Текст книги "На службе зла. Вызываю огонь на себя"

Тот же персонаж, что опознал его на выходе из дворца, и благообразный господин с повадками присяжного поверенного обрушили массу вопросов касательно службы в карательных органах старого режима, личном участии в репрессиях и т. д. Попытки сослаться на решение ЧСК не возымели ни малейшего эффекта.

– Мы судим вас не по буржуазным законам, а на основании революционной справедливости, – заявил социал-демократ с маузером. – Облегчите душу напоследок, гражданин жандарм.

Вот так. Уже и суд, и последнее слово. Тут встрял присяжный.

– Вы знакомы с Александером фон Шауфенбахом?

– Приходилось встречаться.

– Когда?

– До войны и неделю назад.

– Он германский агент. На каких условиях он вас завербовал?

– И не пытался. Расспрашивал про старых знакомых.

– Ну-с, вы таки упустили последний шанс. Решением Петросовета вас расстреляют за преступления против трудового народа.

– Какая глупость! Я требую суда и адвоката.

– Требовать никто не мешает. Увести.

Вторые сутки в подвале. Ухмылки охранников на просьбу написать письмо жене. Баланда, хлеб, вода. Наконец, Никольского вывели во двор.

Серое весеннее небо Питера, который всегда остается Санкт-Петербургом, как бы его ни переименовывали горе-патриоты. Серая обшарпанная стена, три революционера с «Наганами». Даже страшно не было, лишь разочарование от нелепицы, что так бездарно погиб.

– Товарищ Отрощенков! Имею распоряжение товарища Церетели о дополнительном допросе этого гражданина.

– Успели, – ухмыльнулся тот, к которому обратился новоприбывший. – Иначе только дырки бы посчитали на жандармской морде.

На этот раз арестант удостоился поездки на авто. Разболтанный и гремящий от скверного ухода черный «Руссо-Балт» доставил его к доходному дому у набережной Фонтанки. Молчаливые конвоиры препроводили смертника на второй этаж, где в людном и прокуренном помещении сновали такие же революционно озабоченные люди – стремительные, решительные и вооруженные. Отдельная спаленка, превращенная в кабинет, содержала большой дубовый стол, за которым восседал фон Шауфенбах собственной чужеродной персоной.

– Присаживайтесь, товарищ э-э… Тишкевич, как вы написали у себя в мандате. Решили поиграть в тайного агента на свой страх и риск. Понравилось?

– Не могу утверждать. Полагаю, спасением от расстрела обязан именно вам?

– Можете не благодарить. Считайте маленьким презентом. Но такие знаки внимания делаю всего раз. Дальше мы вместе или нам окончательно не по пути.

– Все-таки не могу поверить, что меня или моих сокамерников так просто расстреляли бы. Вы же говорили, без якобинцев – сразу в империю.

– На самом деле, пока не расстреливают. И очень зря. Из слишком мягких лап добыча, как правило, ускользает. Но вас бы точно казнили. Вы – исключительная фигура, второе лицо в жандармском корпусе. Так сказать, олицетворение пороков режима.

– Мы действовали по закону.

– Именно поэтому сейчас любая революционная сволочь имеет право вас поставить к стенке без суда. Если бы не играли в законность, а сгоняли бы нечисть на каторгу, мне не пришлось бы ломать голову, как восстановить Россию хотя бы с большевиками во главе. Итак, времени больше нет. У вас два выхода – бежать из Питера или служить большевикам по моей программе. Не забывайте, решение Петросовета о казни царского сатрапа никто не отменял.

– Вы по-прежнему верите в Ульянова? Местные социал-демократы его не слишком хорошо приняли.

– Я вам больше скажу. На следующий день после вашего героического шпионажа раскол случился и среди большевиков. Ленина поддерживает несколько человек в редакции партийной газеты и дюжина вернувшихся с ним политэмигрантов. Без нашей помощи ему никак. Нужно обеспечить его приход к власти в течение года.

– Ленинцы объединят Россию?

– Да, кровью. А вот на их место через какое-то время придут гуманные силы.

