Текст книги "Юбилей"

Но постепенно все же начал понимать, что немцы живут в лагере не по своей воле. Они за что-то наказаны. Причем, наказаны даже их офицеры, которые были вроде бы сами по себе. Правду об этом мне рассказал дядя Вова. Он сказал, что немцы разрушили наши дома, они убили много людей. За это они находятся здесь. Они ремонтируют дома и строят дороги. Когда все сделают, их отпустят домой. Что такое «убить много людей», я не понимал, потому что еще не имел никакого представления о смерти. За всю мою маленькую жизнь я не видел мертвых и не слышал, чтобы кто-нибудь умер. А вот разрушенные дома видел.

И вечером стал допытываться у немцев, зачем они сломали наши домики. Их ответ удивил. Немцы сказали, что город разрушили наши солдаты, а они его защищали. Когда поделился этим открытием с отцом, тот не удивился. Он был участником Курской битвы и освобождения Харькова. Да, наши бомбили город, где были немцы… В голове образовалась каша. Я не стал ничего говорить дяде Вове, потому что авторитет отца был выше. А потом просто забыл об этом, потому что возникли другие вопросы. Меня, например, удивляло, почему солдаты работают, а офицеры нет.

Гер Бехтлов посмеялся над моим вопросом. Он ответил, что так было и так будет всегда. Офицеры приказывают, а солдаты выполняют. А сейчас приказывают ваши офицеры, а наши без работы. Но работать они не будут, потому что им нельзя. Очередная порция каши для моей головы.

Я видел, что немецкие офицеры одеты гораздо лучше своих солдат. У них красивая форма. Они всегда чистые и аккуратные. Даже наши офицеры выглядели на их фоне гораздо скромнее. Мне иногда казалось, что немецких офицеров боялись не только немецкие солдаты, но и наши. Любые приказы немецких офицеров исполнялись беспрекословно. Причем, не только немецкими солдатами, но и нашими, когда им переводили суть приказа.

Я изводил своего немецкого друга самыми разными вопросами. Он часто смеялся над ними, но всегда очень пунктуально отвечал, стараясь, чтобы я все понял правильно. Как-то спросил его, а если офицер прикажет солдатам делать то, что им не хочется. Он ответил, что делать все равно надо, даже если не хочется. Вот сейчас солдаты пришли с работы, грязные и уставшие. Унтер-офицер приказал им почистить одежду и привести себя в порядок. И все солдаты заняты исполнением его приказа. Их можно не проверять – они все исполнят хорошо. Но он обязательно проверит. Это его работа. «Так было и так будет всегда», – этой фразой любил завершать свое любое объяснение мой главный немецкий друг.

Мне нравились немецкие офицеры, им хотелось подражать. Мне нравился немецкий порядок. Солдаты никогда не сидели на койках, а только на табуретах. Если они раздевались для умывания, их одежда всегда лежала рядом аккуратно свернутая, а не брошенная как попало, как у наших солдат. Они и в плену вели себя так, как их приучили в немецких казармах немецкие офицеры. В немецких офицерах чувствовалась порода. Они не были надменными, как их иногда изображали в некоторых наших фильмах. То были интеллигенты в форме – военные профессионалы, чьей работой была война.

Нет, в лагере у меня не было неприязни к немцам, находившимся в плену. Отношение к немцам и к войне стало меняться постепенно, когда уже жил вне лагеря. А в лагере мы жили в каком-то искусственном, защищенном мире. По крайней мере, мне так показалось.

Первое время я скучал по лагерю и моим друзьям-немцам. Иногда снился наш домик в лагере за колючей проволокой, и я просыпался счастливым.

И вот однажды мы с Людочкой совершили большой поход. Я часто рассказывал подружке про лагерь, где когда-то жил, про моих немецких друзей, которые подарили те самые игрушки, в которые мы с ней играли. Мне очень хотелось увидеть всех, кого уже не видел больше года. Я знал, как дойти до лагеря. Это было не очень далеко от нашего дома. Но не знал, пустят ли меня в лагерь. Ведь столько времени прошло. Может, и самого лагеря давно нет.

