Текст книги "Зауряд-врач"

5

Деникин не поверил нам и прислал в помощь врача. И кого? Я обомлел, когда к лазарету подъехал автомобиль и вышедший из него мужчина представился:

– Бурденко, Николай Нилович, хирург-консультант Белорусского фронта.

Сам Бурденко! Человек-легенда из моего мира. Гениальный хирург, которого в 1930-х приглашали за границу проводить показательные операции. Создатель школы нейрохирургии в СССР и главный хирург Красной Армии. Под его руководством была создана эффективная система помощи раненым. В Великую Отечественную войну 70 процентов их возвращались в строй. И это без антибиотиков и других привычных нам лекарств! Советские врачи оперировали в походных условиях, в неприспособленных для этого помещениях, при свете керосиновых лам и добивались при этом отличных результатов в отличие от немцев. У них методы были еще те. Они даже прижигали раны, как в Средние века! Если наши врачи старались спасти раненую конечность даже при гангрене, немцы ампутировали их, не задумываясь.

Бурденко заметил мое смятение и с любопытством посмотрел сквозь очки.

– Слышали обо мне?

– А кто не слышал? – пришел на помощь Карлович. – Здравствуйте, Николай Нилович! Чаю? Или пообедаете?

– Сначала осмотрю командующего, – отказался Бурденко.

У Брусилова он пробыл около часа. Сам снял повязку и исследовал рану. Выслушал и выстукал генерала, заставив того морщиться. Затем забинтовал и сделал нам знак выйти.

– Удивительно! – сказал в коридоре. – Пациент слаб, что неизбежно после такого ранения и потери крови, но пребывает в сознании, да и выглядит на удивление хорошо. Говорите, после ранения прошло два дня? Не могу поверить! Рана почти затянулась.

– Это Валериан Витольдович, – указал на меня Карлович. – Чудеса творит.

– Любопытно, – заинтересовался Бурденко. – А ну-ка, молодой человек!..

Пришлось рассказать все – об операции и свечении. Последнее Бурденко не заинтересовало, похоже, счел фокусом. А вот об операции расспросил подробно. Пришлось даже показать. Я взял резиновую трубку для дренажа (здесь их называют гуттаперчевыми), надрезал и заштопал под надзором гостя.

– А если сосуд полностью разорван? – поинтересовался Бурденко. – Взялись бы шить?

– Стент нужен.

– Что такое «стент»?

– Трубка… – я едва не сказал «из пластика». – Из золота или платины. Подходящего диаметра, тонкая и перфорированная по всей протяженности. Лучше из сетки. Ткань сосуда прорастет сквозь отверстия и закроет стент изнутри. Это убережет пациента от тромбов.

Демонстрируя, я взял иглу для переливания лекарств и надел на нее с обеих сторон резиновую трубку.

– Почему золото и платина? – поинтересовался Бурденко.

– Химически инертные металлы, которые не отторгаются организмом.

– Любопытно, – сказал Николай Нилович. – Где учились?

– Мюнхенский университет в Германии.

– У Бауэра?

– У него.

Сказав это, я сжался. Сейчас спросит что-нибудь про этого Бауэра, а я – ни уха ни рыла. Но Бурденко не спросил.

– Читал его статьи в медицинских журналах, – сказал. – Мясник, но хирург хороший. Не знал, что в Германии делают такие операции. Не удивительно, что у них процент вернувшихся в строй раненых больше нашего.

– А сколько у нас?

– Чуть более сорока процентов, – вздохнул он.

– Откуда данные по Германии?

– Мы получаем их медицинские журналы. Из Франции, – пояснил он в ответ на мой удивленный взгляд. – Она с немцами не воюет. Вот что, Валериан Витольдович! Вам нужно выступить на конференции военных врачей. Она состоится через месяц. Готовьте доклад.

– Я зауряд-врач.

– Вы талантливый хирург. Не возражайте! Моих знаний достаточно, чтобы это понять. Ваш опыт заслуживает распространения. Расскажете об операции на сосудах, этих ваших стентах. Продемонстрируете методику на мертвых телах, а коли случится – на раненых. Не да бог, конечно! – он перекрестился. – Кстати. Ранения головы приходилось оперировать?

Ну да, операции на мозге – конек Бурденко.

– Не довелось, Николай Нилович!

– А если б пришлось? Как бы действовали?

