Текст книги "Единственный шанс"

– Не может того быть! Давайте еще раз тщательно осмотрим местность.

Однако и при повторном осмотре ничего не обнаружили. Напрасно Горбатов шарил по кустам, в траве, между валунами, спускался в расщелины – все впустую.

– Может, они отход начальства прикрывали? – предположил лейтенант. – Оно удирало, а солдаты…

– На чем удирало? – насмешливо спросил Горбатов. – Разве ты видел самолет? А за морем все время ведется наблюдение. Нет, видно, они что-нибудь прятали тут…

На землю опустилась ночь, и Горбатов решил прекратить бесплодные поиски. Построив взвод, он приказал сержанту вести всех в поселок. Мичман покидал поляну последним. Прежде чем спуститься к своим, еще раз обернулся и в который раз подумал: «Что же или кого все-таки защищали тут японцы?..»

Подозрительная шхуна

Стоя на мостике, лейтенант Горбатов привычно вглядывался в иссиня-зеленую, простиравшуюся до самого горизонта гармошку волн. Вынырнувшие из воды, как всегда неожиданно, две вершины начали быстро расти, раздвигаться вширь. И вот уже на их позолоченных восходящим солнцем склонах стали видны снежные прожилки. Одна вершина – вулкан Менделеева, могуче расправивший плечи пологих склонов; вторая – Тятя со срезанной шапкой.

Чем ближе подходил пограничный корабль к острову Кунашир, тем четче проступали изломы скал. Лейтенант смотрел на них и вспоминал деда. Летом сорок пятого тот высадился здесь со своими разведчиками и принял бой, оказавшийся для него последним. На этом война закончилась.

Дед, Михаил Демидович, – заслуженный человек. Полвека отдал флоту, из них почти четыре года воевал в Заполярье. Внуку от старого боцмана достались в наследство отблески его славы и имя. У них в семье традиция – давать сыну имя деда. Михаил, Демид, снова Михаил. А с именем наследовали не только дух предков, а и профессию.

Военно-морское училище Михаил окончил с отличием. На предложение служить в морских частях пограничных войск откликнулся с энтузиазмом. Учеба, спорт, служба давались ему легко. Михаил был высок, статен и, как утверждали некоторые девчонки, хорош собой, особенно в морской форме. Профессия военного моряка привлекала романтикой, а пограничная служба – тем более. Погони, схватки, задержания, конечно, обязательно с риском для жизни. Будущая служба еще заманчивее стала, когда его начали учить выслеживанию нарушителей, распознаванию их хитростей, уловок. И Михаил все больше укреплялся в мысли, что выбрал правильный путь. На Тихий океан же попросился потому, что это не только граница, а и суровый край – есть где проверить себя в деле.

Подобные мысли вслух высказывать почему-то не принято. Могут подумать – нескромен. И зря! Честолюбие военному человеку (Михаил в том уверен) необходимо. Оно – стимул для продвижения по службе. Ничего худого в том, что стремишься достичь большего, нет.

Желающих ехать на Тихий океан оказалось много, гораздо больше, чем вакантных мест. Михаилу при отборе отдали предпочтение как отличнику. Учли, наверное, и то, что он представитель морской династии, – отец ведь тоже был военным моряком. На мандатной комиссии Михаил так и заявил: «Хочу продолжить семейную традицию: быть там, где труднее всего!» И Горбатов поехал на Курилы.

Первые же месяцы пребывания на границе его разочаровали. Не так он себе все это представлял. Изо дня в день одно и то же: высадки, осмотры, проверки. Никакой опасности, ни малейшего риска. Они задерживают шхуны японских рыбаков, которые занимаются браконьерством. Да и с теми миндальничают. Вместо того чтобы схватить с поличным не в меру жадных рыбаков и взгреть как следует, дабы другим было неповадно, ведут переговоры. А тут еще командир попался, словно задубелая вобла. Корректен, вежлив, но, как говорят, мягко стелет, да жестко спать. Ни в чем спуску не дает. Ему и в голову не приходит, что человек может что-то забыть. Ну почему бы ему что-то не напомнить помощнику, если видит, что тот закрутился? Повтори еще раз, язык не отвалится. Так нет… Это глухому, видите ли, две обедни служат. А офицеру, если он забыл выполнить указание начальника, полагается взыскание. Оно, взыскание, очень, мол, хорошо память укрепляет…

Горбатов уверен, что характер командира отразился и на его внешнем облике: сухой, скулы выпирают, кадык, того и гляди, кожу проткнет, лицо выбрито до синевы. Говорят, командир болен чем-то, и его собираются положить на лечение в госпиталь, а он сопротивляется изо всех сил. Только медики все равно верх возьмут, с ними спорить трудно. Интересно, кого Плужников за себя оставит?

