Текст книги "История петербургских особняков. Дома и люди"

Сквозь все превратности судьбы
(Дом № 26 по Миллионной улице)

Великолепный восьмиколонный портик дома № 26 по Миллионной улице хранит строгий, торжественный дух александровского классицизма, привнося в перспективу улицы свой неповторимый оттенок. Такой вид придал ему в 1803 году архитектор Луиджи Руска, совершенно перестроив здание, возведенное еще в 1720-х. В результате как бы укрылся от глаз целый пласт исторических воспоминаний, относящихся к XVIII веку; укрылся, но не перестал существовать. В коллекции архитектурных чертежей Берхгольца сохранилось изображение дома таким, как он выглядел в 1740-х годах, что помогает зримо представить себе прошлое, приблизить его.

Дом № 26 по Миллионной улице. Современное фото

Первоначально владел этим и соседним участками (слева – № 24) кабинет-секретарь Петра I тайный советник А. В. Макаров (1675–1750), пользовавшийся благодаря своему положению при государе большим влиянием. Он сопровождал его в путешествиях по России и за границей, находясь в близких отношениях с царским семейством. После смерти императора Макаров поддержал возведение на престол его жены Екатерины, оставшись ее преданным другом и советником.

А. В. Макаров

Петр II также жаловал Алексея Васильевича, умевшего ладить с могущественным в ту пору кланом князей Долгоруких. Правда, это же обстоятельство повредило ему после воцарения Анны Иоанновны, нарядившей над ним следствие по обвинению в казенных злоупотреблениях и сокрытии секретных бумаг. Невзирая на то что вину Макарова не доказали, он пробыл под арестом все годы правления этой императрицы. На Руси издавна так повелось: то, с кем ты дружишь, – неизмеримо важнее твоей правоты перед законом, а Долгорукие числились среди злейших недругов Анны.

Как бы там ни было, состояния Алексея Васильевича все же не лишили, и он продолжал владеть двумя участками на Миллионной (тогда она еще звалась, как уже не раз говорилось, Немецкой улицей). На втором из них, где ныне дом № 26, согласно описи 1734 года, стояли «каменные палаты в два апартамента (то есть этажа. – А. И.) и маленькие палатки посредине прочих палат». Во время разразившихся вскоре опустошительных пожаров макаровские дома, как и другие, сильно пострадали и были заново отстроены, но уже в несколько ином стиле, приближенном к изменившимся вкусам. Такими они и предстают перед нами на публикуемом чертеже: главный флигель – двухэтажный, на высоких погребах, в девять осей по фасаду, с характерным сдвоенным расположением окон; слева – каменные ворота, а еще левее – узкий двухэтажный флигелек в два окошка, очевидно, те самые «маленькие палатки», упомянутые в описи.

Дом А. В. Макарова. Чертеж из коллекции Берхгольца. 1740-е гг.

После пожара Макаров уже не пожелал, или не имел возможности, оставить за собой оба участка, тем более что за ним числился еще один дом, на Васильевском острове, также требовавший денег на содержание. Вышеописанные палаты пришлось уступить генералу Рудольфу Бисмарку (предку прусского канцлера), женатому на сестре герцогини Бирон. Столь близкое родство со всемогущим фаворитом обеспечило Бисмарку быстрое продвижение по службе, прерванное падением его покровителя: в ночь на 9 ноября 1740 года он вместе с Бироном был арестован и отправлен в ссылку «за неоткрытие преступных поступков и замыслов герцога».

Конфискованный в казну дом генерала поначалу отвели под резиденцию прусскому посланнику, а затем правительница Анна Леопольдовна пожаловала его фельдмаршалу Б. Х. Миниху. Всего через несколько месяцев, после восшествия на престол Елизаветы Петровны, он также отправился в далекую ссылку, а в его недавно перестроенный дом вселилась – теперь уже надолго – новая владелица, обер-гофмейстерина[10]10
  Обер-гофмейстерина – придворная дама, заведовавшая женским штатом при высочайшем дворе.


[Закрыть] княгиня Т. Б. Голицына, вдова фельдмаршала М. М. Голицына.

Преждевременная кончина супруга – ближайшего сподвижника Петра I – стала следствием крушения честолюбивых планов фельдмаршала. Будучи президентом Военной коллегии, бывший покоритель Шлиссельбурга и Ниеншанца, вместе с братом Дмитрием входил в состав Верховного тайного совета, вознамерившегося ограничить самодержавие и установить в России олигархическое правление.

