Текст книги "Ловля золотоперой рыбы на Белом озере"

Ловля золотоперой рыбы на Белом озере
Приключенческая повесть
Анатолий Ехалов

© Анатолий Ехалов, 2015

Художник Ирина Сергеева

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Сражение у классной доски

– Горушкин! – голос учителя звучал строго и отстраненно, будто он не был со мной до этого знаком.

Я встал. Учитель смотрел так, словно хотел сделать во лбу у меня дырку и заглянуть вовнутрь: есть ли там хоть какие-то географические познания? Видимо, ему не удалось проникнуть в глубины моего сознания, поэтому он произнес:

– Озера бывают разными…

– К доске, товарищ Горушкин! Доложите-ка нам, любезный, что вы знаете об озерах…

Я покраснел. Весь предыдущий урок, посвященный происхождению озер, мы с закадычным дружком Мишкой Наклейщиковым слушали учителя в пол уха, потому что под партой шло жаркое сражение. Мы играли в морской бой. Озера не входили в наши интересы, поскольку мы с Мишкой собирались стать капитанами дальних плаваний. Моря и океаны, волны с десятиэтажный дом, диковинные страны, увитые лианами баобабы, рычащие львы, вооруженные до зубов пираты – вот была наша стихия…

– Ну, так что же вы знаете об озерах? – насмешливо переспросил учитель, будто бы и в самом деле сделал мне дырку во лбу и уже рассмотрел содержимое моей головы…

Тут я понял, что «приплыл». И не только я, но и Мишка Наклейщиков, с которым мы собирались этим летом поехать отдыхать на море и вместе с родителями готовились к погружению с аквалангами на глубину. Если сейчас я схлопочу «пару», не видать нам лазурного побережья, как своих ушей, а все лето придется ковыряться на грядках на родине бабушки Нины в районном селе с нелепым названием Вашки.

Мысль поразила меня, как громом. Однако, я нашел в себе силы собраться. Вытянулся и чеканным шагом вышел к доске, лихорадочно пытаясь отыскать в закоулках памяти, хоть какие – то знания по этой теме. Увы, голова моя казалась гаванью, забитой обломками кораблекрушений.

Краем глаза я зацепился за минутную стрелку, которая недвижимо застряла на циферблате. Если бы я мог усилием воли сдвинуть ее на десять минут вперед, тогда бы прозвучал звонок, а вслед за ним наступило долгожданное лето на море!

– Мы ждем, Горушкин! – холодно сказал учитель.

Я решительно набрал воздуха и даже привстал на носки, демонстрируя страстное желание рассказать все, что известно человечеству про образование озер.

– Озера бывают разные, – торжественным профессорским тоном сказал я.

– Ну, что ж, с этим трудно поспорить, – ехидно заметил учитель. – А конкретнее!

– Если говорить конкретно, то одни озера бывают большие. Ну, прямо – таки громадные, – я развел руками на всю ширину. – Учитель хотел что-то сказать, но я его опередил, – А другие озера – совсем крохотные. Иной раз смотришь на них и думаешь: а уж озеро ли это? Такое оно крохотное – только воробью попить…

– Интересное наблюдение, – прокомментировал учитель.

– А еще я наблюдал, когда с папой на самолете летел, что они и по форме бывают разные, – понесло меня дальше. – Одни круглые, как циркулем нарисованные, а другие, как блины, мышами изъеденные. Третьи вообще на чулки похожи. Вытянуты, как будто их кто – то специально тянул.

Я усиленно косился на минутную стрелку, но она, протащившись деления три, снова замерла на месте, словно приклеенная.

– Так ты считаешь, что озера кто-то специально вытягивал? – сурово спросил учитель.

– Я думаю, что не напрасно все это. – нашелся я.

Учитель рассердился и хотел меня остановить.

