Текст книги "Окно в небо"

Анатолий Иващенко
Окно в небо

* * *

В оформлении обложки использована репродукция картины А. Головченко «Окно в галактику».

© Иващенко А., 2015

© Московская городская организация Союза писателей России

© НП «Литературная Республика»

От автора

«Закрался русский триолет в рождённый заново сонет…» Около 40-а лет стихи самозвано являлись в черновики, когда-то сложилась подборка, потом – глава, затем родилась книга. Форму, в которой написаны стихи этой книжицы, мне хотелось бы назвать «Русский сонет».

Сонет английский, или франко-итальянский имеют известные своеобразные строго установленные: структуру чередования строк и «рифмологическую» канву.

Скелетом формы моих стихотворений является, триолет[1]1
  Триолет — твёрдая форма стиха, в России стала в начале 19 века появляться у А. Буниной, затем развилась в творчестве К. Бальмонта, Ф. Сологуба, В. Брюсова, И. Северянина.


[Закрыть], растянутый ещё на восемь строк, второй катрен разбит на две парные рифмы, а заключением служит «русское восьмистишие», которое может звучать как отдельное лирическое стихотворение. Особое внимание уделено инверсионным и инвариантным обязательно-повторяемым строкам и их рифмам.

Представленные здесь стихи придерживаются этих правил.

Анатолий Иващенко.

Русский сонет

 
В рождённый заново сонет
влетела трепетная птица,
и будет вслушиваться чтица
в слова, как в падающий снег.
 
 
Учтиво смолкнут скоморохи,
большие мастаки и крохи.
 
 
Закрался русский триолет
в рождённый заново сонет.
 
 
Всё те же: метр, пульс, размеры,
архитектура рифм и строк,
с парящим над листком пером,
пространство, дно, и чувство меры,
влеченье, камертон… и свет,
направленный, почти что, слепо
в рождённый заново сонет,
как Леты след, как слитка слепок.
 

«Поэт без Музы – не поэт…»

 
Поэт без Музы – не поэт.
То на ухо прошепчет строчку,
то мимолётным мигом ночи
со мной побудет тет-а-тет.
 
 
Спонтанна и невозмутима.
Она не называет имя.
 
 
Струится озаренья свет.
Поэт без Музы – не поэт.
 
 
В размер, пытаясь хаотично
повторами акцент вплести,
архитектурно, симметрично
в прекрасных муках зреет стих.
Дыханьем волшебство согрето.
Двусмысленных значений нет.
И всё определённей кредо.
Поэт без музы – не поэт.
 

Евтерпа[2]2
  Евтерпа – муза поэтики и музыки.


[Закрыть]

 
Ночь пролетает как мгновенье.
Ждёт просветления поэт.
Секунды тянутся сто лет.
Рождается стихотворенье.
 
 
Сонета зреет силуэт,—
этюды рифм, финала свет,
 
 
поток сознания, затменье…
Ночь пролетает как мгновенье.
 
 
Наполнит беглый почерк лист,
и ощущениям внимает…
Так слышит рощу зрелый Лист
и муку перелёта – стая!
Улыбку спрятав в капюшон,
прошелестев, как дуновенье,
Вы делаете ночь мгновеньем
и жизнь – коротким виражом!
 

K «N»

 
Ни шёпотом, ни письменно, ни вслух
не раскрывать значенье тайной литеры,—
к вопросам вкрадчивым я нем и глух,
к намёкам в лоб, и – уксусным и приторным.
 
 
Ни призраку, ни скитнику, ни гению,
не мимолётно, не по мановению,
 
 
ни дьяволу, ласкающему слух, —
ни письменно, ни шёпотом, ни вслух.
 
 
Ни в пытке лаской сдержанно, по случаю,
ни интриганке в маске на балу.
На вкрадчивый вопрос я нем и глух,
давно знаком с шипами и колючками.
Помочь развить мифемы дисгармонии!
Пусть прячутся в догадках «ах!» и «ух!»
Ни шёпотом, ни письменно, ни вслух,—
всегда в тени спасительной иронии.
 