Лагерь оказался на месте. Вход в зону теперь был у нашего бывшего домика. Смело подошел к вахтеру, стоявшему на посту у входа.

– Стой! Куда идешь? – строго спросил вахтер. Я его никогда не видел. Значит, новенький.

– Я Толик. Я здесь жил. У меня здесь живет подружка Любочка. Вон, в том домике. И мои друзья немцы. А еще дядя Вова Макаров здесь работает. Я хочу их увидеть и показать моей сестричке Людочке, – сказал ему.

– Старшины Макарова сегодня не будет. Никакая Любочка здесь не живет. Здесь вообще никто не живет. Это поликлиника. И какие у тебя могут быть друзья немцы, мальчик? Они наши враги. Иди отсюда, – подвел итог вахтер. В это время я увидел знакомого немецкого солдата.

– Ганс, – позвал его, – Я Толик. Мне нужен мой друг – гер Бехтлов. Позови его, пожалуйста, – крикнул ему по-немецки. Заслышав немецкую речь, вахтер в недоумении уставился на меня.

– Ты говоришь по-немецки? – удивился он, – Все равно нельзя. С ними вообще нельзя разговаривать, особенно посторонним. Иди отсюда, – окончательно рассердился вахтер. Немец не понимал, что он говорит, но, подойдя, терпеливо ждал.

– Ганс, позови вашего офицера, пожалуйста, – попросил его, зная, что наши солдаты не ссорятся с немецкими офицерами. А вот немецких солдат они не уважают, хотя, по-моему, солдаты лучше.

– Яволь, гер Толик, – улыбнувшись мне и Людочке, сказал Ганс и, махнув на прощанье рукой, быстро скрылся в огромном здании института.

Минут через десять к нам вышел немецкий офицер. Я его помнил и по давней привычке вытянулся по стойке смирно, снова удивив вахтера. Он поворчал для порядка, но все же пропустил нас с Людочкой в зону к офицеру и закрыл за нами калитку.

– Я помню тебя, мальчик, – улыбнулся офицер, и, как обычно, похлопал по плечу, – Гер Бехтлов уже в Германии. Скоро мы все уедем отсюда. А солдаты на работе. Я скажу им, что ты приходил. Они будут рады. А это твоя сестричка? – улыбнулся он Людочке.

Я взглянул на Людочку и увидел, что она испуганно смотрит на немца. Да и как не испугаться, увидев вблизи настоящего немецкого офицера в невиданной форме, затянутого в портупею с кобурой для пистолета, да еще говорящего что-то непонятное на незнакомом языке.

– Так точно, господин офицер. Ее зовут Людочка, – отрапортовал офицеру, – Не бойся. Он просто спросил о тебе. Я сказал, что тебя зовут Людочка, – пояснил «сестричке» смысл нашего разговора с офицером.

– Я не боюсь, – сказала Людочка, с опаской поглядывая на офицера.

– Подожди меня, мальчик, – сказал офицер и быстро ушел.

Вахтер больше не гнал нас. И я с удовольствием показывал Людочке мои бывшие владения.

Минут через пятнадцать офицер снова вышел к нам. Он протянул Людочке маленькую фарфоровую куколку и шоколадку:

– Это кукла моей дочери. Она всегда была со мной. Пожалуйста, девочка, – «сестричка» посмотрела на меня. Я кивнул, и она взяла подарок офицера, – Скоро я увижу мою дочь. Она уже выросла, и кукла ей не нужна, – пояснил офицер. Я перевел Людочке слова офицера.

– Спасибо, – поблагодарила Людочка. Я перевел, добавив от себя привет его дочери от нас с Людочкой.

– Пожалуйста, мальчик, – подал он шоколадку и мне. Я поблагодарил. Вдруг он открыл кобуру, вытащил оттуда пистолет и протянул его мне, – Вот и все. Конец войне, – улыбнулся он.

Я давно знал, что некоторые немецкие офицеры носили игрушечные пистолеты из дерева. Они лишь выглядели, как настоящие, а были для того, чтобы кобура не выглядела пустой, некрасивой.