Как известно, императрица Анна Иоанновна отвергла предложенные ей «верховниками» условия, а Голицыны и Долгорукие попали в жестокую опалу. В результате, по словам историка Д. Н. Бантыша-Каменского, «полководец, неустрашимый на бранном поле, сделался жертвою душевной скорби» и умер 10 декабря 1730 года пятидесяти пяти лет от роду.

В царствование Анны вдову его так дурно принимали при дворе, что она почти перестала там появляться, но после смерти императрицы Татьяна Борисовна (прабабушка той, о которой шла речь в предыдущем очерке) вновь обрела утраченное положение. Поселившись в новоприобретенном доме близ дворца, она прожила в нем до самой смерти. Позднее дом перешел к ее наследникам, а в конце 1770-х годов его купил П. В. Завадовский, чья личность заслуживает более подробного рассказа.

Не сомневаюсь, что большинству читателей граф П. В. Завадовский известен, в лучшем случае, как один из любовников Екатерины II. Такова сила исторического анекдота – этого суррогата истории. Суррогатные знания всегда основаны на расхожих штампах: словосочетание «всесильный временщик» одинаково крепко приклеилось и к Потемкину, и к Аракчееву, хотя разница между ними огромна.

То же самое можно сказать и о пресловутых «екатерининских фаворитах». Не все они – люди ничтожные, и не все утрачивали свое значение, выйдя из кратковременного «случая». Для некоторых из них подлинная государственная деятельность начиналась уже после прекращения особых отношений с императрицей и продолжалась при ее преемниках. Таким был граф Петр Васильевич Завадовский (1739–1812), которому российское просвещение многим обязано.

Он происходил из старинного польского рода, принявшего русское подданство еще в начале XVII века. Отец его, черниговский помещик, не мог наделить сына богатством, зато наделил превосходным здоровьем и красотой, стоившими всех сокровищ мира. Получив неплохую подготовку в доме деда, юноша продолжил обучение в иезуитской школе в городе Орше, откуда вынес знание польского и латинского языков, чем любил щегольнуть впоследствии.

П. В. Завадовский

Окончив курс в Киевской духовной академии, он поступил на гражданскую службу, а вскоре фортуна привела его в канцелярию фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского, сменившего гетмана К. Г. Разумовского на посту правителя Малороссии. С того времени началось постепенное возвышение Завадовского, привлекшего внимание графа своими способностями и расторопной сообразительностью; она помогала ему на лету схватывать невнятную речь начальника и отвечать на ставящие в тупик вопросы.

Канцелярские занятия не помешали Завадовскому принять участие в боях против турок в 1769–1773 годах; в конце войны он дослужился до чина полковника и приобрел известность составлением важнейших донесений, а также, совместно с графом С. Р. Воронцовым, – условий Кучук-Кайнарджийского мира. В день его празднования, 10 июня 1775 года, Петр Васильевич награждается орденом Святого Георгия 4-й степени и имением Ляличи, граничившим с деревней его отца, где он провел свое детство.

В том же году граф П. А. Румянцев, по чьему ходатайству Завадовский и удостоился этого пожалования, представил его государыне, которая не осталась равнодушной к мужественной красоте молодого полковника. Он получил в подарок бриллиантовый перстень с надписью «Екатерина» и занял должность ее кабинет-секретаря.

Их роман длился около полутора лет, а в июне 1777 года П. В. Завадовский, по-прежнему искренне влюбленный в императрицу, помимо своей воли отправляется в трехмесячный отпуск. После этого он возвращается в Петербург, но, не удовлетворенный оказанным приемом, снова отбывает в Ляличи. Лишь через год, когда страсть его остыла, он оказался в силах вернуться к делам.

Окончательно поселившись в столице, Петр Васильевич покупает дом на Миллионной и начинает выполнять весьма значительные поручения государыни: управляет созданным по его же предложению Санкт-Петербургским дворянским банком, председательствует в комиссии по сооружению Исаакиевского собора. В 1785 году высочайшим рескриптом ему повелевается обозреть систему преподавания в Пажеском корпусе, «а равно… освидетельствовать успехи и ввести порядок, который должен быть присвоен всем вообще российским училищам».

С тех пор началась плодотворная деятельность П. В. Завадовского на ниве отечественного просвещения. Он составляет новый план обучения, одобренный императрицей, а вслед за тем делает ей представление о неудовлетворительности преподавательского состава Медико-хирургической школы и необходимости учреждения академии. По его инициативе в Вену, Париж и Лондон направляются русские доктора для ознакомления с постановкой подобного образования за границей.

Еще более важна роль Завадовского в деле открытия в двадцати пяти губерниях бесплатных народных училищ, что является одним из крупнейших событий екатерининского царствования. Государыня любила посещать Главное народное училище, помещавшееся в бывшем доме купца Щукина на углу Садовой и Чернышева переулка (ныне территория Апраксина двора), слушала лекции для воспитанников, осматривала классы и всегда оставалась довольна увиденным.