Воспитон[3]3
  На сленге военных оркестрантов – воспитанник воинской части.


[Закрыть]

Вячеславу Назарову

 
В темпе зажигательного presto
пульс неумолим как метроном.
Звуками скатал у горла ком
мальчик из военного оркестра.
 
 
Без предначертанья нет дорог.
Отступают дальше, дальше в смог
 
 
блюзы, стук колёсный повсеместно,
в темпе зажигательного presto…
 
 
Жизнь – импровизация! О том,
(проигрыш иль выигрыш – не важно!) —
пел слегка помятый баритон,
на глаза попавшийся однажды.
Кто-то, подражая гибким всплескам
тромбониста, ставшего собой
в темпе зажигательного presto,
также станет, вдруг, земной звездой.
 

Полустанок

 
Спираль шмеля разрушила пион.
Перрон. Купе. Стоянка. Я разбужен.
Великолепью нанесён урон,
но остаются царственными стружки.
 
 
Болеет независимостью хаос.
Так, тлея, полулета пятна гаснут.
 
 
Бесцеремонно, с шиком, под уклон
спираль шмеля разрушила пион.
 
 
Развален глобус сдержанных страстей,
бессловных просьб, тактичных наставлений.
Осталась стрелка хрупких сожалений,
как криворогий символ цифры «семь».
И – тишь, где вдруг, нарушив полусон,
как резонанса эфемерный пояс,
спираль шмеля разрушила пион…
Тсс! В памяти грохочет встречный поезд.
 

Дарья

 
Так и не засну под шум осенний
яблочного спаса, в сентябре.
В ароматах яблок, хвои, сена
предо мною женщина-форель.
 
 
Лик иконных досок, простота.
В каждом слове и движенье – такт.
 
 
Светится достоинство в стесненье.
Не заснуть под контрапункт осенний.
 
 
Вздохи веток, сброс плодов. От вдохов
дудки зреют звуки-пузыри.
Я не знал, что без тебя так плохо
Млечный путь пространство серебрит.
Карликов, начертанных на стенах,
о тебе расспрашивать начну,
так и не засну под шум осенний,
так от мрачных дум и не очнусь.
 

Фри-джазовой дударь

 
С самим собой солистом начат спор.
Расщепы кварт из раструба взлетают.
На мельхиоре накипь проступает,
субтонами окрашен тетрахорд.
 
 
Смакует шип: недоговорок иксы,
ворчания бурлеск, вслепую, киксы[4]4
  Кикс – муз. термин, обозначающий случайное или намеренное извлечение неполноценного музыкального звука, неживого, или «больного».


[Закрыть],
 
 
подначивания, шута укор,
идёт с самим собой спонтанный спор.
 
 
Пропето атональным клювом имя,
блеснуло жало писка как игла,
застыл в многоугольной позе мима
саксофонист, сгорающий дотла!
Впадает в крайность скомканный аккорд,
урчат секунды, тлея на «piano».
Жаль, – станут тишиной: с собою спор
и трёхоктавный возглас пеликана.
 

Клоунесса

 
За репризою репризы,
час – секунда, год, как день.
Каждый шаг, как по карнизу,
жизнь повсюду, и – нигде.
 
 
Трёпа трюк, рога арго,
подковырки кувырок,
 
 
и с подвохом, и сюрпризом
за репризою репризы…
 
 
Награждайте смех с прищуром,
плач фонтаном, шутку впрок,
Коломбины каламбуры
и двусмысленный намёк,
и – наигранность каприза,
клич паяца, спич брюзги,
за репризою репризы
в маске кукольной тоски.
 

«И гармоническая роза…»

 
И гармоническая роза
скрывает муку, как струна.
Как символ тайных встреч, она
без фальши, лести, лжи и позы.
 
 
Хранит загадку каждый цвет.
Найдёт сравнения поэт.
 
 
И пусть насторожатся: проза
и гармоническая роза.
 
 
То – штрих, нюанс эпиталамы,
каприс[5]5
  Каприс – причудливый изыск.


