Текст книги "История Франции"

6. Он умер могущественным, но трепещущим от страха. Картина последних лет его жизни, нарисованная Коммином, окрасила для историков в определенные цвета и всю его жизнь целиком. Отсюда и его портрет, нарисованный черными красками. Романистам нравится изображать его в замке Плесси-ле-Тур одетым в грубые суконные одежды, в меховом колпаке, с которого свисают фигурки из свинца; он окружен арбалетчиками и лучниками, а на ветвях деревьев раскачиваются повешенные – «Это сад короля Людовика». Он ходил смотреть на клетки, в которых томились его враги, но и сам пребывал в клетке, оставаясь узником своих страхов. Откуда столько подозрительности? Мучился ли он угрызениями совести? Конечно, он душил налогами свой народ, но делал он это только для того, чтобы лучше этот народ защитить. Он был суров с феодалами, но зато вновь собрал Францию воедино. Он провел полезные реформы, стремился к упорядочению системы мер и весов, советовал уничтожить плату за проезд по внутренним дорогам страны (внутренние торговые пошлины), создал почтовые станции на расстоянии каждых четырех лье. Он поощрял торговлю и даже высказывал желание, чтобы это занятие, как и в Англии, не рассматривалось бы дворянством как унижающее его достоинство, но в этом начинании он потерпел неудачу из-за спесивой надменности феодалов. Короче говоря, он был велик в своих помыслах, но мелок в своих методах. «Душа низкая и недостойная королевского величия», – говорит Боссюэ. Однако это не совпадает с мнением Коммина, который хорошо его знал: «Я всегда видел его в трудах и заботах». И он показывает, что король, если случайно оказывался без дела, искал себе занятие и в любую погоду гонялся на охоте за оленем, чтобы вернуться утомленным и всегда на кого-то в гневе. Это скорее признак души неспокойной, чем низкой. Да и как он мог бы не испытывать раздвоенности, этот наследник королей-рыцарей, которого ссоры со своим собственным отцом, а потом с герцогом Бургундским с юности научили недоверию и ненависти? Король-делец со всеми недостатками горожанина, но и со всеми его достоинствами, который, в сущности, только и занимался что делами страны. «Он принял добродетельную смерть, – говорит Коммин, – гораздо более добродетельную, чем кто бы то ни было другой, кого я видел умирающим». Еще при жизни он назвал своего сына королем и наказал, чтобы в королевстве сохранялся мир вплоть до совершеннолетия нового короля.

7. А новому королю Карлу VIII исполнилось в то время тринадцать лет. Он был слаб телом, некрасив, с большой головой, забитой рыцарскими романами. Воспитывался он в замке Амбуаз, вдалеке от отца, любимым ребенком которого была дочь Анна, вышедшая замуж за Пьера де Божё. И на супругов Божё Людовик XI возложил регентство. Это вызвало ропот, еще более усилившийся, когда Анна под давлением общественного мнения попыталась «зачистить» советников покойного короля. Тогда и сам Коммин познал тюремное заключение. Вновь создалась Лига общественного блага, но на этот раз народ прозвал эту войну знати «безумной войной», что явилось знаком времени. Народ больше, чем когда-либо прежде, устал от феодалов и склонялся на сторону короны. Людовик Орлеанский и герцог Бретани Франциск II руководили этим заговором. Анна де Божё одержала над мятежниками две победы: одну – военную, а другую – политическую. В 1484 г. она созвала Генеральные штаты, чтобы доказать, что народ находится на ее стороне. Штаты ее поддержали, но потребовали свобод, предоставленных во времена Карла VII, потому что во все времена прошлое представляется «золотым веком». Эти штаты привезли наказы, и на них прозвучала поистине революционная речь депутата Филиппа Пота, сеньора де ла Роша из Бургундии: «Государство – это творение народа… Суверенный народ создает королей своим одобрением… Они являются королями не для того, чтобы получать доход с народа и обогащаться за его счет, а для того, чтобы, забывая о своих личных интересах, обогащать свой народ и делать его счастливым. И если они поступают иногда по-иному, то они становятся тиранами…» Штаты потребовали, чтобы их созывали каждые два года. Но на следующий день они обнаружили, что ковры сняты со стен, а мебель вынесена. Суверенный народ подчинился.

8. Со смертью Франциска II, герцога Бретани, возникла неотложная проблема. Наследницей была Анна, его дочь. Тот, кто женился бы на ней, получил бы Бретань. Среди претендентов был Максимилиан Австрийский, вдовец после смерти Марии Бургундской. Через свою дочь Маргариту он уже был правителем Фландрии, а если бы он получил еще и Бретань, то полностью окружил бы Францию. Анна де Божё действовала быстро и предложила герцогине в мужья своего брата, подкрепив брачное предложение сорокатысячной армией. Перед такой формой ухаживания трудно устоять. Анна попробовала возразить, что король Франции помолвлен с Маргаритой Австрийской, но Божё ответили, что эта детская помолвка уже давно расторгнута. Герцогиня смирилась и, несмотря на безобразную внешность мужа, вскоре полюбила его. Тоже некрасивая, худая, хромоногая, но «хитрая Бретонка», она была хорошо образованна и покровительствовала искусствам. Она проживала в Амбуазе, окруженная бретонцами, и ее родная страна осталась ей верна. Еще долгое время Бретань будет заявлять, что она соглашается на суверенитет французских королей только как наследников «доброй герцогини». После заключения этого брака цели де Божё были достигнуты, и Анна отошла от дел. Она оставила своего брата повелителем прекрасного королевства, в котором ему уже некого было бояться.

