Текст книги "Избранные произведения"

Анатолий Изотов
Избранные произведения

© Анатолий Изотов, 2018

© Интернациональный Союз писателей, 2018

* * *

Родился летом 1940 года в Калужской области. Детство и юность прошли в Крыму, в селе Богатое (бывшее Бахчи-Эли), что расположено посредине между Симферополем и Феодосией. После окончания средней школы год работал на Донбассе, затем поступил в Новочеркасский политехнический институт. По окончании института получил диплом инженера-гидрогеолога и направление в П/Я. Десять лет проработал на уранодобывающем предприятии в закрытом городе Уч-Кудук. Затем, как опытный горный инженер, был направлен в Северную Чехию, в заграничную командировку, которая затянулась на десять лет. По чешской тематике защитил кандидатскую диссертацию, затем вернулся на Родину. Работал в институте ВИО-ГЕМ (г. Белгород), став со временем его главным инженером. В настоящее время являюсь научным консультантом этого института.

С пятнадцати лет начал писать стихи. Первые публикации появились в газетах «Кадиевский рабочий» и «Кадры индустрии» (1958–1964 гг). Одно из произведений того периода, белый стих «Письмо из Средней Азии» вошло в книгу «Письма из тополиной весны», выпущенную Ростовским книжным издательством в 1967 году.

Прозу пишу с 1965 года. Ранние произведения – повесть «Охота на Клеопатру», рассказы «Фархад», «За тех, кто в поле» и другие – долгое время не мог опубликовать в силу специфики работы на закрытом предприятии. С 2005 по 2010 годы издал малыми тиражами четыре книги – сборник стихов, сборник рассказов и два романа.

Активно занимаюсь литературными исследованиями, особенно плодотворно – творчеством М.Ю. Лермонтова и Гомера.

С 2015 года являюсь членом Интернационального Союза писателей.

Современные трагедии

Бомжи

 
На свалке, где смрадно и в солнце, и в дождь,
Жил одинокий обветренный Бомж,
И был у него самый преданный друг:
Удобный, большой, металлический крюк —
Им Бомж разбирал пепелища костров,
Свалочный жом, колтуны проводов,
Выкапывал ранний картофель на дачах
И укрощал агрессивных бродячих.
 
 
Летом Бомж ночевал на траве,
Зимой укрывался в бетонной трубе,
Над нею курился древесный отвал
И понемногу Бомжа согревал.
Осень с весной различал он по звездам,
Пил за наплывы мусоровозов,
И верил: свалочный материал —
Это особый, бесценный товар.
 
 
Гордился Бомж, что уж много лет
Не ведает он пустозвонных сует.
Свалка бесплатно давала жилье,
Пищу, одежду, табак и питье.
Жизнь без гостей, телефонов и писем,
Раскрепощенность движений и мыслей,
Роскошь свободы в себе, над собой,
В плотной обнимке с природной средой.
 
 
Плыть без весла по течению дней,
 
 
Без скрупулезности календарей,
В землю вгрызаться один на один,
Чувствуя жгучий адреналин,
Смелость не думать о завтрашнем дне,
Не копошиться в себе и в судьбе,
Не наклонять меж чиновничьих рот
Череп, не приспосабливать рот
К лживым и перекисшим словам,
Жить без претензий, не требуя прав,
Без похвалы или горькой вины,
Быть равнодушным к проблемам страны,
К судьбам младенцев и стариков,
К женщинам, к блеску семейных оков,
К дому с комфортом, к роскошным пирам,
К пестрой одежде, к свечам, зеркалам.
 
 
И только в последние дни по ночам
Сон обжигал его, словно камча:
Виделось, как меж колосьями ржи,
Он от пылающей свалки бежит…
* * *
 
 
На свалке жила незаметно и тихо
Седоволосая злая Бомжиха,
Она занимала широкий подвал —
Лаз в него рубчатый люк закрывал,
Дверь запиралась на прочный засов,
Свора лохматых, прикормленных псов
Денно и нощно, кружась у подвала,
Двор от незваных гостей охраняла.
 
 
Под слоем обносков Бомжиха умело
Скрывала прелестное женское тело,
Которое было причиной крушенья
Семейного счастья, крутого паденья
В жизнь, протекавшую, словно во мраке,
На чердаках, по ночлежкам, на свалке,
В поисках радости в мусорных баках,
В вечном общении с грязью и страхом.
 
