Текст книги "Эпикриз"

Эпикриз
Анатолий Мерзлов

© Анатолий Мерзлов, 2024

ISBN 978-5-0062-8427-2 (т. 3)

ISBN 978-5-0062-6439-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эпикриз
Часть 3

Глава 1

В суету городов и в потоки Машин. Возвращаемся мы, просто некуда деться… В. Высоцкий.

…Зима в тот год наступала рано. Северный морской путь уже в конце сентября затянуло шугой. Местами громоздились причудливой формы торосы, через них приходилось продираться строго в кильватер за ледоколом. Судно то разгонялось, то становилось на дыбы, отрабатывая самый полный назад. Случались ощутимые толчки о крупные льдины, и тогда на мостике пристально всматривались в собственную кильватерную струю, нет ли пробоины.

С очередной вахты Валерий выползал на свет божий с желанием лечь там, где стоял. Машинный журнал пестрел записями манёвров, за колонками цифр – изнурительная работа. На редкой вахте не случалось сбоев в работе автоматики реверсирования. Словно обезьяне, все четыре часа вахты приходилось метаться по машинному отделению, выполняя манипуляции по поддержанию силовой установки в безопасном манёвренном режиме. Звонки телеграфа следовали один за другим, заставляя всякий раз вздрагивать от их пронзительности.

После вахты Валерий вышел на верхнюю палубу, накинув телогрейку. Вокруг, сколько охватывал взор, белая пустыня. Длинными прыжками, озираясь, улепётывала от них чета белых медведей. Поодаль мелькнуло в полынью блестящее чёрное тело тюленя с добычей в зубах.

Под днищем в темно-свинцовой воде бурлит своя невидимая жизнь – она везде, даже в горячих песках пустыни… Какая она там, на далёких звёздах? Над головой блеклое небо, как от многочисленных стирок некогда голубая его рубашка. С кормового пятачка ледокола оторвался вертолёт ледовой разведки. Судно остановилось – шуршание о лёд затихло. Медведи, отбежав на почтительное расстояние, присели, вытянув носы в их сторону. Бумажные дела заставили уйти в каюту. Инвентаризация – работа нудная и кропотливая, Валерий работал часа три. Когда цифры сложились в логическое окончание, расслабившись, откинул голову, закрыл глаза: чувствовалась повышенная вибрация корпуса с нарастающей прогрессией. Сразу же поспешил наверх, где увидел громаду надстройки ледокола, нависающую над баком судна. Оказалось, их взяли на «усы» – жёсткую металлическую сцепку. Буксировали всю ночь до чистой воды. Мощная силовая установка ледокола с подработкой своей позволяла двигаться гораздо быстрее, узлов восемнадцать-двадцать вместо штатных десяти-двенадцати, но с повышенной вибрацией. Винт судна скорее догонял струю, нежели её создавал, шлёпая вхолостую. Вибрация создавала повышенный риск неприятностей. От биения гребного вала расквасило сальник дейдвуда – забортная вода хлестала через шахту, растекаясь под пайолами, но осушительные поршневые насосы системы Вартингтон справлялись с нагрузкой. Пресловутый план-график заставлял терпеть неудобства, принуждая рисковать и тянуть с ремонтом до прихода в порт.