– Когда?

– Не будем загадывать. Вряд ли скоро. Отвечайте – вас проводить до дома или остаетесь?

– А войдя в дело, больше из него не выйду.

– Не драматизируйте. Мне подходят только сознательные и добровольные помощники. Кроме используемых втемную. Учтите, наша задача ограниченная, привести их к власти да помочь на начальном этапе. Если негодяйчики дальше справятся сами, мы отвалим в сторону.

Никольский вздохнул, на несколько секунд оттягивая неприятное, но, похоже, единственно возможное решение.

– Самый последний вопрос. Вы чувствуете к Ленину и большевикам нескрываемое презрение. Вам не противно их поддерживать?

– Нет. Не забывайте, я – не человек. У меня есть отдаленный аналог вашего одобрения и порицания, комфорта и дискомфорта. Абсолютное большинство человеческих чувств и эмоций мне чужды и не очень понятны. Ленин, кайзер и, простите за откровенность, вы, господин Никольский, для меня лишь фигуры и пешки. Но на данном историческом отрезке мои интересы совпадают с общечеловеческими, российскими и лично вашими. Посему мне не понятно, почему вы мнетесь. Кстати, другие офицеры тоже. Ладно, подробности опустим. Ну?

– Согласен, – Владимир Павлович перешел рубикон и сразу почувствовал себя легче. Хотя ощущение, что вляпался в коровью лепешку, также присутствовало. – Что я должен делать?

– Деловой подход. Вариантов всего два. Первый – устройтесь на службу в контрразведку или ЧСК. Мне нужны там свои люди.

– Сомневаюсь, что удастся. Контрразведчики – военные. Они жандармерию презирают еще по прошлой жизни. ЧСК почти сплошь состоит из присяжных поверенных, близких к политиканам Временного правительства. Так что мой послужной список скорее вреден, чем полезен. Разве что криминальная полиция меня приютит.

– Не то. Тогда второй вариант. Вы же высочайших особ охраняли, так? Насколько помню – эффективно.

– При мне никого не убили. Хотя попытки случались, да.

– Значит, вам прямая дорога в охрану Ленина.

– Ему угрожали?

– Помилуйте. Он сейчас в нижней точке карьеры, скорее посмешище, нежели помеха кому-либо. Но после того, как в течение двух недель мы проведем агитационную кампанию и за ним пойдет основная масса большевиков, покушение вполне вероятно. Захватив власть и взяв Россию в ежовые рукавицы, он наверняка попадет в поле зрения моих конкурентов, любителей точечного воздействия. Тогда действительно могут возникнуть проблемы.

– Я умею обеспечивать безопасность. Однако охрану ближнего круга можно организовать только с согласия охраняемого. Наш революционер согласится на круглосуточную опеку со стороны бывших жандармских офицеров?

– Это как раз ваша задача, чтобы к моменту предложения наших услуг большевики жаждали защиты.

– Тогда я готов приступить к набору людей и организации службы. Какие средства в моем распоряжении?

– В разумных пределах – любые. Вероятно, понадобится помещение для штаба и занятий. Оно есть прямо в этом доме. Будем считать, что договорились.

Фон Шауфенбах протянул руку для пожатия. Никольский на миг задержал свою. На ощупь пальцы существа вполне обычные, сухие и теплые. А в глазах – ничего человеческого, только ледяное равнодушие.

Пока Никольский посещал сослуживцев, оставшихся на свободе, и как мог уговаривал их идти на службу к дьяволу, Ульянов опубликовал скандальные «Апрельские тезисы», заявив во всеуслышание, что пролетариат не остановится на достижениях буржуазной революции и вот-вот переведет ее в социалистическую, взяв власть в свои руки. Неожиданно у него появились отлично организованные помощники. Оживились большевистские ячейки в армии. По России прокатились митинги, на которых ораторы кричали: «Долой Временное правительство!», «Прекратить империалистическую войну!» и «Вся власть Советам!»