[Закрыть], намёком знак, гротеск,
то цепкой ревности подтекст,
то яд, то йод, то лёд, то пламя.
То – междометье, то глагол
под жест наигранной угрозы,
где гармоническая роза
готова нанести укол.
 

Первый снег

 
Блаженствует сакральный фиолет.
Случился в полночь бой часов старинных.
И… началась эпоха красок зимних!
 
 
Ещё отчётливее в детство след.
Ещё уютней за мольбертом вечер.
Мазки жирней, роскошней, безупречней.
 
 
Метелица. Меня как будто нет.
Блаженствует сакральный фиолет.
 
 
Я слышу звонких красок голоса
и шёпот кобальтовых пятен с крохой.
И, не сгорая, тлеет на глазах
как хриплый подголосок солнца, охра.
Мне улыбается с холста портрет.
Мерцает даль пыльцою перламутра.
Блаженствует сакральный фиолет.
 

Так первый снег со мной встречает утро.

«Узелки перебирай…»

 
Узелки перебирай,
нить судьбы, держа в щепоти,
из вчера в позавчера —
среды, вторники, субботы.
 
 
Вот – потерянное детство,
вот – прохладное соседство,
 
 
тут – земные Ад и Рай!
Узелки перебирай.
 
 
Новый год и снежный слон,
на стене виденьем муза,
вот – невидимые узы
разлетевшихся имён.
Объяснения, запинки…
Скоро – сумасшедший грай!
Узелки перебирай
перекрёстков и тропинок.
 

«Два стаканчика вина…»

 
Два стаканчика вина
пью за Клио и Евтерпу,
за явленье полусна
с эвкалиптом, лавром, вербой.
 
 
Тост и за Океаниду,
за менаду Атлантиды,
 
 
за Венеру – пью до дна
два стаканчика вина!
Как желанен музы лик
в тишине прекрасной муки.
 
 
Как внезапен встречи миг,
так и вечен час разлуки.
Словно плена пелена —
пью, явленья карауля,
два стаканчика вина
за Сапфо и за Лауру.
 

Сирень

 
Я слышу лепет в сумраке затишья.
Сирень цветёт повсюду целый год.
Она затоны переходит вброд.
Её пытливый взгляд спонтанно ищет.
 
 
От душных красок кисти не отмыть.
Как я, рождённый в мае, мог бы жить
 
 
без лепета, дарованного свыше,
разбуженного в сумраке затишья.
 
 
Как радость с грустью смешана в ветвях,
как день и ночь в одном пятне букета,
она соединяет в майских днях
закат весны и будущее лето.
Сирень… Что в этом слове слышу я?
Лиловый сумрак и ночей затишье,
мотивы нерождённых восьмистиший,
и быль мифем, и боль небытия.
 

Водяная

 
Ночь к земле прижалась, дышит тихо…
Обручусь соломенным кольцом
с Водяной, одетой в ежевику.
Мать украсила её пыльцой.
 
 
Перетёрт крапивой тёмный воздух.
Женщина всегда приходит поздно.
 
 
Вслед за ней идёт её волна.
Ночь пройдёт, останется она.
 
 
Лишь дотронься – пчелами блуждают
взгляды, как колюч её наряд.
В прядь волос соломку заплетает.
Завершим венчания обряд?
Расставайся с прошлым, будь как дома.
Хочешь – стань подводною женой,
Тишиной ночной, у горла комом,
хочешь – ежевичного стеной…
 

«Не спеши, остановись!..»

 
Не спеши, остановись!
Оглянись вокруг, прохожий.
Замирают соловьи,
меркнут розы в день погожий.
 
 
Жгут в каминах день вчерашний.
Оправданья топят в бражке.
 
 
Совесть тихо позови.
Не спеши, остановись.
 
 
Тихо падает звезда,
в драгоценность превращаясь,
укрываются в садах
музы в мраморе плющами.
Миг созвучия лови!
Всё возвышенное с нами…
Не спеши, остановись!
Всё, что нужно – под ногами.
 