К вечеру следующего дня, с выходом из полосы льдов, пошли самостоятельно к порту Мурманску. Пришвартовались к причалу. Сквозь холодную мглу и нависающие портальные «гансы» едва проглядывало небо. Валерия, как и судовую дворнягу Бульку, всякий раз при толчке о причал неудержимо тянуло на твёрдую землю. Не забыть, как он последний раз сходил на берег: это было в порту Певек месяц назад. Судно стояло на рейде в полумиле от берега, шла выгрузка керосина и дизтоплива по донному трубопроводу в аэропорт. Между судном и берегом примерно раз в час сновало плавсредство неопределённой формы и содержания, доставляя людей с берега и на берег. Гладкая металлическая палуба, отполированная временем до блеска, позволяла только стоять, держась за леер, охватывающий рубку, – с большим трудом удавалось держаться на скользкой мокрой палубе. Основное желание – коснуться земли, заодно открыть для себя тундру, о которой хотел знать больше, чем по описаниям Джека Лондона. В северно-западных территориях тогдашней Канады и США тундра другая, там теплее. Ландшафты разные, соответственно. Узнать ощущением кожи, глазами – уединиться с ней. Стоило лишь на несколько шагов отдалиться от твердыни береговой кромки, как нога провалилась в скрытую от взора рытвину с водой. Промочив носки, стал двигаться осторожнее. Мшаник плотно затянул все неровности, Валерий внимательно всматривался, хотя и эта предосторожность не помешала ещё много раз провалиться, к счастью, неглубоко. Миновали низинку, коварные ловушки пропали. Он поднялся на сопку, посмотрел вдаль: впереди безбрежный простор!

За сопкой – сопка, до самого горизонта. В однообразии буро-зелёного тона сколько затаённой красоты и жажды жить в каждой отдельной стеблинке растительности. Они тянулись, подобно выразительным головкам подсолнуха, к угасающему свету полярного дня. Как неброско, но как содержательно!

Валерий шёл долго, вдыхая прель ягеля, незаметно для себя отрешился от действительности, вошёл в роль персонажа повести Джека Лондона, бредущего

в меркнущем сознании к спасительному океану. Шёл, пока не устал, а обернувшись, не увидел ни водной глади, ни спасительного вагончика на берегу, куда высадился, – вокруг пологие склоны сопок, переходящие плавно в небо без чётких границ. Тянуло заглянуть дальше, подняться на самую высокую сопку: «Что там?» А ноги в чавкающих туфлях желали отдыха, натруженные мышцы ныли. Надёргав солидный пук мха, устроился на нём, обрадовавшись ударившему в нос знакомому терпкому запаху грибницы. Небо висело на неопределённой высоте. Но и без той манящей бирюзовой бездонности ощущения бесконечности не пропали.

Невдалеке, с длинного склона, тяжело поднялась белая цапля, её ни с кем не спутаешь. Сделав круг, набрала высоту и растворилась в серой мгле, оставив в воздухе свои очертания в белом ореоле – насыщенный влагой воздух имеет свойство хранить зрительную память. Но перед ним не мираж?! Ореол принял вполне материальные радужные очертания. Он обретал физические формы по мере приближения к Валерию. Через несколько мгновений поле обзора окутало белым туманом позёмки. В глазах появилась резь, пропала чёткость зрения. Сдавив интуитивно глазные яблоки, от ощущения, увы, не избавился: перед глазами поплыли пульсирующие круги в сиреневых разводах, стало невозможно смотреть широко открытым взором. Через прищур, с замершим дыханием, он всё же разглядел округлый серебристый предмет в форме диска, повисший на расстоянии полуметра от земли. Диаметр его составлял три-четыре метра. Всё произошло стремительно быстро – явление не успело вызвать у него иных чувств, кроме интереса, связанного с прошлыми его контактами. Валерий стоял и ждал признак жизни, но диск лишь едва заметно пульсировал поверхностью, будто внутри был заполнен водой, ещё не успокоившейся от инерции движения. Валерий сделал робкий шаг навстречу, но ткнулся в невидимую преграду – его пружинисто отталкивало назад. «А неплохо бы пролететь над просторами тундры на этом аппарате», – не успел подумать Валерий, как его безудержно, невидимой силой магнита втянуло вовнутрь и мгновенно взмыло на большую высоту. Представьте себе собственный полёт ни на чём. Это был полёт внутри прозрачного воздушного шара. Валерий оглянулся за высокую сопку, которую хотел преодолеть – сквозь пелену насыщенного влагой воздуха он увидел другой такой же диск, но более значительных размеров, распластавшийся в равнинном стыке у основания следующей пологой сопки. Его диск пошёл на снижение – обозначилась знакомая береговая черта и игрушечный сверху пароходик. Ещё через мгновение Валерия буквально выплюнуло под вагончик на берегу, где он завалился набок, попытавшись встать. Голова шла кругом – Валерия стошнило. Из тамбура вагончика выглянула раскрасневшаяся физиономия чукчи: «Русская тозе напилась?»

