Текст книги "Корова Земун"

Корова Земун
Повесть для детей и взрослых
Анатолий Константинович Ехалов

© Анатолий Константинович Ехалов, 2015

© Вера Добрынинская, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Корова Земун

Дорога к дому

Я учился в большом районном поселке Шексна километров за десять от родного дома. Нашу деревенскую семилетку, которая располагалась в добротном двухэтажном доме купца и Череповецкого городского головы Милютина, власти превратили в начальную. И нам с пятого класса пришлось покидать родные дома.

В поселке том день и ночь кипела гигантская стройка. По улицам, сотрясая дома, сновали груженые бетоном самосвалы и перевозившие грунт скреперы, похожие на исполинских кузнечиков. В русле большой реки гремели и стенали землеройные снаряды. По ночам над поселком шарили по темному небу длиннорукие прожекторы башенных кранов, и оно, словно грозовое, озарялось вспышками электросварки.

На реке строили гидроэлектростанцию и шлюз большого искусственного канала.

В народе с тревогой говорили, что скоро наши деревеньки, стоящие по берегам, могут оказаться под водой, как уже ушли под воду Рыбинского водохранилища сотни деревень и целые города.

А газеты писали, что скоро Шексна превратится в город Пятиморск, который каналом своим соединит сразу пять морей, что люди будут жить в благоустроенных квартирах с горячей водой и центральным отоплением.

Будущее беспокоило и волновало. Родной деревни было до слез жалко, поэтому лишний раз хотелось побывать дома. И мы бегали из интерната домой при каждом удобном случае, не страшась расстояния и погоды.

Однажды в середине зимы по каким-то делам я припозднился в интернате, товарищи мои много раньше ушли в деревню, а я только под вечер отправился на положенный школьнику выходной.

И вот шагаю я в деревню, а мороз уже выстоялся изрядный. Высыпало на небо звезд несметно. Сияют они, как гирлянды на новогодней елке. Снег от мороза не скрипит, а буквально визжит под ногами. Прибавляю ходу, нос в шарфе прячу, уши – под воротником. Скоро уж и поселок из виду скрылся, одна только огненная шапка над ним в небе осталось. Думаю, часа за полтора добегу до родного крылечка.

Правда, я тогда не один был. Рядом со мной бежал дружок мой веселый – уши торчком, хвост колесом – шестимесячный щенок по кличке Пыжик. Но в деревне его звали Котопсом. … В прошлое воскресенье увязался он за мной и жил неделю под интернатским крыльцом, дожидаясь хозяина. А теперь радовался, что домой идем, забегал вперед, в глаза заглядывал, хвостом накручивал.

Я его предыдущим летом завел. Заработал на заготовке ивового корья полтора рубля и купил у печника дяди Миши Колесова щеночка. У того собачка Кукла жила, уж такая разумная, что только не разговаривала. Из щенка этого должен был вырасти толковый пес.

Когда я брал его, он еще совсем маленьким был, мамку сосал, и я рассчитывал докормить его козьим молоком из соски.

И вот занес я в дом щенка и уже устроил его в углу на подстилке, и вставать начал, как тут что-то мелькнуло в воздухе, и я буквально на лету перехватил нашу кошку Муську. С диким воем бросилась она с печки защищать своих котят.

Тут же руки мои были изодраны в кровь ее когтями. Но я не выпустил разъяренную Муську и сумел выбросить ее за дверь. Но тут же она ворвалась в дом через подполье, и опять руки мои были исполосованы когтями.

Я не спал всю ночь. Казалось, что нашу кошку невозможно примирить с появлением щенка. Но под утро я ее поймал и накрепко запеленал ей ноги бинтами. А потом подложил к котятам, которые тут же принялись ее сосать. Через минуту подсунул и щенка. Тот не растерялся и присоединился к компании. Кошка извивалась, страшно завывала, но бинты не позволяли ей пустить в ход когти. Утром она уже смирилась со своей участью, приняв в свою семью еще и щенка.