Но я увидел, что Людочка испугалась. Неожиданно испугался вахтер и в панике схватился за оружие. Похоже, как новенький, он не знал, что у немца пистолет не настоящий. Я тут же ему все объяснил. Вахтер рассмеялся. Людочка успокоилась.

Я еще раз поблагодарил офицера и вахтера, и мы с Людочкой навсегда покинули лагерь немецких военнопленных.

Брат мой Сашка

Как-то раз к нам, уже на новую квартиру, впервые заехал мой брат Сашка. Приехал не один, а с напарником. Они свалились, как снег на голову, без предупреждения, поздним вечером.

Пока жена спешно готовила импровизированный ужин, я «развлекал гостей».

Выяснилось, брат бросил работу художника во Дворце Студентов. И теперь ехал на заработки в Поволжье. Собственно, даже не на заработки, а в поход по деревням в поисках желающих по любой старой фотографии сделать увеличенное обычное или даже цветное, точнее, раскрашенное фото. Собранные заказы они должны отвозить в Харьков, а затем готовую продукцию развозить заказчикам. Работа нелегальная и на сленге называется «фотоволына».

– Санька, неужели тебе это интересно? – спросил брата, удивленный его очередным кульбитом. Хотя если разобраться, он удивлял постоянно, с самого детства.

– Надоела оседлая жизнь. Хочу попутешествовать, как Алексей Максимович.

– А в бурлаки, как он, ни собираешься? И как только Тамара на это смотрит?

– Тамара готова со мной по деревням ходить.

– А Сережку куда денете?

– Пристроим. А подрастет, с нами будет ходить.

– Лихо задумано. А пенсию кто вам будет платить? Работа ведь нелегальная.

– До пенсии еще дожить надо.

Нет. Мне его не разубедить. Он с детства рос непослушным. Всегда попадал в неприятные истории, из которых либо выкручивался, а чаще вытаскивали родители. В промежутках приходил в себя и на какое-то время становился нормальным человеком. Но, слегка отдышавшись, очертя голову бросался в очередную авантюру. В детстве родители пытались воздействовать на него через меня, прибегая к авторитету старшего брата.

Увы… Санька не признавал никаких авторитетов, кроме уголовных. Он попал в их сети в свои восемь лет – на полгода раньше меня. Чтобы вовлечь в банду меня и моих друзей, на меня – лидера дворовой команды – была устроена настоящая охота. И в ней брат был не на моей стороне. Не со мной он был, когда я вырвался из банды, и она долго преследовала меня «за измену». Обучившись ремеслу карманника, я так и не стал вором, моя совесть чиста. Брат же совершил первую кражу еще в семь лет.

То была шумная история. Невольным провокатором криминального проступка брата оказался я. Вряд ли он тогда понимал, что творит, потому что изначальным толчком было страстное желание помочь мне – старшему брату. В то время я увлекался самоделками. Мне подарили лобзик, и я увешал всю квартиру ажурными полочками из фанеры. А потом в библиотеке отыскал брошюрки, в которых были чертежи самых разных самоделок: фотоаппаратов, микроскопов и даже небольшого телескопа.

Начал с микроскопа, потому что очень хотел разглядеть микробов, о которых в то время слишком много говорили по радио. И когда все его детали были готовы, оказалось, нет главных – комплекта линз и объектива. Мы отыскали их в магазине, но они стоили очень дорого, и родителям были не по карману. Я расстроился не на шутку, ведь вся моя работа оказалась бесполезной.

А через неделю брат предложил сходить к Карякиным. Мы часто бывали в той семье, но обычно по вечерам, когда начинались телепередачи. Тогда только у них был первый телевизор – знаменитый КВН-49. И еще у них был приемный сын Толик моего возраста, по кличке Мыцек.

Мыцек был типичным рыжим – отсюда и возникла его странная кличка, которая вскоре распространилась почти на всех рыжих нашего района.

Энергичный непоседа, мастерски изобретавший всякие пакости, в целом был добрым малым. Мы с ним не сошлись сразу и просто терпели друг друга, зато с моим братом он быстро нашел общий язык.