Но я не дал ему опомниться и, подталкивая взглядом заленившуюся стрелку, заговорил, словно застрочил из пулемета…

– Я даже такое, не поверите, видел озеро – настоящая рукавица. Другое – как вторая рукавица. А третье озеро было похоже на валенок. Будто тут великан пробежал да все это и потерял… А еще одно было – вылитый женский сапог с каблуком. И каблучок такой модненький – шпилька…

Класс откровенно ликовал. Я понял, что перебрал. И чего это меня дернуло брякнуть про какой-то дурацкий сапог со шпилькой.

– Это было вовсе не озеро, а это полуостров, – брезгливо заметил учитель.

– Аппенинский, – некстати щелкнуло у меня в голове.

Класс грохнул. Я видел, что наш зловредный сосед и пересмешник Васька Гусев прямо-таки покатывается по парте и показывает на меня дурацким, выпачканным чернилами пальцем. Но тут Мишка, защищая мою честь, изловчился и ловким подзатыльником успокоил Ваську..

– Глубокая мысль, – ядовито заметил учитель.

– Правильно! – обрадовался я. – Одни озера бывают такие глубокие, что с ручками и ножками скроют. Да что там – с маской и ластами до дна не донырнуть… А другие, – осуждающе махнул я рукой, – такие мелкие, такие, что стыдно прямо за них – вороне по колено!

Уже весь класс покатывался со смеху.

– Еще бы протянуть пару минут, – с тоской подумал я…

Я открыл рот, чтобы продолжить характеристику озер, но учитель меня опередил.

– Садись, Горушкин. Два… Мелко плаваешь, надо сказать…

– Все! – я сел, как ударенный пыльным мешком. Рядом со мной печальным эхом отозвался Мишка:

– Пропало лето!

Как Вашки стали Нашками

С самого первого класса мы сидим за одной партой с Мишкой Наклейщиковым. У нас – большая дружба. Бабушка Нина говорит про нас: «Уж эти-то санапалы и чаю врозь не пивали…» Что такое «санапал» – бабушка не знает. Может быть, это самопал или поджига, такое самодельное ребячье оружие, которое серными головками от спичек заряжается и стреляет.

– Пропало лето! – Отозвалось эхом в голове.

– Нет, – говорит бабушка. – Санапал – это другое. Это, скорее, хулиган или варакос, – тот мало умеет и много лишнего болтает…

Я даже обиделся, взял толковый словарь Ожегова и выяснил, что санапал – это народная форма имени библейского полководца Сандранапала, который, между прочим, отличался большой дерзостью и отвагой…

Так что с первым названием мы готовы согласиться, а вот со вторым еще подумаем.

Мишка Налейщиков – парень хоть куда. Рослый, сильный, смелый, надежный. Один недостаток у него – рыжий и конопатый. За это его в школе ребята и донимают. Чуть что кричат: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил бабушку лопатой…» Мишка уже привык к дразнилкам и не реагирует на них. А мне обидно. Так и подмывает залепить какому-нибудь дразниле оплеуху. Чаще всего не выдерживаю и… залепляю…

И тут сразу «куча мала» начинается. Мишка бежит за меня заступиться. И … нам обоим и достается, хотя бьемся, как львы, потому что их всегда больше. А нас с Мишкой, рыжих и конопатых, только двое… Мы, с Мишкой – братья. Двоюродные.

А вообще-то с классом мы живем дружно. Правда, потасовки случаются. А как же без них? Где же еще укреплять свой дух и волю, как не в сражениях на переменах?..

Но на этой перемене нас никто не донимал. Больше сочувствовали. Потому что наши перспективы, несмотря на все мои героические усилия спасти честь будущих морских волков, сильно покачнулись. Всего одна минута – и вместо лазурного берега на все лето замаячили картофельные боровки и колорадские жуки в банках с керосином. А вместо ласкового моря – прокопченная баня в зарослях крапивы, дерущиеся в пыли петухи, провинциальная скука… Одно слово – Вашки…

– Были Вашки – станут Нашки, – невесело пошутил Мишка…

Мы молча собирали рюкзаки.

