Текст книги "Наши в ТАССе"

6 марта

Владимир Ильич интеллигентно чихнул.

– Будь здоров! – гаркнула Татьяна.

– Постараюсь! – скромно, как-то неуверенно пообещал Владимир Ильич.

Медведев, шурша свежими газетами, хмыкнул:

– Я о вчерашнем споре на занятии. Ой и народ! Ну говори ж ты прямо, без орнаментов. Так нет! Вобьют человеку в голову, что он талант. А он ограниченный человек. Как сотрудник посредственный. Зато глотка лужёная.

– Как у меня, – подхватывает Татьяна. – Восьмого марта я встану на капремонт. У меня болит шея и коленку зашибла… А ты, – крутнулась она ко мне, – готовься нас поздравлять. Завтра будешь вести книгу. А мы завьём горе верёвочкой собаки Микки. Когда она болела, мать приносила траву, на которую писали другие собаки. Клала в коридоре, подводила к ней и тыкала носом. Понюхай и догадаешься, что там… Не додула. А как увидит в руках чемодан, начинает скулить. Мать уезжает! Мать никогда не оставляла собаку. Собака даже в туалет заходит и ждёт.

– А у нас, – хвалится Ия, – кот в раковину ходил. Учёный… Обедаешь… Ляжет вокруг шеи, как живой воротник. Конечно, это не соболь – таёжный бриллиант. Да всё же… Приятно… Жалко. Печально кончил. Погнался за птичкой, прыгнул в окно и разбился с четвёртого этажа.

– А у нас в Гурьеве был кот-математик. С математическим складом ума. С математической точностью прыгал с перил на крышу соседнего дома. Кот встречал и провожал мать до электрички, когда мы жили на даче. Тюлька – плебейский кот. Хвост голый. Сосиской.

– Между прочим, Тань, – говорит Ия, – ты особо-то не обнимайся с котами. Только что вот узнала, – потрясла газетой. – Ученые предупреждают, что, – читает из газеты, – «кошатникам не стоит брать на руки своих питомцев и обнимать их, так как в этом случае велик риск получить царапину от животного, а это, в свою очередь, создаёт опасность занести в организм бактерию Бартонелла, ответственную за развитие серьёзной болезни кошачья лихорадка. Несмотря на то, что случаи кошачьей лихорадки стали редки, последствия болезни слишком серьёзны, чтобы пренебрегать риском. У заболевших могут отмечаться проблемы с сердцем и опухоли головного мозга, способные привести к смерти».

Татьяна отмахнулась:

– Читай больше – быстрей помрёшь! У меня знакомый из Питера весёлый номер кинул. Решил проверить, сколько сможет пройти за день. За двадцать два часа прошёл без остановки сто километров! И котов не обнимал, и чуть не помер. От усталости… Ну закругляемся с трёпом. Хватит кобениться накануне 8 Марта. Пойду расширять сосуды. Трахну кофейку.

Возвращается она уже с расширенными сосудами и слышит, как Медведев говорит Артёмову:

– Иван Павлович! Тебя свистали на пятый этаж.

Татьяна спросила:

– Александр Иванович! А мне не звонил чёрный полковник?

– Это кто же?

– Так называемый муж.

– Пока нет.

– Странно. Обычно он звонит к концу рабочего дня.

7 марта, пятница
Женщины, идите домой. Готовьте!

Парторг Шишков с утреца пораньше прибежал ко мне с вопросом:

– Толя, как дела?

– На пределе.

– Ты хотел сказать, на прицеле?

– На предельном прицеле.

– Так все избиратели у тебя, агитатор, отметились?

– Все. Кроме замминистра Муратова.

– Смело дожимай и этого Муму. Позвони ему и припугни, что в партком министерства выдашь звонок. Сразу на пузе приползёт, отметится. Или, на крайний случай, сам отметь его и забудь. В принципе всё у тебя пучком. Я спокоен.

Входит Беляев, широко раскинув руки, и поёт:

 
– Медведев, спорить я не стану.
Безумно я люблю Татьяну!
 

– Пожалуйста, пожалуйста! – кивает Медведев. – Я не возражаю.

Татьяна тут и подсуетись:

– Александр Иванович! А вы нас поздравлять будете?

