Текст книги "Мысли из палаты №6"

– А что, офицеров в том пополнении не было?

– Не было, сынок. Офицеров готовить дольше, чем бойцов, а на передовой они – главная мишень. Долго не живут, – запыхтел папироской отец и замолчал, что-то вспоминая, – А так пополнение понравилось: ребята хоть и молодые, но уже повоевали. Все, как и я, после госпиталей. Да и автоматчики среди них были, – добавил он после минутной паузы и завершил свой рассказ, сославшись на позднее время и усталость…

– Батя, а как вам удалось пробраться к немцам в тыл? – через неделю спровоцировал отца на очередной разговор.

– Как удалось, – проворчал отец, закуривая папиросу, – Сам бы хотел узнать, – удивил он неожиданным ответом, так не вязавшимся с газетной статьей.

– В газете написано, что ты вывел свою роту в тыл врага, – напомнил ему.

– Мало ли что напишут в газете, – снова возмутился отец, – Честно говоря, сынок, я до того на передовой не был ни разу.

– Как так? – удивился я.

– Нас сбрасывали сразу за линию фронта – либо к партизанам, либо в окружение для усиления… В сорок втором чуть, было, в харьковский котел ни угодил, – неожиданно проговорился отец.

– В какой котел? – тут же зацепился я.

– Да здесь, под Харьковом, сынок, немцы окружили наши войска. На выручку им десант бросили. Один наш полк улетел в полном составе… Мы уже в самолетах сидели, когда вылет отменили. Там такая мясорубка началась, им никто бы не помог. А тот полк еще в воздухе немцы расстреляли, – снова загрустил отец и, как обычно, ушел от дальнейших разговоров…

– Батя, так как же вы все-таки линию фронта прошли? – вернулся я к тому же вопросу, что и неделю назад.

– Да не знаю, сынок, – как и в прошлый раз, ответил отец и, помолчав, продолжил, – Честно сказать, просто не знал, где она эта линия фронта. Вот и заблудился.

– Как заблудился? – удивился я.

– Так и заблудился, как в лесу… Только мы тогда получили новое оружие, начали учебные стрельбы, нас, командиров рот, к комбату. Все, говорит, ребята, отдых отменяется, завтра на рассвете в бой… В общем, поставил боевую задачу и роздал карты. Там, говорит, каждому из вас указан маршрут следования, исходная позиция для атаки и рубеж, где закрепиться… Пока рассказывал, вроде бы все понятно было. Непривычно, правда. Я на таких совещаниях еще не бывал. Там одни офицеры и я, единственный старшина.

– Ну и что. Ты же командир роты.

– Командир-то, командир. А вот знаний у меня, сынок, кот наплакал. Я же до армии всего семь классов кончил. В картах ничего не смыслил. Мне бы сказать об этом комбату, а я промолчал. Вот, скажет, десантник, а карт не знаешь.

– Ну, батя, ты даешь.

– Да тогда, сынок, ничего удивительного в том не было. Многие даже семилетку не кончили… Ладно, думаю, если что, у других ротных спрошу. На том и порешил… А вечером нас погрузили на машины и повезли. Часа два ехали. Выгрузились в чистом поле. Темно, ничего не видно, а впереди погромыхивает и сверкает, как при грозе, – передовая. Шофер, с которым ехал, сказал, что до передовой еще километров пятнадцать. Идти надо по дороге, а километров через десять будет поворот налево. Не перепутайте, говорит, а то к немцам придете… Как накаркал… Построил роту, поспрашивал бывалых бойцов. Места, говорят, знакомые, недавно здесь от немца драпали, не заблудимся. Ну, и пошли. Часа через два стали искать поворот. Нет поворота. А на передовой, как нарочно, все стихло. Ни немцы не стреляют, ни наши. Еще через час поняли, поворот прозевали. Назад возвращаться, вроде бы не с руки. Потом бойцы тропку обнаружили. Вроде влево ведет. Кто-то даже сказал, что помнит ее. Ну, по ней и двинули.

– Молодцы, – ироничным тоном «похвалил» отца.