 
Не веря собакам и прочным замкам,
Бомжиха тревожно спала по ночам:
Ей виделось, как, разрушая жилье,
К ней рвется в безумье мужское зверье.
А днем она злилась на бредни и страхи,
Однако готовилась к грозной атаке:
Держала у сердца опасную бритву
И часто усердно читала молитву.
 
 
Душу и чуткое сердце Бомжихи
Грели, как шуба, хорошие книги,
Было на свалке немерено их,
Старых и новых, карманных, больших,
В коробах, в связках, попарно, поштучно,
Полусожжённых и сваленных в кучи…
Видеть бывало ей горько и грустно,
Как превращается золото в мусор.
 
 
И очень редко, присев у подвала,
Старую песню она напевала:
«Девочка солнцем играла зеркальным,
Март еще юный стоял на асфальте,
Девочка солнце свое уронила,
Марту осколки тепла подарила.
Девочка плакала, ласкам не веря,
Девочка стала любимой апреля…»
* * *
 
 
На свалке бродил, как шатун-медвежонок,
Десятилетний косматый Бомжонок.
Спал он, где было теплей и уютней,
Свалку считая и домом, и кухней.
Мальчик носил постоянно пальто,
Больше всего он боялся «ментов»,
Но сторонился всех прочих людей,
Прячась средь мусорных куч и ветвей.
 
 
Имел он немного простых развлечений:
Катался порой на железных качелях —
Для них приспособил находчивый Бомж
Свисший с плиты экскаваторный ковш.
Еще он любил проноситься по свалке
Верхом на свирепой кавказской овчарке —
За ним с оглушительным визгом и лаем
Летела зубастая грозная стая.
 
 
Случались и праздники у Бомжонка,
Когда у Бомжихи варилась «сгущенка»,
 
 
Праздник такой был чарующе сладким —
Ел он и слушал волшебные сказки,
Тихо дремал на доске у подвала
(Женщина внутрь никого не пускала),
В полночь прощался, с началом восхода
Снова бродил и копался в отходах.
Часто ночами, под шаром луны,
Снились Бомжонку туманные сны….
Мама в венке из ромашек пушистых,
Свесились пряди волос золотистых
Из-под цветков на покатые плечи…
 
 
Губы молитву, как песенку, шепчут…
Она обтирает его простыней
И повторяет: «Глебушка мой,
Спи, подрастают быстрее во сне,
Папочка наш возвратится к весне,
Мы его встретим, отпразднуем лихо»
И нежно его обнимает… Бомжиха!
Папа ему не приснился ни разу,
 
 
Слышал лишь голос – одну только фразу:
«Скоро вернусь – будет краткой война…»
И где-то вдруг рвется со звоном струна.
Но иногда ему снились кошмары:
Двери железные, жесткие нары,
Люди в погонах и в черных бушлатах,
Врачи с санитарами в белых халатах,
Мрачный детдом, изолятор, больница,
Липкие, злые и страшные лица
Сверстников, взрослых, орущих, немых,
И он не может укрыться от них.
* * *
 
 
На свалке от фирмы «Воздушный мотор»
Закапывал ртутные лампы шофер —
Ему шла доплата за эти труды,
И яд их стекал в родники и пруды.
Парень был рослый с приятным лицом,
Слыл он порядочным мужем, отцом,
Скромным казался в словах и в вине,
И от соблазнов стоял в стороне.
 
 
И вот как-то утром, у края дороги,
Увидел он мельком Бомжихины ноги,
И вычислил сразу наметанный глаз
Под ветхой одеждою тайный соблазн.
И жажда любви сверхдоступной и скорой
Зажгла, будто молния, похоть шофера.
Он резко ударил по тормозам —
Машина вильнула, прошлась по кустам,
И встала стеною перед Бомжихой.
 
 
Шофер из УАЗика выпрыгнул лихо
И тут же вцепился в белесую гриву,
Но женщина вырвалась, вынула бритву,
Взмахнула, чтоб вскрыть нападавшему
глотку,
Однако лишь чиркнула по подбородку —
Сорвался лоскут окровавленной кожи,
Шофер устоял, быстро выхватил ножик,
И мигом, уже не владея собой,
Затеял он страшный, рискованный бой.
 
 
Бомжиха скакала, кружилась, визжала
И бритвой себя, как могла, защищала,
Шофер наступал, дав эмоциям волю,
И брызгался щедро слюною и кровью.
И мыслил он: «Стерва дрожит и боится,
Ее я возьму, а потом, как волчицу,
Прикончу и брошу в вонючий костер.
 