…Мурманск – стратегический порт на северных рубежах страны с развитой сетью портовой инфраструктуры, их причал затерялся на огромной его территории. В свободное от вахты время следующего дня Валерий с попутчиком из экипажа судна выбрался в город. Голова пухла желанием поделиться увиденным. Не будь опасения по тому же поводу в прошлом, он, наверное, так бы и сделал.

Матрос Николайчук – личность эксцентричная и весёлая, оказался под стать приподнятому настроению, они знали друг друга не один месяц.

Сыпала мелкая снежная крупка, в лёгких демисезонных куртках промёрзли до костей. Уже в три часа дня опустился сумрак, зажглись уличные фонари – они зашли в трёхэтажный универмаг. Выходили: Валерий – в чёрной шубе-овчине, мехом наружу, Николайчук – в белой овчине, мехом вовнутрь. Стало жарко, и было смешно смотреть друг на друга в таком одеянии после недавнего Сингапура.

Балласта на борту около четырёх тысяч тонн, поэтому громоздились над причалом высоко, парадный трап покоился под большим углом – пришлось с немалым усилием подниматься по обледеневшим балясинам на борт. Рядом с вахтенным матросом, закутанным в полушубок с поднятым верхом, стояла милая девушка в нейлоновом пальто а-ля Гибралтар, без головного убора, с распущенными русыми волосами, на концах которых местами образовались сосульки. Николайчук отличался своеобразной манерой разговора. Своеобразно переминая мимикой лица губы, он всегда дополнял свой вопрос усмешкой. Эрудированный, весьма неглупый человек, но общаться с ним мирно мог только знающий его безобидные особенности. Незнакомец чувствовал себя рядом с ним ущербным, что нередко вызывало конфликтную ситуацию, часто заканчивающуюся дракой. После покупок они посетили ресторан. В солидарность с теми, кто в это время находился в рейсах, распили бутылочку хорошего коньяка. Под Бахусом, поднявшись на палубу и увидев Нечто, Николайчук галантно, в стиле времён Людовика, расшаркался, преклонив колени. Не сумев правильно развести ноги, чтобы не упасть, ухватился за рукав шубы Валерия. Близкая турачка лебёдки спасла обоих от падения. Незнакомка шарахнулась за спину вахтенного. Вблизи можно было разглядеть её с пристрастием. На её круглом лице доминировали выразительные серые глаза, ей со всей очевидностью было неуютно стоять на студёном ветру. Валерию захотелось исправить её взгляд, похожий на томный взгляд миленькой обезьянки за прутьями клетки. Ноги в лёгких полусапожках явно потеряли чувствительность: она переминалась на них. Вахтенный бросил невзначай: «Второй повар на подмену».

Валерий, озадаченный прозаичностью представления, которая никак не вязалась с её красотой, захотел согреть её. С пафосом не совсем уместно пошутил:

– С какой далёкой планеты вы к нам?

– С Марса, – парировала она, тут же густо покраснев.

Почувствовав и застыдившись своей краски, она отвернулась, делая вид, что греется. Откуда ни возьмись на освещённый пятачок палубы из темноты вынырнул похожий на доброго медвежонка Винни кочегар Волков, находчивый контактный весельчак. Не спрашивая, подхватил чемоданчик девушки и поманил её за собой.

– Следуй за мной, эти заморозят тебя совсем, я знаю, куда тебя определить! Твой коллега по случаю прихода пьян, освободит каюту нескоро. Поселишься пока в моей каюте, мне проще найти, где перекантоваться.

И она пошла за ним, не оглядываясь, настрадавшись вволю от холода и затянувшегося этикета.