– Для начала открыл бы доступ к ране, для чего расширил отверстие в черепе. Удалил бы осколки костей и сгустки крови, после чего зашил кожу и отправил раненого в тыловой госпиталь для лечения хирургами с большим опытом.

– А извлечь пулю или осколок?

– Для того что определить их месторасположение, нужен рентген. В лазарете его нет. Мозг – крепкий орган. Если раненый не погиб сразу, то пуля или осколок не задели жизненно важных центров. Не обязательно доставать. Со временем пуля или осколок закапсулируются, раненый поправится. Лезть в мозг наудачу – это риск повреждения крупных сосудов. Их в мозгу много, особенно в области синусов. А дренаж не поставишь – кругом череп. Кровоизлияние приведет к смерти больного, в лучшем случае – к инвалидности.

– Хорошо учат немцы! – воскликнул Бурденко. – Не хотите работать у меня? Мне б такой помощник пригодился.

Я уловил недовольный взгляд надворного советника. Не стоит, Николай Карлович! Нельзя мне к Бурденко. Он вращается в высоких кругах, там могут заинтересоваться студентом и запросить его данные по своим каналам. И спалился котик!

– Благодарю, Николай Нилович! Для меня честь работать с вами, но вынужден отказаться. Рано мне. Следует усовершенствовать практику. Дивизионный лазарет для этого – самое место.

– Понимаю! – кивнул Бурденко. – Более того, одобряю. Что ж, Валериан Витольдович, набирайтесь опыта. Но на конференцию обязательно приезжайте! Предварительно пришлите доклад. Договорились?

Я кивнул.

– Вы что-то говорили об обеде? – повернулся гость к Карловичу.

– Прошу! – заспешил тот…

После обеда Бурденко осмотрел других раненых. Карлович не преминул показать моих абдоминальных. Они оставались в лазарете, набираясь сил перед эвакуацией.

– Раны заживают хорошо, свищей нет, – хвастался надворный советник. – Насколько знаю, такое только у нас. Мы медицинские журналы тоже читаем, – не преминул подпустить он шпильку. Видимо, не простил гостю попытку сманить хирурга.

– Я рад за вас, господа! – ответил Бурденко. – Доложу о ваших успехах. А теперь откланяюсь. Я тут не нужен. Операция проведена замечательно, командующий поправляется, необходимую помощь получает. А меня раненые ждут. После германского наступления их много.

Вот так! Спокойно и интеллигентно поставил Карловича на место. Тот даже засопел. Мы проводили гостя.

– Подумаешь, величина! – буркнул Карлович, когда автомобиль скрылся за селом. – Вы не хуже оперируете.

В ответ я только вздохнул. Что ему сказать? Хирург я неплохой, но по сравнению с Бурденко и другими выдающимися врачами этого времени рядом не стоял. Это они в тяжелейших условиях, своей подвижнической работой закладывали нормы военно-полевой хирургии. Я пришел на готовое. Изучил их достижения в военно-медицинской академии и применил на практике. Ничего нового не открыл и вряд ли открою. Потенциал не тот.

Визит Бурденко без последствий не остался. Сначала из Минска прибыла полусотня казаков, которая взяла лазарет под охрану. Из штаба фронта зачастили курьеры, которые везли Брусилову пакеты. Генерал, почувствовав себя лучше, захотел быть в курсе событий. Это не понравилось Карловичу, он потребовал прекратить. Произошел непростой разговор, но стороны договорились. Брусилов выторговал право работать по два часа в день. Карлович поворчал, но смирился.

Я в этих разборках не участвовал. Навещал раненого, контролировал ход его выздоровления – и только. Даже свечением не подпитывал. Рана заживала нормально, чего лезть? К тому же пребывание Брусилова в лазарете несло плюшки. Нас стали лучше снабжать. Санитарам и врачам заменили обмундирование, прислали новые халаты и много бинтов – их перестали стирать. Кульчицкий, радостно улыбаясь, загружал в кладовку продукты. Медикаментов, в том числе дефицитных, хватало. Жить стало веселее.

Апофеозом этого праздника стало прибытие репортеров. Их прислали написать об эпическом подвиге зауряд-врача, отстоявшего лазарет от супостата. А еще он спас командующего фронтом. Герой, мать его! Я пытался уклониться, но Карлович не позволил. Надворный советник светился от удовольствия. О лазарете пропечатают в газетах – что может быть лучше? Глядишь, начальство оценит – последует повышение или орден. Военные тщеславны, и врачи не исключение.

