Текст книги "Пятница, 13 число (сборник)"

Вера

Я лично о нашей медицине ничего плохого сказать не могу. Ничего себе медицина, просто, чтобы выздороветь, нужна сильная вера в нее. Не сама медицина, а сильная вера в нее.

Наверное, все-таки не все поняли, что хочу сказать. Поясню на примере.

Сосед мой Иван Николаевич Сидоров с детства страдал всеми аллергиями, которые есть. Еще у него было сильное искривление ног и неслабое косоглазие. Косил так, что жена ревновала ко всем встречным-поперечным.

Что ему только не давали!.. То ему и не помогало. Его уже стали успокаивать – мол, зато теперь анализы не надо сдавать, уже бесполезно.

Он от такого сочувствия перестал выговаривать буквы… Не все! Только гласные. Согласные выговаривал хорошо.

Жена решила, что с болезнями у него перебор и она этого не выдержит. И достала ему порошок. Не чтобы покончить со всем разом, а чтобы гласные выговаривал, ей же надо с ним разговаривать. А то он только: «С-с-с… ж-ж-ж… з-з-з… р-р-р», и всё. В общем, не так уж и страшно, просто понять ничего нельзя.

Мужу она сказала про лекарство, что это древнее тибетское средство от его прежних болезней. И в нем проснулась вера в это лекарство. Исчезли аллергия, косоглазие, кривоногость – все болезни! Единственное, что плохо, – он согласные перестал выговаривать. Он же думал, что лекарство от его прежних болезней.

Вот что такое вера!

Я знал одного человека, который в аптеке схватил не свое лекарство. Месяц пил мочегонное вместо снотворного… Сутками спал!.. А тот, другой, бегал каждую минуту, ему спать было некогда.

Известен случай, когда ошиблась уже сама аптека и одному новобрачному досталось успокаивающее средство. Сильнодействующее. А его деду-вдовцу – фамилия-то у них одна, из-за чего путаница и вышла, – тому достался допинг. Тоже сильнодействующий.

И вот свадьба!.. Чем бы все кончилось, не верь дед с внуком в наши лекарства?.. Неизвестно. А так дед всю свадьбу проспал, а у молодых через год родилась тройня. Вот что такое вера!

А этот случай? У женщины одной тик был. Она подмигивала каждую минуту. А молодая женщина, красивая. И еще у нее, как подмигнет, голова чуть дергалась. Подмигнет – и головой вот так. Как будто зовет с собой: пойдем, мол, не пожалеешь. Вечерами на улице лучше не показываться – до драк доходило. Она пока дойдет до магазина, скольким подмигнет?.. Да еще в магазине. И не дай ей бог пройти мимо винно-водочного! Замуж не могла выйти.

Чем спаслась? Верой. Мужчина один, он другой болезнью страдал, он на женские подмигивания не реагировал… То есть он и рад бы, но что-то там у него не срабатывало… в центральном мозгу. А может, не в мозгу, не знаю. В общем, все женщины от него отвернулись.

И вот они встречаются в Кисловодске у нарзанного источника. Она выпила полстаканчика, видит – мужчина спокойно на нее смотрит. А он тоже принял стакан – что такое?! Одна уже зовет с собой. Оба верили, что нарзан помог, а нарзан-то тут ни при чем. Через месяц они поженились.

Но мужчина, видимо, на радостях проболтался кому-то про свое недомогание, потому что у этого источника потом такая толпа из мужиков собралась и многие так спешили прорваться без очереди, что пришлось вызвать воинские подразделения… которые, когда узнали, в чем дело, штатских вообще оттерли от источника. Могла начаться гражданская война!.. Хорошо, нарзан кончился.

Вот что такое вера! Если убедить себя, что ты в бане, можно голым стоять на морозе… и еще будешь потеть… умолять прохожих, чтобы не поддавали жару.