– Только Восьмого.

– У вас же нет дома телефона. А вы досрочно.

– Досрочно нельзя.

Татьяна тускнеет.

Влетает уже слегка хваченый Бузулук:

– Братове! Слушают все! Сообщение ТАСС на злобу родного денёчка. Мужики на работе думали, что подарить дамам на 8 Марта. Решили подарить косметику. Деньги выделили по статье «Ремонт фасада и вывески». Главбух подписала.

Татьяна оживилась:

– Слава Богу! Хоть в анекдотах думают о женщинах. В продолжение темы я на тему своей вывески:[67]67
  Вывеска – лицо.


[Закрыть]

– Я типичный чайник. Крашу я свои брови, крашу. И замечаю, что они с месяц уже не красятся. Что за чёрт! Оказывается, весь тюбик выжала и чёрным дном просто водила по бровям. Вот типичный чайник!

Зазвонил у неё телефон.

Она радостно схватила рубку. Заулыбалась.

Наверное, звонил её чёрный полковник.

– Спасибо! – гремит она в трубку. – Хоть ты поздравил! А то наши мужчины не могут поздравить двух женщин… Вот весело будет. Могут из кооператива погнать. В новом том доме третий лифт собираются делать. Как раз где наша квартира. Мы уже за лифт доплатили… Баба Вера смертной ненавистью меня не выносит, Лёва. Ты б помог мне перевести. Я перевела три четверти книги про художника с английского. Сложный текст. Кошмарная жуткость… Ой, я обсопливилась в честь праздничка. Через три года я приглашаю тебя в Давыдково на новоселье. Спятил приятель на почве учёбы…

Татьяна кладёт трубку. Довольно потирает руки:

– То никто у нас… А то сразу двое поздравили. И полковник, и приятель его.

Вчера я вёл книгу учёта. И сегодня веду я. По случаю 8 Марта.

Обиженная на мужчин нашей комнаты Татьяна забирает у меня книгу и поверх сегодняшней даты написала:

С праздником 8 Марта, дорогие мужчины РПЭИ!

Она старательно подчёркивала своё поздравление чёрной волнистой чертой и не заметила, как к ней подошёл Чантурия, положил ей на стол по две плитки шоколада «Алёнка» и «Сливочный». Она увидела его, когда он подходил уже к столу Ии. Тут в комнату входит принаряженный, в чёрном костюме красавец Серов, председатель месткома, и возлагает Татьяне на плитки маленький букетик подснежников.

– Маменька! Что происходит!? – поражается Татьяна. – Наши тассовские мужичары способны исправиться!?

Она горделиво ставит свой букетик в стакан с водой.

– Тань, дай нюхнуть, – шепнул я.

– На! Нюхай! Не жалко.

– Подснежники пахнут первой весенней травкой.

В полдень стало известно, что китайцы избили наших корреспондентов. Поступило распоряжение широко освещать митинги протеста. Медведев и Ия звонят на заводы, заказывают материалы.

Многие предприятия проводят митинги у китайского посольства.

Лисин хочет пойти на митинг.

– Что, – осаживает его Медведев, – хочешь разбить лишнее окно?

– Зачем? Всё равно потом нашим придётся вставлять.

Татьяна хотела куда-то позвонить. Телефон не работает.

– Телефон удох, – вздыхает Татьяна.

Она смотрит, как пишу я дневник, прикрывая его от неё ладошкой:

– Пишет, пишет король прусский… Чего строчишь? Дневник или роман?

– Роман.

– Молодец. А меня б на роман не хватило… О чём роман?

– Секрет.

– А ты шепни мне на ушко, и всем базаром мы надёжно сохраним твой секрет.

– Спасибо за базарное секретохранилище. Я как-нибудь сам. И точку на этом поставим.

Входит Артёмов.

– О! – вскинула руку Татьяна. – Вы меня и выручите! Иван Павлович, женщине выдать спичку можете?

– Почему же нет…

Татьяна выходит покурить, а Иван Павлович на нервах вскрикивает:

– Это бандитизм! Вовка Егоров из международных связей ужасы творит! Свои заметки он повторяет через два месяца. А заметки-то какие! «Через два года советские люди будут полностью обеспечены чёрной икрой». Я подсчитал, что тогда человек сможет получить 125 граммов в год! Лишь два бутерброда с икрой! Человеку надо в год 20 кило рыбы. А он!.. Это бандитизм!