Карлович поведал репортерам о великих событиях, я больше отмалчивался. Это понравилось репортерам. Герой должен быть скромным. Потом нас фотографировали. Мне вручили винтовку с примкнутым штыком и попросили принять героический вид. Я сделал зверскую рожу. Попросили помягче. Мучили долго. Затем репортеры захотели снять нас с Брусиловым. Генерал, к моему удивлению, согласился. Тщеславие… Его одели в мундир, вынесли во двор и усадили на табурет. Меня, Карловича, Леокадию и дантиста разместили по сторонам. Это я потребовал снять всю операционную команду, фотографы планировали только нас с Карловичем. В заключение у входа в лазарет выстроили персонал лазарета для общей фотографии с командующим фронтом. Народ позировал с удовольствием – фотография здесь событие. Это не мой мир, где даже у школьников камеры в смартфонах. Карлович договорился об отпечатках и дал денег. Фотографии прислали. Целый день санитары и сестры милосердия носились с ними, показывая друг другу и тыча пальцами в едва узнаваемые из-за масштаба лица. Не избежали этого поветрия и врачи. А когда пришли газеты со статьями… Хорошо, что Карлович догадался заказать их много. Досталось каждому. Персонал сел писать письма домой. В конверты вкладывались вырезки или газеты целиком с фотографиями фигурантов. Я в этом не участвовал. Кому писать, неизвестно, а фотографии… На кой они мне?

Все когда-нибудь кончается, завершился и этот дурдом. Потекли серые будни. Я оперировал – несмотря на затишье, раненых привозили, лечил больных – их тоже хватало, регулярно навещал выздоравливавшего генерала. У меня с ним установились доверительные отношения, каковые нередко случаются между пациентом и врачом. Как-то, придя с визитом, я застал Брусилова за странным занятием. Он рассматривал фотографии, которые покрывали одеяло. Вскрытый конверт валялся рядом. Бросив взгляд, я различил на фото большой агрегат гусеницами по бокам. Они огибали весь корпус целиком. Рядом стоял человек в незнакомой форме. На фоне громадной машины он выглядел крохотным. Танк? Их уже изобрели? Та-ак, похоже на английский Mk.

– Нравится? – спросил Брусилов, заметив мой интерес.

– Убожище!

– Не скажите! – улыбнулся генерал. – Это самоходная бронированная машина для преодоления укрепленных позиций противника. Вооружена пулеметами и пушкой, которые установлены спереди и в боковых спонсонах. Сухопутный дредноут.

– С какой скоростью он едет?

– Четыре версты в час.

В этом мире Россия перешла на метрическую систему после русско-японской войны. Но привычка к старым осталась, особенно у немолодых людей.

– Пешеход движется быстрее.

– Зато машина преодолеет окопы и траншеи.

– Если доползет.

– С чего такой скептицизм? – удивился генерал.

– Машина большая и тяжелая. Высокая нагрузка на подвеску делает ее ненадежной. Наверняка, очень ломучая. К тому же высокий силуэт, немаленькие размеры, а также низкая скорость делают ее легкой мишенью для артиллерии. Противник успеет развернуть пушки и расстрелять машины издалека. Чье это изобретение? Французское?

– Английское.

– Предлагают купить?

– Вы догадливы.

– Наверняка уже предложили немцам. Но те испытали и ответили, что им такое счастье не нужно. Решили сбыть нам. Много просят?

– Тридцать тысяч фунтов за одну, – вздохнул Брусилов.

– Пусть оставят себе на надгробные памятники.

– Я тоже не люблю англичан, – признался Брусилов. – Заверяют в дружбе, но помогают немцам. Однако идея хороша. Без этих машин прорвать хорошо укрепленную оборону противника затруднительно.

Значит, собираются наступать…

– Есть же бронеавтомобили.

– Они не смогут преодолеть траншеи и окопы.

– На колесах – да. Но если заменить их гусеницами…

– Чем?!

– Вот эти стальные ленты называются «гусеницы», – показал я на фотографии. – Здесь они движутся вокруг боковых частей корпуса. Это сложно и нерационально.

– Можете показать проще? – улыбнулся генерал.

– Нужны карандаш и бумага.

