Текст книги "Кровь на эполетах"

Богарне уставился на адъютанта.

– Генерал с братом наблюдали за строительством моста и угодили под залп, – ответил тот, поежившись.

– Черт! – выругался Богарне и повернулся к генералам. – Офицера, проводившего разведку – под суд! И… – он обвел взглядом подчиненных. – Пино[23]23
  Доменико Пино, итальянский и французский генерал, командир 15-й итальянской дивизии в 4-м корпусе Богарне.


[Закрыть]! Вы замените Дельзона.

– Слушаюсь, ваше высочество! – поклонился генерал.

– Перед тем, как наводить переправы, проведите тщательную разведку местности. Отгоните русских от берега реки и не позволяйте им приблизиться. Можете взять в помощь 12-ю бригаду кавалерии. Лишней не будет. И не повторяйте ошибки Дельзона – у меня не так много хороших генералов.

– Понял, ваше высочество, – сказал генерал и, откозыряв, ушел.

Богарне извлек из жилетного кармана часы. Без четверти двенадцать. Его корпус заночевал в двух с половиной лье[24]24
  То есть в 10 км.


[Закрыть] от этого жалкого русского городишки. Выступил с рассветом. К десяти часам они были у реки, а в полдень вице-король собирался захватить город и доложить об этом императору. Великая армия сейчас движется сюда. Бонапарт будет недоволен пасынком, узнав, что тот возится с какой-то жалкой кучкой русских. Тех не могло быть много – в кустах дивизию не спрячешь. Плохо. Остается надеяться, что Пино не подведет. Он отличный генерал, будет стараться.

Вице-король вернулся к столу и приложился к бокалу. Сморщился – вино остыло. Это ухудшило его и без того не радужное настроение.

3.

Тактику боя мне подсказало послезнание. В той Отечественной войне был эпизод, когда русский егерь, спрятавшись в зарослях на берегу Днепра, в течение дня не позволял французам наладить переправу. Чего только лягушатники не предпринимали: палили из ружей по кустам, стреляли по ним из пушек, но оставшийся неизвестным егерь, прячась, метким огнем отгонял саперов, пока его, наконец, не достали пулей. Французов это так впечатлило, что они похоронили героя с воинскими почестями. Вот я и решил… Несмотря на октябрь, листьев на кустах и деревьях на берегу Лужи хватало, чтобы укрыть батальон. Почему я, в отличие от егеря на Днепре, дал возможность французам построить переправу? Время. Его следовало тянуть как можно дольше. Мой батальон в сравнении с подошедшим корпусом Богарне – мошка, смахнут и не заметят. Рисковал, конечно, но на войне риск – обычное дело. Получилось. Перестреляв не ждавших такой подлянки саперов и их начальство, егеря собрали трофеи и разрушили мост. Первый тайм за нами. Я радовался этому, наблюдая за суетой егерей у разрушенного моста. От них отделился Синицын и пошел ко мне. За ним устремились другие офицеры.

– Вот, господин капитан, – улыбнулся Синицын, протянув мне шпагу с эфесом, богато украшенным золотом. – Генеральская, с француза сняли. Это в подтверждение, – он показал зажатую в другой руке шитую золотом двууголку с перьями поверху.

– Спрячь, – сказал я. – Пригодится.

– Зачем? – удивился ротный.

– Это наши с вами ордена, Антип Потапович, – ответил я, повысив голос. – Не каждый день удается отбросить неприятеля, убив при этом вражеского генерала. После боя буду хлопотать о наградах для офицеров и нижних чинов. Думаю, не откажут.

Глаза юных прапорщиков, слышавших этот разговор, вспыхнули восторгом. А вот ротные не обрадовались. Получение любого ордена Российской империи, за исключением Святого Георгия, требует от награжденного единовременного взноса в Орденский Капитул. Причем, не маленького. Например, за Анну самого низшего, 3-го класса – 20 рублей. Большие деньги для вчерашних унтеров. Потому после Бородино они просили чины вместо орденов. Со взносом можно не спешить – его не требуют немедленно, но Орденский Капитул не отстанет. И неважно, что со временем кавалеру ордена можно рассчитывать на пенсион. Во-первых, не всем его дают, во-вторых, дожить нужно.

– А что в ранцах французов, Антип Потапович? – спросил я, уловил настроение ротных.