Если как следует верить, то и анальгин спасет от заикания, пурген – от облысения, горчичники – от плоскостопия. А медицина здесь ни при чем.

Очищение

Что-то случилось у Сергея Ивановича с антенной: телевизор ловил не все программы, а какие хотел.

Конечно, неспроста. Не будь Сергей Иванович с детства сильно покалечен атеизмом, он бы мигом углядел провидение. А так что же?.. Пришлось страдать за убеждения.

Он одну программу включит – там проповедь. Только проповедь закончится – на экране рябь в тишине. Он на другую программу – там достают мощи святого. Он на третью – там начинается крестный ход.

И куда ни кинься – или рябь, или о нравственном возрождении, или просто добрый разговор о загробной жизни. Какой ни будь атеист, а если подряд недели две: «Не укради! Не убий! Не возжелай!» – то дрогнешь, засомневаешься. А еще обстановка в стране такая, что выжить все равно вряд ли удастся, а помирать, дураку понятно, лучше все-таки с чистой совестью, с отпущенными грехами.

И Сергей Иванович решил очиститься.

Очищаться начал он на работе, зашел к начальнику своему Борису Ильичу, с которым отношения были испорчены давно и надолго.

Войдя, Сергей Иванович перекрестился. Борис Ильич от неожиданности перекрестился встречно, хотя был чистый еврей. Чистый – значит, что у человека и отец, и мать евреи, а не как у нас бывает – отец русский, мать мордвинка, сам еврей, лишь бы выехать.

Сергей Иванович перекрестился во второй раз и кротко сказал:

– Я евреев раньше не любил.

– За что их любить? – неопределенно отозвался Борис Ильич.

– Есть хорошие черты.

– Какие же?

Сергей Иванович вопроса, верно, не слышал. Долго молчал, собираясь с силами. Очищение давалось нелегко.

– О погромах мечтал. Чтобы место твое занять. А сейчас не хочу. Понял, что все люди – братья.

– И евреи? – уточнил Борис Ильич.

Опять не ответил ему Сергей Иванович – в себя ушел.

– Ну вот, – сказал он минут через десять, – выложил вам все – полегче мне стало. Пойду.

И сделал, как пообещал, – ушел.

Борису Ильичу, напротив, полегче не стало. Он кинулся к телефону и долго и путано названивал кому-то насчет погромов.

Следующий визит Сергей Иванович нанес своему соседу, грузчику Гаврилову, чья жена недели три назад мыла лестничную площадку, а Сергей Иванович поднимался пешком и… возжелал. Кроме него, никто об этом не знал, но ведь и очищал-то Сергей Иванович себя, а не кого-то.

Гаврилов, страдая ясновидением, сразу определил, взглянув на Сергея Ивановича: «Занимать пришел, гнида». Но когда прошли на кухню и сели на табуретки, Сергей Иванович неожиданно сказал:

– Заповедь есть: «Не возлюби жены ближнего своего».

Гаврилов был бабник и с ходу тезис этот отверг:

– А ближний кто? Брат, отец, и всё.

– Ты мне как брат, – просветленно сказал Сергей Иванович.

Гаврилов отрекся от него.

– Мы все – братья, – настаивал Сергей Иванович.

Но до Гаврилова не доходила эта простая истина, он угрюмо молчал.

– Жену я твою возжелал, – кривясь, сказал тогда Сергей Иванович.

Гаврилов успокоился, посмотрел на часы:

– Она часов в восемь будет.

И тут до него дошло что-то.

– А чего было-то? – спросил он.

– Ничего, но я хочу, чтобы перед тобой совесть у меня была чиста.

Гаврилов, скорей всего, поверил, но, видимо, захотел подстраховаться. Он коротко взмахнул рукой-кувалдой.

Сергей Иванович не только легко слетел с табуретки, но и навсегда потерял всякий интерес к очищению.

Вот и вся история.