С большевистскими эмиссарами встречались посланники Шауфенбаха, вручая деньги от «заинтересованных кругов». В Питере и Москве печатались десятки газет, стопроцентно большевистских, как «Правда», или поддерживающих левое крыло социал-демократии.

Численность поначалу крохотной большевистской партии стремительно выросла. Разумеется, ни левые, ни их оппоненты особо не собирались сдерживать щедрые популистские обещания. Но народ проще привлечь простыми невыполнимыми посулами, нежели мудреными и столь же несбыточными.

Глава вторая
Первые телохранители вождя пролетариата

У большевиков машины не имелось. Жалкие остатки царского гаража быстро оприходовало правительство, политическим партиям не осталось ничего. Разъездным транспортом коммунистической элиты служила обычная пролетка, запряженная в одну лошадиную силу не первой молодости.

С помещениями получилось куда проще. В Питере оставались сотни особняков, хозяева которых съехали подальше от революционного беспредела. Политические партии безжалостно изгоняли прислугу и вселялись в экспроприированную недвижимость. Прима-балерина Кшесинская наивно пыталась через суд выдворить из своего мини-дворца на углу Кронверкского проспекта и Большой Дворянской улицы засевшие там ЦК РСДРП(б) и редакцию «Правды». Она добилась судебного приказа о выселении. Вот только судебного пристава на роль героя-самоубийцы для исполнения решения не сыскалось.

Ленин с мини-гаремом из Надежды Крупской и Инессы Арманд проживал в квартире Елизаровых на улице Широкой, 48. Впрочем, революционная секс-троица там только ночевала. И вождь пролетариата, и его вдохновительницы большую часть суток проводили на митингах, собраниях, в редакциях газет, в доме Кшесинской и в Петросовете. Эти подробности Никольский с первой командой будущих телохранителей изучил по материалам, которые им предоставил Шауфенбах.

В команду вошли тридцатилетний штабс-капитан Павел Васильевич Юрченков из бывшей столичной жандармерии и его ровесник – уволенный из армии по ранению контрразведчик Владимир Карлович Бейнц, ротмистр. Основная трудность заключалась не столько в их малочисленности, сколько в проблеме навязать свою охрану большевистскому руководству. Марсианин, как про себя Никольский окрестил Шауфенбаха, смог завербовать вхожего к большевикам редактора «Солдатской Правды» Генриха Яго́ду и навел мосты к Якову Свердлову. Ульянов в руки не давался. Он принимал деньги, но ограничивал непосредственные контакты только кругом давно знакомых или широко известных революционеров. Даже Керенский не смог добиться его аудиенции. Поэтому, выражаясь языком эсеров, пришлось готовить акцию.

16 апреля за пролеткой большевиков на удалении следовал экипаж с парой отличных лошадей. С ловкостью профессионального ямщика ими правил ротмистр Бейнц. Никольский, Юрченков и пара подельников изображали пассажиров. Несмотря на бороды, глубоко натянутые на уши картузы и общий затрапезный вид, генерал не рисковал лично общаться с вождем в данной ипостаси, передав активную часть акции в руки приглашенных экспертов.

Звероватого вида Яшка Кремень счел себя пострадавшим от царского режима, так как был арестован за вооруженный гоп-стоп, и лишь февральская неразбериха позволила ему улизнуть. Дезертир Феофан судимостей и арестов не имел, до сего дня промышлял мелкими грабежами и мечтал о крупных делах. Оба с недоверием смотрели на «господ» в крестьянских армяках.

– Уважаемые, – обратился Никольский к собравшимся в экипаже коллегам. – Повторяем диспозицию. К ночи наш человек поедет на Широкую, где обычно ночует. Остановим его пролетку на ходу, окружаем и грабим.

– Извиняйте, барин, – Кремень блеснул золотой фиксой. – Как же без стрельбы? Революционэры без волыны не ходют. Даже бабы. Палить начнут. Или валить всех, или ждать, как из пролетки выйдут.

– Возле дома Кшесинской нельзя. Там куча их сторонников. Делаем засаду на Широкой? – предложил Бейнц.