Едва пришли, Мыцек тут же стащил ключи от подвала и отпросился у матери прогуляться с нами. Вместо прогулки мы открыли подвал и влезли в вырытый там погреб. Отодвинув какие-то тюки, Мыцек достал два огромных деревянных футляра красного дерева. Потом вытащил из кармана изящный ключик и открыл им один из футляров. Когда крышка была снята, под ней оказался настоящий микроскоп!.. Вот это да-а-а!.. Я молча смотрел на ослепительное чудо лабораторной техники, а оба негодяя смотрели на меня с какой-то особенной улыбкой, словно сделали доброе дело.

– Это тебе подарок от нас, – с гордостью произнес Мыцек, протягивая ключик, – Изучай своих микробов.

Я не знал, что ответить, потому что боролся с захлестнувшими меня противоречивыми чувствами. С одной стороны, хотелось немедленно испытать попавший в руки недоступный прибор, а с другой, мгновенно сообразил, что микроскопы краденые. Ведь если две линзы и объектив моей самоделки стоили почти две зарплаты отца, сколько же стоили те два прибора, благородно сверкавшие хромированными деталями в полутьме грязного погреба…

– Где вы это взяли? – выдавил, наконец, из себя.

– Где взяли, там уже нет. Бери и владей. А второй загоним на барахолке. Сколько он интересно стоит… Не знаешь? – обратился ко мне Мыцек, и я уже не сомневался в своих предположениях.

– Отнесите назад, где взяли. Мне они не нужны, – решительно сказал ему.

– Да ты что! – возмутился Мыцек, – Мы неделю их пасли. Разработали план до мелочей. Все прошло, как по нотам. А тебе они не нужны? Бери, а то оба загоним!

– Ничего вы не загоните. Это редкие приборы. Их наверняка будут искать с милицией, – предположил я.

– Ну, тогда хоть вытащи из них линзы и объективы, а остальное выбросим, – предложил Мыцек.

– Мыцек, ты посмотри, какая красота! Даже футляры необыкновенные, а ты все это хочешь загубить. Тебе не жалко? Верните микроскопы на место. Они нужны ученым.

– Мне ничего не жалко, – удивил Мыцек, – Мы хотели тебе помочь. А не нужны, выбросим. Назад не потащим, – решительно закончил он разговор.

Мы с Сашкой вылезли из погреба, а Мыцек остался по своим делам. Настроение было гадким. Сашку я не ругал, понимая, что он не главная фигура, а лишь соучастник.

Вечером мама с Сашкой ушли к Карякиным смотреть телевизор, а я остался дома. Просто не хотелось видеть Мыцека. Позже обычного вернулся с работы чем-то озабоченный отец.

– Пойдем к Карякиным, телевизор посмотрим, а то устал сегодня, – предложил отец.

– Иди сам. Я не хочу… Ты что так поздно?

– Да представляешь, подкинули квалифицированную кражу. Разбирался целый день. А что там разбираться. Украли свои. Следов взлома нет. Кража целевая. Стащили самые ценные микроскопы. Они совсем недавно к ним поступили. За границей куплены, за валюту. Очень дорогие. Кто об этом мог знать? Только свои. Вот и допрашивал всех подряд. Только все, похоже, впустую.

– А где украли?

– В лаборатории НИИ… Пропускная система. На окнах решетки. Двери металлические. На обед всегда заперты и опечатаны. А микроскопы прямо в обед испарились.

– И что теперь будет?

– Кому будет? Пока только мне за нераскрытое преступление. А найдем вора, в чем сильно сомневаюсь, получит на полную катушку.

– Батя, а если вор сам отдаст микроскопы. Что ему будет?

– Ну, по головке не погладят. С работы выгонят наверняка. А остальное зависит от того, как материалы составить… А что это тебя так интересует?

– Да так. Хотел узнать, почему ты так поздно. Ладно, пошли к Карякиным.

У Карякиных тут же переговорил с нашими воришками, сообщив им все, что узнал от отца. А перед разговором перепрятал ключ от подвала, опасаясь, что «герои» начнут заметать следы. А мне было так жаль тех необыкновенно красивых, но таких несчастных микроскопов.

– Идите к отцу и признайтесь ему во всем, – посоветовал ребятам, – Тогда вам ничего не будет.