– Да кто ж знал, сынок, что роту выгрузят отдельно. Думал, выйдем к передовой со всеми… В общем, поняли, что заблудились. А до начала артподготовки около часа осталось. Ну, думаю, влип… А сержанты, не дрейфь, старшина, артподготовка начнется, добежим, куда надо, да и рассвет скоро, сориентируемся.

– Да уж, – разволновался я так, словно от этого зависела моя жизнь.

Да, собственно, так оно и было: случись что тогда с отцом, не было бы ни меня, ни моих братьев…

А отец продолжил рассказ:

– В общем, еще километра три прошли, а впереди никого. Светать начало. И тут бойцы боевого охранения доложили – впереди немцы. Ну, думаю, слава богу, добрались. Тут и выяснилось, что мы у немцев в тылу, а прямо перед нами какая-то их часть на отдыхе. Вот, думаю, влипли. Мне не привыкать по тылам ходить, а вот в бойцах не был уверен. Тут особая подготовка нужна.

– Какая, батя?

– Десантная, сынок. Чтобы малыми силами нанести противнику максимальный урон.

– Надо же.

– А ты как думал. Мы во вражеском тылу так и действовали. Налетали, как снег на голову, делали свое дело и исчезали. И теперь надо было сделать то же самое. Вот только бойцы… Обычная пехота… В общем, отошли на безопасное расстояние. Собрал взводных, разъяснил обстановку. Что будем делать, спросил. Воевать, ответили все, как один.

– А что они еще могли ответить?

– Это понятно, сынок. Я их так спросил, для порядка, чтоб боевой дух поддержать. И так все было ясно. К бою готовились, а не на прогулку… В общем, взял с собой самого опытного сержанта, и в разведку… Подползли к немцам. Видим, разрушенная колхозная ферма. От сараев остались одни фундаменты, да трубы. Немцы туда сена натаскали и улеглись спать вповалку. А некоторые сидя спали, привалившись к чему-нибудь. Утренний сон, самый крепкий… Выявили все посты. Да часовые и не прятались. Уверенно себя чувствовали в своем тылу. Прохаживались так, чтобы не уснуть… А потом смотрю, мама дорогая, в силосных ямах два танка стоят. Замаскировались – одни башни торчат. Танкистов не видно. Скорее всего, в танках спали. Обе пушки в одну сторону направлены. Значит, в том направлении наши… Прикинули с сержантом, сколько немцев. Мороз по коже – раз в пять больше нашего и все с автоматами.

– А вас сколько было?

– Пять взводов. Недоукомплектованных, правда. В каком человек двадцать, в каком на пару-тройку больше. А автоматы только у трети бойцов. Ну, еще два пулемета и противотанковое ружье. Вот и все наше вооружение.

– А у остальных?

– Трехлинейки со штыком и гранаты.

– Да-а-а… Не густо.

– Не успели мы, сынок, автоматы получить на всех, да и патронов выдали всего на один диск, чтобы не тратили без толку с непривычки.

– Надо же. И что дальше, батя?

– Ну, что… Рассредоточились, заняли позиции… Минут за двадцать до начала артподготовки сняли посты, подобрались поближе к немцам и приготовились к бою.

– Как сняли?

– Как в кино, сынок.

– Так вы что, их убили?!

– А что с ними делать? – нахмурился отец, – Стоишь на посту, не зевай. Тут уж кто кого. У часовых автоматы, а мы с одними ножами, чтобы не выстрелить случайно. Один выстрел и все немцы на ногах – тревога. Нам бы тогда туго пришлось… А посты сняли, удалось вплотную подойти… Я с тремя бойцами подобрался к танкам. Подготовили мы связки гранат и противотанковое ружье. Спрашиваю бойца, стрелял ли по танкам. Оказалось, только по мишеням. Пришлось самому к ружью встать.

– А ты стрелял?

– Было однажды… Бойца с таким же ружьем убило, а на нас танк прет… Попал прямо в смотровую щель… Отдача у этого ружья сильная, сынок. С непривычки плечо потом долго ныло, – сказал отец и замолчал, вспоминая, очевидно, тот эпизод с танком, который пер тогда на них, и который надо было остановить, во что бы то ни стало…

– А что дальше? – прервал я длинную паузу.