И так месяца два столовался этот «котопес» Пыжик на кошачьих харчах, подрастая не по дням, а по часам. Скоро он уже больше кошки был. Вся деревня приходила на это чудо глядеть… Потому и прозвали моего Пыжика Котопсом.

До Большого Леса было еще далеко, темнеть начало. А мне нужно было пройти две недружественные деревни: Костенское и Братовец.

Ребята из этих деревень воевали с нами давно. И когда мы возвращались из интерната по субботам, они караулили нас, чтобы подраться. Если мы шли гурьбой, противники наши не решались затевать сражение, а только провожали нас от деревни до деревни, обстреливая снежками, но если нас было мало, или ты шел один, тут уж держись: по загривку находят, а то и нос расквасят для порядку…

Наверное, сегодня для кого-то покажутся странными и удивительными такие нравы, только у нас никто обиды друг на друга не держал: ни маленькие, ни большие ребята. Каждая деревня тогда защищала свои пределы от вторжения чужаков. Может быть, потому Россия и сильна была боевым духом в защите и большой и малой родины.

И все же я рассчитывал, что смогу незаметно просочиться деревнями: темно да и морозно засады устраивать. Но ошибся.

В Костенском вывалили из проулка трое ребят, и пошли за мной следом до другой деревни, которая желтела огнями в километре через поле.

Можно было броситься в бега и оторваться от преследователей. Но показывать неприятелю свою слабость было противно, и я пошел к следующему деревенскому редуту. Не доходя до Братовца, я увидел, как от темнеющих на фоне звездного неба домов выделились еще три фигуры и преградили мне путь.

Я остановился. И тут сзади догнал меня увесистый удар, от которого я ткнулся лицом в снег. Тут же на меня кто-то навалился, но я изловчился и вывернулся, оставив внизу нападающего. Меня окружили, я тяжело дышал, готовясь встретить новую атаку.

Но мой верный Котопес, ощерился, залаял, срываясь на визг, и попытался укусить первого парня, стоящего передо мной.

Ребята попятились. Я позвал Пыжика к себе, готовый к новой атаке.

– Что делать-то будем? – сказал старший парень в фуфайке и шапке с заломленными назад ушами. – Если по-честному, то надо один на один. Вот Венька тебя стукнул, так с ним и дерись.

Вытолкнули Веньку, который, как я увидел, не горел большим желанием драться. Но деваться было некуда. Мы сцепились и покатились по снегу. Скоро я был уже наверху. Венька хлюпал расквашенным носом.

– Ну, все по-чесноку, – сказал старший парнишка. – Только мы вас потеряевских все-равно колотить станем, если через нашу деревню пойдете.

Я ничего не ответил, поправил почти пустой рюкзак на спине и пошел дальше. Впереди уже темнел елками на фоне звездного неба Большой Лес.

Большой Лес

Он был и на самом деле большим этот лес. Километров на четыре тянулся он вдоль дороги, а крылья его уходили в стороны на десять километров. Старики рассказывали, что когда-то в этом лесу стояла большое и богатое село Великое, увидеть которое редко кому доводилось.

Пряталось село от злых глаз кочевников, частенько наведывавшихся в эти края, от разбойников и ненасытных слуг княжеских. Попасть туда можно было, только зная тайные тропы и дорожки через зыбучие трясины.

Будто было в том селе всего вдоволь: и хлеба, и молока, и меда, и холстов, что жили там счастливые и свободные люди, своим трудом украшавшие землю.

Рассказывали, что еще в незапамятные времена нашелся недобрый завистливый человек и привел отряд княжеских воев на Великое Село. И будто бы ушло оно из глаз ворогов, как провалилось сквозь землю. А княжеские слуги заплутали и потонули в болотах.

С тех пор, говорили в деревне, будто слышат люди, собирающие на болоте ягоды, или покосники на дальних лесных пожнях время от времени то колокольный звон, то шум водяной мельницы, то доносятся чуть слышно песни праздничных игрищ… А видеть то Великое Село больше никому так и не доводилось… И порой в мечтах я грезил таинственным Великим Селом, страстно желая увидеть его хоть одним глазком.