– Ладно, – сказал Мыцек, – Иди, смотри телевизор, а мы сейчас решим, что делать.

Минут через пять хлопнула входная дверь. Я мгновенно понял, что ребята сбежали.

– Батя, за мной! – крикнул я и бросился на выход. Пока путался в замках, подбежал отец.

– Что случилось?

– Сбежали, – только и сказал, открыв, наконец, злополучный замок. Бежать за ними было бесполезно.

Выключили мгновенно ставший неинтересным телевизор, включили свет, и я рассказал нашим родителям все, что знал. Вернул перепрятанный ключ, и вся команда двинулась в подвал изымать вещественные доказательства.

Увы… Микроскопов ни в погребе, ни в подвале уже не было… А потом была первая бессонная ночь… Вооружившись фонариками, оба отца и я методично обходили подвалы и чердаки в поисках беглецов. Их нигде не было, как сквозь землю провалились. Наутро я мобилизовал на поиски всех наших ребят.

Безрезультатно… Оба семейства так и не уснули во вторую ночь. А наутро беглецы вернулись сами, прямо к Карякиным, где мы обсуждали, что делать дальше.

– Где микроскопы? – грозно спросил отец.

– Да подожди ты, – запричитали матери, – Ребята голодные, грязные, а ему микроскопы подавай.

– Это сейчас главней вашей еды, – перебил их отец, – Если приборы целы, все обойдется, а если, не дай бог, что с ними сделали, детской колонии не миновать. Вот там и отъедятся. Где микроскопы? – повторил он.

– На кладбище, в склепе, – хором ответили малолетние преступники.

Прямо из склепа микроскопы были доставлены в милицию. Было заявлено о случайной находке. Преступник так и не был обнаружен, несмотря на засаду, оставленную у склепа. Очевидно, почуял неладное… Дело закрыли.

А отец целый день по всем правилам допрашивал настоящих воришек, восстанавливая картину преступления. А вечером поделился со мной.

– Представляешь, ничего не знают, а сработали профессионально. Сначала наблюдали… Микроскопы выбрали самые лучшие… Сообразили, что весь обед никого не будет. Почти час в их распоряжении… Сашка пролез через решетку и влез в форточку. Ее всегда оставляли для проветривания… И что удумали, паразиты. Уже заранее знали, что все придется разбирать, чтобы протащить через решетку… Времени вагон. Толик командовал, а Сашка разбирал и по частям передавал ему через форточку. А тот тут же собирал все в обратном порядке. Где не получалось, сверялись по второму микроскопу. И разбирали как – строго по очереди. Пока первый ни собрали, второй даже не тронули… Когда Сашка вылез, оба ящика уже были собраны… Ящики упаковали в старые газеты. Для этого целую подшивку вытащили оттуда же… А потом прошли прямо через ворота. Охранник спросил, что они такое тяжелое несут. Ответили, макулатуру. Даже не проверил, так похоже… Взрослые до такого не додумаются, – удивлялся отец, – Да-а-а… У этого Мацека голова на такие дела четко настроена.

– Не Мацека, а Мыцека, – поправил я отца.

– Какая разница. Но хлопот он Карякиным задаст. Похоже, его родители были те еще люди. Вот и передалось по наследству, – предположил тогда отец и не ошибся.

Лет в четырнадцать Мыцек бросил школу, к шестнадцати оказался тесно связанным с уголовным миром. Чтобы вырвать его из этой среды, семья переехала в Грозный – на родину матери. До восемнадцати Мыцек не дожил. Он был убит в бандитской разборке.

Мой брат стремительно двигался тем же путем. И я, старший брат, ничем не мог этому помешать. С тех пор, как, покинув банду, по их понятиям «встал на измену», мой авторитет в его глазах рухнул. Нет, он по-своему любил меня, как брата, и всегда был готов помочь, как с теми злополучными микроскопами. Но в свои планы никогда не посвящал, и его нелепые поступки становились для меня такой же неожиданностью, как и для родителей.