– Точно. Висеть за ними как фараоны цельный день – нас точно срисуют. Зашухерятся, – согласился бандит. – Но на Широкой под окнами тоже стремно.

– Ждем с десяти вечера в начале Широкой. Наш клиент в любом случае въедет с этой стороны – что с Кронверкского проспекта, если будет возвращаться из ЦК, что от Петросовета, – решил генерал. – У дома Кремень и Феофан. Мы догоняем пролетку, когда она останавливается, берем на себя кучера и охрану. Вы, господа коллеги, выходите навстречу. Сначала обыск мужчины на предмет оружия, потом забираете сумки дам. Обыскивает Кремень, остальные держат стволы.

– Ежели баба спрячет «Браунинг»? – вставил Феофан.

– Не зима, муфты не носят. И в карманах не будет – не любят, чтобы оттопыривались. Не модно это, – откомментировал Бейнц, большой любитель лошадей и женского пола. – Ощупывать их не советую. Грабеж они перенесут, а при обыске такой визг поднимут, тише будет сразу пристрелить.

– Еще раз предупреждаю: стараться обойтись без пальбы. Кучера, охрану и женщин – только в самом крайнем случае. В барина не стрелять ни при каких условиях. Даже если ствол достанет – отбирать оружие. Я лично слежу, чтобы с его головы ни один волос не упал, это всем ясно? – Никольский оглядел разношерстную команду. – Расходимся, сбор в 22.00.

Экипаж вождя появился лишь около полуночи. Ульянов выступил на митинге с балкона Кшесинской, толкнул речь перед солдатами, накропал пару статеек и собрал жатву со спонсоров революции. Утомленный, но крайне довольный, он катил домой. По бокам сидели обе верные спутницы – Крупская и Арманд, напротив двое вооруженных рабочих, навязанных ЦК. Лидер большевиков возражал против охраны, и лишь угрозы убить или избить его за пораженческую агитацию с трудом убедили Ильича возить с собой двух массивных мордоворотов.

Инесса Арманд дремала, прикрыв глаза. Скоро все будет хорошо. Ее Володя не будет скован буржуазными предрассудками, разведется, а она станет женой властителя России. Мысли усталой Крупской тоже были вялыми. Она смирилась со всем – с официальной любовницей мужа, с плохо скрываемыми насмешками со стороны партийцев, с невыносимым образом жизни Ильича, за которым она таскалась всюду, потому что везде была и Арманд. Даже через Германию они ехали в одном купе.

Пролетка остановилась. Ленин живо выпрыгнул первым, подал руку Инессе, законная супруга справилась и так. Когда из повозки выбрались неповоротливые работяги-охранники, рядом остановился другой экипаж, и произошло событие, никак не входившее в планы пролетарского вождя.

От темной стены отделились двое уголовного вида субъектов с «Наганами» на изготовку. Короткий шум сзади красноречиво уведомил, что на охрану уповать не стоит.

– Не двигайтесь и не оборачивайтесь, господа хорошие! – Кремень оставил приблатненную манеру «ботать по фене» и говорил на удивительно правильном языке. – Руки в стороны и не пытаться вытащить стволы.

– Товарищи! – торопливо закартавил Ульянов. – Мы – никакие не господа, а большевики, сражаемся за мировую революцию и счастье рабочего класса против буржуазии и эксплуататоров.

– Спасибо, товарищ! – радостно осклабился бандит, изымая «Браунинг» из ленинского пальто. – Прямо сейчас осчастливишь пятерых пролетариев, не дожидаясь мировой революции. Эй, дамочка! Куда тянешь лапку к сумочке? Наделаю дырок, доктор не заштопает.

Кремень, забрав пистолет, саквояж, бумажник и часы вождя, сделал шаг назад, удерживая револьвер на уровне его груди.

– Феофан! Забери сумку у барыни и мешок у служанки.

Второй грабитель выхватил сумку у Инессы и мешковатую торбу у Надежды. Затем заставил Арманд снять кольца, серьги и брошь. У другой дамы никаких украшений не оказалось – что взять с прислуги.

