиса Прекрасная! Вот только что мне с тобой делать теперь?

– Что желаете, воля ваша.

– Что ты скажешь, если я выпишу тебе вольную?

– Ка-а-ак это?.. – ахнула Василиса.

– Очень просто, – пожала Настя плечами. – Ты мне ни копейки не стоила, стало быть, в убытке не останусь. Барин, я уверена, возражать не будет. Справим документы в уезде, и ты – свободна!

– Барыня, миленькая!!! Да за что же?!! – простонала Василиса и с размаху кинулась опешившей Насте в ноги. – За что же гневаться изволите?! Что я худого сделала, чего вам про меня наговорили?!

– Как, ты не хочешь быть свободной? – озадаченно спросила Настя. – Да встань ты, дура, что за глупости такие?! Поднимись и объясни, только без рыданий! Ну, бог с тобой, не будет тебе вольной, только растолкуй же…

– Да чего ж тут толковать?.. – Василиса неловко, цепляясь за дверной косяк, поднялась. Руки у неё дрожали, по бледному лицу ползли слёзы, и девушка тщетно вытирала их рукавом. – Куда же я, вольная, пойду-то? У меня на всём свете родни никого, кроме дедушки, у господ Агариных остался… Куда денусь-то, барыня, благодетельница? Чем на хлеб заработаю? Кто из господ местных вольную в работу возьмёт, коли у каждого свои люди есть? А в городе я и не знаю никого, и…

– Ты могла бы отыскать своего жениха.

Васёна побледнела так, что на лице, казалось, остались одни огромные синие глаза, и Настя против воли снова залюбовалась ею. «Родит же Господь красоту такую… Будь она дворянского сословия – вся высшая знать лежала бы у неё в ногах!» Вслух же она удивилась:

– Да что ж ты так перепугалась? Я не буду чинить препятствий!

Василиса закрыла глаза. Несколько раз глубоко, всей грудью вздохнула, явно силясь успокоиться и взять себя в руки. Ей это удалось. Через мгновение она уже прямо смотрела в лицо Насте и своим ровным, почти бесстрастным голосом говорила:

– Барыня, я вам присягнуть готова, что пустое это всё. Всё, что вам про меня и про Гришку наговорили. Пустое и напраслина. В том могу и крест поцеловать.

– Ты хочешь сказать, что он не был твоим женихом?

– Николи! Да дедушка и не согласился бы никогда! Да кто ж за него пошёл бы, за Гришку, за аспида такого?! Свататься – сватался! Да барин наш… – тут Васёна запнулась, и по её лицу разлилась густая розовая краска. Настя, подойдя, смотрела на неё с растущим любопытством.

– И что же приказал твой барин?

– Сказали, что я не для мужика сиволапого рождена… Изволили распорядиться в комнаты меня взять… в услуженье… Сыну хотели приятное сделать… – Васёна смотрела в пол у себя под ногами. – А мы что же… Мы люди подневольные… Только с того дня дедушка уж сильно занедужил. Он и так грудью мучился, а без меня и вовсе… И в саду ему трудно стало…

Настя встала и, не замечая того, как испуганно умолкла девушка, принялась ходить по комнате.

– Ох уж мне Агарины эти… И старый, и молодой… Так чем же ты занималась до того, как попала в барские комнаты?

– Изволите видеть, садом господским мы с дедушкой занимались и ранжиреями, – лицо Василисы вдруг посветлело, она слабо улыбнулась, вспоминая. – Вот ей-богу, барыня, не хвалюсь, но таких цветов, как у нас с дедушкой… То есть у барина нашего… ни у кого в целой губернии нет! Дедушка и в Москву два года назад ездил и такие редкие диковинки оттуда привёз, что мы с ним ночами не спали, думали – не приживётся, не вырастет, цвету не даст… Всё, как есть, всё прижилось!