 
А впрочем, возможен другой приговор:
Заживо шкуру спущу по кускам
 
 
И отпущу на съедение псам,
Труп растерзает потом воронье…
Вот уж бомжовское это зверье!
Я покажу тебе, твари немытой,
Как нападать на прохожего с бритвой!»
* * *
 
 
Бомжонок, дремавший в лузге от гречихи,
Примчался на жалкие крики Бомжихи,
Увидел и бросился ей на подмогу:
Вцепился зубами в шоферскую ногу
Мужчина завыл, как ужаленный пес,
И нож над спиною ребенка занес, —
Блеснула на солнце зеркальная грань,
Готовясь пополнить кровавую дань.
 
 
Бомж в этот день был не в форме, лениво
Пил он с похмелья прокисшее пиво
И наблюдал равнодушно за дракой…
Вдруг, подчинившись какому-то знаку
 
 
И описавши рукой полукруг,
С силой метнул свой отточенный крюк, —
Дротик вонзился шоферу в нутро
И вышел наружу, сломавши ребро.
 
 
Все изменил неосознанный миг:
Бомжонок к дрожащей Бомжихе приник,
И тихо, с надеждой и страхом, спросил:
Мама, он, правда, тебя не убил?
Бомжиха, раскрыв в изумлении рот,
Молвила: Нет, а вот он уже мертв!
Ах ты, отважный и милый Гаврош…
– Братцы, за дело! – скомандовал Бомж.
 
 
– Ты отыщи-ка, пожалуйста, Нина,
Емкость какую-нибудь для бензина,
Глеб, прикати нам покрышек десяток,
Я ж наведу здесь и блеск, и порядок!
– Сделаем все, как прикажешь, Роман,
Ты уходи, я управлюсь сама…
– Нет, мы все трое отныне – семья,
Жили мы – каждый лишь сам для себя —
Плохо! Не вышло, да и не могло…
 
 
К счастью, несчастие нам помогло.
Есть у меня бриллианты в браслетах,
Золото, долларов пачки, все это
Я с моим другом нарыл здесь, на свалке!
Выбросить зло сие было не жалко,
Но я припрятал на черный денек,
Видно сам Бог подсказал и помог.
Хватит на виллу приличную с гаком,
 
 
Скрепим союз, как положено, браком,
Глеба усыновим, а со свалкой
Надобно было покончить, однако
Я сомневался, боялся и плакал,
И вот, сработал решающий фактор!
Руки мои – это мой капитал,
Бог мне уменье творить ими дал
И к трудолюбию сделал прививку,
И для мозгов подготовил начинку:
Техникум, курсы закончил с отличьем.
 
 
Я – крановщик и водитель приличный,
Был дальнобойщиком, ездил в столицу,
Фрукты возил, и арбузы, и птицу.
Встретил однажды знакомые лица,
И приоткрылась мне заграница:
К туркам челночил. Поверь, мой автобус
Несколько б раз обогнул синий глобус.
Строить умею, для будущей виллы
Выведу стены, поставлю стропила,
Справлюсь с электропроводкой сам,
Да и сантехника мне по зубам!
Не изучал я красивых изданий
Об архитектурно-ландшафтном дизайне.
И вот надумал, возможно, впопад,
Как воссоздать этот самый ландшафт.
Виллу освобожу от подсобок:
 
 
Будет подвал без подземных надстроек,
Домик подсобный оформлю, как терем,
В нем заложу гаражи и котельню,
Баньку срублю из отборной сосны,
Комплексом водной голубизны
Я закольцую периметр строений —
Гладью прудов и других сооружений.
Будет простор, чистота и комфорт,
 
 
По берегам – тополей хоровод,
Змейки тропинок, асфальта текстиль,
И на помосте – автомобиль…
Так что с тобой мы построим жилье
Светлое, чистое, важно: свое!
Это мое и желанье, и мненье, —
Ты выбирай, за тобою решенье!?
– Радостной жизнь назову я едва ли
В сумрачном, незащищенном подвале.
 