– Вы были правы, Платон Сергеевич, – кивнул он. – Есть дуван. Толком не смотрели еще, но в некоторые заглянули. Дорогие ткани, посуда, попадается и серебряная. Топоры и пилы заодно прибрали. Справный струмент, сгодится. Какие будут приказания?

– Забирайте все и отходим к монастырю, – велел я.

– Почему? – удивился Синицын. – Так славно повоевали! У нас даже раненых нет, а французов много побили.

– Потому что во второй раз не выгорит, – вздохнул я. – Отходим.

Офицеры козырнули и ушли распоряжаться. Я хмуро смотрел, как роты строятся. Настроение изменилось, на душе стало сумрачно. Да, нам повезло, но повторять один и тот же прием дважды… Это одинокого стрелка на Днепре французы долго не могли достать. Попробуй выцели его в густых кустах! А у меня сотни солдат за зарослями стояли плотно. Река узкая, дистанция для стрельбы плевая, кусты для пуль – не преграда. Покрошат в фарш.

В том, что я прав, убедился еще на подходе к холму. За рекой зарокотали барабаны, и послышался мерный топот тысяч ног. Вскоре противоположный берег заполонили солдаты в белых мундирах с цветными лацканами и в черных киверах с султанами. По команде они вскинули ружья и прицелились в прибрежные заросли на нашей стороне. В следующий миг будто кто-то разом разодрал над лугом огромный и толстый брезент. Противоположный берег заволокло дымом. А по кустам на нашей стороне будто ударили дубиной – полетели ветки, листья, различимые даже с расстояния в несколько сот метров.

– Ну что, убедился? – спросил я Синицина.

Тот мрачно кивнул. Не прошло минуты, как итальянцы, а это были они, повторили залп. Потом еще и еще. Дошло даже до юных прапорщиков, на чьих лицах поначалу читалось недовольство отступлением. Тревожно оглядываясь, они ускорили шаг, да и солдат подгонять не было нужды. Мы едва встали на склоне холма у вершины, как итальянская пехота на противоположном берегу расступилась, и в образовавшийся проход хлынули всадники. Поднимая фонтаны брызг, кони прыгали в реку и плыли к нашему берегу. Блядь! Мать вашу за ногу! Из книг историков моего времени я знал, что у Наполеона в Москве почти не осталось кавалерии – менее четырех тысяч всадников на всю Великую армию, из-за чего, к слову, и не вышел стремительный бросок к Калуге. Императору даже пришлось формировать из гусаров и уланов пехотные полки. Но у вице-короля Италии кавалерия нашлась. Писец. Это пехотинцу преодолеть глубокую, пусть и не широкую реку – проблема, для кавалериста – ерунда. Кони переплывут ее вмиг.

– Батальон, в кучу сбейся! – завопил я, надсаживая глотку. – Живо, бабы беременные, мать вашу! Урою!

Ругаться, конечно, нехорошо, тем более, интеллигентному человеку с медицинским образованием. Но тот, кто так скажет, никогда не воевал. Мат в бою позволяет преодолеть цепенящий тело страх и побуждает к действию. Закричали ротные, щедро раздавая новобранцам затрещины. Бывшие унтера знали дело: через несколько минут каре, больше походившее на овал, ощетинилось штыками. В наружных рядах – новобранцы в серых мундирах, во второй шеренге – ветераны в зеленых. Все правильно: стрелки из новичков никакие, так пусть хоть штыками тычут. Офицеры – внутри, каждый возле своей роты, я – в центре. За спиной – верный Пахом. Остался, хотя перед боем я отсылал его к коноводам. В руках денщик сжимал трофейный топор на длинной ручке с окованным медью концом топорища. Ну, ну…

– Ружья зарядить! – скомандовал я.

Защелкали крышки огнив, замелькали над штыками руки с шомполами. Забивая заряд, солдат держит шомпол тремя пальцами. Почему не всей ладонью? Потому что, если при зарядке воспламенится порох (такое случается), то ружье выстрелит, и шомпол улетит в небо, ободрав с пальцев кожу, в крайнем случае – сломав их. Но пальцы заживут, а вот если оторвет руку… Сосредоточенно забивали заряды в свои штуцера юные прапорщики. У них, как и у меня, штыков нет – кавалерийские карабины. Я зарядил свой штуцер и взвел курок.