– Но этот бандитизм хорошо оплачивается! – говорит Медведев. – Он стоял и будет стоять.

– В холода этот Вовка передаёт загранице: «Все советские люди оделись в шубы из рыжих лис». Эти лисы стоят миллионы! И их ещё не достанешь! Каждый день по клюкве… При Сталине за это сажали…

Татьяна хвалится, как она от «Труда» брала интервью у лётчицы, которую вызвали в Москву:

– Так получилось, я оказалась в одном лифте с этой лётчицей. Лифт застрял. Я и пристала с расспросами, как эта Ткаченко спасла в воздухе пилота. Мне дали команду написать пятьсот строк, а сначала давали лишь шестьдесят. Заперли меня в кабинете главного, придумали первую фразу. За два часа настрочила. Тут сообщение ТАСС: «Все материалы, связанные с лётчиком Ткаченко, не давать». Липа!

В коридоре слышны голоса.

Прислушиваемся.

В каждую комнату заходит Серов и говорит одну фразу:

– Женщины, идите домой. Готовьте.

Было полчетвёртого.

Татьяна обидчиво выпалила:

– Главный распорядился женщинам выйти вон? Хор-рошо! А собрание? А поздравления где? Пойду завтра на новоселье и напьюсь!

Беляев меняет ей маршрут:

– Лучше б ехала в Красноярск!

– Зачем?

– Арсюхин закрыл на замок четырёхкомнатную квартиру в центре Красноярска. Женился. В Оренбург переехал. Квартиру у нас могут отобрать. Надо срочно кого-то посылать.

– Шинкаренко из Норильска.

– Ну да! Выгонишь его из берлоги! Он там пятьсот отхватывает!

Аккуратова обещает:

– Завтра напьюсь и поеду в Красноярск сторожить тассовский сераль. Или в Сык-втык-кар… Просто так… Толь! Стукаю лбом… Прошу… Дай куснуть яблока. Не бойся, я лишь чуть откушу. Мои зубы – три спички. Много такими не отхватишь.

Я подаю ей весь кулёк.

– Ты одно дай. Куснуть. Я ж тебе давала подснежники нюхнуть.

– Ну, знаешь… Нюхнуть – это не куснуть.

– У-у-у… Выпроси у такого архаровца… Ну, ладно… Оставляю вас одних. Мечтаю на праздник отведать консервов из хвостиков кенгуру… Да где ж их добудешь? Ну, ладно. Оставайтесь. Почувствуйте, как без меня вам плохо. Не обижайте завтра жён, дочерей, внучек…

– … и жучек, – подхватываю я.

Артёмов:

– Постараемся, если получится. Кстати, выпуск Б – это Беляев. Так расшифровывается у нас.

Таня вяло махнула рукой:

– Разве у нас мужчины? Вот в Англии…

– Да! – на рысях шатнулся к свежей теме Артёмов. – Конечно, мужчины у нас… Правда, мы не снимаем, как лондонцы, шляпу перед женщинами. Не принято. Там женщина, поступая на работу, указывает точный возраст только до 26 лет, а после – «больше 26». Но ей на тридцать процентов платят за ту же работу меньше, чем мужчине. А у нас одинаковая должность – одинаковый заработок! Что важнее? Снять перед женщиной шляпу раз в сутки и не заплатить, или платить не снимая?

– Не снимая трудно, – вынес свой туманливый вердикт тонкий знаток пионерских ножек Саша с квадратным кончиком носа.

8 Марта, день рабства мужчин

 
Сколько переломано штыков,
Сколько разных дул в дугу загнуто!
Равноправье баб и мужиков
Так и не приходит. Почему-то…
 

В.Гавриков

Проснулся в три ночи.

Сбегал отметился в избушке на курьих лапках за сараем. Лёг досыпать. Не спится.

Раз не спится… Займись делом!

Постирал в тазике рубашки, бельё.

Повесил на стену план туристических поездок на этот год Центрального Дома журналиста.

И делать больше нечего. А всё темно.