…Вышла луна, стало светло, как днем. С волнением и трепетом, я вступил под своды волшебно украшенного Большого Леса, заиндевевшего и оцепеневшего от мороза. Мне было немного страшновато, но одновременно покойно и радостно, словно лес этот был моим домом, который хранит от всяких внешних невзгод.

Я прошел, наверное, километра полтора в звенящей тишине. Время от времени пушечно лопались от мороза стволы деревьев, не успевших избавиться вовремя от лишней влаги, да скрипел снег под моими валенками. Еще километров пять… – и засветятся в ночных полях окна родной деревеньки.

И тут в глубине леса раздался леденящий душу крик:

– Пу-у-го-о!

Этот крик, как удар колокола отозвался во всех концах леса и вернулся обратно.

– Пу-у-го-о!

И вслед за этим криком по лесу раздался зловещий раскатистый смех:

– Ух-ха-ха-а!

Сердце мое скатилось было к пяткам, но тут же вернулось.

– Это же филин кричит! – Догадался я. – Филька перелещается!

Я снова пошагал по скрипучему снегу к дому.

Этого филина знала вся наша деревня, хотя он и жил в дупле огромной ели Большого Леса, которой было уже лет триста.

Он жил одиноко. Не поддерживал отношений ни с кем из обитателей этого хмурого елового леса. Многие обитатели были для его просто пищей: мыши, летучие мыши, птицы.

И только по весне в гулких сводах освободившегося от снега леса леденящими криками подавал он весть своей пернатой ушастой братии, что еще жив и готов к продолжению рода.

У него была хорошая память. Он много знал и помнил. Однажды его подстрелил охотник, перебив свинцовой дробью крыло. Филин спрятался в зарослях молодого ельника так, что собака охотника не могла добраться до него. А нашел его уже обескровленного и измученного наш деревенский пастух дядя Паша Велесов, ходивший в лес за убежавшей коровой.

Он посадил филина, уже не способного сопротивляться в рюкзак, и вынес в рюкзаке домой в деревню. Одна ушастая голова торчала из рюкзака, но и она вызвала переполох пернатого населения деревни: кур, ворон, ласточек и сорок. Они тучей носились над пастухом и сидевшим в рюкзаке филином и заполошно кричали. Но пастух в обиду своего нового лесного товарища не дал.

Дома он вправил филину крыло, сделав из лучинок шину, чтобы быстрее срослись кости. Накормил рыбой, напоил водицей… Так между человеком и птицей возникло особое доверие.

Оставлять дома раненую птицу Велесов не решился, и утром филин отправился на правом плече пастуха в поскотину, вцепившись в фуфайку своими железными когтями. Он был роскошно красив: мраморный с голубым отливом с темными вкраплениями, луноликий с огромными оранжевыми глазами и задорно точащими ушными перьями над головой.

Филин не так хорошо видел в утреннем свете, как ночью, мир представлялся ему размытым, и он крутил головой, пытаясь получше разглядеть его.

Через неделю филин уже начал подниматься на крыло. В ночном, когда пастух со своей собакой дремал у костра, филин заступал на дежурство. Он садился на изгородь и обзирал ночные окрестности. Ничто не ускользало от его всевидящих оранжевых очей, ни мышь полевка на земле, ни летучая мышь в воздухе.

Он увидел, как вышла из лесу к стаду, хоронясь в кустах, знакомая волчица, владычица Кащеева логова. Она была тоща, шерсть на ней висела клочками, голодные глаза сверкали в ночи, а с оскаленной пасти скатывалась слюна.

Выждав момент, бросилась она на теленка, и вслед за ней метнулись к стаду молодые волки. Теленок, сбитый с ног, жалобно закричал, трубно заревела корова-мать. Опустив рога, она устремилась спасать телка, атакуя волков. Но нападающих было много, и они не позволили корове придти на выручку, хватая ее за ноги и преграждая путь.

И тут филин, сидевший на изгороди, взмыл неслышно над землей и, стремительно пролетев над стадом, вцепился в волчицу железной хваткой.

Волчица бросила теленка и, стремясь избавиться от птицы, перекатилась через голову, подминая собой филина, но это не спасло ее от капкана когтей.