 
Как ненавижу я эту дыру,
Как к твоему я хотела костру!
Ты ж недоступен, угрюм, одинок,
Грозен на вид, словно раненный волк,
Но ты мне мил, и бывало порой
Я себя видела рядом с тобой.
Я не скажу, что во всем мастерица
(Мне по уменью с тобой не сравниться).
Нравилось в школе работать и знаю:
С Глебом я справлюсь, его воспитаю
Грамотным, добрым, трудолюбивым,
И постараюсь, чтоб был справедливым.
 
 
Выбор мой сделан: я вся за семью! —
Так отвечала Бомжиха ему.
На свалке в притихнувший утренний час,
Чернел, словно призрак, сожженный УАЗ,
Рядом двумя островочками тлело
В пепел сгоревшее мертвое тело, —
Буря горячих и жадных страстей
Будто мерцала над парой горстей,
Легкой субстанции сернистый чад
Капелькой влился в клубившийся смрад…
* * *
 
 
А в город, начавший раскручивать будни,
Вошли одержимые праздником люди:
Красивая женщина, огненный взгляд,
Прическа, как пламень, изящный наряд,
Шлейф благовоний за нею парит,
Солнечный жемчуг в сережках дрожит,
Тонкие пальцы в убранстве колец,
Будто ни шла, а плыла под венец.
Рядом мужчина, явно влюбленный,
Самоуверенный и обновленный,
С проседью кудри, решительный взор —
Все протаранить – завал иль затор!
Будто впервые увидевший свет,
Шел погружаться в пучину сует,
Как на параде, умело и гордо,
Поступь чеканя, изящно и твердо.
 
 
Мальчик меж ними – живая юла.
Крутится, скачет, жужжит, как пчела,
То загадает загадку для мамы,
То каламбур сочинит из рекламы,
То на газоне заляжет в цветах,
То перед папой пройдет на руках,
То вознесется на метр от земли —
Добрый шалун и любимчик семьи…
 
 
Так этот маленький, слаженный строй —
Шел за простой, но заветной мечтой.
И часто им вслед любопытный прохожий
Думал: «Вот эти совсем непохожи
На неудачников хмурых и скучных,
Ни на богатых людей, ни могучих,
Ни на заезжих гостей заграничных,
Но симпатичных и гармоничных,
 
 
Южных, по виду, людей-россиян,
Чем-то похожих на марсиан.
И только сыщик седой и глазастый
В группе заметил свои «спецконтрасты» —
В лицах и взглядах, в счастливых глазах
Видел он то, что – у зеков в бегах:
След от тоски по свободе в неволе.
«Значит, они оказались на воле,
 
 
Как беглецы – даже слышу их топот,
Но для себя не хочу лишних хлопот!
Не получается мигом – в игру:
Я – отставной капитан и могу
Только с Высокого разрешенья
Дело открыть … Но такого решения
Не принимаю – здоровье не то,
А кроме меня, не возьмется никто!»
 

Я сегодня встал не с той ноги

 
Я сегодня встал не с той ноги!
Мне приснилось, будто я погиб
В самолете, рухнувшем на снег.
Сон оставил неприятный след.
Я подумал: «Что за чушь и бред?
Не хватает мне плохих примет —
Я ж в командировку на объект
Вылетаю! Может, сдать билет? —
Все-таки, Сибирь – не ближний свет,
И зима, и настроенья нет,
И не видно за окном ни зги…»
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Снег уже расчистили плуги,
А экспресс буксует полчаса…
«Все! Обледенела полоса,
Впереди и позади затор! —
Напевает, словно, бард, шофер —
Не поедет дальше «Мерседес» —
У него в такой морозец стресс!
Кто спешит, тому – за поворот,
Там таксист, он вас в аэропорт
Довезет с покорностью слуги».
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Долго не летим из-за пурги,
В залах давка, хоть на люстру лезь,
Каждый час откладывают рейс.
Через сутки, смятые в желе,
Пассажиры изо всех щелей
Выбрались, ворчат у трапа зло,
Каждый рвется поскорей в салон.
«Не курить!» уже горит табло,
Многие в бессилье тяжело
Повалились в кресла, как мешки.
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Давит в уши, давит на мозги,
Я на пристяжном ремне завис,
Не могу понять, где верх, где низ:
Крылья, небо, солнце, горизонт —
Все слилось в один круговорот!
Люди подо мной и надо мной,
Крики, стоны, вопли, визг и вой,
Треск, удары, вспышки, грохот, тьма —
Рушится Вселенная сама…
«Господи – шепчу я, – помоги!»
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Миг – и разлетимся на куски.
Только, видно, близко над землей
Все же летчик опытной рукой
Повернул машину брюхом вниз —
Под крылом деревья пронеслись,
Конус сопки, цепочка озер,
Берег речки, ледяной бугор,
Черные промоины болот,
Снова лес, и рухнул самолет —
Свет затмили черные круги…
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Снег искрится блестками фольги,
Ветви елей в серебристой мгле
Тянутся к заснеженной земле.
Фюзеляж разломан надо мной,
Я сижу и целый, и живой!
Пальцы омертвели на ремнях,
Тихо, тишина звенит в ушах
Стены уже выбелил мороз,
Холод и ко мне пробрался сквозь
Толстый свитер, брюки, сапоги.
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
У соседки – кровь из-под серьги,
На руке нащупываю пульc —
Женщина жива! К кабине мчусь:
Там тела, обломки, ад, мираж,
Размозжен, расплющен экипаж!
Я остолбенел, открывши рот,
Быстро леденеет страшный гроб —
Скоро все окоченеют вдрызг!
 