По штату замещать командира положено помощнику. Но за год службы у Михаила с Плужниковым отношения так и не сложились. Внешне все выглядит нормально – никаких трений. Но Михаил-то чувствует: каждый его шаг вызывает у командира несогласие, во всяком случае, не очень одобряется. Впрочем, многое зависит от комбрига Ушинского…

Сзади послышались шаги, прервавшие размышление Михаила. Только у штурмана, лейтенанта Пчелкина, имевшего, по боксерской классификации Михаила, категорию «мухи», была такая легкая походка.

– Здорово, старина! Как вахта? – спросил Пчелкин.

– Порядок, – буркнул Михаил, не очень довольный его появлением. Он не любил, когда ему мешали думать.

– Командир отдыхает?

Вопрос, по мнению Михаила, был дурацкий. Раз помощник на мостике, что еще может делать Плужников, отстоявший ночную вахту?

– Тебе что-нибудь надо? Или пчелка прилетела соленого ветерка хлебнуть? Похоже, надоело тебе в штурманской норе сидеть.

Пухлые губы Пчелкина, растянутые в улыбке, дрогнули.

– За такой тон можно и по шее схлопотать, – отозвался он обиженно.

– Уж не от тебя ли, Лешенька?

С высоты своего роста Михаил окинул насмешливым взглядом тонкую, изящную фигуру товарища. Они знакомы еще с училища, были в одной роте, только в разных классах. Как все мужчины маленького роста, Пчелкин был болезненно самолюбив и, чтобы как-то компенсировать недостаток мускульной силы, регулярно занимался гимнастикой. Горбатов прекрасно об этом знал. Он любил Пчелкина, но отказаться от удовольствия подтрунить над Алешкой не мог. «От моих шуток не похудеешь, а злей будешь», – приговаривал. На что Пчелкин неизменно с убеждением отвечал: «А мне не надо – злей!..»

Пчелкин и в самом деле был добрым, даже излишне мягким, как считал Михаил. Вместо того чтобы власть употребить, Алешка многое прощал своим подчиненным и чаще просил, чем приказывал. Вот и сейчас он не обиделся, а примирительно заметил:

– Я проложил новый курс. Дана команда идти к проливу Екатерины.

– Приказ не обсуждают, – развел руками Михаил, обрадовавшись, что размолвка не переросла в ссору.

– На траверзе мыса Докучаева будем поворачивать к северу…

– К северу, так к северу… Ты лучше расскажи, что Наташа пишет.

В бригаде ни для кого не было секретом, что невеста Пчелкина москвичка Наташа этим летом заканчивает институт и приезжает к жениху. Алексею уже и квартиру подготовили соответственно его будущему семейному положению. И Михаил знал, что разговор о любимой девушке приятен Пчелкину. Потому и завел его.

На палубе показался замполит старший лейтенант Бурмин. Видно, только проснулся, глаза со сна были слегка припухшими. Но китель, как всегда, наглухо застегнут. Бурмин выходил из каюты обязательно в кителе со свежим подворотничком и брюках с тщательно отглаженными стрелками. Даже в шторм этот человек умудрялся бриться, и от него неизменно пахло «Шипром». «Одеколон – не роскошь, а предмет бурминского ширпотреба», – прохаживались по этому поводу местные острословы.

– Вахте привет! – задрав голову, крикнул Бурмин. – Как самочувствие?

Вопрос, на который отвечать было совсем необязательно, задавался замполитом по привычке. Сам он отличался завидным здоровьем, быстро привык к курильскому климату и за год пребывания тут ни разу не простудился. Лицо, впрочем, было бледным: к Бурмину не приставал загар. Летом, когда в океане не спрячешься от обжигающего солнца, кожа у него сгорала, становилась багровой, и облезала клочьями. Особенно доставалось широкому, постоянно облупленному и шелушившемуся носу. Светло-серые глаза в сочетании с шевелюрой цвета соломы и такими же бровями делали Бурмина блеклым. Это особенно бросалось в глаза, когда он шел рядом с женой. Его Люся была яркой брюнеткой с цыганскими глазами. Они и по характеру разнились. Тем не менее сдержанный, несколько медлительный Бурмин и веселая, бойкая на язык толстушка Люся, чуть выше своего благоверного ростом, были идеальной парой. В маленьком военном городке, где все знают друг друга, лишь удивлялись: как могут ужиться, никогда не ссорясь, столь полярные натуры.