Казалось бы, что сделал человек?.. Всего два коротких бессмысленных визита, но именно после них в среднем по России гадить друг другу стали, кажется, меньше; вроде бы упала преступность, а воровство хоть и не упало, но и не выросло. То есть огромные произошли сдвиги в лучшую сторону.

Великая тайна

Сказал жене, что сегодня собрание на работе, приду поздно, а сам взял отгул и с утра в гости к одной… К одному! К одному знакомому подался в гости, давно не виделись с ним.

Человек этот живет за городом. Места там, между прочим, ни словом сказать, ни пером описать – сказочные места. Сказочные! Левитану не снились даже.

Иду от станции, частные дома уже начались, а там, когда подходишь к ней… К нему когда подходишь, пустырь начинается. Короче, выскакивает ниоткуда собака здоровая, злая – и на меня. Я от нее… От него!.. Нет, от нее, от собаки. Она за мной. Хорошо, на пути дерево росло.

Я как кошка!.. Побыстрее даже. Сижу наверху, собака внизу лаем исходит.

С дерева видно дом, куда шел. Уже приятель несколько раз выходил на крыльцо в платочке – не иду ли. Где?! Сижу на дереве… полчаса.

Еще говорят, собаки чуют, что с человеком творится. Что она может чуять? Что я жене наврал?.. Жена не чует, а она чует?.. Сорок минут словно птица! Сижу на ветке… Сорок пять уже… Как она чует?

Может, когда врешь, что-то выделяется в организме? Какая-нибудь кислота, и они ее чуют? Может, совесть начинает подванивать, и они чуют? У них же чутье собачье.

– Эй, как тебя?.. Мухтар, голос сорвешь. Перестань, час уже лаешь без передыха. Связки порвешь, скотина… Отдохни, тварь неугомонная!.. Ну хорошо, я больше не буду врать. Я говорю: я больше не буду врать!

Ты смотри, перестала лаять.

– Всё, больше не вру, слово офицера. Что?!.. Что ты опять зашлась?.. Я не офицер?.. Я забыл, что я не офицер. Просто так говорят – «слово офицера», дескать, «честное слово». Честное слово, больше не буду врать. Клянусь. Клянусь тебе, Мухтар!

Улеглась под деревом. Может, они и чуют что-то. Мы-то чуем, когда что-то не так. С коррупцией вон какая борьба, а мы чуем, что толку мало. Милиция реже стала стрелять в людей, а все равно неспокойно на душе, что-то она чует… Порнографию все чуют. Раньше не чуяли, она за версту была, а сейчас под носом – задохнуться можно. Везде порнография. Да что порнография, сперва пусть каждый за себя ответит… Я вот неплохой человек.

– Снежок, я неплохой человек. Слышишь? Я говорю, что в принципе я неплохой человек, но чую, что мог бы быть лучше… Собак никогда не бил. Никогда! Люблю собак очень… От алкоголя зависим… особенно на халяву… От денег, от женщин зависим, не всегда смотрю на них как на сестер. Вообще не так живу, как мечталось в молодости. Все тебе говорю как на духу, не знаю почему. Никогда так ни с кем не говорил… Стыдно живу. Жену вот решил обмануть, а она у меня замечательный человек, не то что я.

Мордой крутит, как будто в самом деле что-то понимает. Ой, ой! Извертелась вся.