– Дальше был ад, сынок… Вспоминать тошно… В общем, только услышал первый залп, выстрелил по корме танка. Попал удачно – вспыхнул сразу. А со вторым не получилось. Пока перезаряжал, он выскочил из укрытия, развернулся и рубанул из всех пулеметов. Тогда-то наших троих и ранило. Все же подбил и его, а ребята гранатами добили.

– Батя, а когда ты одиннадцать фашистов уничтожил?

– Выдумки это, сынок. В танках, конечно, были танкисты, но кто их считал… Пока стрелял по танкам, бойцы забросали гранатами и расстреляли всю пехоту. Не сражение это было, сынок, а бойня. Некоторые даже проснуться не успели, а кто успел, укрыться не смог, не то что сопротивляться. Через минуту от того батальона в живых остались только тяжелораненые и с десяток сдавшихся в плен.

– Вы что, стреляли в спящих?! И вам их не жалко? – возмущенно спросил отца.

– Если бы они не спали, уничтожили бы нас всех до одного без всякой жалости. Их было намного больше, и все как один вооружены автоматами… И еще эти танки… Это война, сынок. Мы тогда хоть раненых не добили и тех, кто сдался, не шлепнули. В десанте мы пленных не брали. Там в живых не оставляли никого, – открыл мне жуткую правду войны отец.

– Что и пленных, и раненых убивали? – ужаснулся я.

– Всех. Такой был приказ, – хмуро ответил отец, вспоминая, очевидно то, что казалось нормой тогда, и что казалось диким, спустя пятнадцать лет по окончании той страшной войны.

– Но вы же коммунисты, батя! А так поступали только фашисты! Это же негуманно убивать сдавшегося или раненого солдата, – возмутился я вопиющей несправедливостью.

– Гуманно, когда враг на твоей земле мертв, – сказал мне тогда, как отрезал, отец и, нахмурившись, ушел курить, оставив наедине со своими мыслями.

Позже отец рассказывал об еще более удивительных вещах, которые казались мне просто невозможными. Оказывается, среди десантников были даже добровольцы расстреливать пленных. И никто не считал их выродками, потому что они не были маньяками-садистами, а просто таким жутким образом мстили врагу за боль, которая у каждого из них была своя.

Подобные рассказы, которые слышал не только от отца, но и от других фронтовиков, допрашиваемых с пристрастием, буквально перевернули мое мировоззрение. Годам к шестнадцати уже самостоятельно сделал вывод, что есть официальная правда, а есть реальность, которая может отличаться от нее радикальным образом.

Я постоянно допытывался у отца, как случилось, что он не получил тот орден вовремя. Ведь его карьера могла быть более успешной. Он отвечал, что был ранен, а потому ничего не знал о награде. Но я чувствовал, что отец что-то скрывает и ему неприятны эти воспоминания.

Однажды он все же «раскололся»… В тот день батя пришел с работы часа на два раньше. Хорошо, матери не было дома – от отца откровенно разило перегаром.

– Батя, ты что, выпил? – спросил его.

– Выпил, сынок, – не стал отпираться отец, – За спасение души убиенного раба божья, – выдал витиеватую фразу коммунист-атеист.

– Что случилось? – спросил, почувствовав необычное состояние отца.

– Уходить надо с этой работы, сынок, а куда, не знаю… Специальности нет никакой… До срочной работал в Рубежном на красильной фабрике. А с тех пор только война и война. На фронте ты хоть с врагом на равных – кто кого опередит. Да и с бандитами… А вот в тюрьме работать, не дай бог, – сказал он и замолчал.

– Уходи, раз не нравится, – бодро посоветовал ему.

– Не все так просто, сынок. Нравится, не нравится… Я же хоть и во внутренних войсках, но военнослужащий. Что прикажут, то и должен делать. Да и вас у меня на шее – с матерью аж четверо… Ладно, чего бы выпить, – засуетился он, собирая на стол.

Вскоре вкусно запахло, и отец пригласил меня к столу:

– Давай по рюмочке, сынок, – предложил он.

Я посмотрел на бутылку и рассмеялся. В прозрачной поллитровке колыхалась светло-голубая жидкость, а на этикетке красовался черный череп со скрещенными костями и крупными буквами написано: «Яд!»