13 мая 1785 года Екатерина II подписала указ о покупке дома Завадовского для размещения в нем Пажеского корпуса. По-видимому, тогда же отдельно стоявший флигель слился с главным зданием. Через семнадцать лет пажи перебрались в дом на Фонтанке, а изрядно обветшалые палаты на Миллионной Александр I передал вдове придворного хирурга Карла Эбелинга Анастасии Ивановне. Сделано это было не просто так, а в обмен на имение в 150 душ, поступившее от нее в Удельное ведомство.

После перестройки старый дом преобразился, засияв новым блеском. И все же хозяйка, по неизвестной нам причине, вознамерилась с ним расстаться. Такой вывод можно сделать, прочитав помещенное в «Санкт-Петербургских ведомостях» в феврале 1805 года объявление: «1 Адмиралтейской части… отдается в наем сквозной в Миллионную улицу и на Мойку дом о 3-х этажах под № 42, вновь построенной, принадлежавший Пажескому корпусу, а ныне коллежской советнице Эбелинг, весь или по частям… оной же дом и продается».

Однако покупателя найти не удалось, и дом так и остался за вдовой. После нее им недолгое время владела надворная советница М. П. Ротенберг, а в марте 1833 года по ее доверенности барон Людвиг Штиглиц продал его лейб-медику Н. Ф. Арендту. Интересная деталь: если в начале 1800-х годов участок оценивался в 70 тысяч рублей, то четверть века спустя за него уже пришлось заплатить 275 тысяч!

К моменту приобретения дома Николай Федорович Арендт (1785–1859) успел уже немало повидать на своем веку и по должности военного лекаря принял участие во всех битвах с Наполеоном. За это и за последующую службу дивизионным врачом, а затем главным врачом артиллерийского госпиталя, он получил неслыханное дотоле отличие: 11 октября 1821 года высочайшим указом ему было без экзаменов присвоено звание доктора медицины и хирургии.

За шесть лет управления госпиталем (с 1820-го по 1826-й) слава Н. Ф. Арендта как хирурга-виртуоза распространилась далеко за пределами России. Он смело брался за самые трудные операции и с блеском проводил их, одним из первых поняв и оценив значение антисептики. Процент смертности среди его пациентов был ничтожно мал по сравнению с другими выдающимися хирургами того времени. К сожалению, среди тех немногих, кому доктор Арендт не смог помочь, оказался А. С. Пушкин, о чем мы не перестаем скорбеть до сих пор.

Н. Ф. Арендт

В январе 1829 года Николай Федорович имел случай вылечить царя от какого-то пустякового заболевания, после чего тот уверовал в его медицинский гений и привлек для личного пользования, освободив почти от всех прочих служебных обязанностей. Так Николай Федорович сделался лейб-медиком и оставался в этой должности десять лет. До самой смерти Н. Ф. Арендт не переставал заниматься частной практикой, а она была огромна. Он работал с утра до вечера, часто посещая бедняков, которым покупал лекарства за свой счет. Наконец его собственное сердце не вынесло таких нагрузок…

Наследники доктора продолжали владеть домом еще тридцать лет, после чего он куплен для великого князя Владимира Александровича и использовался для хозяйственных нужд. Его сын и наследник Андрей Владимирович задумал снести старое здание и выстроить на его месте новое, но, к счастью, этому помешала война. В конце концов его купил знакомый нам любитель и ценитель старины князь С. С. Абамелек-Лазарев, владевший двумя соседними участками на Миллионной. Поистине судьбы домов, как и судьбы людей, полны превратностей и неожиданных случайностей!

В немецкой улице, у братьев Блюментростов
(Дом № 30 по Миллионной улице)

По сравнению с другими петербургскими улицами Миллионная, возможно, не столь сильно пострадала от вандализма властей, но все же и здесь остались следы варварского отношения к культурному наследию прошлого. Ее незаживающая рана – это безобразно перестроенный в 1931 году старинный особняк знаменитой полуночницы, княгини Е. И. Голицыной (дом № 30), прославившейся дружбой с лучшими людьми пушкинской эпохи.

Ей принадлежали два смежных дома. Один был трехэтажный, в семь окон по фасаду, в классическом стиле, а другой – двухэтажный, в пять окон; из них сохранился лишь первый, да и то в изуродованном виде; второй же, отошедший к новому владельцу, присоединили к соседнему дому № 32/4 при его расширении.