 
Надо срочно разводить костры,
Чтоб спастись от ледяной Яги.
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Снег глубокий – тяжелы шаги.
Хорошо, что лес и лес кругом:
Рядом и сушняк, и бурелом.
Я вспотел, утаптывая снег,
Пламя разгорелось, рвется вверх
И гудит, как налетевший вихрь,
Но мне надо думать о живых!
И опять в лицо дохнула смерть —
Я увидел сломанный, как жердь,
Лайнер посреди глухой тайги…
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Был мужчина грузным и тугим,
Я подумал, что скорей умру,
Чем его доволоку к костру.
Но расцвел он, как в саду сирень,
Сам свободно отстегнул ремень,
Руку протянул, сказал: «Борис,
То есть Боб», – потом немного скис,
Расспросил про трупы, про багаж,
Про мои костры, про экипаж…
И пошел к костру «сушить портки».
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
У Бориса сузились зрачки,
Он сказал: «Нам мертвых не спасти,
Им каюк, у нас все впереди,
Там гора бумажников, перстней,
Их бы надо взять и поскорей,
Экипироваться и вперед!
А костры – как раз под самолет —
Все и разметет, и заметет…
Да не вор я, не злодей, не черт!
Я, брат, безобидней кабарги,
Ты ж, наверно, встал не с той ноги?
 
 
Я сегодня встал не с той ноги! —
Сколько крупных щук и мелюзги
У кормушек, им плевать на нас:
Каждый свой вылавливает шанс!
Ты, небось, работаешь зазря,
А как живут партийные князья!
Посмотри, как сверху там и тут
Все на нашем горюшке цветут.
Кто хоть каплю видит наперед,
Кто нормальный, тот всегда урвет,
И у каждого свои клыки…»
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
«Не мели, Боб, всякой чепухи!
Верю: не злодей ты и не вор,
Только, вот, и я – не мародер!
Там живых не меньше двадцати —
И не сжечь их надо, а спасти:
Первым делом – вывести к кострам,
Помоги, прошу, и им, и нам.
Мы сейчас с тобой в одной беде,
Вместе легче в ледяной среде
Выжить и надежду дать другим…»
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
«Мы упали у «Сырых могил»
(Я еще с небес определил),
Это место пострашней Бермуд,
Знаешь, сколько душ пропало тут?
Все ушли, как стая облаков!
Не оставив никаких следов…
Нас не видно, чем бы ни светил —
Всех накрыла тень «Сырых могил»,
И найти нас – выше Божьих сил
Жги свои костры ли не жги!»
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Боб продолжил: «Мы с тобой враги
Потому что я – простой бедняк,
И клеймо это не смыть никак!
Но я знал и чувствовал нутром,
Что однажды разразится гром
И откроет мне сундук с добром.
Ты же стал мне в горле поперек —
Я сейчас тебе задам урок,
Так, что ты себя побереги!»
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Головешкой ловко, как факир,
Боб меня ударил в правый бок —
Ноги подкосил мгновенный шок,
Но меня подбросил злой ожог!
Я свершил отчаянный прыжок,
Дотянулся до его сапог,
Обхватил их и рванул, как мог —
Боб упал в костер, его висок
С хрустом напоролся на сучок…
Некогда замаливать грехи!
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Больно! Окровавились платки…
Я вокруг кострища, как забор,
Развожу еще один костер,
Тупо разгребаю сизый жар,
Расстилаю хвою, сверху – шарф,
И соседку долго, тяжело
Выношу из холода в тепло,
Растираю снегом, грею ртом,
Привожу в сознание, потом
Накрываю пологом дохи.
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Голова трещит, а анальгин
Где-то в хаосе вещей и тел…
Солнце село, я едва успел
Пятерых лишь оживить теплом!
Жгу теперь на месте бурелом:
Не хватает рук на все и всех,
А мороз крепчает, как на грех,
Мальчик стонет, просит пить узбек,
Выкипает из жестянки снег,
Молот бьет настойчиво в виски:
«Я сегодня встал не с той ноги!»
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Старый бурелом – полно трухи,
Ель горит лениво на корню…
Поклоняюсь, как дикарь, огню,
Мне его не накормить никак!
Надвигается холодный мрак —
Мой надменный и коварный враг.
Я хожу наощупь меж коряг
И меж кресел, где гуляет смерть:
Мне теперь уже не отогреть
Парня в джинсах, как себе не лги.
Я сегодня встал не с той ноги.
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Тошно от бессилья и тоски!
Я шагаю, как с капканом волк,
Застелил глаза тягучий воск.
 