Снова лёг.

Задремал. И снится…

В каком-то высоком присутствии на приёме я требую:

– Хочу венок! Не на гроб. А на голову! Да не из трамвайных билетов и не из квитанций об уплате штрафа за бесплатный проезд. Лавровый! Желаю! Чтобы как у товарища Данте! Можно, как и у Боккаччо…

Очнулся я и больше не заснул.

Лежу собираю крошки вчерашнего дня.

Вспоминается, как вчера весь вечер Анохин тщательно брил хорёвку перед трюмо.

Брил долго, влюбовинку.

– Чего так стараетесь? – кольнул я.

– А ка иначе, Никифорович? Красота ждёт жертв.

– Вас сороки не украдут?

– Мне много сорок не надо. Тут хотя бы одна сорока не выпихнула из своего радостного тепла до утра.

С двумя букетиками побежал на торжества к своей Лидии Кирилловне. Пока нету. Значит, всё сладилось.

Студент Гуркин ездил в аэропорт. Купил цветов и упросил кого-то из улетающих в Алма-Ату вручить их его жене Оленьке. Любовь – центробежная сила времени! У любви свои милые подвиги.

Есть чему хорошо позавидовать…

Уже было позднее уютное утро, когда вернулся весёлый Анохин.

– Как погодушка? – спрашиваю его.

– Снег типа дождя! И солнце!

Без долгих переходов принялся он мастерить какую-то тумбочку.

Скоро пришли его дочка Тамара и сыногрей Володя.

Николай Григорьевич поздравил дочку с праздником. Поднёс два букетика.

– Спасибо, пап! Так приятно получать подарки.

Когда ушли брат с сестрой, я сказал Анохину:

– Вы такой богач!

– Чем же?

– У вас такой жених и такая невеста!

– Славь Бога, есть от кого получить по шее.

– Ну-у… На таких они не похожи.

За окном куражится крупный снег.

Николай Григорьевич возится со своей тумбочкой, довольно мурлыча:

 
– Коля, Коля, Николашка –
Колокольчик труляля…
 

– Однако! – сбил он кепку на затылок. – Надо трудовому народу подкормиться. С хлебцем терпимо… – Он разломил железобетонный батон двухнедельной давности. В получку под балдой купил в один раз пятнадцать батонов. С той поры и едет на этих батонах. – Одного хлеба малувато… Идём готовить праздничный завтрак… Пошикарней, чем у французского короля Людовика![68]68
  Завтрак французского короля Людовика состоял из 56 блюд.


[Закрыть]

И он, размахивая руками, как в строю, идёт к лазу в подпол с песней:

 
– Солдаты, в путь, в путь!
 

У лаза он поясняет:

– Хорошо, что хоть немного картошки спрятал в этом подполе, а то б студентьё всю пожрали, как под полом на кухне.

Он спрыгнул в погреб и выставил на обзор картошину с ростками в четверть:

– Что бы это значило?

– Это значит, душа у вас широкая.

– И горло, – усмехается он. – Надо б четвертинку с картошкой ляпнуть. Да купилок нету.

– Сегодня не ваш день и я вам не сочувствую. Кредитовать не стану.

– Где их достать?

– Подпишитесь на журнал «Деньги в кредит».

– Толь, дай вшивик.[69]69
  Вшивик – рубль.


[Закрыть]

– Вы же не женщина.

– Но у нас равноправие. Картошка всухую не пойдёт. Мне один фужерон.[70]70
  Фужерон – стакан.


[Закрыть] Боль не буду!

Даю десятку. В счёт оплаты за койку.

Руку с десяткой, зажатой меж пальцами, он прикладывает к груди, кланяется с пением:

 
– Пред Родиной в вечном долгу…
 

– Никифырч! Надо не унывать. Там, на границе, всякие инциденты. Того и гляди, косоглазые повалят. А я домину отгрохал. Жить некому… Поем и задам хропачка-гопачка… Сыпатуньки… Спатуньки – райское дело.

Он принёс из магазина на разлив етвертинку.

Я засел за свои бумаги.

Не прошло и часу – суёт он мне под нос сковородку с жареной картошкой:

– Деликатес! Вот как надо жарить! Пошли есть, Никифырч.