– Дружок, мы сами в себе не можем разобраться. Человек – это великая тайна! Вот сейчас у тебя перед глазами произойдет чудо, загадочный акт перерождения. Не из гусеницы бабочка вылетит, а из одного человека выйдет совершенно другой человек. Сейчас. Минутку еще… Всё! Всё, меня прежнего нет. Я уже никому не завидую, ничего не боюсь. Надоело бояться. Понимаешь, Дружок, все время озираешься, как бы хуже не стало, как бы заработка не лишиться, как бы кто-нибудь тебя не так не понял. Да пошли они все!.. Если начистоту, я и тебя теперь не боюсь… Малыш, я спускаюсь. Я спускаюсь, Малыш! В гости ни к кому не иду, возвращаюсь к жене, я ее люблю… Вот и спустился… Прощай. Что?.. А где станция?.. В ту сторону?.. Спасибо… Спасибо… Любишь, когда гладят?.. Дай лапу… Меня зовут Александр, будем знакомы. А ты что одна-то?.. Не сложилось? Плохо. Я чую, что-то не так у тебя – шерсть свалялась, блохи небось… Поедем ко мне… А что? Жена обрадуется несказанно, слово офицера… Проходите, женщина, она никого не тронет, она добрая… Пошли. Расписания не знаешь?.. Когда следующая электричка, не знаешь?.. Ну, ничего, пошли… Не отставай, времени мало – надо еще где-то жене цветы купить.

Забыл

«Сделай доброе дело, и тебе воздастся сторицей», – вспомнил вдруг Иван Петрович, проходя мимо церкви Рождества Христова.

У врат храма сидел нищий, человек средних лет с испитым, но гладко выбритым лицом. Всем своим видом он тоже как бы говорил: «Известное дело – сотвори добро, и тебе воздастся сторицей».

Иван Петрович никогда нищим не подавал, а тут что-то взял и подал сразу рубль.

В скверике неподалеку от церкви присел он перевести дух. Отдохнув, собрался было продолжить путь и тут увидел на краю скамейки сторублевую купюру, ее зажало между рейками, и она чуть дрожала на прохладном, уже осеннем ветру.

Иван Петрович посмотрел вокруг, нет ли еще где ей подобных. Их что-то нигде не было.

«Ничего, и так хорошо, – решил он. – Отдал рубль, получил сто. Добро воздалось и – смотри-ка! – именно сторицей. Надо же! Да-а-а… А если бы я подал не рубль, а пять рублей?»

Иван Петрович осекся, ему, убежденному атеисту, сделалось стыдно за вспышку жадности. Кто-кто, а он-то знал, что Бога нет и никто никому ничего за просто так не воздаст. Никто никому никогда. Вот она – суровая правда жизни, и хватит о грустном.

Он поднялся со скамейки, чтобы идти домой, но ноги привели его к церкви Рождества Христова.

Нищий сидел на прежнем месте с прежним заученным выражением лица, по-прежнему струился от него легкий аромат перегара. Иван Петрович вздохнул, как вздыхают при прощании с близкими, которых больше никогда не увидишь, и бросил в кепку пятирублевую монету, еще раз испытующе посмотрел на гладко выбритого и направился в сторону сквера.

Прежняя скамейка была занята, он сел напротив. Старик, занявший его место, беспокойно озирался, беспрерывно ощупывал карманы, как будто где-то здесь потерял деньги или документы.

Ивану Петровичу стало неловко наблюдать за стариком, он отвел глаза, а потом просто стал смотреть себе под ноги.

Сперва ему померещилось, что правой ногой стоит он на пятисотрублевой купюре, потом понял, что это явь. Быстро поднял деньги, спрятал почему-то за пазуху. Скорость, с которой он это проделал, неприятно удивила его самого. Но тут же он отвлекся тем, что… нашел опять точно в сто раз больше, чем отдал. Ровно в сто раз! Ни копейкой больше, ни копейкой меньше. То есть подай он пятьдесят рублей, сейчас бы непременно нашел пять тысяч.

И ему показалось, что он хотел ведь подать именно пятьдесят рублей, но что-то помешало ему. Или даже он хотел отдать нищему все, что у него было с собой. Кажется, так… И не важно, что Бога нет, кто-то воздает. А какая разница кто? Дают – бери, а бьют – беги.

Иван Петрович побежал к храму.

У нищего при его появлении, кроме выражения «Даже не сомневайся: сделал доброе дело – обязательно получишь в сто раз больше», появилось еще одно выражение, нечеткое, подслеповатое, но все-таки прочитать его можно было. Читалось так: «Какого черта?»