 
Стоит мне уснуть, расслабить мозг,
Лазарет мой превратится в морг…
Что ж так долго помощь не идет?
Где же поисковый вертолет?
Может, целый мир во льдах увяз
И уже никто не ищет нас,
Спрятанных под льдинками шуги?
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
В вышине мелькнули огоньки!
Что это? Фата-моргана? Сон?
Я костром сигналю небу «SOS»
И, чтоб ярче осветить тайгу,
Сучьев из НЗ не берегу.
Я кричу, не подбирая слов,
Я мечусь меж пламенных столбов,
Кажется, огни моих костров
Можно видеть из других миров!
Что ж земляне слепы и глухи?
Я сегодня встал не с той ноги!
 
 
Я сегодня встал не с той ноги!
Простыни, как снег, и колпаки…
Зажигаются прожектора
Или это слепит жар костра?
Рокот нарастает в вышине,
Я плыву, качаюсь на волне…
Крик из горла, шепот губ сухих:
«Не оставьте на снегу живых!»
 
 
Пламя… Дым в глазах… Все тише стон…
Лайнер пополам… Где быль? Где сон?
И зачем подписки, порошки…?
Я сегодня встал не с той ноги!
 

Расстрел Романовых
Пьеса в одном действии

Действующие лица

Комендант, руководитель группы,

исполняющей приговор

Царские дети: Анастасия (юная девушка),

Мария (вторая девушка),

Ольга (третья девушка),

Татьяна (четвертая девушка)

и юный цесаревич Алексей

Царь

Царица

Место действия – мрачный подвал, освещенный электрической лампочкой. За сценой слышатся одиночные выстрелы, возня, удары.

Комендант

(стоит на правой стороне сцены с маузером в руке)

 
Я исполнил приказ – жизнь прожита не зря:
Только что я убил зло России: царя!
Только что мы его расстреляли семью,
Вот сейчас, еще тех, что трепещут, добью,
А потом трупы всех растворю в кислоте,
 
 
И никто не найдет даже царских костей!
И не станет преград на прекрасном пути,
Чтоб отчизне скорей в коммунизме цвести…
 

На левой половине сцены появляется юная девушка.

Комендант

(роняет оружие и невольно крестится)

 
Кто ты? Призрак убитой, шальная звезда?
Ты похожа на Настеньку, только бледна…
 

Анастасия

 
Я – сестра милосердия, я – Романовых дочь.
Как могла, я старалась несчастным помочь:
Я носила лекарства, я меняла бинты,
Я сидела сиделкой у безногой «братвы».
Я читала молитвы за спасенье души…
Что ж меня добивают, как дичь, латыши?
Штык страшнее нагана и острей,
чем ланцет!
В большевистской России милосердия нет.
 

К Анастасии подходит вторая девушка, из ее шеи сочится кровь.

Комендант

 
Снова барышня – тоже из царских детей?
В твоем теле ведь дюжина желтых смертей!
 
 
Воскресил тебя доктор? Но раньше
не стало его!
Здесь в живых, кроме наших стрелков,
никого!
 