С восьми лет он стал «бегунком». Сбежав в первый раз с Мыцеком, стал повторяться с завидной регулярностью. Исчезал на сутки, на несколько дней, на неделю, а то и на более длительный срок. Родители сходили с ума, разыскивая беглеца. Иногда его возвращала милиция, а чаще возвращался сам, грязный и голодный. Чем занимался в эти дни и где был, как правило, не рассказывал, или врал напропалую. Первое время мама устраивала допросы, пыталась проверить правдивость рассказов сына. Выезжала с ним по маршруту, который он рисовал, или к знакомым, у которых якобы ночевал. Уличенный во вранье, он, опасаясь наказания, тут же убегал от матери. Она возвращалась одна, в слезах.

Под горячую руку часто доставалось мне за то, что не слежу за братом. И я добросовестно пытался вовлечь его в круг своих интересов. Увы. У нас были слишком разные интересы. А когда я пытался действовать с позиции силы, он убегал и от меня.

Побегов было так много, что сам беглец уже вряд ли сможет внятно рассказать хоть что-нибудь. Запомнились лишь два из них, где была четкая цель. Первый – это несостоявшееся путешествие в Бельгию.

Ребята ушли в школу, но из школы не вернулись. Выяснилось, что в школе их не было. Вечером того же дня зашел участковый и сообщил, что беглецы задержаны транспортной милицией и доставлены в Харьков. Они уже давно находились в управлении при харьковском вокзале, но не сознавались, кто такие. Когда же допросили с пристрастием, брат назвался фамилией одноклассника. «К несчастью», у того был домашний телефон, и когда связались с его родителями, выяснилось, что сын дома, а вот в его классе действительно пропал Саша Зарецкий.

– Ну, и в какую Бельгию вы собрались ехать? – строго спросил отец обоих беглецов, которых привез с вокзала прямо к нам.

– Мы не в саму Бельгию, а в Брюссель, – ответил восьмилетний Сашка за себя и за семилетнего Ваню Петрищева, – Там у Ваньки племянница живет, Сусанна. Она его пригласила в гости.

– Его пригласила, а не тебя, – подключилась мать.

– А Ванька меня пригласил, чтобы ему ехать было не скучно.

– Куда ехать? Вы хоть дорогу знаете? – спросил я.

– А как же, – с гордостью ответил Сашка, абсолютно не знавший географию, – Сначала до Киева, потом до Бреста, от Бреста до Варшавы, оттуда до Берлина, а потом до Брюсселя. Там близко. У Вани даже адрес есть, не по-нашему написанный. Ему Сусанна по-французски написала, чтоб он в Брюсселе не потерялся. Сказала, покажете любому таксисту, он вас довезет.

– За какие деньги довезет? Вы же без гроша поехали, – еле сдерживая смех, спросила мама.

– За бельгийские, – серьезно ответил Ваня, – Сусанна сказала, они заплатят, когда меня привезут.

– Привезут их… Кто вас пустит за границу? – снова подключился отец, – Вы хоть представляете, куда собрались ехать?

– Мы все придумали, – ответил Сашка, – Мы бы из поезда вышли, перешли границу, а потом снова сели. А саму полоску, где столбики стоят, мы хотели переходить за кустиками, или ползком, чтобы пограничники не заметили.

– Великолепно! – не удержался отец, – А как бы вы говорили за границей, если ни одного языка не знаете?

– По-глухонемому, жестами, – под общий смех ответил «находчивый» Сашка.

– А что вы есть собирались в дороге? Путь-то неблизкий, – обеспокоилась мама.

– Денек бы поголодали, – ответили горе-путешественники.

– Денек? – удивились родители, уже не зная, как реагировать на происшествие, которое, к счастью для всех, окончилось благополучно.

Лет в одиннадцать Сашка пропал надолго. Он уже больше месяца был в розыске, когда его вдруг привез из Мерефы дядя Ваня Запорожец. На местном рынке он случайно увидел брата в толпе цыган. Тогда выяснилось, что Сашка, сбежав из дома, отправился в Мерефу. Он долго искал дом дяди Вани, но не нашел. Зато познакомился с местными оседлыми цыганами и пристал к ним. За месяц он освоил их разговорный язык и карты. Цыган же он удивлял тем, что ловко очищал их карманы. А потому они с первых же дней стали брать его на свой традиционный промысел. И пока цыганки гадали, брат тоже не зевал. Его приняли в семью, но у него вдруг появилась мечта – попасть в настоящий табор и кочевать вместе с цыганами по всей стране. Ему это обещали, но с исполнением не торопились – похоже, он был им полезней в Мерефе.