– До новой встречи, товарищи!

Грабители укатили.

Ульянов потерянно рассмотрел повозку с обвисшим кучером, разлегшихся на мостовой охранников и опустевшую Широкую улицу. Арманд всхлипнула – ей было больно, страшно, из мочки уха шла кровь. До слез жалко парижских украшений. В России таких не найти.

Крупская молчала. Бог с ними, с восьмьюдесятью тысячами, что держал Ильич в саквояже, сами остались целыми – и ладно. Ее до глубины души ранило обращение бандита: служанка. Да, прислуга! При вожде революции и его блистательной любовнице она выглядит как замарашка. А в Шушенском Володька клялся в вечной любви…

– Ротмистр, поворачивай в подворотню. Делим улов поровну и разбегаемся до следующего экса.

Слова генерала про «следующий экс» были условными. Трое офицеров выхватили «Наганы» и расстреляли уголовников. Нельзя оставлять свидетелей провокации, тут марсианин глубоко прав. Никольский отклонился в сторону и проследил, чтобы Владимир с облучка тоже всадил по пуле в незадачливых подельников. К сожалению, господа офицеры должны пребывать в готовности убивать не только уголовную шваль, но и полицейских, а может – таких же армейских служак, оказавшихся по ту сторону баррикад. Учиться переступать через вбитые с молодости моральные принципы надо помалу, с ликвидации свидетелей, по справедливости заслуживающих каторги, но никак не казни.

Феофан и Кремень остались сидеть, только головы склонили, будто заснувши. В полумраке проулка следы револьверных пуль на одежде практически неразличимы. И все же подельники необратимо мертвы.

Юрченкова, сидящего напротив Феофана, скрутило и вырвало на колесо. Он выбрался из экипажа, снова облегчил организм, затем залез на облучок к Бейнцу, не желая ехать лицом к лицу со своей покойной жертвой. Нормальному человеку претит убийство.

К вечеру следующего дня Шауфенбах с газетой «Речь» в руках и с Никольским в кильватере решительно вломился к Ленину в его кабинет на Большой Дворянской. Генерал удивился, насколько уверенно марсианин просочился через толпу настороженных и вооруженных революционеров. Явно применил какие-то чудеса.

Вождь что-то горячо обсуждал с мрачным чернокожаным евреем и суровым молодым кавказцем.

– Здравствуйте, товарищи. Простите, что мешаю, но если вас перестреляют уголовники или оппортунисты, то грош цена остальным вашим потугам.

Шауфенбах швырнул на стол газету, где на первой полосе крупными буквами чернел заголовок: «Полиция нашла трупы участников грабительского нападения на лидера большевиков Ульянова».

Одетый в черную кожу от кепки до сапог революционер, подходивший под описание Якова Свердлова, подхватил листы, и они с Ульяновым просмотрели заметку. В ней говорилось, что неподалеку от Широкой найдены трупы двух известных полиции налетчиков, при одном из них обнаружены бумаги на имя большевистского вождя, а в больницу с разбитой головой доставлен его кучер.

Рябой низкорослый грузин вперился взглядом в вошедших. Его глаза неопределенного цвета сверкнули как стволы винтовок, просунутых меж зарослями усов и бровей.

– Ви сами кто такие?

– Справедливый вопрос, Иосиф Виссарионович.

Невероятная осведомленность марсианина уже не удивляла бывшего жандарма, но большевики насторожились еще больше. Атмосфера подозрительности стала настолько густой, что ее можно резать ножом.

– Александер фон Шауфенбах, лидер подпольной революционной группы, которая собирала средства для большевистской партии, – он назвал три последних суммы, переданных через Свердлова. – Яков Михайлович может подтвердить. Так как мы в настоящее время не имеем собственных целей и всемерно поддерживаем РСДРП(б), будет крайне прискорбно, если собранные нами средства достанутся питерскому ворью, а лидеры партии падут от бандитских пуль.