Снегурочка

 
Что-то в эту ночь случится с нами.
От предвосхищений так легко.
Оставайтесь в эту полночь с нами —
вдруг, в окно, заглянет синий конь,
 
 
заползёт метелица в блокнот,
где блуждать в подстрочиях дано,
 
 
а потом – лететь – куда – не знаю…
Что-то в эту ночь случится с нами…
 
 
Как размыта года акварель!
И – размашисто, и неуёмно —
там – бензина пятна, тут – звучель,
здесь – сосульки сладкие на ёлке,
ожиданье чуда в Новый год,
ритуал сожжения желаний…
Что-то этой ночью будет с нами.
Невесомо, сдержанно, легко.
 

«Тише, тише! Всем спасибо…»

 
Тише, тише! Всем спасибо
за отточенный спектакль,
флеши фальши, выступ, такт,
и – развенчанные нимбы.
 
 
За пощёчин нежных звон,
за галерный хрип и стон,
 
 
за акценты и курсивы,—
тише, тише! – всем спасибо.
 
 
Будет мниться смех беззвучный
и – нафабренный суфлёр,
с комплиментом взгляд колючий,
жало лжи, бретёра флёр,
и – под маской шип спесивый,
эго сцик, нашёпт вина…
Тише, тише! Всем спасибо
за интригу и финал!
 

Дама «N»

 
Пусть опадают пух и перья нот,
никто её со мной не должен видеть,
(не нанести нечаянной обиды),
пусть будет всё как есть – наоборот…
 
 
Я буду ждать ожившую скульптуру.
Открою и протру клавиатуру.
 
 
В прозрачных унисонах дрозд живёт.
Пусть опадают пух и перья нот.
 
 
В их невесомости легко обжиться,
и в паузе бездонной утонуть,
достать дневник, и на полях страницы
у юрких почеркушек быть в плену.
Внимать застывшим на губах намёкам,
и… слышать, как хрустит запретный плод.
Пусть опадают пух и перья нот,
с… изяществом каприса, мимолётно…
 

Капельмейстер

 
В конюшне играет корнет.
И в паузах – слышно – «frulato»
губ трогательно-деликатных,
«триоли» копытец на «нет».
 
 
Смешалась поэзия с прозой.
Нет боли, неправды. Нет позы.
 
 
Как будто, и… времени нет.
В конюшне играет корнет.
 
 
Есть для баловства сахарок,
с водою древесная кадка.
Гарцует на крупе тавро.
Взлетают сигналы, каскады,—
три кварты – полгаммы в ответ.
И нет наилучшего места.
В конюшне играет корнет.
Тревожит рассвет капельмейстер.
 

Элен

 
Она очаровательней иных
с, нахмуренной от слома, веткой липы,
с изяществами грациозной скрипки,
в подцветке, заглянувшей к нам, луны.
 
 
Глотают троеточия акценты.
Ранимость и терпение бесценны.
 
 
Наитиям Элен – всегда верны.
Она очаровательней иных…
 
 
Она прекрасней ломкой тишины,
законченнее точного рисунка,
переместившегося со стены
на нотную строку «сонаты лунной»,
уступчивее сдержанной вины,
изысканнее трепета в смущеньи…
Она очаровательней иных —
моя печаль, надежда, очищенье.
 

Каллиопа[6]6
  Каллиопа – муза эпической поэзии.


[Закрыть]

 
Всё предначертано как смерть.
Об этом говорят легенды,
рунических находок твердь,
хранят молчанье саги, веды.
 
 
Кому-то: паруса на саван,
кому-то в мраморе осанна,
 
 
кому-то в сгибах эры смерч,—
всё предначертано как смерть…
 
 
Пусть разбиваются теченья,
и в слабом месте рвётся круг.
Вы – яркий проблеск освященья,
и – отзвук чувственных разлук.
Не страшно с Вашей тенью – в Лету,
и – в чёрной ночи круговерть.
Всё предначертано как смерть,
где невозможен луч рассвета.
 

33 мая

 
Мерцает фиолетового тленье.
У красоты стремительнейший век!
Надломана гармония сирени.
Прекрасное на грани. Тает цвет.
 
 
С холста глядит восторженно портрет.
Читаю полушёпотом сонет.
 