Незнакомка приглянулась Валерию с первого взгляда – не падкому на знакомства, это случилось второй раз в его жизни. От досады он не ударился в полемику, не смог противопоставить свой план известному казуисту Волкову. Действие паров спиртного улетучилось бесследно. Он откровенно расстроился: ему так некстати помешали высказать комплимент по поводу её глаз, так неоправданно долго вызревающий в голове другим значимым эпитетом. Валерий мог крикнуть что-либо вслед, но успел только подумать: «Её глаза вовсе не жалкие глаза обезьянки – они по-детски наивны, потому что являются зеркалом её непорочной души».

С этого самого момента Валерий стал искать соперника в овладении ею, в сердце запала знакомая ему тоска, будто она принадлежала ему, а теперь безвозвратно ушла.

Через несколько часов, устранив неполадки, судно снялось курсом на Балтику. Коррективы вносились по ходу движения. Позже узнали порт назначения – Вентспилс.

И потекли однообразные судовые будни: все новости фильтровались в курилке, а так как Валерий не курил, обо всём узнавал с опозданием. Только на исходе недели услышал имя незнакомки.

– Танюша, можно добавочки? – обращались к ней общительные одесситы, коих в составе экипажа преобладало. А когда она добавляла им в протянутую тарелку, что-то шептали ей на ушко, отчего она звонко и заразительно смеялась. Перенеситесь на мгновение на солнечную июньскую лужайку посреди тёмного леса, где в бликах солнечных зайчиков заливается одинокая птаха. Пытаешься поймать её взглядом, но только слепнешь от очередного усилия. Так же и Валерий терял ориентир в пространстве, слыша её заразительный смех, жуя свой бифштекс в столовой команды. Бесцеремонный Волков без стеснения нырял в иллюминатор камбуза по самые плечи, зависая там подолгу. У Валерия же, в лучшем случае, хватало мужества пройтись перед теми же иллюминаторами с прямой негнущейся спиной, боясь последствий её взгляда.

Судно, обогнув Скандинавский полуостров, вышло из тёплого влияния Гольфстрима. Студёное арктическое дыхание мешало подолгу оставаться на палубе, но Валерий с регулярностью, после каждой вечерней вахты поднимался на облюбованное место на шлюпочной палубе, где бодрящий холодный ветер насыщал разгорячённую голову свежими мыслями, создавая базу для фантазии.

В эту пору года любимый «ковшик» стлался низко над горизонтом, и только в очень редкие ясные дни он мог послать дружеский привет своей одинокой звёздочке.

В свободные часы они собирались с друзьями в столовой команды, точнее

в примыкающем к ней «красном уголке», и в три гитары: соло, бас и ритм – организовывали «посиделки», собиралось много народу, и среди них – она. Подобно мышке, занимала самый дальний уголок, боясь пошевелиться, слушала внимательно. Валерий не понимал, почему такая общительная на работе, здесь она не хотела общения. В один из вечеров он отчаялся найти ответ на этот вопрос. Подсев к ней, напыжившись, словно индюк, придав форса театральной манерностью, предложил спеть знакомую и любимую её песню. Он ожидал услышать что угодно: её мелодичный смех сквозь шутку отказа, откровенный отказ, ещё что-то, но серые лучистые глаза внезапно погасли, пропала лирическая искра – она опустила ресницы и пунцово покраснела. Это длилось всего несколько мгновений, как чуть-чуть затянувшийся ответ; она справилась с собой, дерзко передёрнула плечами и предложила спеть, только хором, незатейливый мотивчик: «В нашем общежитии много есть ребят…». Все легко поддержали её. Только много позже Валерий узнал, что слова этой песенки были её визитной карточкой. Она хотела общения с ним, но тогда он этого не сознавал, и день за днём голова пухла от романтических версий.

Обычно серенький, Вентспилс покорил на редкость ясным октябрьским днём. Тополя стыдливо оголили стройные торсы, и только на самых макушках их трепетали разрозненные листочки. В солнечный день на судне особо остро ощущаешь дефицит природы, с большей тоской провожаешь отдаляющуюся в очередной раз землю.