– Так и есть, – откликнулся кожаный. – И по моему настоянию Ильич нигде не появляется без рабочего сопровождения.

– Где же ваше сопровождение было вчера? Поймите, наконец, сейчас вы столкнулись с обычными люмпенами. Но и они опасны, раз при дележе добычи решились на убийство. Как только лозунг передачи земли трудящимся дойдет до крестьян и вы начнете отбирать голоса у эсеров, против вас ополчится ЦК ПСР. У них, как ни у кого в мире, накоплен опыт терактов. Думаете, эсерам сложно вернуться к проверенным методам?

– Преувеличиваете, товарищ. А вы что предлагаете? – Ленин как истинный лидер предпочитал конкретику.

– Чтобы вас охраняли профессионалы, а не труженики кувалды. И чтобы вы передвигались по городу исключительно в закрытом авто. Оно ждет у подъезда. Позвольте представить, Владимир Павлович Никольский. Я предлагаю его на должность начальника вашей личной службы безопасности.

Генерал коротко кивнул и щелкнул каблуками. Его армейская выправка произвела на Ленина нехорошее впечатление.

– Так, батенька. Где ж вы профессионализма набрались?

– Охрана железнодорожных перевозок высочайших особ с 1915 по февраль 1917 года. Все покушения были пресечены.

– Вот как. Скажите, голубчик, охраной кровавого царя отдельный корпус занимался. Стало быть, вы – жандарм?

– Так точно, начальник штаба корпуса. Если намекаете на репрессии, то – увольте, лично не замешан. Обеспечивал организационно.

Ульянов вышел из-за стола, заложил одну руку за спину, вторую за жилетку и с прищуром спросил:

– Сами не пытали арестантов, а лишь организовывали и обеспечивали процесс. Странно, как же вас Временное правительство упустило.

– Находился под арестом на гауптвахте. Освобожден за недостаточностью доказательств.

– Отпустили для внедрэния к нам, – каркнул Джугашвили.

Повисла тягостная пауза. Вмешался марсианин.

– Товарищи, рано или поздно придется использовать царских специалистов. Крестьяне, рабочие и солдаты не смогут командовать армиями и броненосцами, проектировать машины и руководить банками. Среди вас профессионалы только в одной области – революционной борьбе. Увы, этого мало.

– Полагаете, мы будем считать, что Ленин в безопасности, если у него за спиной постоянно ошивается царский жандарм с револьвером в кармане? – Свердлов переглянулся с шефом и грузином, найдя в них понимание. – Пустое дело, товарищ. Хотите помочь материально – кто ж против. Но с кадрами мы как-нибудь сами.

– Ладно, – неожиданно легко отреагировал Шауфенбах. – Машину пришлю вечером. Водитель, извините, мой. Ваши «профессионалы» ее угробят, и Ильич снова окажется в открытом экипаже. Еще одна просьба, товарищи. На митингах и в статьях не напирайте на поражение России в империалистической войне. Немедленный мир без капиталистических аннексий и контрибуций – замечательно. А так по Петрограду слоняются многочисленные толпы патриотов, желающих проломить вам голову за капитулянтские настроения перед германцами. С революционным приветом!

Уже на улице он добавил:

– Владимир Павлович, готовим новую акцию, пока в их головы, заполненные революционным хламом, не войдет простая мысль о серьезном отношении к безопасности. И радуемся, что хотя бы водителя к ним внедрили.

Прошла неделя. Никольский увеличил боевую группу до семи человек, отрабатывая с ними как покушения, так и защиту объекта. Ленин передвигался на автомобиле, но при выходе его теперь окружало не менее пяти-шести проверенных партийцев: боялись уличной расправы над вождем.

Началась Всероссийская (Апрельская) конференция РСДРП(б), в ходе которой сбылся очередной прогноз марсианина. Широко муссируемый призыв к конфискации помещичьих земель и их безвозмездной раздаче крестьянам довел эсеров до бешенства. Тогда Шауфенбах приказал устроить «эсеровское» покушение. И даже сам решил принять в нем участие.