Получив требуемое, я сел за стол и изобразил танк, взяв за основу советский Т-26 из моего времени, в девичестве «Виккерс». Рисовать я умею. Изобразив танк в разных проекциях, передал листок Брусилову.

– Смотрите! Это ведущее колесо, а это ленивец. Внизу опорные, сверху – поддерживающие катки. Привод спереди. Ничего сложного.

– Вы разбираетесь в механике, – удивился генерал. – Не ожидал от врача.

– Многие врачи – хорошие механики. Инструменты, которые мы используем в работе, придуманы ими. К тому же мне интересно. Читал журналы и специальную литературу.

– Понятно, – кивнул он. – Но я сомневаюсь, что у наших инженеров получится. По крайне мере, быстро.

– Можно поступить проще. В Северо-Американских Соединенных Штатах производят тракторы на гусеничном ходу. Я читал о них. Можно купить патент или заказать готовые ходовые. Только попросить их удлинить, у американцев они короткие. Трактору не нужно преодолевать траншеи.

Если правильно помню, так поступили французы в Первую мировую войну. И танки у них вышли лучше, чем у англичан. Откуда знаю? Сказал же: читал.

– Любопытно, – задумался Брусилов. – Вы можете изложить свои соображения на бумаге?

– Кто станет слушать зауряд-врача?

– Зато послушают командующего фронтом, – хмыкнул Брусилов. – Прошу вас, Валериан Витольдович!

Как тут откажешь? Я сел за записку. Нарисовал и написал все, что помнил о танках того времени. Изложил тактику их применения. Подчеркнул, что не стоит бросать их в бой без прикрытия артиллерии и пехоты, как было в моем мире. Остапа понесло: на меня нахлынуло, я писал и писал. Хорошо, что Брусилов в благодарность за исцеление подарил мне авторучку с золотым пером. С обычной я бы замудохался. Записка вышла на редкость большой – даже не ожидал. Через несколько дней я отнес ее Брусилову. Читая, тот хмыкал.

– Любопытно, – сказал, положив листки. – Штурмовые группы со стальными нагрудниками, взрывчаткой и короткоствольным оружием. Предлагаете вооружить солдат револьверами?

– Можно охотничьи ружья с обрезанными стволами.

– Охотничьи?

– С винтовкой в траншее не повернуться. А картечь с близкого расстояния – метла смерти.

– Как вы сказали? «Метла смерти»?

– Можно траншейная.

– Постараюсь запомнить. Над этим стоит подумать. Но создать в тылу копию обороны противника и учить солдат ее брать… Странное предложение.

– Так делал Суворов перед штурмом Измаила.

– Хм! А ведь правда. Удивительно слышать это от зауряд-врача. Да все остальное, включая тактику прорыва укрепленной обороны врага, развития наступления создание внутреннего и внешнего кольца окружения противника… Не хотите работать в моем штабе?

Вот этого только не хватало нашему славному гвардейскому экипажу младшего лейтенанта Малешкина![25]25
  Цитата из фильма «На войне как на войне».


[Закрыть]

– Я врач, а не строевой офицер, Алексей Алексеевич. Академии Генерального штаба не кончал.

– Я обменял бы трех ее выпускников на одного вас. Но вы правы. В штабе вам придется нелегко. Не поймут. Ладно. Не возражаете, если я умолчу об авторе этих соображений?

– Нисколько.

Тем более что придумал не я…

– Приятно слышать. Мы все служим России и престолу. Наградой вас не обойдут, позабочусь.

Через два дня Брусилова увезли. Его состояние не вызывало опасений, и командующий решил перебраться ближе к штабу. Вместе с ним ускакали и казаки. Взбудораженный пребыванием высокого пациента лазарет вернулся к обычной жизни. Я лечил раненых и писал доклад для конференции. Мы обсуждали его с Карловичем за совместными чаепитиями. После моего отказа от предложения Бурденко начальник лазарета проникся ко мне особым расположением. Это он еще о Брусилове не знал! Мы беседовали о жизни, обсуждали статьи в газетах и медицинских журналах. Лазарет их получал, здесь Карлович не соврал. Эти вечерние чаепития не могли заменить мне дом, но чем-то похожим от них веяло. С врачами и фельдшерами у меня установились добрые отношения, как и с сестрами милосердия. Я держался с ними как равный, это оценили. Коллеги происходили из мещан, а тут шляхтич древнего рода. Ну и что? Никогда не понимал понтов – как здесь, так и в моем мире. Родился ты в знатной семье или много наворовал, то есть «добился успеха», с чего гнуть пальцы? Почему западный миллионер ходит в простом костюме, ездит на подержанной машине, а нашему западло? Для него нет жизни без «Бриони» и «Феррари». Может, оттого, что больше похвастаться нечем?