Пока мы возились, кавалерия выбралась на берег, сбилась в строй и огромной массой потекла к нам. Бля! Сколько же вас? Не отобьемся. Надо было не спешить и встретить всадников залпом всего батальона. Упустил момент. Теперь смогут стрелять только обращенные к полю шеренги. Эта мысль мелькнула и исчезла – не помогло бы. Новобранцы не успели бы после залпа перестроиться в каре – выучки нет. Кавалерия обошла бы нас с флангов, и случилась бы резня. Пехотинец, если он не в каре, для всадника не противник, а лоза для рубки. Я побежал к обращенному к полю краю строя, но Синицын опередил меня.

– Рота! Первая шеренга – на колено. Не стрелять. Вторая – целься! – рявкнул он во весь голос.

Правильно: Синицин сражений побольше меня видел и знает, что делать. Новобранцы с такого расстояния все равно не попадут, а егеря со штуцерами успеют перезарядиться. Я вскинул свой к плечу. Далековато, но не для штуцера. Прицельная дальность гладкоствольного ружья до двухсот метров. Но с такой дистанции никто не стреляет – попасть практически невозможно. Палят на сотню шагов, да и то по плотному строю. Здесь другая война: тратить тысячи патронов, чтобы убить одного врага, возможности нет. Порох и свинец стоят дорого, последний вообще морем из Англии возят. Нужно наверняка. Я взял на мушку слегка вырвавшегося вперед всадника. Осадим бойкого.

– Пли!

Шеренгу окутал серый пороховой дым. Набежавший с запада ветерок снес его к монастырю. В катящейся к нам лаве образовалась проплешина, исчезла и моя цель. То ли я попал, то ли кто другой – не разберешь. Но проплешина тут же затянулась – как ряска на болоте после брошенного в нее камня. Наш залп французов не испугал.

– Заряжай!

Егеря торопливо заработали шомполами – и я с ними. Готово! Я вскинул штуцер к плечу. До всадников совсем близко – не больше сотни метров. Отчетливо видны лица под киверами, расшитые шнурами доломаны. Гусары. Хорошо, что не уланы, у тех – пики, с ними каре прорвать проще. Вообще прорывать каре – функция тяжелой конницы, тех же кирасиров. Но нам с необученными новобранцами и гусаров хватит. Всадники выхватили сабли, их отполированные клинки сверкнули в лучах выглянувшего из-за облаков солнца.

– Первая шеренга – встать! Вторая – шаг назад! Целься!

Молодец Потапович! Мы стоим на склоне, и, если отступить, егеря выстрелят поверх голов новобранцев. В противном случае пришлось бы между голов. Такие выстрелы оглушают солдат первой шеренги, искры несгоревшего пороха с полок и стволов могут ожечь щеки. Опытному егерю не привыкать, но у нас неуки.

– Пли!

Грохот, запах тухлого яйца от сгоревшего пороха, крики людей и жалобное ржание коней. Когда дым снесло, перед строем обнаружилась куча мала. Убитые и раненые лошади, неподвижные тела всадников между ними и под крупами лошадей. Залп полторы сотни ружей в плотную толпу с близкого расстояния – это страшно. Но французов это не смутило.

– En avant France! – прозвучало впереди. – Vive l'empereur![25]25
  Вперед, Франция! Да здравствует император.


[Закрыть]

Волна всадников накатила на каре. Первый ряд егерей выбросил вперед штыки. Гусары отхлынули и закружили вокруг. Стреляли из пистолетов, пытаясь сделать в строю проход и через него прорваться внутрь. Если выйдет, нам – хана. Егеря, стоявшие позади новобранцев, палили в ответ. Не было залпов – стрельбой уже никто не управлял. Выстрелы грохотали вразнобой – впрочем, без особого эффекта с обеих сторон, что было видно, когда дым сносило ветром. Попасть в движущуюся мишень из кремневого ружья можно лишь случайно. После нажатия на спуск до выстрела проходит около секунды: пока вспыхнет порох на полке, затем подожжет заряд, цель убежит. Но из пистолета верхом на скачущей лошади прицелиться тоже непросто, хотя у французов в этом преимущество – палят по статичной цели. Время от времени солдаты в первой шеренге падали, и ротным приходилось уплотнять строй. Шло время, но никто из противоборствующих сторон не мог добиться успеха.