История этого участка, длинная и сложная, началась на исходе петровского царствования, когда Миллионная еще именовалась Греческой слободой (позднее она стала называться Немецкой улицей) и ничем не напоминала ту, что мы знаем сегодня. В 1723 году по проекту архитектора Н. Микетти Канцелярия от строений начала возводить на этом месте одноэтажные каменные палаты с четырехоконным мезонином, предназначенные для лейб-медика И. Л. Блюментроста.

В ту пору строили не быстро, а посему работы растянулись на целых пять лет. За это время успел умереть Петр I, через два года за ним последовала Екатерина I, и на трон вступил внук покойного государя – Петр II, еще не вышедший из отроческого возраста, но вскоре также отправившийся вслед за дедом «в ту страну, откуда ни один не возвращался».

Дом № 30 по Миллионной улице. Современное фото

И всех их заботливо лечил, а затем искренне оплакивал «лейб-медикус» Иван Лаврентьевич Блюментрост, чьи услуги оплачивались невероятно высоким по тем временам жалованьем – 3 тысячи рублей в год. Правда, деньги эти он получал недаром: его стараниями врачебное дело в России было поставлено на совершенно иную, гораздо более высокую ступень.

Именно И. Л. Блюментрост представил Петру I проект преобразования медицинского дела в империи. В соответствии с ним 7 октября 1721 года учреждалась особая канцелярия или коллегия, ведавшая освидетельствованием аптек, установлением определенных цен на лекарства и, главное, экзаменовавшая всех врачей для приобретения права на свободную практику. «Понеже, – как гласил указ, – неученые, скитающиеся без всякого наказания, дерзновенно лечат, в чем великую вреду жителям учинить могут».

Сам Блюментрост и возглавил вновь образованное учреждение, получив при этом звание «архиатера», то есть главного врача. По его же почину в 1728 году в Москве, куда перебрался к тому времени царский двор, открылась первая в России лечебница для приходящих.

Еще более заметной фигурой был младший брат Ивана Блюментроста – Лаврентий, ему принадлежит честь воплощения в жизнь петровского замысла о создании российской Академии наук. Несмотря на большую разницу в возрасте, братья были очень близки и жили дружно в одном доме.

Так же как и брат, Лаврентий получил солидное медицинское образование в лучших западных университетах, после чего вернулся в Россию и занял место придворного лекаря при сестре Петра, царевне Наталье Алексеевне. Вскоре по поручению царя он вновь отправился за границу для консультации с тамошними врачами относительно болезни государя. При этом он не упустил возможности пополнить свои знания; тогда же, по совету Блюментроста, купили знаменитую анатомическую коллекцию доктора Рюйша, составившую ядро созданной позднее Кунсткамеры.

После смерти в 1719 году лейб-медика Арескина Л. Л. Блюментрост занял его должность, одновременно получив под свое начало императорскую библиотеку и Кунсткамеру, а с 1724 года он вместе с Шумахером активно принялся за устройство Академии наук. Благодаря знакомству с немецким философом Вольфом и при его посредничестве Блюментросту удалось убедить приехать в Россию нескольких известных ученых; их поместили в конфискованном у барона Шафирова доме на Петербургской стороне. Там же 27 декабря 1725 года, в присутствии императрицы, состоялось первое торжественное заседание новоучрежденной Академии наук, президентом ее назначается Л. Л. Блюментрост.

С воцарением Анны Иоанновны для братьев начались тяжелые времена. В сентябре 1730 года, вследствие доноса нового лейб-медика Ригера, «за многие непорядки при верхней аптеке» И. Л. Блюментрост лишился одной из своих должностей, а годом позже его и вовсе уволили, отняв вдобавок гатчинскую мызу, пожалованную ему Петром I. Отставленный от службы, Иван Лаврентьевич поселился в Москве, где у него тоже имелся дом. Однако после того, как его московское жилище сгорело дотла, ему пришлось вернуться в Петербург и хлопотать о выдаче недоданного при отставке жалованья. Остаток жизни он провел в полной безвестности в своем доме на Миллионной.

Поначалу не лучше сложилась судьба и у Лаврентия Блюментроста. После кончины Петра II он не смел показываться на глаза новой императрице, питавшей недоверие к его медицинскому искусству, и жил во дворце ее сестры, герцогини Мекленбургской. В 1732 году царский двор возвратился в Северную столицу; вместе с ним вернулся и Л. Л. Блюментрост. Но сколь непохожа стала нынешняя его жизнь на прежнюю! Он лишился всякого значения как врач, и его авторитет как президента Академии наук также упал. В довершение зол 14 июня 1733 года умерла покровительница Блюментроста, герцогиня Мекленбургская, и на него вновь посыпались обвинения в неправильном лечении.