Двенадцать с половиной тысяч тонн сырой нефти следовали в арабский порт Александрия. Пересекая Бискайский залив, судно попало в жесточайший шторм. Огромные пенные водяные валы то накрывали его полностью, то оголяли до винтов на гребнях огромных накатов. Судно скорее не двигалось, а противостояло безумному разгулу стихии. Только на третьи сутки шквалистые порывы ветра начали стихать, и качка стала принимать размеренный порядок, пошла изнуряющая мёртвая зыбь. Гибралтарский пролив, известные Геркулесовы створы пересекали днём. Отливное течение из Средиземного моря и мощный сквозняк срывали с поверхности воды многочисленные барашки. В лёгкой дымке проплыла Гибралтарская скала, где уже веками вначале испанцы, а позже англичане в дожди собирали с помощью гигантского скалистого плато дефицитную здесь пресную воду. Где-то в разломах скал, наползающих на главную авеню колонии Майн-стрит, ютились дико живущие здесь человекообразные обезьяны. В поисках наживы, ближе к берегу, прошла китовым брассом группа касаток. Сидя на кормовом кнехте, Валерий созерцал сразу два материка – Европу и Африку. Щёлкнул металлический запор тяжёлой камбузной двери, и в просвете появилась она, нерешительно занесла ногу, но всё же вышла на палубу. В лёгком коротком ситцевом платьице, туго стянутом по талии, белом переднике, в белой косыночке, повязанной поверх ушей, она показалась ему шариком созревшего одуванчика, который от прикосновения рассыплется на множество парашютиков и растворится в водной пыли. Он замер, не смея глубоко вздохнуть, сердце побежало, а мысли спутались безнадёжно. И в этот раз он ничего не сможет сказать ей… На кормовой палубе появились ещё люди, и он, не провоцируя себя на пустые слова, ушёл оттуда в каюту. Сердце тревожно толкалось в груди – в первый раз после Надечки. Валерий сопротивлялся самому себе, искал оправдания. Два женских образа стояли перед глазами живой картиной. Надечки нет, её никогда не будет… Чувство одиночества сковало грудь. Он решился на записку: «Не откажи мне в удовольствии побыть с тобой наедине в 21—30 на шлюпочной палубе», без подписи. Записку просил передать порядочного, неболтливого, хотя и одессита, матроса Валеру Моторного. Внешне матрос походил больше на борца-тяжеловеса, нежели на мальчика-курьера, тем не менее он выполнил просьбу, не выдав его преждевременно.

Задолго до назначенного времени Валерий поднялся и ждал в указанном месте. Дул свежий порывистый встречный ветер, губы, даже на высоте палубы, ощущали соль морской воды. Подходов, откуда можно было попасть на эту палубу, было несколько, но она появилась именно там, где стоял он, облокотившись на леер. Из темноты выплыли одни глаза, удивлённые скорее, чем испуганные. Её распущенные волосы ещё не обсохли после душа. Она молчаливо стала рядом с ним и посмотрела на небо – Валерию показалось: она смотрит туда же, в основание созвездия Большой Медведицы.

– Ты Аэлита и теперь навсегда со мной?! – спросил он с надеждой. Посмотрев на него без удивления, она зябко передёрнула плечами и тихо произнесла:

– Я замёрзла…

Более трёх десятков лет минуло с той поры, а Валерий не перестаёт возвращаться мыслями к той встрече на одинокой палубе грузового судна, где под порывами солёного морского ветра он не услышал утвердительный ответ…