– Куда путь держим? – спросил Бурмин, все еще стоявший на палубе.

– Вперед, – отозвался Горбатов.

Он относился к замполиту с легкой иронией. Тот окончил политучилище по сухопутному профилю, на море попал хоть и по желанию, но, в общем-то, случайно.

– И что же тем… впереди? – насупился Бурмин.

– Уточняю, товарищ старший лейтенант, – опередил Михаила Пчелкин, – идем в заданный район на охрану государственной границы. Вам сообщить координаты?

– Не надо, Алексей Степанович. Я зайду в рубку и с вашей помощью разберусь по карте…

У трапа появился матрос Ковалец.

– Разрешите доложить, товарищ лейтенант, – протянул он Горбатову радиограмму. – Застава Лагунная дает наведение!

– Что там? – вяло спросил Горбатов, а про себя подумал: «Опять какая-нибудь старая посудина заблудилась». Он пробежал глазами текст радиограммы. Так и есть: у мыса Столбчатого в наших водах неизвестная шхуна.

– Разрешите прокладывать курс, товарищ вахтенный офицер? – спросил Пчелкин.

– Разрешаю!

Горбатов дал сигнал тревоги, и моментально на корабле все пришло в движение. Перекрывая пронзительный звон колоколов громкого боя, послышался топот ног. Взревели двигатели, переключенные на «полный вперед». Корабль вздрогнул и резко прибавил ход.

– Право на борт! – скомандовал лейтенант.

– Есть, право на борт! – повторил рулевой.

Харитон Жарких кряжисто стоял у руля, широко расставив для упора ноги. Стиснув штурвал, он угрюмо и вроде бы бесстрастно исполнял команды. Уж очень ему хотелось выглядеть перед всеми этаким морским волком. Пониженный за какие-то проступки из старшины 2-й статьи, Жарких прибыл на корабль недавно. Будь его воля, Горбатов ни за что не взял бы такого разгильдяя в экипаж. На других может отрицательно повлиять, в этом командир базы Вальясов абсолютно прав. Но стоило тому в присутствии Плужникова заявить, что Жарких неисправим, как командир сразу попросил перевести его к себе. И о чем он думал?..

Корабль шел, огибая мыс Ловцова. Солнце, затопившее океан ласковым теплом, постепенно перемещалось за корму. По левому борту по-прежнему лежал Кунашир, но его закрывал теперь Тятя. Громадина вулкана с круто падающими книзу склонами мало-помалу смещалась в сторону, сближаясь с солнцем, пока не закрыла его. Сразу потемнело, ощутимо потянуло прохладой. Прозелень волн погустела. Корабль в окружении белого кружева пены вышел в Охотское море.

На мостик поднялся Плужников. Глядя на него, подтянутого, спокойного, трудно было представить, что командир отдыхал не более двух часов.

– Из-за чего сыр-бор, помощник? – спросил он и протянул руку за биноклем.

Выслушав подробный доклад Горбатова, командир несколько минут внимательно рассматривал побережье, придвинулся к переговорному устройству и спросил:

– Штурман, сколько хода осталось до Столбчатого?

Получив ответ, Плужников, не оборачиваясь, распорядился готовить осмотровую группу.

– Есть! – козырнул Горбатов и с явной неохотой отправился исполнять приказание.

Он думал о том, что опять предстоит высаживаться на шхуну и объясняться со шкипером при помощи разговорника. Тот может прекрасно знать русский язык, но все равно будет мычать: «Моя не понимай!» А ты предельно любезно доказывай, что кое в чем разбираешься. Если в разрешительном билете на промысел указан один район, а лов ведется в другом, – налицо грубое нарушение закона, за которое полагается штраф… И чего каждый раз объяснять одно и то же? Жаль, командир не может послать на осмотр кого-нибудь другого. Хорошо бы включить в группу боцмана. У Сивоуса опыт. Горбатов под стол пешком ходил, когда мичман Сивоус уже нарушителей здесь задерживал… Нет, не может командир понять своего помощника! Не дано ему чуткости…

Однако Михаил ошибался. Глядя вслед Горбатову, командир как раз думал о нем. Откуда у молодого человека душевная усталость? Вроде бы хорошо начинал: сам рвался на осмотры, обязанности исполнял энергично, весело. И вдруг внезапно утратил интерес к службе. Нельзя сказать, что Михаил перестал быть добросовестным, но много ли в этом проку, если делает все без вдохновения, скорее по инерции. День да ночь – сутки прочь. Тянет служебную лямку, как старый вол в упряжке…