Иван Петрович подал пятьдесят рублей. Через окатившее сердце тепло понял, что сделал правильно. Если прогорят, то не все деньги, а только пятьдесят рублей, и он все равно останется в выгоде.

В скверике народу прибыло, и как показалось Ивану Петровичу, все озирались, шарили взглядом вокруг себя.

«Дармоеды, – почти вслух сказал он, – работать надо, а они всё надеются на чудо, на дармовщину. Испортили народ. В церкви кинулись, а Бога-то нет. Совесть, может, есть, да и то не у всех. Жадность есть, эта, наоборот, сейчас почти у всех… А кстати, нищему зря все-таки отдал пятьдесят рублей, зря. Пропадут деньги».

Краска, выступившая на лице Ивана Петровича, состояла из жадности, досады, стыда, ущемленного самолюбия. Вероятно, такое чувство, которое испытал Иван Петрович, испытывают преступники, когда им зачитывают приговор.

Ветер гнал в его сторону лишь сухие листья, одни листья и только листья и наконец, как бы в насмешку, подогнал целый клубок спутавшихся листьев. Иван Петрович пнул клубок ногой, тот распался, из центра его выпала пятитысячная купюра.

И тут ветер – порывистый, злой, сильный – дунул так!.. Дунул-то он дунул, резок-то он резок, да Иван Петрович опередил его. В мгновение ока схватил он купюру, а еще через мгновение стоял перед нищим.

Нищий при виде Ивана Петровича почему-то переложил бумажные деньги из кепки в карман пиджака. Иван Петрович, наоборот, переложил все свои деньги в кепку нищего, во рту у него пересохло, он строго посмотрел на небо и неумело перекрестился.

По дороге в сквер большие цифры, с трудом помещавшиеся в голове, неуклюже бегали по извилинам его мозга, сталкивались, расшибались, вновь складывались, принося всякий раз различные «итого», но и в худшем случае выходило очень много.

Свободных скамеек в сквере не было, Иван Петрович подсел к беспокойному старику, и они на пару стали озираться и оглядываться.

– Потеряли что-нибудь? – участливо спросил старичок.

– Миллион, – сказал Иван Петрович.

– Ничего, – успокоил старичок, – у нас найдут – вернут.

– У нас-то, – не то спросил, не то сразу согласился Иван Петрович. – Само собой.

От этих слов под сердцем у него вдруг образовалась пустота. То есть сердце билось явственно, но в то же время его как бы и не было.

Иван Петрович опрометью кинулся к храму.

Нищий исчез.

– Вот вы как! – сказал Иван Петрович и посмотрел на небо. – Ну-ну.

Когда он вернулся в сквер, там почему-то никого не было, лишь слева и справа на дороге видны были спины удалявшихся людей.

По силуэтам их Иван Петрович безошибочно определил: «Сговорились».

Денег на автобус не осталось, небо быстро наливалось свинцом, ветер, игравший с листвой, рванул вдруг дико и зло – кепку с головы сорвало и понесло вдоль дороги.

– Ну-ну, – сказал Иван Петрович и погнался за кепкой.

Кепка лежала в середине мелкой старой лужи, в грязи. Ветер успокоился, сквозь шорох листьев Ивану Петровичу послышалось: «Сторицей платят только за бескорыстное добро».

– А-а-а, – протянул Иван Петрович, – забыл.

Логика

Логики мало в нашей жизни, поэтому не все у нас и ладится. Вчера с лучшим другом – еще в детском саду на соседних горшках сидели, – вчера мы с ним слегка выпили. Да нет, прилично выпили. У него дома… Погоди!.. Да, у него дома. По случаю того, что… того, что… Какой-то случай был.

Ну, не важно. Сегодня я к нему с утра забегаю… У него оставалось чуть-чуть. Выходит – я не узнал его! Лицо раздуло, мятый весь, в глаза не смотрит, больно ему смотреть в глаза человеку.