Первыми поняли это французы. Прозвучала команда, и карусель прекратилась. Всадники отхлынули от каре и рассредоточились на лугу. Многие стали перезаряжать пистолеты. Делали это гусары на удивление ловко. Мы продолжили стрелять, но этот огонь действенным не был, хотя время от времени гусары падали с седел. К сожалению, реже, чем хотелось. Всадник даже на стоящей лошади постоянно в движении, поэтому пули летели мимо. Французов наш огонь не сильно смущал: они спокойно орудовали короткими шомполами, и вскоре завершили перезарядку. Прозвучала команда, и гусары вновь сбились в строй. В этот раз он представлял собой не широкую лаву, а плотную колонну. Передние всадники взяли пистолеты в обе руки, и, управляя лошадьми только с помощью ног, помчались к нам.

– Целься в коней! – закричал Синицын. – Пли!

Ответом на это стали разрозненные выстрелы. Французы развели нас. Пока мы отстреливали их поодиночке, они готовили атаку – скорее всего, хорошо им знакомую и не раз испытанную на практике. Остановить их сейчас мог только дружный залп из ружей, но они у большинства егерей разряжены. Сейчас передний ряд французов пробьет в строе брешь пистолетными выстрелами, остальные ворвутся внутрь и устроят резню. Батальон капитана Руцкого ляжет костьми, как и велело начальство.

Колонна атакующих приблизилась, стали видны оскаленные пасти лошадей, злые лица гусаров, пистолеты в их руках. В голове внезапно всплыл идиотский стишок, вычитанный в интернете. Воспаленный мозг мигом переделал в нем слова:

 
…Ну, здравствуй, кавалерия!
Сегодня в гости к вам пришел
Лаврентий Палыч Берия!
 

– Дай! – я вырвал топор из рук денщика, сунув взамен бесполезный сейчас штуцер, после чего припустил к атакуемой шеренге, на бегу раскручивая топор над головой. Хороший инструмент у французских саперов. На длинной рукояти, острый, с квадратным бойком на обухе. Последний – чтобы гвозди забивать, но и в лоб приложить можно. Для обычного человека тяжеловат, для меня – пушинка.

Я успел. Залп из пистолетов проделал в шеренге егерей брешь, и в нее уже заскакивал всадник с саблей, занесенной для удара. Врешь, сука, не пройдешь! Хрясь! Получив обухом в лоб, лошадь рухнула, как подкошенная. Всадник перелетел через ее голову и, выронив саблю, пропахал носом стерню от скошенной травы.

– Добейте! – крикнул я солдатам и устремился вперед. В брешь уже заскакивали другие гусары, причем сразу парочка. А вот хрен вам! Хрясь! Поворот волчком – хрясь! Полетайте, парни! Вернее, приземляйтесь. Засадив носком сапога в промежность француза, оказавшегося пошустрее и успевшего вскочить на ноги, я развернулся к следующим. Хрясь, разворот, хрясь… Мной овладела непонятная дикая ярость. Я бил и крушил, ловко уворачиваясь от ответных ударов сабель и даже выстрелов из пистолетов. Падали лошади, летели наземь всадники. Успевшие спрыгнуть с убитых коней гусары не стали связываться с придурком с топором в руках и убежали к своим. Я запрыгнул на круп убитой лошади и вскинул топор над головой.

– Что, зассали, пидоры! – завопил во весь голос. – Ком цу мир! Я вам покажу кровавую гэбню!

Смельчаки среди пидоров нашлись: двое всадников рванулись вперед и напали на меня сразу с двух сторон. Хрясь! Конь рухнул, придавив всадника. Бам! От сильного удара кивер сел мне на уши. Подскочивший справа всадник угодил по нему саблей. Я, не глядя, отмахнулся лезвием топора. Хрусь! Густая теплая жидкость брызнула мне в лицо, залепив глаз. Блядь! Я повернул голову. Побелевший гусар с ужасом смотрел на свое правое плечо. Руки с саблей у него более не было, а из короткого обрубка фонтаном прыскала кровь. Не боец. Остальные всадники отчего-то нападать не спешили и, натянув поводья, встали в десятке метров от меня, глядя в сторону. Впечатлились, петушки галльские.

– Капитан! – раздалось позади, и я узнал голос Синицына. – Сигай долу!