– Так ты садовница? – разочарованно спросила Настя. – Но что же мне тогда с тобой делать? У меня и сада никакого нет! Мы не такие господа, как Агарины, чтобы подобными пустяками тешиться, да ещё людей на них отрывать! Если бы ты хоть в огородном деле понимала…

– Я, барыня, и в огородном смыслю! – торопливо перебила Васёна. – И семена, и гряды, и овощь вся на нас с дедушкой была! Нам и девок в помощь давали, когда работы было много, и… А отчего же, барыня, вы сада не желаете? Упаси меня господь насмелиться советы давать… Но вон ведь у вас под окном какое место чудесное даром под мусором пропадает!

Настя машинально выглянула в открытое окно. Там буйно топорщилась пожухшими сорняками довольно большая лужайка, на которую прежде стаскивали строительный хлам.

– И в самом деле… Как-то нехорошо, – вынуждена была признать она. – Я прежде почему-то не замечала… Но послушай, милая, я же не могу оставить тебя для занятий пустяками, когда…

– Отчего ж пустяки-то?! – всплеснула руками Васёна.

– Сколько тебе лет, Васёнка?

– Шестнадцать, барыня… – одна надежда на то, что она сможет вернуться к любимому делу, зажгла на щеках девушки яркий румянец. – Отчего же вы цветы пустяками зовёте? Ведь самые красивые создания господни они есть! И таковы разные, и привычки у каждого цвета свои, и язык свой, и…

– Язык? – насмешливо улыбнулась Настя.

– А как же?! Как есть у каждого свой! Вы думаете, люпин георгину поймёт когда? Их и рядом сажать николи нельзя: заедят друг друга, рассорятся, и земля под ними бедна станет! – воодушевлённо рассказывала Василиса. – А ежели, к примеру, к тому же люпину астру подсадить, так душа в душу жить будут, и никакого навозу не надобно для них! А коли вам аромат приятный в саду нужен, так можно аглицкий душистый горошек во-он там, у стеночки высадить, и двойная выгода будет! Во-первых, стену он так оплетёт, что никакого безобразия видать не станет, а во-вторых, от него вечерами такой дух идёт, что…

– Довольно, довольно, – Настя удивлённо осмотрела взволнованную девушку с головы до ног. – Воистину, я не понимаю Мефодия Аполлоныча… Такую разумную особу взять для услужения барчуку?!

Василиса приняла её слова за насмешку и жарко вспыхнула. На ресницах у неё выступили слёзы.

– Прощенья просим, барыня… Забылась я…

– Глупости! – отмахнулась Настя, снова принявшись ходить по комнате: неожиданное предложение уже захватило её. – Но скажи мне, милая, если, допустим, я решу весной засадить эту лужайку… Всё равно она более ни подо что не годна… Во что мне это обойдётся? Ведь цветы и семена придётся покупать, и время, по-моему, уже упущено, и…

– И-и, барыня, ни во что, ей-богу! – взмахнула руками Василиса. Лицо её снова засияло. – Я одна и землю подыму, и коренья повыберу, и земельку распушу! Дело-то привычное, с малолетства на нём! Тем более что сейчас как раз последние самые денёчки для этого остались! Я так земельку подготовлю, что весной и навоза не надо будет – сама собой родит!

– А сажать, сажать-то что будешь? – рассмеялась Настя. – Лебеду с задворков?

– Добуду! – уверенно сказала Василиса. – У нас с дедушкой знакомства по цветочным делам такие были, что и предводителю не снились! Всю округу обойду, а найду всё, что требуется! И вам это ни в грош не обойдётся, Христом-богом клянусь! Вот увидите, какая красота будет! И огород вам по весне налажу лучше, чем у господ Агариных!

– Как ты, однако, загорелась! – Настя, качая головой, разглядывала девушку. – Право, не знаю, будет ли из этого толк… Ну да хуже уж не окажется, думаю.

– Сами увидите, барыня, какая красота у вас под окном окажется! – истово перекрестилась Василиса. – Дозвольте только заступ взять!

– Что ж, я распоряжусь, и завтра тебе всё…

– Да пошто же завтра? Я и сегодня взяться могу, для чего же хорошему дню пропадать?

– Да ведь дождь с минуты на минуту хлынет! Зальёт тебя, дура, водой!