Мы даже не думали о том, чтобы упрашивать родителей. Гордость будущих морских волков не позволяла: уговор дороже денег. Не выполнили условия: схлопотали трояк по географии – рюкзак на спину и – в Вашки. Родители на поезд в Сочи, а мы на перекладных в навязшие в зубах Нашки…

– И чего это вы Вашек чураетесь? – спросила мама, укладывая в чемодан купальники и вечерние платья, – вы же там ни разу не были, а уже страдаете… Тем более, у этого замечательного селения есть еще и другое, официальное название – Липин Бор. Как поэтично звучит – Липин Бор!

Вон бабушка Нина второй месяц там загорает на огороде и нарадоваться не может. Может быть, вам так понравится, что и домой не захочется возвращаться…

– Хорошо, – рассудительно сказал Мишка. – Не были мы в этом Липином Бору ни разу, да и сроду бы не бывать… Но раз так вышло, будем представлять, что мы с тобой выброшены штормом на забытый Богом и людьми остров, лишенный всякой цивилизации.

– Идет! – с жаром согласился я. – И мы станем исследовать и осваивать этот остров! – И мы ударили по рукам.

Мы с Мишкой и своими родителями живем в небольшом, но стремительно развивающемся городке в районе «Рыбацкой Слободы». В прежние времена каждый уважающий себя город имел свою «рыбацкую слободу», которая обеспечивала город рыбой.

Наша «слобода» находится при впадении небольшой речки в многоводную реку Шексну, которые образуют большой, намытый за многие века песчаный полуостров. Наверное, и тысячи лет назад здесь было торговое и рыбацкое поселение, потому что воды большой реки то и дело вымывают из песка то наконечники стрел и копий, то древние керамические черепки, старинные греческие и даже византийские монеты. Наша река соединяет между собой пять морей. Поэтому мы с Мишкой с самого детства грезим путешествиями в далекие страны и моря.

Но судьба оказалась к нам жестока.

– Слушайте внимательно, я рассказываю, как добраться до бабушки Нины, – отец тупым концом вилки чертил на клеенке направления.

– Доедете автобусом до отворотки. На одном указателе будет написано «Ерга». Это – старинное село, где делают глиняные горшки, – наказывал отец. – Но вам туда не надо. Как – нибудь съездите специально, познакомитесь.

На другом указателе будет написано «Кириллов». В этом городе должен побывать каждый уважающий себя человек. В Кириллове только старинных монастырей четыре… Но и туда вам тоже не надо.

На перекрестке вас встретит дядька Кронид, двоюродный племянник бабушки Нины. Стало быть, родня. У него свой транспорт. Он вас и отвезет до места назначения.

– Места заточения, – пронеслось у меня в голове.

– Вы этого Кронида ни разу не видели, но уверяю, он понравится, – сказала мама.

– Как не понравится, – на седьмой десяток человеку, а все детство в одном месте играет, – не то осуждающе, не то одобряюще проворчал папа.

– А как мы его узнаем, если ни разу не видели? – спросил я.

– Не узнать его невозможно, – почти хором ответили родители.

Мы присели на дорожку, расцеловались с мамой и папой, одели рюкзаки и потопали под палящим солнцем на автовокзал.

Подслушанный разговор

…Скоро город остался позади. Потянулись поля с изумрудными всходами, пастбища с черно-пестрыми коровами, лениво жующими жвачку, дачные поселки, мосты с голубыми змейками рек, перелески, деревни и, наконец, пошли самые настоящие дремучие леса. Мы сидели с Мишкой у открытых окон и ловили прохладу лесов, наполненных радостным гомоном птиц. Постепенно досада уходила, и радостные нотки начинали звучать вместе с птичьими хорами…

– А ладья-та полна золота!