Мгновенно сообразив, я спрыгнул с крупа и ничком рухнул на вытоптанную копытами траву, уронив при этом топор. За спиной грохнул залп, и все вокруг затянуло серым дымом. Я встал и, волоча ноги, побрел к своим. Идти было тяжело – из меня будто выпустили воздух. Из дыма выскочили Синицын с Пахомом и, подхватив меня под руки, затащили вглубь каре, где усадили на траву.

– Сейчас, сейчас, – забормотал денщик, пытаясь снять с меня кивер. Руки у него дрожали, подбородочный ремень никак не поддавался.

– Отстань! – прикрикнул я. – С чего тебе вздумалось?

– У вас кивер разрублен, лицо и мундир в крови, – сообщил стоявший рядом Синицын. – Нужно осмотреть рану.

– Это не моя кровь, – сказал я и, подумав, стащил кивер. Осмотрел. М-да, приложили знатно: лезвие сабли, миновав репеек[26]26
  Репеек – овальная кокарда на верхнем краю кивера в форме половинки яйца у пехоты и пешей артиллерии. Гренадеры вместо него носили султаны. По цвету репейка можно было определить род войск и не только.


[Закрыть], разрубило верх, дойдя до латунной гренады[27]27
  Латунная кокарда на тулье кивера. Обычно представляла собой изображение факела.


[Закрыть], однако не затронуло ее. Дубленая кожа выдержала, крови внутри не наблюдалось. Я на всякий случай ощупал голову – цела. Вот и ладно. Я нахлобучил кивер обратно на голову. Пахом с Синицыным стояли впереди, странно на меня глядя.

– Антип Потапович! – нахмурился я. – Почему вы здесь? Там же бой!

– Нет больше боя, – ответил он. – Наши подошли. Бегут французы. Спасла Царица Небесная.

Он размашисто перекрестился. Я вскочил на ноги. Гусары улепетывали на другой берег и частично уже успели перебраться через реку. Вслед скакали всадники в блестящих кирасах и, догнав отставших, наотмашь рубили палашами. Вот почему гусары смотрели в сторону – пришла, значит, подмога. Где ж ее носило?

– Вот что, Потапович, – сказал я подпоручику. – Несите раненых сюда, мне нужно их осмотреть, а вы трофеями озаботьтесь, не то другие желающие найдутся. И еще, – указал я рукой. – Кони битые лежат, видите? Это свеженина. Разделывайте и варите. Люди голодны.

– Слушаюсь, ваше благородие! – вытянулся Синицын, повернулся и убежал. Это с чего он «благородствует»? Офицер ведь, а не нижний чин.

– Ваше благородие! – подскочил Пахом. – Вам бы умыться и мундир постирать.

– Потом! – отмахнулся я.

Протерев тыльной стороной ладони глаз и убедившись, что тот видит, я занялся ранеными. К моему удивлению, их оказалось немного – шестнадцать человек. Погибло одиннадцать егерей – все новобранцы. Но об этом я узнал чуть позже. Пока же занимался сортировкой раненых. Итог оказался грустным: половина не выживет. Пулевые раны в грудь и живот… Не со здешней медициной. Я приказал отнести безнадежных в монастырь, как и павших. Монахи их соборуют, а после отпоют и похоронят на кладбище. Редкий случай для солдата на войне. В следующий час я чистил раны, зашивал их и бинтовал. Мне помогали санитары из нестроевых. За спиной шла какая-то суета, раздавались команды, топали сапоги – я не обращал на это внимания. Внезапно все стихло. Закрепив бинт на руке раненого унтера, я выпрямился и обернулся. Ага, начальство пожаловало. В нескольких шагах от меня верхом на гнедом жеребце сидел Паскевич в окружении командиров бригад и полков. Спешнев тоже здесь. Все молча смотрели на меня. Напротив застыл батальон – ротные успели построить людей. Правда, стоят – как бык поссал, да и выглядят солдатики не орлами. Амуниция перекошена, некоторые без головных уборов. Рожи черные от порохового дыма. Но что есть, то есть. Я направился к начальству и, не доходя пары шагов, остановился и бросил ладонь к киверу.

– Ваше превосходительство! Первый батальон 42-го егерского полка, выполняя ваше приказание, вступил в сражение с неприятелем и не позволил тому захватить Малый Ярославец. Отбиты две атаки противника, разрушена наведенная им переправа. Наши потери – 27 человек. У французов убитых не менее сотни. Командир батальона капитан Руцкий.