– Ничего, чай, не сахарная… Дозвольте, барыня…

– Ну, господь с тобой. Иди покуда в людскую обедать… Да поешь, сказано тебе, успеешь в земле накопаться! Экий крот на мою голову взялся! А я распоряжусь. Всё, что тебе будет нужно, возьмёшь у Ермолая, если он ещё не пьян. Ну, что же ты стоишь? Ступай.

Василиса и впрямь почему-то медлила, стоя у порога. Когда же Настя сделала нетерпеливый жест, девушка подошла к ней, низко, до земли поклонилась и поцеловала ей руку.

– Благодарствую…

– Да ступай же! – уже слегка рассерженно велела она, и Василиса исчезла.

Оставшись одна, Настя пожала плечами, тихо рассмеялась чему-то и подошла к окну. Там из-за дальнего леса поднималась туча, и первые капли уже ударили в окна.

* * *

– И только ради этого вы просили вас принять, Михаил Николаевич?

– Моя просьба кажется вам несущественной, господин Брагин?

Начальник Александровского винокуренного завода не ответил на вопрос посетителя. Неспешно поднявшись из-за стола, он сделал несколько шагов по кабинету, остановился у окна. Это был большой, уже отяжелевший человек лет сорока с некрасивым, грубо рубленным лицом, обрамлённым седеющими николаевскими бакендардами. Мохнатые, растрёпанные брови придавали ему угрюмый вид. Под набрякшими тяжёлыми веками были почти скрыты тёмные внимательные глаза. Побарабанив пальцами по подоконнику, он вновь обернулся к просителю:

– И всё же я не понимаю вас. Вы сосланы на поселение и под надзор полиции. Проживаете на квартире отца Порфирия. Никакого отношения ни к заводу, ни к моим разбойникам не имеете. Вам дозволено иметь книги, продолжать свои занятия, никаких ограничений в передвижении… Чего ж вам больше и к чему эта филантропия? Неужто вам мало её оказалось в Москве?

Михаил Иверзнев, сидящий у массивного, крытого потёртым зелёным сукном стола вспыхнул было, но сдержался. Сердито взъерошив ладонью волосы, он глубоко вздохнул и сказал:

– Филантропия здесь совершенно ни при чём. И решать, разумеется, вам. Но я, право, не понимаю, чем вам помешает моя работа в заводском лазарете. Я, как вы знаете, учился на хирурга. Последнюю кампанию прошёл с бригадой Пирогова, меня ни кровью, ни увечьями не напугать. Если бы не арест, сейчас я уже сдал бы экзамены, кончил курс и получил диплом. Вам не нужен такой фельдшер?

– Да ВАМ-то всё это к чему, господин Иверзнев? – пожал плечами Брагин. – Каторжане – народ непростой, с ними не враз сладишь, уметь надо…

– Не люблю сидеть без дела, – коротко пояснил Михаил. – А для врача, как и для священника, все равны – что каторжный, что вольный. Смею вам заметить, что лазарет заводской находится не в лучшем состоянии. Я с вашего недавнего разрешения заходил полюбопытствовать. Два фельдшера-инвалида, которые вечно пьяны. Грязь. Ухода за больными мало… Вернее, его вовсе нет. Однако не так уж трудно всё это поправить. И вам выгодней: быстрее на ноги ваши рабочие вставать будут. И смертей меньше окажется.

Брагин молчал, продолжая не спеша расхаживать по кабинету. Бронзовая чернильница на столе вздрагивала от его шагов. Иверзнев, глядя ему в спину, негромко сказал:

– Здешний народ отзывается о вас хорошо. Говорят, что вы справедливы и понапрасну не мучаете людей. Большая редкость по нынешним местам, как я уже успел заметить.

– Экого комплимента получил, – без улыбки отозвался Брагин. – А ну как врут они, люди-то? Вы, Михаил Николаевич, здесь человек новый. Я вам рекомендую поменьше слушать моих разбойников. Они без вранья часу не живут, так что…

– Я сам видел, как вы приказали по прибытии этапа немедленно расковать всех женщин.