С Леокадией я держался отстраненно, ее это задевало. Как-то она отловила меня в парке во время перекура. Подошла и села рядом на лавочку.

– Нам нужно объясниться, – заявила бесцеремонно.

Я только вздохнул: бежать некуда.

– Вы почему-то сторонитесь меня.

Я пожал плечами.

– Хочу знать почему?

Вроде неглупая женщина, а задает детские вопросы.

– У нас разные взгляды на жизнь, Леокадия Григорьевна.

– Вы о том нашем разговоре? Считаете, я не права?

– Считаю.

– Но это не так! Медики должны бороться за жизнь. А вы отняли ее! Добро бы в бою. Но убить раненого солдата!

Вот упертая!

– Вы читаете газеты, Леокадия Григорьевна?

– Да, – удивилась она.

– Обращали внимание на отчеты правительственной комиссии по расследованию злодеяний германских войск?

Есть здесь такая…

– При чем здесь это?

Не читала…

– При том. Немцы убивают наших раненых и врачей, сестер милосердия и санитаров. Они устроили лагеря смерти для наших военнопленных. Морят их голодом, запрягают в повозки и заставляют таскать. Непокорных бьют палками и кнутами. За малейшее неповиновение – расстрел. Пленных вешают и обливают водой на морозе[26]26
  Все это было в реальной истории. Как было сказано: нацизм придумал не Гитлер.


[Закрыть]. Мы для них скот, даже хуже. О скоте хотя бы заботятся, его кормят и держат в тепле.

– Мы не должны быть такими, как они!

Слышали. В Великую Отечественную войну мы вели себя с немцами гуманно. Лечили и кормили их военнопленных. Паек у тех был не хуже, чем у советских граждан. В оккупированной Германии наши солдаты кормили немецких детей, женщин и стариков. Мы помогли немцам восстанавливать разрушенные города и предприятия. В итоге получили враждебное государство. Американцы вели себя иначе. Бомбили немецкие города, не стеснялись расстреливать пленных[27]27
  Кто в этом сомневается, почитайте книги западных историков. Подчеркиваю, не российских.


[Закрыть]. Насиловали немок. Спустя десятилетия в этом обвинят русских. Германия будет дружить с США и вводить санкции против России. Поляки, которых спасли от уничтожения и рабства, будут заискивать перед немцами и ненавидеть русских. Памятники советским воинам снесут. Рабы дорвались до свободы…

– Немцы пришли, чтобы уничтожить нас. Поэтому я считаю своим долгом убивать их. Пока не уберутся обратно или не подохнут здесь!

– Вы очень странный человек, Валериан Витольдович! Понимаю, что вы воевали, но так опалить душу… Мне жаль вас!

Она встала и ушла. Скатертью дорога! Лезет в душу… Мне ее жгли много. В кавказских войнах, где бросали на убой юных солдатиков, и мне приходилось их спасать. Получалось не всегда. Мне опалила душу любимая жена, когда ушла к вору, то есть бизнесмену, пока глупый доктор спасал жизни на Кавказе. И ладно бы сама, но она забрала Дашу. А ее хахаль запретил пускать меня к дочке. Мордовороты, охранявшие его особняк, избили и выбросили меня за ворота, когда я пришел Дашу навестить. Суд, куда я обратился, принял сторону вора. В тот день я плакал – от унижения и бессилия. Меня втоптали в дерьмо. Государство, которому я служил, защищало не меня, офицера, а воров. С тех пор я видел дочку издалека. Приходил к школе и смотрел, как она выходит из дверей в компании подруг. Подойти не мог – охрана не подпускала. Терпеть это было больно, и я глушил чувства водкой. Пил каждый день. Просыпаясь, первым делом смотрел на руки – не дрожат ли? Хирургия – единственное, что удерживало меня на краю. Несколько лет алкогольного угара… Но потом Бог смилостивился и вернул мне Дашу. Дочка подросла, и вор ею заинтересовался – не по-отцовски. Начал приставать. Даша рассказала об этом матери. И та, сука, заявила, что нечего выдумать. С отчимом нужно быть поласковее: благодаря ему они живут как в сказке. Даша разыскала меня. Моим первым порывом было зарезать жирного сатира. Но потом я сообразил: глупо. Во-первых, у меня не получится – охрана помешает, во-вторых, оставлю дочку без защиты. Тогда я попросил Дашу снять приставание на телефон. И она, умничка, сумела! Я спрятал дочку у себя, а ролик выложил ролик в «Ютуб».