– Что у вас за вид, господин капитан? – нахмурился Паскевич. – Весь в крови, кивер разрублен. Вы ранены?

– Никак нет, ваше превосходительство! Это не моя кровь.

– Тогда займитесь собой. Офицеру надлежит выглядеть, как подобает, даже на поле боя, а вы с ранеными возитесь. На то военные медики есть. И за подчиненными приглядите, а то не батальон, а партизанский отряд какой-то. Слоняются по полю, мертвых французов обдирают. Другие убитых коней потрошат. Мародеры, а не егеря. Господин подполковник, – повернулся он к Спешневу. – Приглядите.

Паскевич завернул жеребца и поскакал к городу. Следом устремилась свита, оставив Спешнева. Семен спешился и подошел ко мне.

– С чего генерал на меня напустился? – спросил я.

– Выговор от Раевского получил, – объяснил Семен. – Опоздали мы к городу, Дохтуров раньше успел. Кирасиры тоже. Ладно, плюнь! – махнул он рукой. – Иван Федорович – человек справедливый, погорячится и отойдет. Рад видеть тебя живым. Но собой займись, а то вид, как у вурдалака, – он хохотнул. – Тяжко пришлось? – спросил сочувственно.

– Не сладко, – вздохнул я. – Не чаял уцелеть.

– Позвольте, я расскажу, – подключился к разговору подошедший к нам Синицын. – А господин капитан пусть займется собой.

Спешнев кивнул, и они с подпоручиком отошли в сторону. Ко мне подбежал Пахом с ведром воды и ковшом в другой руке.

– Сымайте мундир, ваше благородие! – запричитал, ставя его у моих ног. – Умойтесь, а я с мундиром к колодцу сбегаю, пока воду не вычерпали. Постираю, а то глянуть боязно. Даже эполеты кровищей залило. Присохнет – не отчистишь.

Я подчинился. Пахом слил мне на ладони, и я, фыркая, смыл кровь с лица, головы и шеи. Красная вода стекала на зеленую траву. Хорошо, что плотное сукно не пустило кровь к рубашке, и та осталась белой. Запасной-то с собой нет. Утершись поданным денщиком полотенцем, я накинул на плечи поднесенную кем-то из солдат бурку и надел кивер. Пахом, подхватив опустевшее ведро и повесив на руку мундир, убежал с ними к монастырю. Повернувшись к реке, я смотрел, как на обширный пойменный луг вытекают с улиц Малоярославца и в обход его колонны наших войск. Шла пехота, рысью спешила кавалерия, упряжки тянули пушки. Артиллеристы устанавливали их вдоль околицы. Явились – не запылились! Одно хорошо: французы могут побояться наводить переправы в виду такой силы, и до боев на улицах города дело не дойдет. Их не завалят трупами, как в моем времени. Хотя кто знает?

Семен закончил разговаривать с Синицыным и направился ко мне. Подойдя, встал и покрутил головой.

– Ну, ты и ухарь, Платон! С топором на гусар… С чего тебе вздумалось?

– Прорвись французы внутрь каре, порубили бы всех! Нам хотя бы пару пушек… Где, кстати, Кухарев с фон Боком?

– Там! – Спешнев указал на околицу. – Дохтуров с Раевским собрали все орудия вместе. Будут бить по французам, чтобы через реку не лезли.

Словно подтверждая его слова, батареи на околице дружно выпалили. Черные мячики ядер устремились через реку к невидимым мне целям. Луг заволокло пороховым дымом. Началось.

– Ты вот что, – сказал Семен. – Забирай батальон и уводи за город. Паскевич приказал вас сменить. Приводи людей в порядок, а то, в самом деле, выглядят непотребно. Сюда светлейший с армией и штабом прибывают. Увидят – позору не оберешься. Знаешь ведь штабных.

Он хлопнул меня по плечу и направился к лошади. Подобрав перекинутый через ее голову повод, вскочил в седло и ускакал. А я стал распоряжаться. К тому времени, как батальон встал в походные колонны, вернулся Пахом с застиранным мундиром. Сукно его было волглым и холодным. Я надел мундир поверх рубашки и застегнул пуговицы – на теле высохнет. Чай, не баре. Накинул на плечи бурку.

– Батальон, марш!..