Вторая девушка

 
Я – Мария Романова, не пойму до сих пор:
Я убита в театре иль в подвале – в упор?
Снилось мне, что на сцене я – Лариса, и вот
Пуля в шею, под сердце и в плечо,
и в живот…
Исчезают и гаснут лица, ужас и боль…
Я еще не сыграла свою лучшую роль!
Я еще не сказала, что Вы – зверь,
комендант.
В большевистской России убивают талант.
 

Появляется третья девушка. Лицо ее пылает гневом, она прикрывает остатками одежды грудь и смотрит поверх коменданта.

Комендант

 
Латыши все забрали с тебя: крест, корсет,
жемчуга,
Грудь нещадно изрезали жалом стального
штыка…
Я забыл твое имя, ты, кажется, старшая
дочь,
Не успел прочитать в приговоре – темна
эта ночь!
 

Третья девушка

 
Я – Романова Ольга, шлю проклятие вам,
 
 
Хладнокровным убийцам, ослепленным
глупцам.
Мы – лишь царского рода, но давно не цари,
Что ж глумитесь над нами, палачи-упыри?
Что ж казните не царских, как и нас,
без суда?
Где ж обещанный вами гуманизм, господа?
Что ж нас прячете, льете на лицо кислоту?
В большевистской России вам гореть,
как в аду!
 

Появляется четвертая девушка, на ее голове красная косынка.

Комендант

(грустным голосом)

 
Как свежа и прекрасна! О, Таня!
В тебя не хотелось стрелять.
Но приказ большевистский суров:
Мы должны убивать!
И тебя, как и всех, погрузили мы в едкий
раствор,
Чтобы он поглотил красоты твоей нежный
узор.
Царский род – это главный наш
классовый враг,
Вместе нам на земле не бывать,
не ужиться никак!
 

Четвертая девушка

 
Я – Татьяна Романова, жаль мне жизни
до слез:
Мне давно полюбился кронштадтский
матрос,
Запах моря и бунта он принес в лазарет,
От его поцелуев дрожь, истома и бред.
Я бы с ним убежала на другой материк —
 
 
И у бывшей царевны был бы муж
большевик.
Но меня застрелили, не спросив ни о чем.
В большевистской России весь народ
обречен.
 

На переднем плане появляется юный цесаревич.

Комендант

 
Слабый мальчик, тебя мы прошили
насквозь!
Взор твой жжет и морозит – по самому
сердцу мороз!
Знаю я: убивать малолетних и грех,
и порок,
Но порочней всего не исполнить
Партийный свой долг!
Не страшат меня смертные муки,
ни пытки, ни ад,
Знаю также я, что убиенные не говорят,
Только бесит, смущает: зачем говорит
пустота?
Может, ты просветишь меня:
чьи это молвят уста?
 

Цесаревич

(Не замечает коменданта)

 
Я – Алеша Романов… Адский жар, бред
и вздор!
Кто стрелял в тебя, мама? Кто терзает
сестер?
Наш линкор затопили – в трюмах волны
кипят,
Разорвал мое сердце трехдюймовый снаряд.
Тяжелы мои руки, на подошвах – свинец…
Помоги, помоги им, мой уставший отец!
Ты сражен! Кто же женщин заслонит
от резни?
В большевистской России беззащитны они.
 

На сцене появляется царь, в руках он держит подушку.

Комендант

 
Вот и царь! Хоть больна, но живуча
старинная кровь.
Вы, убитые, будто из пепла рождаетесь
вновь!
 

Царь

 
Наш расстрел не гремит, как салют
в вашу честь,
Безрассудна, слепа эта дикая месть!
Для России, объятой гражданской войной,
Царь казненный опасней, чем царь
отставной.
Пухлы ваши проблемы, глухи тупики.
Вы шагаете к пропасти, большевики.
Без монарха Отчизна могла б преуспеть,
Без царя в голове – бед в России
не счесть!
 

К царю подходит царица.

Комендант

 
Знаю, Матушка, было здесь все
не по-царски, прости,
Повели мы Россию совсем по иному пути.
Ваше племя взрастало на нашей, народной,
крови…
Час расплаты настал: кровь теперь
проливаете вы!
 

Царица

 
Весь мой род покосили, как живые цветы,
Мы дожили в России до последней черты!
Оборвались все нити здесь, у мрачных
дверей,
В сердце сгусток мучений всех земных
матерей.
В заточенье не дали раньше мне умереть,
Знать, важна комиссарам наша страшная
смерть.
Нет душе упокоя, и могила пуста,
В большевистской России расстреляли
Христа!
 

ЗАНАВЕС