Плужников хорошо помнил себя лейтенантом. Так же, как и Горбатову, ему было двадцать три. Но на Тихий океан привела не столько романтика, сколько трезвый расчет. Он справедливо рассудил: пока молод, надо послужить там, где труднее. Позже, в сорок, пятьдесят, когда сил поубавится, можно и на Черное море проситься. Привлекали также и материальные соображения. Повышенный оклад, ускоренная выслуга лет кое-что значат. Тем более, женился Плужников еще на первом курсе училища. Такая у них с Марией любовь была, что решили не ждать лучших условий. Через год родился сынишка, а потом и вовсе радость – двойня. Плужников торжествовал: дети – великое счастье! Но их обуть, одеть надо… У Маши даже зимнего пальто не было. Они его уже потом справили…

Может, дело в том, что у Горбатова нет семьи? Одиночество – плохой стимул для продвижения по службе. Но ведь в бригаде не один он холостяк…

– Судно справа по носу! – доложил сигнальщик.

В бинокле шхуна сразу выросла в размерах. Плужников разглядел трубу, рубку, людей возле нее, снасти, развешенные между мачтами.

– Расположились, будто дома на печке. Удирать и не думают! – удивился Жарких.

– Повнимательнее на руле. Влево не ходить, – сделал замечание Плужников, думая о том же, что и матрос.

Обычно японские шхуны, застигнутые в советских территориальных водах, спешили их покинуть. На этой люди продолжали спокойно заниматься своими делами, словно не видели подходивших пограничников.

На мостик поднялся мичман Сивоус. Был он крепок, жилист. Лицо продолговатое, гладко выбритое, глаза, спрятанные за лохматыми с обильной проседью бровями, невозмутимы.

– Ну и что обо всем этом думаете, боцман? – спросил Плужников.

– Не гадалка я, товарищ командир. Сейчас подгребем и увидим.

– Но какова наглость? – возмутился Плужников. – Мы на корме висим, а им море по колено. Словно гостей к самовару ждут.

– Или все чисто, грехов за собой не имеют. Или специально тормознули, чтобы нас с вами поближе разглядеть…

Плужников нахмурился. Сивоус зря болтать не станет. Боцман отличался мудростью, что приходит с годами к людям, много пережившим. А он в свои полсотни с хвостиком лет повидал немало. В округе фронтовиков, продолжавших служить, оставались единицы, и мичмана называли «последним из могикан». В праздник, когда Сивоус надевал парадную, увешанную орденами и медалями тужурку, люди почтительно уступали ему дорогу…

– И мне не нравится это, боцман. Не верю в безгрешность ее команды. Ты вот что, собирайся-ка вместе с Горбатовым…

Пожав плечами, Сивоус возразил:

– Дело ваше, товарищ командир, но я бы предпочел остаться.

– Почему?

– Обидится помощник. Похоже, не доверяете ему. Так ведь?

– Тебе скажу: не доверяю. Не потому, что службы не разумеет, а взгляд у него сонный. Там же, как сам понимаешь, даже въедливость требуется.

– Так ведь учить нужно, нагружая работой, а не освобождая, – заметил Сивоус.

– Согласен. Но сегодня для дела будет полезней тебе с ним пойти. Не кисейная барышня помощник – переживет! Впрочем, ты, как парторг, сумеешь и обязан сориентироваться. Объяснишь, мол, не сторожем приставлен.

– Понял.

Вскоре осмотровая группа была на катере.

– Держать на шхуну! – приказал Горбатов стоявшему на руле старшему матросу Менкову.

– Есть, держать на шхуну, – прогудел тот в ответ.

Глядя на худющего, не очень складного матроса, трудно было предположить в нем обладателя столь мощного баса. Из-под форменки выпирали острые ключицы, на узком лице длинный, острый нос – предмет постоянного обсуждения товарищей. Но Пашка – добрая душа, как любил рекомендовать себя Менков, – ни на кого не обижался. Он отлично играл на гитаре, любил петь куплеты Мефистофеля, демонстрируя силу голосовых связок, и единственное, чем дорожил по-настоящему, это славой отменного моториста.

Сидя на носу, Горбатов равнодушно смотрел на приближавшуюся шхуну. Она явно доживала свой век: потрепанный такелаж, облупленная на бортах краска, неопрятно-лохматые концы, свисавшие с надстроек…

Михаил покосился на мичмана. Включение Сивоуса в осмотровую группу Горбатов воспринял с раздражением. Дожил, подумалось, няньку приставили… Впрочем, боцмана он вообще недолюбливал, главным образом за покровительственную снисходительность к молодым офицерам, за постоянные подсказки, за стремление учить уму-разуму. Конечно, опыт, возраст давали ему некоторые преимущества. Но привилегий, отменяющих табель о рангах, не существует. Каждый в соответствии с должностью имеет определенное положение.