– Немножко можно, – подбодрил отец, – Это так, запугивают. Хоть и денатурированный, а спирт. Мне его от ревматизма прописали. Так что если мать учует, скажу, растирался.

Он налил мне граммов тридцать, а себе полстакана.

– Не много, отец?

– В самый раз. Под мое пакостное настроение. Ладно, давай, не чокаясь.

Мы выпили. Отец налил себе еще полстакана:

– Знаешь, сынок, как перед атакой – можно выпить литр водки, и ни в одном глазу. А после атаки валишься, как подкошенный. Сутки можешь проспать.

Отец пил и пил, а я мучился в догадках, что же у него такого случилось на работе. Наконец он «созрел»:

– Расстреляли, сынок, сегодня зэка, которого я разрабатывал, – сообщил он свою «новость».

– За что?! – вздрогнул я, как от удара.

– За убийство, сынок.

– Ну, а ты здесь причем?

– Да не убивал он никого. А вот доказать ничего не смог – все улики против него. Всеми силами хотел ему помочь. Но, как всегда, команда сверху: следствие свернуть, все материалы в суд. А суд на основании улик приговорил его к высшей мере.

– Батя, а разве сейчас расстреливают? Говорят, приговоренных отправляют на урановые рудники. Они там сами от радиации умирают.

– Болтовня, сынок. Там техника какая. К ней разве преступника приставишь, да еще приговоренного… Расстреливают, сынок… Как в кино… Только по-настоящему… Стоит живой человек. Зачитали приговор. Залп, и труп вместо человека… Как же он на меня смотрел… Ни на кого не смотрел. Только на меня.

– А ты, с какой стати там был, батя? – ужаснулся я.

– Протокол оформлял, сынок. Положено так. Они думают, раз фронтовик, значит, к смерти привычный… Удивились, когда отказался. Это приказ, говорят. Или уходи из органов. Только вот куда, не сказали… Как же он на меня смотрел. Как на последнюю надежду.

– Да от тебя, батя, ничего не зависело. Не убивайся ты так.

– Знаю, сынок… Со мной уже было такое на фронте… Так же вот боец мой на меня смотрел, когда нас с ним расстреливали. Я-то заранее знал, что нам всем крышка, а ребята до конца верили.

– Кто это вас расстреливал? Когда?

– Немцы, сынок… А приговор нам вынесли наши отцы-командиры… Шкуру свою спасали.

– Что-то я не понял, батя. Расскажи подробнее, – попросил его.

Отец выпил еще порцию денатурата, который его, похоже, как и перед боем, совершенно не брал, и начал свой рассказ:

– Если бы в нашей роте был хоть один офицер, сынок, мы бы не заблудились. Только вот тогда при нашем наступлении тот батальон, который мы расстреляли, уничтожил бы нас с фланга. И не только нас. Вся операция пошла бы кувырком.

– Как это?

– Тот батальон с танками туда специально перебросили. Немцы догадались, где мы будем наступать. Вот только опоздали они чуть-чуть. Да и мы с тыла, как снег на голову.

– А откуда это известно?

– Мне потом в штабе дивизии растолковали. Они там всю операцию по косточкам разобрали. Наших командиров допрашивали, потом меня, что да как, и даже пленных немцев… Большой был скандал… Выходило так, что если бы мы действовали по плану, вместо наступления получили бы полный разгром.

– Выходит, вы тогда всех спасли?

– Выходит, так, сынок… Но видно не всех выручили, раз расследование назначили. С кого-то погоны сняли бы наверняка, а то, глядишь, и шлепнули, как врага народа… Война.

– За что шлепнули?

– За бездарный план наступательной операции. Это мне уже в штабе дивизии сказали. А сначала меня самого чуть ни шлепнули.

– За что?

– За невыполнение приказа, сынок. Мы же не попали, куда надо было по приказу.

– Так хорошо, что не попали!

– Хорошо-то хорошо, но тогда об этом никто не знал… Только вышли из боя, закрепились на новом рубеже, меня тут же к комполка. Где это ты, говорит, околачивался со своей ротой? Найти вас не могли. Ну, доложил, как все было. А он не поверил, ни про немцев в засаде, ни про танки, а особенно, когда доложил о наших потерях. У всех, говорит, не меньше тридцати процентов состава, а у вас всего трое раненых. Значит, так воевали. Расстреляю, говорит, за неисполнение приказа.