Город мы обошли с востока. Улицы Малоярославца были забиты войсками – не пробиться, а вот луг за городом оказался свободным. Наши лошади обнаружились там: мирно щипали осеннюю травку. Ко мне подбежал командовавший коноводами унтер.

– Ваше благородие! Исполняем приказание. Кони и люди – все на месте.

– Что лошади не расседланы? – спросил я.

– Ждали: вдруг понадобятся, – смутился он. – Только подпруги ослабили.

– Расседлать! – велел я. – Напоить и накормить. И пусть каждый егерь обиходит своего коня. Лошадьми убитых и раненых займитесь сами.

– И много таких? – спросил унтер.

– Двадцать семь, – вздохнул я.

– Слава тебе, Пресвятая Богородица! – перекрестился унтер. – Мы тут, стрельбу слыша, гадали: вернется ли кто? Зело крепко палили. А все тута.

Можно считать и так. Унтер убежал, ко мне подошел Синицын.

– Тут в овине соломы немного нашлось, – сказал, указав на недалекий сарай. – Отдохните, Платон Сергеевич! За людьми сам пригляжу.

Я ощутил, как скользят вниз тяжелые веки. Синицын прав: что-то я вымотался. Бессонная ночь, бой…

– Спасибо, Антип Потапович, – кивнул я. – В самом деле. Люди пусть тоже отдыхают. Часовых только выставьте.

Сопровождаемый Пахомом, я добрел до сарая, где, расстелив бурку на охапке соломы, повалился на нее и укрылся полой. Уснул сразу, несмотря на недалекий грохот орудий.

Растолкал меня Пахом. Казалось, только смежил веки, как уже трясут.

– Вставайте, ваше благородие, – причитал денщик. – Вечереет уже. Вам поесть надо.

Я сел на расстеленной бурке и осмотрелся. За растворенными воротами овина серел полумрак. Сколько я спал? Часов пять. Точней не скажу – забыл глянуть на часы. Тихо, не стреляют. То ли французы не решились атаковать, то ли их отбили. Малоярославец наш. Будь иначе, меня подняли бы раньше.

Я встал и вышел наружу. На лугу возле овина горели костры – много. В их свете мелькали тени, и доносился шум, который производит большое число людей. Понятно: на лугу не только мы.

– Армия подошла, – подтвердил Пахом. – Кто-то возле нас встал, а так все там, – указал он на юг.

Я повернул голову. Окружавшие Малоярославец холмы все были в желтых точках костров – как будто кто-то разбросал горящие свечи.

– Идемте, ваше благородие, – позвал Пахом.

Мы подошли к костру. Я сел на притащенный кем-то чурбак. Денщик подал мне котелок и ложку. Я зачерпнул горячее варево и поднес к глазам. Щи?

– Так, точно ваше благородие! – подтвердил Пахом.

– Капусту где взяли?

– У местных обывателей. Не подумайте, ваше благородие, – заторопился денщик. – Все по чести. На трофеи сменяли. За топор хранцузский целый воз насыпали.

Я бросил ложку в рот, прожевал. Вкусно! Но…

– Это не конина.

– Поросенка у обывателей купили, – подтвердил Пахом. – Их благородие поручик Синицын велели. Надо, говорит, нашего капитана как след накормить. Не будь его, легли бы на лугу. Офицеры денег собрали. Поросенок – сеголеток, пуда четыре был. Всем хватило: офицерам, унтерам, даже егерям перепало. Новобранцы конину ели, но она тоже мясо. Животы набили, аж трещат.

Слушая его, я работал ложкой, заедая горячие щи хлебом – слегка черствым, но все равно вкусным. Кстати, знаете, как здесь готовят щи, по-армейски «приварок»? Сначала в котел бросают предварительно взвешенные большие куски мяса. Когда сварятся, достают и снова взвешивают – не сжульничал ли повар? Затем в горячий бульон бросают капусту, картошку или репу и варят до готовности. И только потом в щи закладывают мелко нарезанное мясо. Это варево готовили так же, разве что мясо не взвешивали – в котелке его полно. Вкусно и сытно.

Из темноты шагнул Синицын. Встав, вытянулся.

– Приятного аппетиту, господин капитан!

– Спасибо, Антип Потапович! – поблагодарил я. – Присаживайтесь. Есть будете?