И мы побрели на кухню. Он со своей картошкой, я со своим тортом «Сюрприз».

Я порезал торт на большие куски. Мы взяли по куску и со словами «За мужской женский день!» – чокнулись ими, как стаканами, и разговелись.

Анохин уныло поморщился, будто и в самом деле опрокинул в себя огромный стаканище антизнобина и порыскал глазами по сторонам. Чем бы запить!?

На глаза попалась его чекушка. Он зубами выхватил из неё газетный катышек и духом всю осушил.

Наш Анохин зацвёл.

– Вот это по мне! Вот это наша жизняка!.. Толька! Ты чего сидишь, словно тебе яйца прищемили железной дверью? Ты сейчас такой, будто жизнь тебя взяла и пришибла. Знаю, на какую тему страдаешь. Не дуй голову из-за баб!.. Меньше читай. Глаза убьёшь! Когда тебе трудно, помни, что ты мужик, а потом человек. Тебе плохо. Ты интеллигент. В тебе нет хамства. А это самая большая потеря сейчас. Интеллигентов я называю пижонами. Они в жизни беспомощные…

Я выставил ладошку заградительным щитком:

– Да. Мы, интеллигенты, слюнтяи. Но как припрёт, мы сумеем отыскать на горле врага яблочко!

– Хороший ты человек. Толька! Хочешь я тебе бабу найду? Я старый знаток женских сердец… Женщина весьма слаба-с. Ножки сами, не спросясь хозяйки, раскидываются в стороны перед этим, – похлопал он себя ладошкой по груди, – варяжским гостем. Я знаю, какую тебе надо. У меня у самого целых две пчёлки. Кирилловна и Тамарушка. Первая моя щеколда,[71]71
  Щеколда – жена.


[Закрыть] в мать твою канарейку, запрессовалась с татарином. Сам скулемал я самопал. Два раза стрелял в неё. Не отправил к верхним людям.[72]72
  Отправить к верхним людям – убить.


[Закрыть] Только слегка лодыжку поцарапал. Зато твёрдо отсидел четыре года… Вот такая была ёпера…[73]73
  «Опера – единственное место, где палач перед тем как отрубить жертве голову, должен вместе с нею что-нибудь спеть».


[Закрыть]

У нас в доме маленький Ташкент. Анохин так натопил – жара. Не продохнуть.

Николай Григорьевич осоловело жалуется:

– Не могу… Голова в штаны падает…[74]74
  Голова в штаны падает – очень хочется спать.


[Закрыть]

Жаруха срезала его. Сидя на табуретке у печи и уснул. От его жирного, художественного храпа тараканы боялись высунуться на свет.

К вечеру он проснулся.

В комнате всё стояла духота. Я распахнул окно.

– Его Величество открыли окно в Европу! – театрально вскинул он руку и засобирался к своей свет Кирилловне.

– Какой же вы шустрый, как электровеник.[75]75
  Шустрый, как электровеник – о пронырливом человеке.


[Закрыть] Ну вы же вчера были у неё!

– Так то было вчера. Мужичок я тёртый. Действую в рассрочку. Вчера подарил ей, своей эмансипопочке,[76]76
  Эмансипопочка – эмансипированная женщина.


[Закрыть] рейтузы. В благодарность был оставлен на ночёвку. Слились в хулиганистом экстазе… Сегодня понесу цветочки. Ну кто откажется от цветочков?

9 марта
На почве цветов!

Бесшабашное пенье разбудило меня:

 
– Раздайся, народ,
Анохин со свидания идёт!
 

– Николай Григорьевич! Где вы были ночь?

– В самовольной отлучке по случаю случки с разведённой женой на почве цветов!

– Всю ночь поздравляли?

– Как есть всю!

– Рядовой Анохин! Два шага вперёд! Объявляю вам в лицо перед лицом строя благодарность!

– Служу Отечеству!

После завтрака Николай Григорьевич довёл до точки свою тумбочку под трюмо и повёз её на Ангарскую заказчику. Сашке-узбеку. Сашки не было дома. В двери записка «Ушли гулять».

Николай Григорьевич оставил тумбочку соседке и приехал назад грустный.

Он так рассчитывал подкрепиться финансами, но вер-нулся с пустом.