– Что же он не понял, что вы всех спасли?

– Да мы сами этого не поняли, сынок… А приказ я действительно не выполнил. Это факт… Меня тут же на машину и в штаб дивизии… Приказали сдать оружие (у меня тогда, как у ротного, еще и пистолет был) и на допрос к майору из особого отдела… Ну, я тому майору все честно изложил, как было. Покажи, говорит, на карте… А как я покажу… Он рассмеялся – вижу, говорит, не врешь. Снова на машину и туда, где мы немцев покрошили. А там уже трофейная команда работает. Майор все обошел, а на наших позициях кое-где даже гильзы пересчитал, и все занес в какую-то схемку, а под конец еще у трофейщиков бумажку взял – те уже посчитали убитых… Тебя, говорит, старшина, не наказывать, а награждать надо, а вот твоих командиров к стенке за бездарное планирование операции.

– Хоть один понял… А дальше что?

– Вернулись в штаб, майор доложил комдиву. Тот меня вызвал. Так ты, говорит, со своей ротой два танка уничтожил и целый батальон, да еще без потерь – удачно же ты заблудился, старшина… В общем, вернули оружие и отпустили… А после обеда снова вызвали в штаб к тому же майору. Он мне все подробно и растолковал. В штабе уже во всем разобрались. Всю картину боя восстановили. Сверли, говорит, старшина, дырочку под орден.

– Так это тебе тот майор про орден сказал?

– Не только… Комдив кроме ордена пообещал даже офицерское звание. В войну это было проще. Тем более на фронте… Зато в полку ждал сюрприз так сюрприз.

– Представляю, батя.

– Вряд ли, сынок… Это после войны всем кажется, что воевали героические люди, кристально честные личности. Ангелы… Нет, сынок. Люди все те же. Только вот сволочь на фронте еще опаснее, чем где-либо, а человек порядочный еще больше незащищен. Его-то такой и толкает во все опасные дела. Выживет – герой, а погибнет – не я же.

– К чему это ты, батя?

– Ты сам подумай, сынок… Так вот… Только вернулся в роту, вызвали к комполка… Сидит в блиндаже, злой, как собака. Видно, крепко его взгрел комдив… Ты, говорит, старшина, оказывается, в разведке больше моего понимаешь, так что завтра у тебя есть возможность отличиться… Стою, молчу… А он тут такое ляпнул, – отец вылил остатки денатурата в стакан, выпил и замолчал, вспомнив, очевидно, очень неприятные моменты того разговора…

– Что же он такое сказал? – прервал я затянувшуюся паузу.

– Не поверишь, сынок… Сам не ждал, тем более от коммуниста… Лучше бы, говорит, ты вывел роту, куда положено. Перебили бы вас немцы, и проблем у меня сейчас не было… И чего, говорит, не шлепнул тебя за неисполнение приказа… Танками вашими захотел похвалиться перед комдивом… Вот и похвалился… Иди, говорит, старшина с глаз долой, приказ получишь от комбата. Надеюсь, десантник, больше с тобой не увидимся.

– Вот сволочь! – не выдержал я вопиющей несправедливости.

– Да уж, действительно, пожелал, так пожелал, – согласился отец, и после паузы продолжил, – Вечером от комбата получил приказ сдать позиции роты соседям и ночью переместиться на левый фланг полка… Только переместились, тут как тут начштаба полка с новым приказом – на рассвете атаковать укрепрайон противника, который прямо перед нами… Странным мне все это показалось: приказ устный, наступать должна только наша рота, и никаких данных о противнике… Лишь общие слова – прорвать линию обороны, подавить сопротивление и ждать общего наступления. Какого общего наступления? Сколько ждать?.. Спросил начштаба, а он мне матом – твое, мол, дело, старшина, не приказы командиров обсуждать, а добросовестно их исполнять… Тогда я затребовал письменный приказ… Получишь в свое время, сказал, и укатил… Так мне все это не понравилось, сынок. Чувствовал какой-то подвох, а спросить не у кого. Поговорил с ротным, который здесь закрепился сутки назад. Тот ничего не знает. Немцы, говорит, на наш огонь не отвечают, маскируются, а пленные сказали, впереди мощная оборона… Такое ощущение, нашу роту под огонь хотят сунуть… Ну, думаю, я-то точно не жилец, а рота за что должна страдать?