 
Воспитываю чувство нетерпенья.
Мерцает фиолетового тленье.
 
 
Я с Вами рядом буду незаметным,
невнятные признанья, скрыв от Вас.
Я ошибаюсь, я обманут светом.
Я обречён на это каждый час.
Остановись, прекрасное мгновенье!
Мне дарит образ хрупкие слова.
Мерцает фиолетового тленье.
«Я Вас люблю, я думаю о Вас…»
 

«Открытие назревшего грядёт…»

 
Открытие назревшего грядёт,
в смешении поступков и уступок.
Как многомерны: слово, мысли взлёт,
и – казематов мозга перестуки.
 
 
Заглядывать в неведомое страшно,
где мир незримых чудным приукрашен,
 
 
и каждый на вопрос ответа ждёт.
Открытие назревшего грядёт…
 
 
И можно, перепутав ночи, дни,
распутывать загадки потаённо,
и в этом тайну символов винить,
и разветвленья нервов оголённых.
Как бы невинны: в круге знаков слёт
и в направленье будущего стрелка…
Открытие назревшего грядёт.
Эмоции с игрой скрепили сделку.
 

«Не женщина, а памятник сомненьям…»

 
Не женщина, а памятник сомненьям.
Виток воображенья – ревность – свет,
как в угольках мерцающее «нет»,
«не может быть!» – как в тучах жала тленье.
 
 
Что за сарказм – ростки из камня ждать!
Но точит твердь в ущельях лебеда…
 
 
И шепчется само собой в затменьи:
«Не женщина, а памятник сомненьям».
 
 
Сегодня таинство мне одному —
парит палитра, кисть бесцветным ядом
с губ списывает имя, а в углу
любимого лица три маски рядом.
Прекрасен мир! Но как теперь забыть
отравленные краски, звуки, тени?
Не женщина, а памятник сомненьям,
затерянная в сумерках судьбы.
 

Ревность

 
Неумолимо-колющие факты,
играя в чехарду наоборот,
со мной, как с восковым Пьеро, приватно
сжигают час за часом целый год.
 
 
Меж бытом закулисным и молвой
всплывают диалоги, где порой
 
 
сокрыты в каламбуры, финти фанты
неумолимо-колющие факты.
 
 
Издав предположенья тихий стон,
я ощущаю битый лёд осанны.
Пора проверить искренность касаний,
придуманных ласкательных имён.
Но вновь грозит мизинчиком утрата
и требуют сыграть самоотвод
неумолимо-колющие факты,
танцуя полонезом хоровод.
 

Брудершафт

 
За свидание тайное – лиру!
И полмира, и стих, и покой.
И зашторена дважды квартира.
Ты – небесная, я – неземной.
 
 
Каждый штрих напоён теплотой.
Можно слиться с любою чертой.
 
 
С каждой точкой согласна палитра.
За свидание тайное – лиру!
 
 
Всё возможно. И пусть безупречно
медлит разоблаченья обряд.
Незаметна секунд скоротечность.
Прячет изыск взыскующий взгляд.
Всё доступно. Все таинства мира,—
не спешить, и на ощупь мечтать…
За свидание тайное – лиру!
Не дотрогать, и не дошептать.
 

«Завидую любому, кто с тобой…»

 
Завидую любому, кто с тобой
сейчас зажёг свечу, зашторив окна.
Срастились с уязвленьем горечь, боль.
За мною наблюдает тень порока.
 
 
В глазах закрытых: фосфорные лики,
бокалы, розы, нимб из ежевики,
 
 
ответ безмолвный на вопрос немой…
Завидую любому, кто с тобой.
 
 
Природа сожаленья не ясна,—
меня там нет, мне этот вечер тесен.
Откуда эти: промельк арабески,
догадка, слабость, эгоизм, вина,
паденье, взлёт, каприс, аванса путы…
Уже не первый раз и не второй
завидую любому, кто с тобой
считает мимолётных встреч минуты.
 

«Душа и тело»[7]7
  Известная джазовая тема.


[Закрыть]

 
Слушай дождь как молитву последней грозы.
После молнии гром, как прощание с летом.
Арчи Шеппом[8]8
  Арчи Шепп – авангардистский альт-саксофонист.