Сзади сидели две словоохотливые бабуси, видимо, возвращавшиеся из города после зимнего гощения домой. Бабушки без остановки перемывали косточки родным и знакомым. От нечего делать я встал вслушиваться в их разговор.

– Так вот, милая, занедужил он с осени, а уж к весне без всякой памяти лежал. – рассказывала бабушка в белом ситцевом платочке своей подруге, у которой на голове была панамка. – И тут сознание к нему вернулось, стал детей созывать. Старшего сына позвал и говорит: «Хочу поведать тебе тайну, которую полжизни хранил…»

Тут бабушка перешла на шепот. И я увидел, что Мишка тоже напрягся, вслушивается в бабусин рассказ.

– Дай, говорит, мне слово, что исполнишь мой наказ.

Сын побожился. А батька-то и продолжает: «Я через три дня помру, похороните меня честь по чести, а как сорок дней пройдет, так иди на Гнилое болото. Там у третьей согры между двумя кривыми соснами увидишь остов старинной ладьи. Саму-то ладью давно уже болотом затянуло, а найдешь ее по мачте. Она смоляная, – тыщу лет простояла – не сгнила. Не спрашивай меня, говорит, как она туда попала, но прадед мой еще, помирая открылся, что ладья та полна золотом…»

Бабушка в панамке при этих словах ахнула и закрыла руками рот. Мишка насмешливо сощурил глаза.

– Так я, милая, на Гнилом-то болоте бывала лет сорок тому назад, – заговорила возбужденно бабушка в панамке. – И мачту ту видела, и про ладью слышала, а вот про золото не ведала. – Она сомнительно покачала головой. – Да и откуда тут ему взяться, да и какой корабль на болото-то заплывет… – Она помолчала, о чем-то раздумывая. – А сын-то как, сходил на болото, не откопал ли лодью-то?

– Да разве он пойдет. – отвечала бабушка в платочке. – Он – человек солидный. Да и сорока дней не прошло, как преставился болезной…

Бабушки снова примолкли и задумались.

Я посмотрел на Мишку. Он махнул рукой.

– Басни все это! Корабль в болоте. Золото в трюме. Бред!

Но меня этот разговор зацепил и долго не выходил из головы, хотя рассудком я тоже понимал, что по болотам корабли не ходят.

…Когда солнце стало багроветь и клониться к лесу, автобус остановился на развилке. На столбе были две стрелки: одна указывала на Кириллов, другая – на Ергу.

На шишкотрясе

На развилке нас никто не ожидал…

На развилке никто нас не ждал, но, все же, подавив сомнения, мы вышли. Автобус обдал нас перегоревшей соляркой и уехал.

– Где же этот Кронид? – спросил Мишка.

Я не знал, что ему отвечать. Но тут скрипнули тормоза, и к остановке, словно пароход, причалил огромный черный джип с затемненными стеклами. На прицепе у него был скоростной катер.

– «Лендровер»! Круто! – Обрадовался Мишка.

Боковое стекло у джипа бесшумно уползло вниз, и в отверстии появилась свиноподобная ряха. Свиноподобный человек держал в руках карту местности. Он просверлил меня злыми поросячьими глазками и спросил сипло:

– А ну, пацанва, как нам быстрее добраться до Крохинской переправы?

Мы с Мишкой дружно пожали плечами и развели руками.

– Чего с них взять, с недоумок, – сказал кто-то внутри джипа, и стекло вновь скрыло от нас свиноподобную ряху с картой. Колеса автомобиля взвизгнули, выбросив из-под себя песок и мелкий камень, и машина рванула в сторону Кириллова.