– Батя, а можно было пожаловаться кому-нибудь?

– Кому, сынок? В армии приказ надо сперва выполнить, а потом обжаловать… Бойцам ничего говорить не стал. Зачем? Им в бой идти, а как без веры? Без веры нельзя… А сам до утра глаз не сомкнул. За себя не боялся. Я почему-то всю войну чувствовал, что непременно жив останусь, а вот бойцов было жалко. Молодые ребята, не старше двадцати. Я их даже толком узнать не успел. Но ребята надежные, в первом бою не подвели… Написал письмо вашей маме. Где-то оно у нее до сих пор лежит.

– Видел я эти треугольнички, батя. У мамы их целая пачка. Попросил как-то почитать, не дала.

– Когда-нибудь прочтешь, сынок. Я и то их не читал больше с самой войны. Уж очень не хочется вспоминать, – отец с сожалением посмотрел на пустую бутылку и продолжил, – За час до атаки приехал комбат, вручил приказ. Из приказа узнал, что рота должна провести разведку боем. Поразило одно – нам запрещали отход на исходные позиции. Мы должны вести бой до последнего патрона и ждать подкрепления… Знаешь, сынок, прочел и понял, выручать нас никто не будет – мы обречены. Так стало жутко и еще обидно: сутки назад мы спасли часть от разгрома, а нас теперь гонят на убой.

– А что, нельзя было как-то иначе провести разведку?

– Можно, конечно… Но мне показалось, комполка решил разом убить двух зайцев: заставить немцев раскрыться, а заодно от нас избавиться. Сказал же он мне тогда, перебили бы нас немцы, и проблем не было… Стою, размышляю, как спасти роту. Давай, говорю комбату, я с десятком опытных бойцов все разведаю, как надо… Поздно, говорит, приказ подписан, за невыполнение, сам знаешь. И еще, говорит, твои бойцы должны идти в наступление в полной уверенности, что оно настоящее, а потому никто из них не должен знать, что это разведка боем. Это приказ. Узнает кто из них, ответишь по закону.

– Выходит, и комбат был заодно с тем мерзавцем?

– Вряд ли. Но спорить с комполка, очевидно, не стал. Зачем? Мог и сам пострадать. Я для него человек новый, чужой. Да и в роте народ ему незнакомый. Не жалко… Ладно, говорю, комбат, спасибо за награду, проведу я эту вашу разведку «убоем» в лучшем виде… Ничего, гад, на это не сказал, повернулся и ушел. Даже удачи не пожелал. Да и какая удача… В тот бой, сынок, я впервые надел каску. Сам не знаю, зачем. В десанте мы ее игнорировали. Считали, проку никакого, а в рукопашном бою только мешает… Построил бойцов, поставил задачу – захватить траншею и удержать ее до начала общего наступления. Удивил бойцов, когда сказал, что атаковать будем внезапно и тихо.

– Как это?

– Как в десанте. Без «ура» и лишней стрельбы.

– А почему?

– Чтобы нас заметили как можно позже… Так и вышло… Через десять минут после начала артподготовки, когда огонь перенесли за первую траншею, молча ринулись в атаку. Немцы спохватились, когда мы уже две трети дистанции пролетели. Траншею захватили сходу. Пока шла рукопашная, по траншее не стреляли, но как только немцы поняли, что своих уже там нет, начался обстрел. Ни головы не поднять, ни спрятаться.

– Как это? Вы же в траншее.

– Да у них там, на флангах, дзоты оказались, и мы попали под перекрестный пулеметный огонь. А их артиллерия тут же раздолбила все укрытия. Немцы знали, где они расположены. Хорошо, бойцов предупредил, чтоб там не прятались… Сержанты кричат, где наша артиллерия, старшина, почему молчит?.. А что им ответишь?.. Нас для того и отправили, чтоб противник проявился… Послал две группы с заданием уничтожить дзоты, пока нас не перестреляли. А остальные метались между траншеей и воронками от снарядов.