На шум прибежал пастух, вооруженный одним лишь посохом.

Велесов ударил волчицу посохом. И та, развернувшись, щелкнув в ярости зубами, побежала к лесу. Филин все еще не отпускал свою жертву. Вслед за ней трусливо, поджав хвосты, помчались остальные волки…

– Пуго! —Закричал пастух. – Оставь их.

Филин словно понял своего спасителя и, разжав когти, взмыл в ночное небо.

Волки под свист и улюлюканье пастуха улепетывали к лесу.

Пуго давно знал эту разбойную семейку. Она обитала за большим Ванеевским болотом на Кащеевой согре в завалах буреломов. Когда выходили они на свой промысел, ничего живого в лесу не оставляли, разоряя гнездовья птиц, устроенных на земле, давя без пощады и счету молодь кабанов и лосей, загоняя в трясины взрослых секачей и сохатых, которых в открытом бою им было не взять… Не брезговали они и деревенскими собаками, таскали овец и ягнят, нападали на телят и даже на лошадей…

Они выходили из болота по Старой Гати, которая была устроена когда-то крестьянами из кондовых сосновых стволов, казалось бы, не подверженных гниению. Но против болот не устояло даже сосновое смолье. Гать со временем местами сгнила, и дорога эта стала таить в себе опасность навеки погрузить путника в болотную пучину.

В самом дальнем углу болота, куда иной раз заносили филина крылья, был остров, на котором когда-то обособленно и замкнуто жили люди. Может быть, это и было то самое таинственное Великое Село, про которое даже Пуго почти ничего не знал.

…Крыло у Пуго скоро совсем поправилось и Велесов вечером отнес его в лес. И снова Пуго стал жить в дупле старой ели, по ночам охотясь на мышей.

Волки

И вот шагаю я лесом, тороплюсь.

– Пу-у-га-а! – Снова раздалось в лесу. Но я даже не вздрогнул на этот раз.

Чего мне бояться нашего деревенского филина? Но не прошел я и половины Большого Леса, как совсем рядом раздался волчий вой, да такой, будто целый хор голодных на спевку собрался…

Волки! Пыжик сразу сунулся мне в ноги, хвост поджал, скулит жалобно. Видимо, встречался с ними в прошлой жизни…

Чего делать? До деревни еще километра четыре, не добежать…

Подавляя страх, я прыгнул с дороги в снег и начал пробиваться по сугробам к большим елкам, хорошо они росли рядом.

Подхватил я под одну руку щенка и полез по веткам повыше. А волки – тут, как тут. Меж елок серыми тенями снуют, зубами щелкают.

И вот сижу я на елке и понимаю, что надежды на спасение нет. И что удивительно, не страшно ни сколько. Мороз так сковал – себя не чувствую, только щенка к груди прижимаю негнущимися руками. А потом и вовсе теплей стало, вроде бы, дрёмa одолевать началa… Сладкий такой сон, будто дома на перине…

И тут слышу, возле лица моего словно ветерок пролетел. Открываю глаза – филин рядом кружит. Сел на ветку и хохочет.

– Ух-ха-ха!

Прошло немного времени, а у меня глаза опять закрываются.

И тут опять этот хохот.

– Э-э, да ведь это он мне спать не дает.

И тут вижу: срывается Пуго с ветки и пикирует прямо на волчицу.

Та он него в сторону шарахнулась, только клыками щелкнула, пыталась в прыжке ухватить птицу. Да не тут-то было.

Волки как по команде в круг сгрудились, ощерились, так что филину стало невозможно нападать на них. Кто-нибудь да успеет перехватить птицу на подлете. И тогда останутся от моего защитника одни перья да когти…

Сидят волки, смотрят на меня голодными глазами, напротив филин на суку оранжевыми глаза сверкает, будто в переглядки с волками играет, и только мои глаза слипаются, веки словно свинцовые…

Я не видел, как исчез Пуго. Я словно провалился в забытье. И в это время руки мои разжались и, слабо взвизгнув, мой Пыжик полетел вниз.