[Закрыть] футляр саксофона раскрыт,
зазвучали контрастно акценты и лепет.
 
 
Кратко, кварто-квинтовое тремоло крачки.
То удачи триумф. То – скрипящие мачты.
 
 
Фразировка связала верха и низы.
Кульминацию слушай последней грозы!
 
 
Чу! Заплачка. Качнулось плечо – вовлечён
в новый опус заначки шаманских движений,
в скачку возгласов, в Библию боли, – начнём
поддаваться сектантскому самосожженью.
В пальцах угли, от шеи – чугунная зыбь,
клюв шипящий, надорвана кожа тамтама…
Умирая, я выпрошу только грозы
и осколки разорванной блюзовой гаммы.
 

«Что тайного свидания восторг!..»

 
Что тайного свидания восторг!
Когда о вечном повествуют звуки,
и очищают утренний простор,
и сердце заполняют сладкой мукой.
 
 
Что ласки иск, когда есть единенье!
Что – поцелуй!? Когда есть скрипки пенье!
 
 
Когда переполняет воздух скорбь.
Что тайного свидания восторг!
 
 
Что – тела красота! Когда есть миг,
растянутый гармонией прелюда,
и невозможно снова стать детьми,
и смерть предотвратить не могут люди.
Когда есть тайна поэтичных строк
и крест не обоюдного прощенья…
Что тайного свидания восторг,
когда есть неподдельность, очищенье.
 

«Пока звучит торжественный ноктюрн…»

 
Пока звучит торжественный ноктюрн,
прочувствуем теченье вечной Леты!
Пусть музы гимны шёпотом поют,
пусть будет уходящее воспето:
 
 
укор Земли, покрывшей дёрном швы,
сердца вошедших в камень и – живых,
 
 
затменье солнца, вздох живой скульптуры…
Величественна тактика ноктюрна!
 
 
Преодолеть чертог, обман, обрыв
с улыбкой, даже если неприятно,
конём Троянским дьявольской игры
шагнуть в полутона и полупятна,
чтобы вмешаться в диалог скульптур,
(когда в цейтноте Бог), и – в мир над миром,
пока звучит торжественный ноктюрн —
надёжность, чистота, неоспоримость!
 

«Это время года – лучший лекарь…»

 
Это время года – лучший лекарь.
Почаёвничаем, в тишине.
Прикрепив перо к рябине терпкой,
мы напишем всенощный сонет.
 
 
Распахнём в галактику окно,
постигая сумрачное дно…
 
 
Пахнет двор осиновой аптекой.
Это время года – лучший лекарь.
 
 
Зреет вывод в глубине рассудка —
не успел, не сделал, упустил…
Умирает август третьи сутки —
никаким лекарствам не спасти.
Слышим стон эпох в скрещеньях лета,
сожаленье – в росчерках пера…
Это время – самый лучший лекарь
у качелей старого двора…
 

«Мимолётно лето! Мне подослан…»

 
Мимолётно лето! Мне подослан,
разбросавший изумрудный мел,
перезревший, бронзовый подсолнух —
выткался, налился, почернел.
 
 
Обронил: на чистый лист пчелу,
по платку в углах, и – на полу
 
 
сплетни и невинные секреты
насекомых… Мимолётно лето!
 
 
Замкнутый радар далёких гулов,
импульс дай томлению пера.
Солнце чёрное! Аулов Ра!
В золотых лохмотьях – углей улей!
В косы заплетут душистый ветер.
Неминуем лиственный архив.
Мимолётно золотое лето!
Просятся в черновики стихи.
 

Сапфо фиалкокудрая

 
Собою упоенье
переполняет слог.
В аванс – прикосновенье,
подобье ласки – впрок.
 
 
Изысканных манер
естественный шедевр
 
 
поддерживает тленье
собою упоенья.
 
 
Всегда сокрыты тонко:
реакция на весть,
и ревности истома,
и за измену месть.
Колючий взгляд, смятенье,
немой вопрос, ответ,
собою упоенье,
каприс, бутон, сонет…
 

«Гори прекрасное мгновенье!..»