– Зачем, батя? В траншее же безопасней, – рассмешил я отца.

– В немецкой? Они же, сынок, ее знают, как свои пять пальцев. Снаряды и мины клали почти в траншею… Во время артналета лучше в воронке прятаться, подальше от чужой траншеи… В общем, за день пять контратак отбили из траншей… Только отбивали, снова в воронки перебирались. В траншеях только тяжелораненые оставались. Помочь мы им уже не могли. К обеду от роты боеспособных осталось человек тридцать. А немцы долбили и долбили. И никакой надежды. Отойти нельзя, и знаю, помощи не будет. Вскоре и бойцы догадались. Спросили напрямую, а что им скажешь?.. Держитесь, говорю, ребята. Помощь вот-вот подоспеет.

– Обманывал, значит?

– Знаешь, сынок, иногда ложь лучше правды.

– Как это лучше, батя?

– Да так, сынок – у человека всегда должна быть надежда. Без надежды опускаются руки… Перед атакой знаешь, что из боя выйдут не все, но всегда надеешься, что ты-то останешься в живых, пусть даже раненый. И так каждый… А что я мог сказать бойцам? Что мы лишь живые мишени – наживка, чтобы обнаружить огневые точки врага?.. Что у нас нет никакой надежды, и мы все обречены погибнуть?.. Нет, сынок, не мог я лишить бойцов надежды. И мы сражались, как могли. Урон противнику нанесли немалый. В рукопашном никому не дали уйти, и немецкие контратаки отбивали результативно. Да и дзоты все-таки уничтожили – ребятам удалось подобраться и забросать гранатами. А потом боеприпасы кончились, пришлось перейти на немецкие.

– А они разве подходят?

– А чего же. Немецких автоматов валялось много, бери любой… Тогда немцы и поняли, что наше наступление липовое, а мы лишь разведчики… Атаковать перестали и начали забрасывать снарядами и минами… Рота таяла на глазах. Тяжелораненые без помощи умирали, либо их добивали снаряды, падавшие в траншею. А мы, с десяток живых, маневрировали, спасаясь от обстрелов, и продолжали воевать немецким оружием. Иногда кто-то из раненых помогал нам огнем из траншей, отвлекая немцев на себя. А немцам уже не было смысла скрывать огневые позиции – несколько снарядов и все.

– Что, по одному человеку из пушек стреляли?

– Стреляли, сынок. Так, для тренировки, местность пристреливали. Всю траншею снарядами перепахали. Вместо трупов кровавое месиво. Где наш, где немец – только по обрывкам одежды и можно разобрать.

– Кошмар, – вздрогнул я, и в памяти мгновенно всплыла картина трагедии, пережитой в детстве: столб взметнувшейся земли, висящие на деревьях окровавленные клочья одежды деревенских ребят, разорванных той гигантской авиабомбой, а в траве чья-то оторванная рука, о которую споткнулся, когда бежал, крича от ужаса…

Как сквозь пелену донесся голос отца:

– Мне было всего двадцать шесть, и я считал себя стариком в сравнении с ними, двадцатилетними… А они, жалкая горсточка еще живых, ждали хотя бы помощи – о наступлении уже не вспоминали… Держитесь до темноты, ребята, а там отходите самостоятельно, это приказ, сказал каждому из них. Пусть уходят, подумал тогда, им ничего не сделают, а я, как в десанте, останусь один на один с врагами. Ночью они вернутся, но живым не возьмут, решил тогда так и сразу успокоился… А потом меня контузило, – нахмурился отец и принялся закуривать очередную папиросу, прикуривая ее от предыдущей.

– Как контузило? – спросил его, чтобы отвлечь от курения. Курил отец уж очень много – минимум по две пачки в день. Нервы это, якобы, успокаивало.

– Да перед этим осколком оторвало ногу парнишке, самому молодому в роте. Я его старался рядом держать, чтобы поберечь. Не уберег, – снова нахмурился отец, вспоминая, похоже, самые неприятные моменты того рокового дня, – Только ему жгут наложил, артналет. Я в воронку метнулся. А он тут и крикнул, не бросай, мол, одного. Оглянулся, смотрит на меня обреченным взглядом… Век не забыть… Секунду это длилось, а показалось вечность. Ринулся назад, и в это время рвануло… Больше ничего не помню.