Тут из-за автобусной будки появился какой-то странный человек, словно сошедший с картин девятнадцатого века. Высокий, могучий. Седые волосы собраны сзади в пучок. На голове – берестяной обруч, а густая борода перетянута резинкой. Длинная, расшитая древним орнаментом, поношенная косоворотка перепоясана тканым поясом с кистями. Но больше всего в нем поражали лапти и онучи, перетянутые бечевой. Такие мы видели разве что в музее…

За плечами этого странного человека был берестяной короб, а в руке он держал крючковатый, отполированный руками посох…

– Мир вам, Михайло Наклейщиков и Олександр Горушкин! Жду вас уж долгонько.

За кустами, можно подумать, его поджидал Сивка Бурка.

– Так вы, стало быть, Кронид Софронов? – спросил я.

– Он и есть. А на деревне больше дедом Кранком кличут. А Вы зовите, как глянется.

Речь его была чудная. Вся какая-то круглая, раскатистая. Мы с Мишкой расплылись в улыбках.

– Что, робята, на говорю мою дивитесь? – заулыбался и Кронид. – Так у нас на деревне все слова на «О», окромя, одного – «Карасин»…

Мы засмеялись. Ну и чудак этот наш родственничек дед Кронид.

– А лапти-то зачем? – не удержался я.

– Правильный вопрос. Ты думаешь, я их, как теперь говорят, для прикола одел? – дед Кронид притопнул лаптем и улыбнулся в усы. – Есть у меня и сапоги и штиблеты с модными носами, а вот лучше лаптя обутки нет. Наши предки не дураки были. Легко, тепло, прохладно, ноги всегда в порядке, да и в магазин не надо идти на обувь тратиться… Так-то. А потом уж очень я не люблю «как все». «Как все» мне не интересно. – подмигнул нам дед Кронид. – Ну, да ладно, поедем, благословясь.

Мы оглянулись. Судя по виду этого странника, где-нибудь за кустами должно быть стояла телега, запряженная Сивкой Буркой или, по крайней мере, лежали сапоги-скороходы, а может и ковер самолет…

Дед Кронид раздвинул рукой кусты, и мы в изумлении остановились. На кромке поля стояло диковинное сооружение на огромных дутых колесах, перевитых пожарными шлангами, собранное из разнокалиберных металлических, пластмассовых и деревянных деталей. Спереди была прикреплена фара и два больших кирзовых сапога, толи заменявших амортизаторы, толи бампер. Между колесами было укреплено рулевое колесо и приварено сидение. Сзади размещался объемистый ящик, крытый сверху брезентом… А над ним возвышался шест с гирляндой разноцветных пластмассовых бутылок из под пива и кваса…

– Что это за агрегат такой? – спросил Мишка Наклейщиков, с малых лет знавший все марки отечественных и зарубежных автомобилей.

– Это, друзья мои, наш деревенский вездеход. У нас люди горазды на такие изобретения. А зовутся они по – разному: костотряс, шишкотряс, каракат, драндулет – кому, как нравится. Но факт тот, что он любому заграничному джипу сто очков вперед даст… Ну, что ж, грузитесь.

Мы с Мишкой быстро закинули под тент рюкзаки и залезли сами, устроившись на них. Дед Кронид завел агрегат, и мы бойко покатились по полю в сторону леса.

– Нам дороги не нужны, мы напрямки к Вашкам втрое короче путь сыщем. Наш шишкотряс по любой топи пройдет, – похвалился дед Кронид.

– А бутылки-то зачем? – спросил любознательный Мишка.

– А вот ты догадайся, если такой умный.

– А чтобы в лесу издалека видно было.

– Злых духов отпугивать… – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Кронид.

Поле закончилось, пошел лес… Когда-то здесь была дорога, но она густо заросла малинником, кустами и багульником. Но шишкотряс легко подминал растительность и ходко продвигался вперед.

Начинало темнеть. Софронов включил фару, и в мятущемся свете ее то и дело мелькали тени больших ночных птиц и перебегавших дорогу зайцев… Как зачарованные, мы смотрели на открывающиеся фантастические картины ночного леса.