 
Гори прекрасное мгновенье!
В тени, украдкой – поцелуй,
случайно – соприкосновенье,
пионов пламя на полу.
 
 
Улыбка поймана в ладонь.
Дебют интриги, Купидон,
 
 
укоры в шутку, посвященье…
Гори прекрасное мгновенье!
 
 
Пусть входят в память навсегда:
в ночных огнях реки купанье,
условным знаком тонких пальцев
призывы между «нет» и «да»,
платок с плечей, намёк в затменьи,
в глазах закрытых «entrechat»…
Гори прекрасное мгновенье!
Я слышу музы тихий шаг.
 

Пауза[9]9
  Пауза – муза джазовой импровизации.


[Закрыть]

 
Загораться, гаснуть, тлеть
может муза величаво,
просветлённо и печально
гармонировать и петь.
 
 
Как легко, как всё возможно!
Навсегда остаться можно
 
 
негативом на стекле,
загораться, гаснуть, тлеть…
 
 
Там, где ждут рожденья звуки
и, как призвук – хрипотца,
размягчают куб разлуки
сгибы ломкие лица.
Горяча, и час за часом,
чернокожая звезда
может, тлея, вспыхнуть, гаснуть
между «может быть» и «да».
 

«Замолкают аккорды баллады…»

 
Замолкают аккорды баллады,
гаснет рокот серебряных струн.
В просветленьи минорного лада
продолжают мгновенья игру.
 
 
Тсс! – не надо ни сдержанных слов,
ни восторженности голосов,
 
 
и сочувствие лучше, лишь – взглядом,
замолкают аккорды баллады…
 
 
На орбите беззвучных имён
друг за друга цепляются пятна —
«фиолетты», «мальгивы», и «злато»,
«орбинара», «мелора», «лирон»…
Даже встречи желанной не надо.
Переполнена звуками грудь.
Замолкают аккорды баллады,
оставляющей светлую грусть…
 

«К священной воде Петергофских фонтанов…»

 
К священной воде Петергофских фонтанов
слетаются музы, чтоб вновь сообща
посылы мятежным сердцам освящать,
готовить замесы прекрасных обманов,
 
 
задатки разбрасывать в проблесках дня,
пороги предчувствия приподнимать,
 
 
приняв под луною целебные ванны
в священной воде Петергофских фонтанов.
 
 
Здесь избранным всё уготовано, – чу! —
причины – наитиям, смуте, влеченьям,
подсыпочки для обострения чувств,
рецепты стремящимся против теченья.
И предвосхищен озарения свет!
Смотри, как лукавыми жестами манят
к священной воде Петергофских фонтанов,
где нет отражений, и – времени нет.
 

Французский поцелуй

 
Французский поцелуй-каприс подобен
мечтам наощупь, взлёту в фуете.
Испытывает невесомость робость,
в желаемом признавшись тет-а-тет.
 
 
Раскрепощение. Пытливость губ.
Я в памяти касанья сберегу.
 
 
Хроматике спонтанной сольно, прбно
французский поцелуй-каприз подобен…
 
 
Как искус тайны лепестки запрета:
желаемое рабство глубины,
и любопытство искренности, где-то —
распущенность, покинувшая сны.
И ненасытность, боль наоборот
ничем и никого не покоробят…
Французский поцелуй-каприс подробен
как нежности приподнятый порог.
 

Лаура

 
Как далеко и близко, где-то рядом:
небесный пеплос, ироничный взгляд,
раскованности сдержанной наряд,
подобранные синей лентой, пряди…
 
 
Ронять улыбку, оставаться тайной,
быть навсегда желанной и спонтанной
 
 
позволит изыск терпко и остро,
и далеко, и близко, между строк.
 
 
И невозможно осознать виденье,
скользящее в смычковый ренессанс:
со спелым ветром марта, в день рожденья,
на тайное свидание, не раз —
то на условный стук в эпоху скуки,
то в чёрный ход, приоткрывая дверь…
То далеко, то близко, без уступок,
без горечи сомнений и потерь.