Сашка уже сообразил, что его надувают. А потому, когда увидел дядю Ваню, с радостью покинул цыганское семейство. Но с тех пор, где бы он ни видел цыган, тут же обращался к ним на их языке. И цыгане всегда радостно приветствовали его, словно своего.

До пятого класса брат учился так себе, но отстающим не был. Пятый класс оказался переломным в его судьбе. В пятом он постепенно стал неуспевающим и неожиданно для всех остался на второй год. Оказалось, все это время дома он показывал фальшивый дневник. Я никак не мог его проконтролировать, потому что учились мы с братом в разных школах. В новом классе брат категорически отказался учиться. Выразилось это в том, что он стал злостным прогульщиком.

– Не хочу учиться с малолетками, – заявил он родителям.

– Не надо было оставаться на второй год, – отвечали они, не зная, что предпринять.

Родителей всегда удивляло, что у брата никогда не было друзей, как, скажем, у меня. Мои друзья часто бывали у нас в гостях, и родители знали о них почти все.

– Саша, скажи, наконец, с кем ты дружишь? Что-то мы ни одного твоего друга не знаем, – обращалась мама к брату чуть ли ни с первых дней его учебы в школе.

– А у меня нет друзей, – отвечал он.

Я же знал, что это не так. В каком бы районе города мы с ним ни появлялись, повсюду его приветствовали какие-то сомнительные личности, причем совершенно разных возрастов. Знала его и шпана, которая постоянно крутилась у нашей школы. А уж наша дворовая – само собой разумеется. Понятно, что подобных друзей брата родители никогда бы не одобрили. А на нет и суда нет.

– Толик, что ты понимаешь, – учил меня младший брат, – Мои друзья настоящие. Они меня не сдадут. И на помощь придут и днем, и ночью. А вот твоих друзей еще в деле проверить надо.

Когда брат остался в пятом классе на четвертый год, он решительно ушел из школы. С большим трудом его удалось устроить сразу в седьмой класс вечерней школы. Как ни странно, вступительный диктант он написал на «отлично». Преподаватели были в недоумении, ведь он так и не окончил пятый класс и совсем не учился в шестом. Устный опрос показал, что он не знает элементарных грамматических правил… Абсолютно…

Диктант переписали, но с тем же результатом – всего одна помарка. Явление оценили как «врожденную грамотность». Увы… В математике таких способностей не оказалось – контрольную работу брата оценили твердым «неудом». Брата приняли условно, и все лето я натаскивал его в математике. Накануне сентября он получил свою «троечку» и приступил к учебе.

В классе брат оказался самым младшим учеником. Учеба по вечерам ему понравилась больше, чем в дневной школе. А вскоре, почувствовав себя взрослым, он нахально закурил. Тайком брат курил с восьми лет. Теперь же, радуясь его успехам, родители закрыли глаза на его пагубное пристрастие, и он стал курить открыто.

В пятнадцать лет Сашка успешно окончил семь классов, отстав от сверстников всего лишь на год, но наотрез отказался продолжать учебу.

– Мне все это ни к чему, – заявил он родителям, – Пойду работать.

Однако на работу его нигде не брали по возрасту. Как и куда его пристроить до шестнадцатилетия, родители не знали. Выручил дядя Ваня Запорожец, заехавший как-то раз к нам в гости. И как я когда-то скрылся в Покатиловке от школьной реформы, так и Сашка исчез в Мерефе от соблазнов большого города. Он прожил там почти год, лишь изредка приезжая домой на побывку.

– Добрый казак, – отзывался о нем дядя Ваня, – Тилькы горилку чомусь зовсим нэ пъе, – удивлялся он. О, если бы этот «недостаток» так и остался единственным пороком брата. К сожалению, через несколько лет он справился с ним настолько успешно, что поразил всех, знавших его абсолютным трезвенником.