Раньше вор бы отбрехался. Но времена изменились, а он этого не понял. Вор сидел в законодательном собрании и считал себя неприкасаемым. Не учел, что тем выше забираешься, тем более у тебя врагов. Те обрадовались и подняли волну. Видео растащили по ресурсам. Пользователи негодовали. Когда голый, пузатый мужик пристает к школьнице, это вызывает омерзение даже у отморозков. Делом заинтересовалась пресса и прокуратура. Однопартийцы от вора открестились, его отдали под следствие. Адвокаты шустрили, но слишком велик был резонанс. Вор отправился в колонию. Я воспользовался моментом и инициировал иск о лишении бывшей жены материнских прав. Суд с этим не согласился, но постановил отдать дочь мне. Даша поселилась в моей квартире. Наступили счастливые времена. Я бросил пить и курить. После службы спешил домой, где ждал ужин, приготовленный моей умничкой, и ее рассказы о школьных делах. До этого я не думал, что это так интересно. Потом Даша поступила в МГУ. Я звонил ей, и мы разговаривали подолгу. Душа моя, как выжженный палом луг, покрылась зелеными ростками, но расцвести не успела. Помешала командировка в Сирию. Я мог отказаться – меня не принуждали, но требовались деньги. Даша жаловалась, что жить в Москве дорого. Вот и получил…

* * *

Человек с неприметной наружностью отложил в сторону газету, которую перед этим внимательно читал, и забарабанил пальцами по столу.

– Интересно, – пробурчал негромко. – Любопытненько.

Он встал и прошелся по комнате. Вслух более не говорил. В меблированной комнате доходного дома он находился один, но профессиональная осторожность требовала молчать. Человек размышлял. «Странно, – думал он, вышагивая по потертому ковру. – С чего это шляхтич развоевался? У него было простейшее задание, проще и придумать сложно, а его вдруг понесло. С каких пор он хирург? Или это не он? Родной брат или родственник?»

Человек вернулся к столу и стал перебирать газеты. Находя фотографии нужного лица, складывал газетные листы, чтобы выходила галерея. Затем внимательно всмотрелся в тусклые отпечатки.

«Он! – пришел к выводу. – Загадка». Пройдясь по ковру вновь, он вернулся и аккуратно вернул газеты в прежнее состояние, собрав их в стопку. «А ведь это неплохо, – пришел к выводу. – Мальчика заметили, его положение упрочится. Лечил командующего, значит, может приблизиться к нему. А это другие возможности… – человек повеселел. – Надо ехать разбираться на месте, – пришел он к решению, – заодно навещу и других. Что-то они не активны. Следует напомнить и подстегнуть».

Он не стал откладывать исполнение решения. Собрав саквояж, он запер дверь и пошел к хозяйке.

– Уезжаю по делам, Капитолина Федосьевна, – сказал, отдавая ключ. – Вернусь где-то через неделю. Скажите Лукерьи, чтоб прибралась.

– Непременно! – ответила хозяйка, изобразив на жирном лице улыбку. – Даже обидно слышать, Аркадий Модестович! У меня в комнатах завсегда чистота.

– Это на всякий случай, – повинился постоялец. – Привык, знаете-с к порядку. Матушка покойная приучила. Царство ей небесное!

Он переложил котелок из правой руки в левую и широко перекрестился. Хозяйка повторила его жест.

– Засим откланиваюсь.

Человек подхватил с пола саквояж и вышел из квартиры. В коридоре он надел на голову котелок и зашагал к выходу. «Лушка точно в каждую щель заглянет, – подумал, открывая дверь. – Интересно, состоит она службе в полиции? Вряд ли. Слишком глупа. А вот хозяйка непременно. Да пусть хоть все перевернут! Омния меа мекум порто – все свое ношу с собой».

Человек улыбнулся. Прошагав немного по улице, он поймал извозчика и велел тому ехать на вокзал.