Глава 2

Небывалый случай произошёл с ним этим буйным на аномалии летом. Ранним утром ещё роса обильно мочила ноги, Валерий приближался к седловине перевала, слегка забирая влево, дабы уменьшить крутизну подъёма. В эту пору на такой высоте хочется дышать и жить вдвойне. Каждый куст и даже чахлая, чудом выжившая этой суровой зимой молодая поросль можжевельника таили в себе незатейливого певуна – трели раздавались то тут, то там, обрываясь при приближении и дразня за спиной. Огромное чувство объёмности и значительности переполняло его. Воздуха, пропитанного густым ароматом чабреца, цветущей материнки, благородного тимьяна, и ещё чего-то незнакомого, но одухотворяющего, хотелось вобрать в себя как можно больше. И мгновением взметнуться – к мелькающей в разрывах облаков горной седловине невесомым воздушным шариком, скорее заглянуть в потусторонний мир. Его подъём затруднялся вспаханными террасами. Семена, весной посаженные на них стройной цепью, пробились стежками стройных сосенок. Вывернутые валуны песчаника местами преграждали путь. Приходилось карабкаться им в обход – дыхание сбивалось, и Валерий останавливался, чтобы перевести дух. Пришло ощущение чего-то неведомого: казалось, это вовсе не облака несутся в необъятную даль, это его голова, сорвавшись с плеч, вращается, став самой Вселенной, и это устремляются вдаль горы, тараня остриём вершин айсберги облаков. Впереди последние нагромождения – дальше открытый простор. Валерий двинулся напролом: между острых глыб оставалась возможность просочиться. Но, едва он сделал в нужном направлении первый шаг, как туда же устремилось жутких размеров чудовище, суматошно вырвавшись из хитросплетений приземистого терновника и полёгших зарослей травы. Чудовище, огромный гад, протиснулось в расщелину, оставляя клочки лакированной медно-жёлтой кожи на колючках стебля шароголового мордовника, ставшего на его пути пиками колючек. Всполошённые от касания, окостеневшие головки растения, страстными маракасами латинас задали ритм тихой музыке рассвета. Сердце от неожиданности вздулось – Валерий вновь услышал его пугающие толчки. Отдышавшись, невольно изменил маршрут,

начав двигаться другой стороной. Детство Валерия проходило в субтропиках, и экзотика в виде разного рода пресмыкающихся для него не была в новинку, но чувство скованности и мышечной слабости, как у человека, пережившего сильный стресс, не проходило – оно накапливалось и возрастало, отдаваясь дрожью в руках и ознобом по всему телу. Невольно вспомнилась школьная выходка: подражая Тарзану, демонстрируя свою причастность к нему, он прыгнул с высоты скалы на раскинувшийся внизу ковёр из лиан и ежевики – ощущение оставалось до сей поры. Вы когда-нибудь испытывали паническую атаку после своего эмоционального действа? До потери разумного контроля над собой?! Чувство, можете поверить, не из разряда приятных!

Где-то недалеко, казалось, протяни руку, затянул песню жаворонок, но даже в его знакомой трели слышалась тоска и что-то недосказанное. В памяти всплыла школа: у соседки по парте, Вали Савченко, умерла мама, и они всем классом ходили поддержать одноклассницу; нынче проявилось то же чувство собственного бессилия и безысходности… Продравшись между другими валунами, Валерий оказался террасой выше. Местами вывернутый дёрн пестрел россыпями гумуса, облюбованного крупными, звериного вида муравьями. Некоторые «монстры» успевали забраться под одежду и ожесточённо жалили, распространяя едкий запах муравьиного яда. Отбиваясь от них, Валерий угодил в клейкую жёсткую паутину, расставленную кровожадным пауком на ветвях сеянца ясенька. От неприятностей незаметно забылся, продолжая набирать высоту. Наконец вот он – свободный путь к вершине.

Дул лёгкий восточный ветерок – в этих местах предвестник ясной погоды, да и обилие росы говорило об этом. Сеянцы сосенок остались ниже, и он двинулся шибче и ритмичней. Дёрн с будылками созревающего шалфея, островки весёлой материнки, распластавшийся в восходящих потоках воздуха жаворонок, скользящие над седловиной разрозненные облака – всё это милое сердцу сочетание возвращало в чарующую действительность. Хотелось сохранить в себе до бесконечности довлеющий над всем прочим, неповторимый аромат горного разноцветья – Валерий задышал глубоко, до ощущения головокружения.