Скоро лес кончился, пошло болото, поросшее мелколесьем, затянутое черничником и клюквенными плетями. И тут я поймал себя на мысли, что снова думаю о Гнилом болоте и о ладье с золотом. Вернее, золото меня не так интересовало, как старинная ладья. «Вот бы увидеть ее и в самом деле, походить бы по палубе, заглянуть в трюм, понять, как там все было устроено, где что стояло, хранилось, где они спали, чем питались в походах…»

Тут перед нами в свете луны блеснула глубокими водами речка.

– Это Ковжа, – заметил дед Кронид. – Очень рыбная река. Бывало тут за час я на спиннинг картофельный мешок натаскивал. Окунь и щука в ней – черные, что головешки, потому, что истоки река берет в болотах, в торфяниках…

Костотряс легко преодолевал поля, болота, реки…

Кронидов шишкотряс смело нырнул в реку и поплыл, загребая колесами. А через несколько минут уже выбирался на высокий берег, поросший сосняком вперемежку с березами.

– Перекур! – дед Кронид заглушил каракат, и в лесу стало невероятно тихо, только слышно было, как внизу перебирает струи речка Ковжа.

– Костра жечь не будем, а перекусим бутербродами и чаем из термоса, – предложил Кронид.

Мы уже проголодались и с жадностью ели черный хлеб с салом, запивая горячим чаем.

– Я тут по весне, чуть жизни не лишился, – сказал весело Кронид. – Вот смеху-то было бы.

Мы удивились:

– Странные у вас нравы: человек погибает, а вся округа со смеху покатывается.

– Не спешите, – возразил Софронов. – Сейчас расскажу. Пошел я по весне собирать чагу. Это такой нарост бывает на березе, твердый как камень, коричневый. Что-то вроде законсервировавшегося березового сока, многие болезни лечит.

И вижу – на березе, метрах на четырех в вышине, здоровый такой, килограммов на пять нарост, а рядом сосенка растет, залезать удобно. Я рюкзак снял, ружье рядом поставил, залез, работаю потихоньку, срезаю ножом.

А тихо так. Смотрю – под сосенку ко мне выкатываются два медвежонка с медведицей, и давай рюкзак мой потрошить. Бутерброды съели, сахар, а медведица ружьем заинтересовалась.

Сижу на дереве и думаю: если она предохранитель сейчас заденет, то вполне сможет меня, старого дурня, с одного выстрела снять…

Только подумал, слышу щелчок, предохранитель сработал, а она от испуга как ружье-то о землю торкнет, а оно, как жахнет. Пуля рядом со мной просвистала и чагу напрочь снесла.

Семейка эта сразу бросилась в лес, а я еще полчаса на дереве сидел и размышлял, что, наверное, мог оказаться первым в истории охотником, которого застрелил медведь…

– Я мог оказаться охотником, которого застрелил медведь!

Мы буквально покатились со смеху. Ничего не скажешь, забавный охотник Кронид Софронов.

– Ну, ладно, ладно, пейте чай и едем., – остановил нас Софронов.

– А, кстати, чай – то вкусный?

– Мы такого еще не пробовали, честное слово! – сказал я за нас обоих.

– Это и есть тот самый чай из чаги, отстреленной медведицей, – сказал Кронид и поднял палец. – Тс-с! Она, наверное, недалеко где-то ходит. Едем…

Весело затрещал мотоциклетный движок нашего драндулета, и мы снова покатили по сосновому бору, шаря лучом фары меж сосен и елей.

Еще часа два мы колесили сосняками и березняками и старыми заброшенными дорогами, порой расчищая путь от упавших деревьев. Ехали полями, проселочными разбитыми дорогами, спящими деревеньками.

Луна, взошедшая в начале на горизонте, спряталась за тучи. Стало совсем темно.

Я время от времени засыпал, и почему-то тотчас начинало сниться поросшее сосняком болото, посреди которого стояла ладья с поднятыми к ночному небу парусами…