Думаю: по случаю чего же мы вчера так хорошо посидели?.. Ну, не важно. Он говорит:

– У меня горе. Вчера пропали серебряные ложки.

Я ему:

– Кого-то ты пригрел, значит. Сейчас мы эту тварь вычислим. Кто у тебя вчера был в гостях?

Он говорит:

– Ты.

Я говорю:

– Думай, что говоришь. Кто еще?

Он говорит:

– Больше никого.

Я говорю:

– Как же никого? Пить меньше надо. Жена твоя была.

– Она не могла взять.

– Почему?

– А смысл какой?

Я говорю:

– Логично. Тогда зайдем с другой стороны. Кого вы подозреваете?

Он:

– Тебя. Ты к нам больше не приходи.

Я говорю:

– Спасибо. Столько я для тебя сделал! В школе ты ничего не знал – я тебе помог окончить с золотой медалью. В институт – ты его названия до сих пор не можешь выговорить – я за тебя экзамены сдал. На работу тебя устроил – ничего не делаешь, деньги гребешь лопатой. С женой твоей будущей тебя – не знаю зачем – познакомил. Квартиру тебе помог получить. Ложки тебе эти серебряные подарил!.. Давай лучше не будем пороть горячку, давай подробно восстановим события. Я ушел когда?

Он:

– Полтретьего.

– Так. Ложки были на месте?

– Были.

– Вот!!! Значит, их взял не я!

Он:

– А кто?

– Жена твоя.

– А смысл?

– Логично. А сам?

– А смысл?

– Логично… Когда обнаружили пропажу?

– В три часа. Искали до утра – никаких следов.

Я говорю:

– Спокойно. Думаем только головой. Кто мог взять?

Он:

– Ты.

– Я ушел в половине третьего, они были?

– Были.

– Значит, не я.

Он говорит:

– И я жене говорю: «Он ушел в половине третьего, ложки были, значит, не он». Она: «А кто тогда?» Я ей говорю: «Ты!» Она: «А смысл?» Я говорю: «Логично».

Стоим с ним, в квартиру он не пускает, в глаза не смотрит.

Я говорю:

– Давай первым делом успокоимся… Успокоился?

– Да.

– Теперь спроси не свое сердце, а свой разум: кто взял?.. Спросил?

– Спросил.

– Кто?

– Ты.

Я говорю:

– Я ушел полтретьего, они были!

Он:

– Я все понимаю, и жена все понимает. Она даже спросила меня: «Честно ты не брал?» Я ей: «А смысл?» Она: «Логично. Остается твой друг».

Я говорю:

– Я ушел полтретьего.

Он:

– Так нам обидно стало. Столько ты для нас сделал. Самый близкий человек нам после отца-матери. Как ты мог?!

Я говорю:

– Как я мог, если я ушел, они дома были?

Он слезы вытер, говорит:

– Утром забылся коротким сном. Вижу – ты взрослый сидишь на горшке и в руках у тебя серебряные ложки.

Я говорю:

– Я ушел полтретьего – они дома были!

Он:

– Так мне обидно стало!.. И тут жена толкает: «Нашлись ложки! Я их сама спрятала от греха подальше и забыла».

Я тогда говорю ему:

– Теперь мы можем пройти в дом опохмелиться?

Он:

– Нет. Мы решили, что ты больше не должен бывать у нас.

– Почему? Не я же ложки взял!

– Не ты, конечно. Ты ушел полтретьего, они дома оставались. Но так обидно нам было, когда думали, что взял ты!

Я ему:

– Логика-то где, логика-то?!

Он говорит:

– Как же где? Мы измучились, когда думали, что это ты обокрал нас. Видеть тебя больше не хотим.

Я ему:

– Но взял-то не я.

Он:

– А измучились-то мы!

Ну что?.. Вроде логично все.