26 апреля после утреннего заседания конференции Ульянов вышел из здания Высших женских курсов, что в Кузнечном переулке, и направился к своей машине, сопровождаемый пятеркой крепких парней и депутатами конференции, которые что-то страстно обсуждали. Сзади тянулась верная парочка Наденьки и Инессы.

Никольский, обеспечивающий отход стрелков, в очередной раз изумился большевистской беспечности. О месте и времени партконференции известно всему Петрограду, поэтому выход с собрания – самый опасный момент. Телохранители топтались стадом, Ульянов остановился прямо среди тротуара и начал спорить с рыжим депутатом. Водитель Гиль вышел из машины, отворил заднюю правую дверцу. В эту секунду Шауфенбах, притаившийся в окне дома напротив, нажал на спуск.

Винтовочная пуля с невероятной точностью сбила кепку вождя и вошла в переносицу его собеседника. Ошивавшиеся поблизости Юрченков и Бейнц выхватили «Маузеры», открыв беглый огонь по охранникам. Гиль ласточкой кинулся на Ленина, сбил его с ног и накрыл сверху телом. Истерически завизжала Арманд. Болтавшиеся у женских курсов большевики, как всегда вооруженные, начали пальбу в воздух и во все стороны.

Марсианин всадил пулю в стекло машины у водительского места, инсценировав попытку убийства Гиля, и ретировался. К приготовленной в проулке двуколке Юрченков подтащил Бейнца, бледного, как мел, и зажимавшего рану на груди. Они успели скрыться от разъяренных революционеров, но ротмистр умер прямо во время скачки. Он ушел в мир иной, каким и был во время акции – в черном лапсердаке, черной шляпе, с накладными пейсами и в бутафорских очках. Оставалось надеяться, что наверху не перепутают и доставят его к Святому Петру, а не к иудейскому Иегове.

На следующий день газеты трубили о перестрелке в Кузнечном переулке. Большевики проклинали террористов, оппортунистов и прочих «чего-то-там-истов». Остальные сожалели лишь о сверхъестественном везении Ульянова и счастливом спасении. А 28 апреля фон Шауфенбах получил записку с уведомлением, что ЦК РСДРП(б) счел «архиважным» усилить меры защиты вождя и решил пригласить бывшего жандарма в качестве консультанта. С того дня Никольский вышел на службу к большевикам и прочувствовал, насколько ужасный объект достался ему для охраны.

Успешность прикрытия особо важного лица в первую очередь зависит от правильного взаимодействия охраняющего и охраняемого, считалось в жандармском корпусе. Бывший император и его великокняжеские родственники, хоть и раздражались ограничениями, накладываемыми жандармерией, в целом вели себя разумно и не лезли на рожон. Большевистский лидер слыл сущим кошмаром для новорожденной службы безопасности. Резкий, абсолютно безапелляционный, увлекающийся, он то отшвыривал сопровождающих, якобы мешающих ему работать, то вспоминал предназначавшуюся ему пулю, сбившую кепку и поразившую рыжего провинциала, начиная бояться всего на свете. Периодически великий вождь наваливал на охранников кучу мелких поручений «отнеси-подай», при выполнении которых они оказывались в стороне от основной обязанности.

Никольский забыл, когда ему удавалось нормально отдохнуть. Ленин, на три года старше генерала, был энергичен настолько, что абсолютному большинству такое и в двадцать не выдержать. Следуя всюду на некотором расстоянии за главой большевиков, Владимир Павлович умудрялся урвать кусочек сна, пока Ильич срочно лепил очередную статейку о враждебных революции происках оборонцев и ревизионистов, а каменные мужички у дверей кабинета не пускали к нему никого, включая Свердлова, Сталина, Зиновьева и даже сладкую парочку Надя плюс Инна. Ночью, убедившись в надежной охране квартиры на Широкой, генерал мчался проверять ночные курсы, где бывшие жандармы, контрразведчики и полицейские обучали лиц «правильного» пролетарского происхождения владеть оружием, драться без оного, выявлять в толпе потенциальных злоумышленников, прикрывать телом драгоценные туловища партийных вождей и овладевать множеством других хитрых приемов, в которых царские служащие навострились в борьбе с эсерами и народниками.