Забегая вперёд, мы хотим застолбить за собой открытие: одно прошлое, как факт очевидного-невероятного, помогает расставить по логическим местам истинную суть настоящего. Всё произошедшее с Валерием затем перевернуло до основания все его представления о мироздании, и все его знания, полученные доселе, казались более чем нелепыми. Во всей сути Валерия всегда было больше места для восторга – место для потребительской сущности в нём пустовало. Вот и теперь хотел не просто быть – он страстно желал начать с себя новую когорту знатоков, желающую узнать более, чем беспечный потребитель. Не просто бездушно измять красоту альпийского луга, а, оставляя росистый след полёгшего разноцветья, быть уверенным всегда – это был один-единственный путь в мир неизведанного. Надо бы раскрыть смысл сравнения.

Горбинка склона постепенно переходила к седловине, такой уютной издалека, с южной стороны, и такой крутой и обрывистой с северо-восточной. Восседать на ней – всё равно что на раскроенной им лошадке из папье-маше в далёком детстве. На вершине, на границе миров ударило в нос запахом сырого леса в примеси личинки жука-хрущака, издающей резкий запах при случайном прикосновении к ней. Валерий выбрал путь на восток – навстречу ветру. Иногда воздух заметно увлажнялся – это облака плыли сквозь него, они несли в себе кофейные ароматы далёкого пролива Босфор…

Вдруг словно зеркальным зайчиком резануло по глазам – раз, другой, сильнее… Волшебным мигом всё вокруг заблестело в капельках росы мириадами радуг – это мощно и властно вставало Светило. В миг ослепления что-то просвистело над ним – поднял голову: огненный ореол зловещим куполом закрывал над ним небо. В озарении Валерий принял видение состоянием, зрительной галлюцинацией – непонятен смысл, но солнце поднималось выше, а огненный ореол, обрамлённый нимбом, завис над ним недвижно. Снижаясь, он своей сферой всё больше накрывал Валерия. Другим мгновением появился звук, похожий на нудящий зуммер. Из недр купола вывинтился медузообразный смерч, он начал обвивать Валерия, впрочем, совсем не касаясь его. Смерч дышал теплом, как дышит теплом открытый капот разгорячённого двигателя. Заунывный звук поплыл размыто, сопровождая его замедляющееся движение. Валерию вернулось пережитое состояние мышечной скованности, а от этого отнюдь не страх – его охватило незнакомое чувство абсурдной несовместимости… Росистое, прекрасное до умопомрачения утро, и это необъяснимое «что-то», неужели конец?! Валерия тянуло вверх по спирали, не беспорядочно – плавно, и сопротивляться этому не случилось даже попытки.

Скованность, внутренний озноб и идущая от солнечного сплетения тошнота – это они убивают волю, искал объяснения Валерий.

Движение, скорее восхождение в пространство, продолжалось муторно долго. Независимо от желания его сгруппировало, как для прыжка в воду, – неуправляемое тело ускорилось и полетело головой вниз на облачко-покрывало. Внезапно пропал зуммер, а в ушах – тиннитус отчётливым звуком выталкиваемой сердцем крови. В экстриме – закономерным следствием адреналин, а тут – совершенный покой и полный комфорт. Если «конец» имеет такое приятное «начало» – пришёл на ум актуальный куплет, и он в голос запел:

– Я думаю, вечно, ребята, живём! Не больничным от вас ухожу я, друзья, коридором – ухожу я, товарищи, сказочным Млечным Путём!..

Сколько он пролежал в полном блаженстве, озвучить бы не смог – это было и мгновение, и вечность. Сфера, раскинув над головой купол, приобрела нежные оттенки утреннего розового небосвода. Она виделась не замершей картиной, а наполнялась новыми красками каждый следующий миг.

Лёгкие, едва уловимые волны колыхались под дуновением ветерка. Нам часто во сне происходят видения, совсем не имеющие связи с текущим временем, – в сознании Валерия мелькнула непрошеная мысль о прошлом. На сфере, как на экране, замелькали живые слайды. Валерий вздрогнул радостным ознобом: перед ним его материализованные мысли! Он не знал, почему вспомнились ему берег моря, здание и КПП у входа в мореходку, где он учился. Видение манило живым естеством – ему захотелось уйти туда, назад, сиюминутно впрыгнуть в ушедший в небытие мир. Море неподалёку катило на берег волны, они разбивались в пену, но их шума он не слышал. Стоило мелькнуть этой мысли, картина зазвучала: набегающими импульсами зашелестело гравием. Хриплый, усиленный громкоговорителем голос отчётливо произнёс: «Курсанту 5Б СМО Мерзлову прибыть на военный цикл». Валерий напружинил начавшие сдавать бицепсы. Не помолодел – он здесь и сейчас, это лишь видео из прошлого?! Эх, двум смертям не бывать!