Однако сейчас Горбатов поймал себя на мысли, что очень хочет узнать мнение Сивоуса. Запущенное судно у японцев – редкость и сразу наводит на мысль… За тридцать лет пограничной службы боцман сталкивался со всякими мыслимыми и немыслимыми ситуациями. Старого воробья на мякине не проведешь… Но Сивоус сидел себе тихо в сторонке и помалкивал, будто ничего и не думал.

Едва катер коснулся борта шхуны, осмотровая группа мгновенно оказалась на палубе. Каждый занялся своим делом. Менков бросился в машинное отделение. В его задачу входило не допустить порчу двигателя. Случаи, когда машину выводили из строя, чтобы затруднить конвоирование судна, бывали частенько.

Ковалец, метнувшийся в радиорубку, обязан был помешать повреждению аппаратуры и предотвратить передачу в эфир всякой чепухи, вроде той, что «японское судно подверглось в открытом море нападению советских пограничников».

Два других матроса собрали команду на юте. А Михаил поспешил к шкиперу, который уже сам, улыбаясь и кланяясь, шел навстречу. Он был немолод, держался с достоинством и удивил Горбатова, сразу же заговорив на русском языке:

– Моя просит помогай. Машина помогай. Ломался…

– Разберемся, – ответил Горбатов, не поверивший его словам.

– Разреши мне посмотреть? – спросил Сивоус и, получив согласие, направился к Менкову.

Горбатов тем временем вместе с переводчиком занялся просмотром промыслового журнала. По документам выходило, что шхуна вела лов в отведенном ей районе. Однако на борту, как доложили матросы, улова не оказалось.

– Моя хотел лови. Рыба нет! – объяснил шкипер, неотступно следовавший за лейтенантом.

На юте под охраной пограничника сгрудилась команда – шесть рыбаков в истрепанных робах. Были они под стать шкиперу – пожилые. Лишь один выделялся. Не одеждой и не возрастом, скорее осанкой. Он стоял, расправив плечи, вскинув голову. Колючий взгляд, брезгливая гримаса, ядовито-тонкие губы, каменные желваки на скулах…

«Где я его видел? – подумал Михаил. – Напоминает… Да нет, ерунда. Почудилось… Просто типичное с высокомерным выражением лицо, знакомое по многим фильмам…»

Из люка вынырнул Менков.

– Починили, товарищ лейтенант, – доложил он.

– Какого характера поломка?

– Точно трудно сказать. Когда я пришел, двигатель был уже вскрыт, в нем копались японские машинисты.

– Все в порядке, командир, – подтвердил Сивоус. – Можно заводить.

– Как думаете, мичман, – понижая голос, чтоб не услышал шкипер, спросил Горбатов, – не сами ли они испортили двигатель?

– Эти «деятели» на все способны. Но для какой цели?

– Может, из разведывательных соображений интересуются мысом Столбчатым?

– Их все советское интересует. Однако при том раскладе, что имеется, – недоказуемо.

– А отсутствие рыбы на борту?

– Разве это довод? Рыбакам просто не повезло. Ловили, да не выловили, вытащили пустой невод.

– Предположим. Тогда взгляните на снасти…

Сивоус нахмурился, подошел к неводу и для верности даже потрогал. Было совершенно очевидно: снастями давненько не пользовались.

Краем глаза Михаил заметил, с каким вниманием наблюдает за их действиями шкипер. «Горячо! – подумал. – Мы где-то близко от истины!» Но шкипер ощутил на себе взгляд и отвернулся.

– Тут что-то нечисто, – заметил Михаил.

– Предчувствия да предположения не могут служить основанием для задержания, – заметил Сивоус.

– А испорченный двигатель? А сети, которыми не пользовались, – горячился Горбатов.

– Вы ведь сами понимаете, товарищ лейтенант, насколько эти доводы несерьезны, – вздохнул Сивоус. – Так что придется отпустить.

Пограничный катер медленно отвалил от шхуны. Горбатов, усевшийся на привычное место, угрюмо молчал. Он был уверен: их обвели вокруг пальца. А сгрудившиеся на корме рыбаки с издевкой смотрели вслед.

Сивоус, придвинувшись вплотную, улыбнулся.

– Что так мрачны? – спросил. – Эта шхуна не первая и не последняя в жизни… А вы, однако, наблюдательны, Михаил Демидович. С чем и поздравляю. Отличное качество и, уверяю, не всем дано!..