Тем временем в стране разрастался новый кризис власти, плавно вытекавший из предыдущих. Еще до нашумевшей большевистской конференции министр иностранных дел Милюков от имени народа официально заверил правительства Англии, Франции и САСШ, что Россия продолжит боевые действия на всех фронтах до «победного окончания настоящей войны». В течение пары недель зловещий слух о продолжении бессмысленной бойни расползался по соединениям, деморализуя фронт и Петроградский гарнизон. Чтобы навести в армии дисциплину, трещавшую доселе по швам, мудрые министры родили новый шедевр нормотворчества – «Декларацию прав солдата», в числе прочего предписывающую офицерам стрелять в солдат при неисполнении теми приказов. Шауфенбах потирал руки. Львов и Милюков внесли огромный, воистину неоценимый вклад в дело большевистской революции.

Никольский, хоть и находясь формально в большевистском стане, с грустью взирал, как одно за другим сбывались марсианские пророчества. Под ударами нелепого администрирования начала трещать территориальная целостность России. О желании самостоятельности заговорили полдюжины российских провинций. Владимир Павлович не тешился иллюзиями, что сделал бы охраняемый им вождь, будь во власти и могуществе, а кто-то из национальных окраин заикнулся бы об отделении. Любое несогласие с собой Ульянов воспринимал как предательство дела мирового пролетариата. Жестокость большевиков – крайность, административная импотенция Временного правительства – другая крайность. Но красные экстремисты способны удержать Россию в целости, а министры стремительно ее разваливают. Действительно, прав проклятый нелюдь. Большевики – зло, но меньшее, чем Временное правительство.

После заявления о бесплатной раздаче помещичьих земель на Съезде крестьянских депутатов Шауфенбах предупредил Никольского, что у правых эсеров терпение лопнуло, и от митинговых средств да борьбы за голоса они намереваются вернуться к дореволюционным методам акций. Владимир Павлович усилил меры охраны. Теперь, помимо всего прочего, по два человека ездили на подножках с каждой стороны ленинского автомобиля, высматривая террористов в толпе.

Легко сказать – не просто сделать. Черная машина, обвешанная людьми, едет медленно, особенно на поворотах, чтобы охранники не срывались на мостовую. Они, ощущая себя живым щитом, могут надеяться лишь на то, что злоумышленники не решат открыть огонь, так как револьверная пуля не поразит пассажира внутри и застрянет в теле сопровождающего.

Террорист замахнулся бомбой, когда авто сворачивало с Большого проспекта. Эсеры, не мудрствуя лукаво, снарядили адские штуковины по дореволюционной технологии химическими взрывателями, срабатывающими при сильном ударе. Новгородский рабочий Евсеев, вовремя заметив руку с бомбой, лихорадочно выстрелил трижды, пробив голову бомбисту и ранив прохожего. Заряд упал за спину смертника. От взрыва вылетели стекла автомобиля, Евсеева сбросило на мостовую ударной волной. Кроме террориста, погибли четверо случайных прохожих, ранения получили десятки. Гиль газанул изо всех сил, уносясь от места покушения и опасаясь, что там мог оказаться дублер.

Этот взрыв потряс Россию. Граждане несчастного государства, измученные военными тяготами и властной чехардой, забыли хотя бы об опасности эсеровских «акций», ушедших со старым режимом. Более того, эсеры как весьма многочисленная и легальная партия ныне пытались показать себя цивилизованными борцами за власть. Правое крыло сразу открестилось от покушения, так как оно не санкционировано ЦК ПСР. То есть на случай, если на поверку вылезут социал-революционные уши, ЦК ни при чем, а кто-то из рядовых проявил ненужную инициативу. Левые эсеры, сочувствовавшие большевикам, но не привыкшие открещиваться от исполнителей эксов, промолчали, хотя их никто не подозревал.