Тотчас внизу раздалось злобное рычание и отчаянный визг щенка. Волки в мгновение ока разорвали его на части. Я был в таком отчаянии, что готов был прыгнуть с елки вслед за ним. И только вид этой кровавой сцены остановил меня.

И тут я услышал, как в морозном воздухе сверлит какой-то буравчик. И все громче, громче этот сверлящий звук. Оглянулся я: в небе звезд – страсть, а меж ними сполохи играют. А звук все громче, а сполохи все ярче. И тут весь лес во всех его промороженных пределах и углах огласился раскатистым звоном, словно остекленевший воздух на тысячи осколков разбился и засверкал, засиял нестерпимо.

Я понял: это запоздалый трактор возвращался с пожен, видимо, сено вез на коровник с покосов.

Волки словно растворились в сразу потемневшем лесу.

Скатился я с елки, кое-как выбрел на дорогу. Трактор с сеном мимо едет, не видит меня, а у меня и ноги не шевелятся. Стою и реву от отчаяния. А слезы тут же на ресницах леденеют…

Как я оказался на дровнях – не знаю. Будто какая-то невидимая рука подхватила меня и опустила в сани. Закопался я в сено, а в голове уже то ли соловьи поют, то ли филины кричат, то ли волки воют…

Сколько я в этом бреду был – не знаю. Очнулся – трактор стоит, и нет никого.

А мне, видимо, уж совсем невмоготу было, такой озноб напал, что, кажется, вот-вот душа моя отлетит в небеса. И, слышу, кто-то мычит потихоньку, а в ночи двери щелями светятся. Пошарашился я к тем дверям, благо они не закрыты были, и попал на ферму.

Вижу: фонарь горит керосиновый. Коровы на соломенных подстилках лежат. А одна в тесовой загородке стоит, смотрит на меня внимательно и призывно так мычит.

Отвернул я вертушок – и к ней в загородку. Соломы там было по колено, а в соломе теленочек лежит, и тоже на меня внимательно смотрит… Я опустился без сил рядом с ним, к теплому его боку прижался, а с другой стороны корова привалилась, горячая, как печка. И стало мне сразу легко и спокойно. Уснул, как в омут провалился.

И снилось мне явственно, как будто стою я на улице посреди деревни, в небе луна светит прожектором. Так светит, что все видно, как днем. Урони иголку и ту найдешь. И чувствую, что словно какая-то неведомая сила поднимает меня над землей.

И вот я уже парю над деревней, над заснеженными крышами ее, над оцепеневшими, похожими на крахмальные простыни полями, лесами в снеговых шапках, над извивами рек, мельничным омутом, на котором сидит стая волков, подняв к небу морды, и воет в тоске на луну…

А неведомая сила уносит меня дальше и дальше к темным борам и бескрайним, выбеленным снегами болотам, и вижу я, среди этих болот с редким мелколесьем загадочный остров, словно изнутри светящийся теплым золотистым светом… Огненный!

И я вижу, средь заиндевелых сосен рубленые дома-терема, с высокими крышами, украшенными резными коньками, с резными крыльцами, светящимися окнами в деревянном кружеве… Вижу ледяные горы, по которым лихо катаются парни и девчонки, вижу катящееся под гору колесо в круге полыхающего огня…

И невесомое тело мое подхватывает воздушный поток и уносит меня в безбрежные звездные дали, где в Млечном пути вращается звездное колесо миров и галактик…

…Утром, слышу, сквозь сон кто-то меня окликает. Поднимаю глаза: стоит надо мной чудище лесное лохматое… А мне не страшно нисколько. Пригляделся – так это пастух наш деревенский Паша Велесов в драном полушубке.

Глаза под кочками бровей у него словно буравчики острые. Борода чуть не до пояса седая, волосы до плеч. И сучковатый посох в руке.

– Как хоть ты, парень, попал-то сюда? – Спрашивает.

Я сразу не соображу где я, оробел. Не знаю, что и отвечать.

Только тут Паша улыбнулся в бороду и сказал ласково:

– Пойдем-ка, в сторожку. У меня чай свежий заварен.