– Так тот боец хоть жив остался?

– Не знаю, сынок. Ночью санитары вытащили оттуда несколько тяжелораненых бойцов и меня контуженого. Был он среди них, или нет, так и не узнал. Очнулся в полевом лазарете. Врач что-то говорит, а я его не слышу – оглох на время. Тогда он показал мне мою каску. Оказывается, ее пришлось пилить, чтобы снять с головы – так ее искорежило. Так что спасла она меня тогда, сынок.

– А что потом?

– Потом госпиталь… После госпиталя отпуск… Там и узнал о награде… Но никуда обращаться не стал… Хотелось забыть тот кошмар.

– Батя, а ты кого-нибудь из своих бойцов потом встречал?

– Нет, сынок. Вряд ли кто из тяжелых выжил… А после госпиталя меня направили в другую часть.

– А разве в госпитале никто не навещал? Мог бы у них спросить.

– Что ты, сынок. Госпиталь в глубоком тылу. Да и кому мы нужны, если нас, целую роту, сначала назначили в расход, а потом тихо списали в потери, – вдруг разволновался отец и надолго замолчал.

Я тоже молчал, переживая услышанное. Сделав несколько затяжек и успокоившись, он продолжил:

– А сколько настоящих героев оказалось в роте, сам не ожидал… Выбили немцев… А потом целый день удерживали траншею… Никто из бойцов не отступил и сражался до конца… Даже трофейным оружием… Рота погибла на глазах полка… А выходит, и не было наших героев-мальчишек… Никого не наградили, даже посмертно… Так и сгинули бесследно, без имен и фамилий, как расходный материал войны, – закончил свой рассказ отец.

Эта история потрясла настолько, что навсегда отложилась в памяти.

Иногда пытался представить себя на месте бойцов, которых отправляют в бой, заведомо зная, что они – всего лишь наживка. Надо ли, чтобы бойцы знали об этом?

И что должен чувствовать командир, отправляющий их на верную смерть?

И какой надо быть сволочью, чтобы совершить такое лишь для того, чтобы спасти свою шкуру – не жизнь, а именно шкуру?

Все это не укладывалось в голове юноши, каким был, когда услышал необычный рассказ отца. Как не вязался он с описаниями героических сражений Великой Отечественной Войны, где не было места подлости и шкурничеству.

Но война – экстремальное состояние общества. И осуждать действия людей, переживших такое – кощунство…

Вечная память безымянным Героям, исполнившим свой долг перед Родиной, но так и не узнавших истинную причину постигшей их трагедии…

P.S. Лишь через полвека я «дозрел», чтобы записать поразившие откровения отца. Ведь после того разговора военная тема была закрыта для нас обоих, раз и навсегда, а сам он так ничего и не написал, как собирался.

Впрочем, чему удивляться – среднюю школу мы окончили почти одновременно. И все три года учебы я писал за отца сочинения на темы, которые еще не проходил, и решал отнюдь не простые задачки, изучая по ходу соответствующие разделы его учебников. Лишь немецкий язык он все еще помнил и «учил» самостоятельно.

Только получив заветный аттестат «зрелости», отец смог, наконец, расстаться с опостылевшими за полтора десятка послевоенных лет погонами «вечного старшего лейтенанта». Капитанские звездочки и майорская должность оказались как нельзя кстати – отец по-прежнему был единственным кормильцем нашей многодетной семьи (лишь через год я стал получать студенческую стипендию и заводскую зарплату). А тогда у нас даже появился свой, купленный в кредит, дешевенький телевизор…

Мне кажется, отца сразили не постоянные нехватки и долги (так жили тогда многие семьи), а неприятности по работе, связанные с неожиданно возникшими жилищными тяжбами. Отстояв по месту службы многолетнюю очередь, он к нашей общей радости получил долгожданный ордер. Наконец мы могли переехать из нашей экзотической коммуналки, со скользкой железной лестницей и удобствами на улице, в отдельную благоустроенную квартиру. Но тут оказалось, что его, бесспорного первоочередника, нагло обманули, и целый год он вынужден был судиться с высокопоставленными подонками.