– Разумеется. У меня бабы в кандалах не ходят.

– На других заводах не так. И мужики говорят, что в заводе тоже работают без ручных кандалов. Хотя правила предписывают…

– Те, кто писал эти правила, работы нашей не знают, – невозмутимо пояснил Брагин. – Некоторые вещи исполнять в кандалах попросту невозможно. А расковывать этих чертей с утра и заковывать их обратно вечером – никакого времени не хватит. Так что, сами видите, всё имеет свой резон.

– Ревизоров не боитесь? – с интересом спросил Михаил. Брагин только усмехнулся.

– Что ж, Михаил Николаевич… Коль вам нечем более себя занять – прошу в лазарет. Но предупреждаю – это не московская больница. Действительно – грязно, вонюче и вшиво.

– Сделаем лучше.

– Мда?.. Ну, бог в помощь. Денег, однако, не дам. Я не вор и прибылей по карманам не прячу. Но и отдавать их на пустяки тоже не намерен. У меня своё начальство, всё хозяйство подотчётное и…

– Никаких денег и не надо. Нужно только, если не пожалеете, несколько баб – отмыть лазарет хорошенько и в дальнейшем поддерживать чистоту. Всё остальное я налажу сам. Я хотел вас попросить, если возможно, ещё об одном одолжении. От моей квартиры до завода идти довольно долго… нельзя ли мне при лазарете какую-нибудь комнатёнку занять? Я неприхотлив, мне много места не надо. Просто чтобы не тратить время на ненужную беготню по утрам и вечерам.

– Да чем же вам отец Порфирий не угодил?! – непритворно изумился Брагин. – Уж, казалось бы, так рад был, что учёный человек из столицы у него поселился! Матушка его в восторге, поповны – те и вовсе… Ведь в экий цветник вы попали, Михаил Николаевич! Шесть девиц – и все на выданье! Даже весьма на выданье…

Брагин говорил абсолютно серьёзно, но в его тёмных глазах скакали весёлые искорки. Михаил улыбнулся в ответ – слегка смущённо.

– Я это тоже успел заметить. По-моему, я только шуму лишнего наделал в почтенном семействе, а я… мне… Удобнее было бы просто находиться постоянно при лазарете. Вот и всё.

– Ну, как знаете. Место найдётся. Однако странный вы молодой человек… – Тёмные глаза испытующе взглянули на Иверзнева из-под тяжёлых век. Тот посмотрел в ответ спокойно и прямо, чуть улыбнулся. Брагин, в очередной раз пожав плечами, вернулся за свой стол, сел (дубовый стул сердито скрипнул) и положил на зелёное сукно огромные руки со сбитыми костяшками пальцев.

– Ну что же… воля ваша. Квартиру вам подготовят быстро. Сможете хоть завтра переехать. Прежних фельдшеров, однако, оставьте. Они, конечно, выпивохи, но в здешнем народце поболе вашего разбираются. Думается, полезны будут.

– Как вам угодно. Я и не собирался никого гнать.

– Скажите, Михаил Николаевич… Вы ведь с отличием курс должны были окончить?

– Должен был, – с едва заметной иронией в голосе ответил Михаил.

– В таком случае и я хотел бы просить у вас одолжения.

– Разумеется, всё, что смогу.

– У меня, видите ли, дети… Дочь в Иркутске в пансионе обучается, а Алёша здесь, при мне… И не могу никуда его отправить, поскольку болен сынок мой. Летом-то, слава богу, ничего, а как к зиме дело – просто с ног валится! Обмороки какие-то, голова кружится… Показывал докторам в Иркутске, говорят – болезнь сердца. А Алёшке всего-то десять лет! Я в эти годы не знал, где оно, это сердце, и находится в организме! Началось у него, однако, недавно, три года назад… После смерти супруги моей. Очень он мать любил… – Брагин говорил медленно, словно с трудом выбирая слова. Его лоб перерезала глубокая складка. – Так вот я хотел бы попросить вас, господин Иверзнев, – не изволите ли вы Алёшку осмотреть?