– Благодарю, сыт, – отказался подпоручик, опускаясь на поднесенный Пахомом второй чурбак. Гадом буду – натащили из города. Дрова для костров явно оттуда.

– И меня накормили до отвала, – сказал я, отставляя котелок. Денщик подхватил его и скользнул в темноту. – Как дела в батальоне?

– Люди накормлены и приведены в порядок, – доложил Синицын. – Отдыхают.

– Меня никто не искал?

– Никак нет.

– Французы через реку лезли?

– Побоялись – наши крепко из пушек палили. Кухарев с немцем все заряды расстреляли. К нам вернулись, там стоят, – он указал рукой.

– Накормили?

– Само собой, – кивнул Синицын, – хотя тут некоторые ворчали, что не заслужили. Худо нам без пушек пришлось. Едва отбились.

– А с чего запоздали, ведомо?

– На мосту застряли – гнилой оказался. Пришлось заново ладить. Там все стояли. Нас казаки через брод провели, им он неведом был. Зато пушки все доставили.

Обычный армейский бардак: правая рука не знает, что делает левая.

– Платон Сергеевич, – внезапно улыбнулся Синицын. – Я вот давеча мимо костра шел, разговор егерей слышал. Один молвит: «Большой души наш капитан: сам вымотался, а раненым первым делом помог, даже кровь с себя не смыл. А уж матерится – заслушаешься. В уши льется, голова тямит, руки и ноги команду исполняют». Второй отвечает: «Он и по-хранцузски могет – да так, что кони падают вместе с хранцузами». «То италийцы были», – возражает первый. Второй ему: «Все одно – пидоры».

Подпоручик засмеялся. М-да. Кажется, я тут как-то неправильно прогрессорствую.

– Хочу спросить, – продолжил Синицын. – Кто такие пидоры?

– Ну… – смутился я. – Это содомиты по-французски.

– Ага, – кивнул подпоручик. – То-то они взъярились. А кровавая гэбня?

Блин! И вот что ему ответить? С чего меня понесло? Надо быть осторожным в словах, хотя в тот миг об этом меньше всего думалось. От мучительного поиска ответа меня спас близкий топот копыт. Из темноты появился всадник. В свете костра блеснули золотой горжет на груди и аксельбант на плече.

– Господа! – объявил офицер. – Мне нужен капитан Руцкий.

– Это я, – встал я с чурбака. Следом вскочил Синицын.

– Уф! Насилу разыскал, – пожаловался офицер, спешившись. – Темно, войска перемешались. Считай, час брожу. Позвольте представиться, адъютант главнокомандующего, князь Тенишев.

– Присаживайтесь, ваше сиятельство! – предложил Синицын, указывая на чурбак.

– Некогда, – отмахнулся Тенишев, но, подумав, все же сел. Я – следом. – Светлейший послал меня за вами, господин капитан. Хочет видеть.

Это с чего? Да еще целого князя на поиски отрядил? Хотя тех в ставке – как собак нерезаных.

– Я распоряжусь, чтобы господину капитану подготовили лошадь, – сообщил Синицын.

– Шпагу и шляпу генеральские не забудь, – сказал я, подмигнув. Подпоручик кивнул и исчез в темноте.

– Пахом! – позвал я.

Денщик выступил в свет костра.

– Кивер и палаш!

Пахом исчез. Обратно явился почти сразу с обоими предметами в руках. Я надел перевязь, пропустив ремень под эполетом, затем нахлобучил на голову кивер.

– Он у вас испорчен, – заметил Тенишев.

– Француз разрубил саблей сегодня днем, – сказал я. – Другого нет.

– Одолжите у кого-нибудь из офицеров.

– Не стоит, – отказался я.

Князь нахмурился, но возражать не стал, только с неодобрением посмотрел на мой не соответствующий уставу палаш. Плевать. Не объяснять же штабному, что мне нужно явиться перед начальством в самом что ни на есть геройском виде. Хорошо б еще продранный штыком мундир и черное от порохового дыма лицо. Хотя последнее – перебор. Пахом щеткой смахнул с моего мундира приставшие соломинки.

Появился Синицын с оседланной кобылкой на поводу. В другой руке он нес трофейные шпагу и шляпу. Тенишев на них покосился, но ничего не сказал. Мы с князем вскочили в седла, я принял у подпоручика шляпу со шпагой и отправился вслед за адъютантом.