Государыня повелела начальнику Тайной розыскной канцелярии А. И. Ушакову произвести над ним следствие. Никакого злого умысла доказать, разумеется, не удалось, и дело кончилось тем, что бедного доктора отрешили от всех должностей и выслали обратно в Москву, где он вынужден довольствоваться одной частной практикой. Знай Лаврентий Лаврентьевич русскую историю, он мог найти утешение в том, что при царе Иване Грозном его просто-напросто посадили бы на кол или сварили в кипятке, не утруждая себя доказыванием вины!

В конце 1730-х годов ему удалось-таки получить место главного доктора Московского военного госпиталя с полуторатысячным годовым окладом. Восшествие на престол Елизаветы Петровны улучшило положение бывшего лейб-медика: заступничество Лестока, указавшего в своем ходатайстве на прошлые заслуги Блюментроста, возымело действие – ему возвратили чин действительного статского советника и на тысячу рублей увеличили жалованье.

В 1754 году Л. Л. Блюментроста назначили на должность куратора только что открывшегося Московского университета. Вызванный И. И. Шуваловым в Петербург для переговоров по этому вопросу, он скончался в марте 1755 года от грудной водянки. Похоронили Лаврентия Блюментроста в ограде Сампсониевской церкви на Выборгской стороне, в одной могиле с братом Иваном, пережившим его ровно на год.

Еще находясь во владении И. Л. Блюментроста, дом на Миллионной в середине 1740-х годов до основания перестроен и расширен за счет сноса ворот. После смерти первого владельца он неоднократно менял хозяев. Среди них и внук фельдмаршала Миниха, и вдовствующая баронесса А. Б. Строганова, и князь М. В. Долгорукий. Как видите, компания избранная, аристократическая. Но в 1792 году брат умершего незадолго перед тем князя продал ненужный ему дом представителю новой знати – полковнику Семеновского полка И. Л. Альбрехту, вышедшему из низов и завоевавшему место под солнцем сомнительными путями и средствами.

Его дед Иоганн, или, как называли его на русский лад, Иван Альбрехт, был тайным фискалом Бирона, переметнувшимся после ареста герцога на сторону правительницы Анны Леопольдовны. Он усердно шпионил за цесаревной Елизаветой Петровной и, когда та вступила на престол, отправился в ссылку. Тем не менее род его не пропал и не сгинул, а внуки и правнуки достигли высоких чинов и отличий.

В 1810 году участок И. Л. Альбрехта купила у его наследников недавно вернувшаяся из-за границы княгиня Е. И. Голицына. Она немедленно приступила к перестройке доставшегося ей дома, пожелав сделать из него два: трех– и двухэтажный. Княгине, а точнее – приглашенному ею архитектору не пришлось ломать голову над оформлением фасадов: в 1809 году изготовлены и утверждены образцовые (типовые) проекты, разработанные, как полагают, зодчими А. Захаровым, В. Стасовым, Л. Руска и В. Гесте. Оставалось лишь выбрать из сотни листов те, что пришлись по вкусу.

Сохранившееся изображение домов Е. И. Голицыной позволяет утверждать, что их облик почти идентичен двум типовым фасадам, поэтому вопрос об авторстве решается сам собой. Впрочем, во времена единообразного архитектурного мышления он, на мой взгляд, не имеет принципиального значения.

О княгине Евдокии Ивановне Голицыной написано столько, что к этому трудно что-либо добавить. Юношеская любовь Пушкина, одна из самых красивых и образованных женщин той поры… Однако меня поразило другое: в эпоху бытовавшего в высшем обществе абсолютного преклонения перед Европой, особенно перед Францией, княгиня, воспитанная на французский лад, сохранила русскую душу и восторженный патриотизм. Порой русофильство Евдокии Ивановны принимало крайние формы, вроде объявленной ею в 1840-х годах войны картофелю – в разведении овоща она видела угрозу национальной самобытности!

На своем надгробии в Александро-Невской лавре княгиня завещала вырезать следующую надпись: «Прошу православных русских и проходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у Престола Всевышнего для сохранения духа русского». Такова была ее трогательная вера в свой народ, за что многое ей простится…

Е. И. Голицына

В 1852 году владения покойной Голицыной перешли к князю Д. А. Лобанову-Ростовскому. Он оставил трехэтажный дом № 30 за собой, а двухэтажный спустя некоторое время продал в другие руки. Не изменивший наружного вида особняк на Миллионной принадлежал Лобановым-Ростовским до самой Октябрьской революции. Его дальнейшая печальная судьба читателю известна.