Я весь день сидел над рукописью. Все свои газетные фельетоны собрал в кучу. Не нравятся они мне. Какие-то пришлёпнутые. Работы над ними, работы…

Вечереет.

Сыплет райский снежок.

Иду поразмяться. Заодно и хлеба возьму.

Впереди меня мужик вёл под руку женщину.

– Всю жизнь я одна, – печалится она. – Бобылка… Ага… И вот подсватывается ко мне такой же старый. Я к сестре на совет. Сестре всё ясно: «Вдвоём век доживать лучше. Сходитесь». Сошлись. Год не расписывались. Начал он пить. Пропил телевизор, приёмник, свою кровать, чтоб со мной спать. То я его пьяного как сто китайцев не пускала к себе… Раз он напился и хотел меня зарезать. Разрезал мне руку. Я в милицию. Милиция его не взяла: муж да жена едина сатана. Обещали в три часа ночи взять. Не взяли. Я в больницу. Он поджёг дом и повесился. Вот и живу одна. Паразиты мужики! Хамы!

Хорёк-провожальщик всё поддакивал, поддакивал, а за мостом полез целоваться:

– Толечко р-раз! По случаю Восьмого марта!

– Так Восьмое было вчера! Все вы паразиты!

И убежала от него.

Хлеба в магазине не оказалось. Кончился. Весь за праздник без меня съели.

Пришлось печь самому. Настрогал мёрзлых дрожжей и бух в горячую воду. Тесто заварилось. Я всё-таки вывалил на сковороду. Пышка моя не получилась ноздристой, пышной. Как раньше. А вышла тоненькая, резиновая. Я немного пожевал и не стал есть.

10 марта
Страдания ИИ

Лисин не вышел на работу.

Наверно, запил по случаю 8 Марта.

– Ему есть отчего пить, – злорадно заявила молодящаяся бабёнка 45 лет Ия. Она стоит коленями на стуле, чтобы всем показать свои новые туфли, и выглядывает по временам поверх «Известий», которые вроде бы читала. – Не понимаю, почему берут таких молодых жён. С ними же поговорить не о чем. «С годами мужчине всё труднее бегать за женщинами, приходится волочиться». И наш Лисин приволокнул… Взял на 35 лет моложе себя! Она родила ему и сбежала к молодому скакуну, оставила на память дочь и старую тёщу. Лисин знает три языка, а к молодой беглянке так ни одного и не подобрал. Захаров тоже взял на двадцать лет моложе. Саша Петрухин – на семнадцать. Костя Белов – на шестнадцать. Пошалели мужики!

Все отмолчались.

Одинокая, незамужняя Ия, похоже, одичала от долгого молчания дома во весь праздник и теперь не могла на людях наговориться. Но никто её разговора не поддерживает.

А время идёт, часы бегут. Надо что-то говорить.

– А я седьмого, – выпаливает в пику молчунам Ия, перебирая дешёвенькое монисто на груди, – выступала со своими стихами в военной академии имени Фрунзе!

– И о чём была твоя песнь? – лениво обронил Олег.

– Юмор я им читала!.. Вот это…

 
В 10.30 расписались,
В 10.40 разошлись.
 

Или ещё это…

 
Жили-были дед и баба
На десятом этаже.
Лифт работал очень слабо.
Они умерли уже.
 

– Наверняка писала бессонной ночью?

– Бессонной.

– Прочитала б – сразу уснула бы! Удивляюсь, и почему тебя не побили за такое рифмоблудие?

– А чего бить? Был даже стол!

– Вот дружок стол тебя и спас! Граждане доблестно приняли на грудь и готовы были слушать всякое хлёбово. И потом… Ты женщина. Обижать женщину под её фирмовый праздник неэтично-с!

Вошёл Терентьев, вскинул руку:

– Привет, индустриалы во главе моего лучшего друга!

Ия обрадовалась, что при постороннем человеке Олег не будет наезжать на её стишата, и она ликующе крикнула Медведеву:

– Как он вас, – кивнула на Терентьева, – величает! Лучший друг!

– Да, друг, – подтвердил Александр Иванович. – Здоровается раз в неделю. В понедельник. На всю неделю.