Захотелось пошалить: вот он с отцом на грузовой машине, тот брал его, малыша, в недлительные поездки за материально-техническим снабжением. Запах лётной куртки отца, его табака в смеси кожи и ГСМ Валерий ощутил в полной реальности. Вот более поздний пейзаж: он у отца в отпуске, на Буковине, у озера под Берхометом, позирует шутовски перед Шуркиным «фэдом». Вот эротика в пору первой влюблённости: неумелые поцелуи, самозабвенные ласки без устали до утра и первая близость с женщиной. С ним случилось она поэтично, под цветущей вишней в саду. Та женщина ему казалась совершенством – в жизни всё пролетело искромётным мгновением – на экране-сфере промелькнуло незадачливым напоминанием. Остался тот урок надолго: Валерий страдал, примеряя встречающихся женщин под первый подарок судьбы, и не находил с ними связи. Громкий щелчок электрическим разрядом вернул издалека – изображение исчезло. Валерий попытался вернуться назад усилием той же мысли, желания, воли, но возникшие было возможности остались без ответа. А действо продолжалось – появился независимый музыкальный фон: лёгкий объёмный звук – он не давил, не мешал, это был звук зарождающегося дня, шёл он в попутном сопровождении всего другого, отдельного от тела, но тем не менее ставшего его, Валерия, органической частью. В противопоставление бесполезным потугам, в центре живущей над ним сферы замерцала пронзительно-ослепительная точка. Возник резкий звук, казалось, от основания этой точки, с возрастанием от минимального до резонанса в ушах… И перед ним на кончике хвоста встал тот самый гад, что, оставив часть своей кожи, протиснулся от него в расщелину. Гад начал на его глазах разворачиваться, словно его полоснули сзади острым клинком наотмашь, сверху донизу. Шкура за его спиной свернулась в рулон. Силуэт засветился иссиня-голубым, приобретая формы оголённого женского тела. В томной стыдобе, полусогнув колено одной ножки, тело пыталось закрыть руками большие груди, но те дрожжевым тестом протискивались вон, отсвечивая белизной по сторонам скрещённых рук. Слегка полнеющему животу придавали колорит круглые коленки, переходящие в месте касания в припухлости, – вся она была такая до боли знакомая и желанная – образ гада растворился бесследно. Она повернула к нему голову… Валерий узнал её – сердце заколотилось безумно быстро, взахлёб. С осторожностью приблизившись к нему, она опустилась рядом, обвив его шею, ласково поглаживая бархатистыми тёплыми пальцами. Всё было именно так тогда – под цветущей вишней. Молодой пыл не позволяет нам, впитывая, смаковать, мы спешим в неведомое «никуда» и только более зрелыми ценим драгоценные капли того жизненного нектара…

И Валерий был с ней ещё раз через десятки лет безвременья. Он целовал её по-младенчески пухленькую пяточку и вожделенные обводы. Целовал от бугорков каждого позвонка шелковистой спинки до сосочков-шариков размётанной по сторонам горячей груди. От подрагивающих век до смешных вихорков у корней спутавшихся белокурых волос. Он долго не мог понять, что же терзало все эти годы его воспалённый мозг. А сейчас пришла истина?! Конечно же, она пришла, именно она, та первозданная неповторимость. Он тогда зацеловал её удивительной нежности шейку, целовал всю, без пропусков – только она одна могла так вздрагивать при каждом прикосновении его губ, только ей одной остался подвластен тот страстный отрешённый стон. Валерий растворился в ней и с ней!..