И тут в сторожке у водогрейного котла стал я рассказывать Велесову, как на елке от волков спасался, как филин Пуго прилетал и мне уснуть не давал, и на волков нападал, как волки моего щенка разорвали.

Велесов выслушал меня, головой покачал:

– То-то я, думаю, Пуго под окном кричал, в стекло стучал. Вышел скотину доглядеть и тебя обнаружил…

Он погладил меня по голове негнущейся пятерней.

– Какие испытания – то на тебя, душа моя, выпали. Тут и взрослый бы себя потерял. А ты, видишь, вон, выстоял.

Он помолчал и говорит:

– Не простая история эта. Со смыслом Так-то. Получается, что Ветка да Пуго тебе жизнь спасли. Ты теперь перед ними в долгу… Не зря наши предки небесную корову Земун считали покровительницей всего славянского племени.

Удивился я:

– Корова? Покровительница человеческого племени?

А Велесов только улыбался в бороду:

– Давно это было. Многие тысячи лет назад…

Странный, однако, это был человек – дядя Паша Велесов. Кто он, откуда пришел в нашу деревню – никто не знал. Поселился в брошенной избушке на краю деревни. Из всего имущества было у него только носильное белье да старый вытертый полушубок.

Летами он пас колхозное стадо, зимами сторожил на дворе. Редко кто от него слово слышал. Бирюк бирюком.

В деревне поговаривали, что Велесов водится с лешим в лесу и кикиморами болотными, с которыми у него будто бы договор заключен, чтобы те не чинили вреда скотине. Чтобы ни волк, ни медведь на колхозных животин не покушались. Будто бы по этому договору пастуху не полагалось иметь при себе оружие…

А весной мы сами видели, как обходил он стадо с какими-то мудреными заговорами. А в руках-то была у него веревка с замком. И как обошел он стадо с этой веревкой, так взял и закопал на краю деревни у поскотины. Мы все это наблюдали, прячась за можжевеловыми кустами, которые густо росли по краю пастбища. Хотели мы выкопать эту веревку с замком, да забоялись, а вдруг какой заговор подействует и на человека.

Пашу в деревне считали не только пастухом, но и скотским знахарем. И про скотину много знал, лечил ее травами и какими – то собственными снадобьями… Бабка Марья Мосяева говорила как-то на посиделках, что он и на людей порчу может навести и снять ее, и кровь заговорить…

И вот этот нелюдимый, таинственный и страшный человек разговаривал со мной. Охотно разговаривал и ласково. И у меня прошли все страхи, нелюдимый Паша Велесов открылся неожиданной, притягательной стороной.

…Не ведаю, как родители узнали, где я нахожусь, но примчались они на ферму вместе с доярками, идущими на утреннюю дойку.

Всю ночь не сомкнули они глаз, с фонарями и факелами разыскивая меня по лесу. И когда нашли окровавленный снег, истоптанный волчьей стаей, в том месте, где простился с жизнью мой верный Пыжик, не чаяли найти даже косточки моей. Вот было у них радости, когда увидели меня живого и здорового.

Дома за пирогами вспомнила матушка моя дядю Пашу Велесова.

– Ясновидящий он. Точно у него дар есть. Мы к нему и побежали спросить, не укажет ли он места, где тебя искать. А вот они оба два сидят, посиживают.

– Велесов говорит, что меня Ветка спасла. Он еще говорил, что все от коровы пошло. Будто была в древности такая небесная корова Земуна, от которой люди начались.

Матушка моя не стала возражать, а задумалась глубоко. А бабушка даже слезу смахнула.

– Что случилось? – Говорю я ей. – Вот он я. Никакой беды нет… Пыжика жалко?

– Жалко. Как не жалеть безвинную животину. Я, говорит, корову свою любимую вспомнила. Малину. Накануне опять привиделась во сне. Стоит будто бы у ворот и смотрит с укоризной, словно в душу заглядывает мне: мол, что это ты, хозяйка меня позабыла, Все коровы давно по дворам, одна я, словно сиротина бездомная. Проснулась в слезах: « Господи, да что же это ты память мою не отпускаешь? Столько лет прошло…»