В Мерефе Сашка пристрастился к лошадям. Причем настолько, что, вернувшись в Харьков, стал завсегдатаем конюшен ипподрома, где с удовольствием ухаживал за животными и даже пытался стать наездником.

Пожалуй, это увлечение смогло бы положительно повлиять на его судьбу. Но родители, похоже, этого не поняли и с упорством настаивали на том, чтобы он, как все, устроился работать на какой-нибудь завод или фабрику.

Примерно в дни мерефянской ссылки и произошел наш с ним странный разговор.

– Как твои дела с Людочкой? – спросил однажды брат, приехавший на очередную побывку, – Помирились?

– Нет… Когда встречаемся, она меня не слушает, просто молча уходит. А так, старается не попадаться на глаза. Странно, но я до сих пор ее ни с кем не видел.

– А она ни с кем не встречается, – удивил своей осведомленностью брат, – От меня бы она так просто не ушла, – вдруг неприятно улыбнулся он.

– Опять ты за свое, – возмутился я, – Откуда знаешь, что не встречается?

– Знаю. Это твои друзья ничего не знают. А мои никого к ней близко не подпустят, – хвастливо заявил Сашка.

– Санька, я тебя уже предупреждал. Оставь Людочку в покое. И наблюдателей своих убери. Пусть живет, как хочет.

– Толик, – вдруг обратился брат, глядя прямо в глаза. Я вздрогнул от неожиданности. Брат с детства избегал прямых взглядов. «Ты шо, як кур воровал?» – спрашивала обычно бабушка, глядя в его бегающие глазки, – Подари мне Людочку, – ошарашил он дикой просьбой.

Кровь с силой ударила в голову. Я смотрел в невозмутимые глаза брата и не мог произнести ни слова. Это длилось мгновение… Не знаю, что и как отразилось в моем взгляде, но Сашка криво улыбнулся, не попрощавшись, вышел из комнаты и тут же уехал в Мерефу.

«Подарить то, что мне не принадлежит… Как игрушку… Как вещь… Мое божество… Мою Людочку… Да как у него язык повернулся. Не будь братом, уложил бы одним ударом», – мысленно возмущался я, с горечью осознавая, что сумасшедшая просьба брата сродни просьбе подарить ему пролетающий самолет, или облако в небе, или солнечный закат… Потому что Людочка давно уже стала для меня не реальностью, а исчезающим призраком, существующим где-то далеко, в недоступном мире. Иногда я видел мою богиню, но лишь издали, потому что стоило мне приблизиться, как между нами возникала бездна непонимания. И с каждым уходящим днем, месяцем, годом я все яснее ощущал, что мне никак не преодолеть эту страшную бездну… И по-прежнему не понимал, почему…

Когда брат вернулся из ссылки, мы оба сделали вид, что никогда не было того разговора, вернее, той просьбы.

И началась его трудовая маята. Брат с месяц устраивался на работу. Работал до получки, а добравшись до денег, исчезал. Возвратившись, увольнялся по собственному желанию и начинал очередной рабочий цикл. Вскоре его трудовая книжка уже походила на справочник предприятий города Харькова…

Я неделями не видел брата – уходил на работу, когда он еще спал, а возвращался из института, когда он уже спал, либо допоздна болтался на улице. Я получал стипендию и неплохую зарплату. Мои заработки постепенно превысили зарплату отца, на которую до того жила наша семья. Все до копейки отдавал матери. Брат же свои деньги тратил исключительно на себя.

Меж тем мама все чаще просила меня повлиять на него. Вернувшись из Мерефы, брат стал неуправляем. Как и когда я мог повлиять на давным-давно сформировавшуюся личность, да еще с извращенным сознанием, деформированным уголовной средой?

Однажды в выходной я перехватил брата в коридоре, когда тот бежал от матери, пытавшейся его остановить.

– Отойди, Толик. Не удержишь. Все равно уйду, – попытался он оттолкнуть меня в сторону. Я крепко схватил его за плечо, но он приемом мгновенно освободился от захвата. Не рассуждая, автоматически сбил его с ног боковым ударом. Брат, шатаясь, поднялся, держась за челюсть, а мать бросилась ко мне.