XI. О том, как в XIV–XV вв. Франция постепенно перешла от Средневековья к Новому времени

1. Нет ничего более ошибочного, чем представлять себе, что западное общество скачкообразно перешло от одной социальной формации, названной Средневековьем, к другой, получившей название Возрождение. Эти названия стали употребляться гораздо позднее и исключительно из соображений удобства изложения материала. История создается личностями и событиями, а не целыми периодами. Верно только то, что в XIV–XV вв. цивилизация, чувственная и рационалистическая в одно и то же время, начала медленно завладевать христианским миром и что постепенно черты феодализма утратили во Франции свою значимость. Мы уже видели, что Карл VII и Людовик XI обзавелись регулярными армиями; мы также отметили, что возросшая значимость пехоты привела к ослаблению политической силы феодальной кавалерии. Социальные установления следуют за новшествами с большим отрывом во времени, но в конце концов они всегда начинают нарушать ровный ход времени: внутриполитическая власть французского короля от войны к войне только возрастает. Король стал не только защитником, но и хозяином страны. Лучники останавливали кавалерию, пушки пробивали бреши в донжонах. Отсюда следует, что феодал был обречен. Основательно укрепившись на личном, национальном и религиозном фундаментах, сын Франции, помазанник Божий, чудотворец и главнокомандующий, король доминировал над всеми остальными силами, что проявлялось в самых различных формах: духовный авторитет Людовика Святого, просвещенный деспотизм Карла V и Карла VII, коварная демагогия Людовика XI. Но верховенство королевской власти уже почти не ставилось под сомнение. Ни мир феодалов, ни Генеральные штаты не возражали против ее усиления. Спокойно и уверенно французская монархия продвигалась к абсолютизму. Однако это не пугало французов: они чувствовали себя хорошо защищенными. «Наш король, – говорит Коммин, – является господином мира, у которого меньше всего причин произносить такую фразу: „У меня есть привилегия возлагать на подданного то, что мне угодно“, – ибо ни он и ни кто другой не имеет такой привилегии, и те, которые это говорят, чтобы заставить еще больше уважать короля, не воздают ему никаких почестей; наоборот, они заставляют тех соседей, которые ни за что на свете не хотели бы быть под властью короля, ненавидеть его и бояться…» Ни сам король и ни кто другой не имеет такой привилегии… Вот фраза, несущая главную мысль. Таким образом, для Коммина король ограничивал себя правилами и признавал границы своей власти, которыми были обычаи страны. У Людовика XI и Карла VIII были совсем иные представления о природе их власти, чем представления, бытовавшие в XVII в.

2. Все три сословия королевства жили своей обособленной жизнью. Дворянство охраняло свои привилегии. Освобождение от налогов – решение, вынесенное самими же пэрами, – создавало для них ни с чем не сравнимые социальные условия. Но за время Столетней войны дворянство показало себя непригодным к военной и политической роли. Пропитанное идеями рыцарства, оно не было реалистичным; и хуже того, оно считало для себя просто оскорблением быть реалистичным. Дворянство, со своим ребяческим тщеславием, по-детски занятое турнирами, пирами и военными тренировками, одержимое облегчением собственного положения, проявляло мало патриотических чувств. Оно бурно выражало свои страсти, и примером тому могут служить факты мести бургундского двора. Дворян не удерживали никакие религиозные чувства. Историки (такие как Фруассар или Монстреле) воздают рыцарским идеям словесную похвалу, ибо кто же еще защитит сироту и вдову? Куртуазная любовь превратилась в ритуал. Во время турнира рыцарь называет свою даму, носит ее цвета, ее платок, а иногда даже и ее рубашку, которую возвращает ей испачканной своей кровью, но во всем этом нет подлинных чувств. Еще оставались отдельные подлинные рыцари, как, например, отец Баярд, который учил своих сыновей кодексу чести: «Служите Богу. Будьте добры и вежливы с любым дворянином. Будьте скромны и услужливы с каждым человеком. Не будьте ни льстецами, ни доносчиками. Будьте честны в словах и в делах…» Но только потому так громогласно воспевают Баярда, что он был исключительным человеком. И сам Баярд тоже любил ломать копья на многочисленных турнирах. Но уже приближаются те времена, когда реалистически думающие солдаты скажут: «Копья существуют не для того, чтобы их ломать, а солдаты существуют не для турниров; держи оружие в порядке и убивай врага». Это и герой, и солдат.

3. В период Средневековья духовенство усвоило феодальный образ жизни. Великолепию турниров соответствовало великолепие культовых обрядов. Народу нравилась пышность церковных церемоний, но он осуждал роскошь частной жизни епископов. Великий раскол, в период которого два папы оспаривали свою власть над христианским миром, ослабил авторитет Церкви. Зачем страшиться отлучения, если сами отлучающие отлучали друг друга от Церкви? Французский народ оставался верующим, но он осуждал торговлю церковными должностями и индульгенциями, а также отсутствие христианских добродетелей у некоторых представителей духовенства. Народу были ненавистны сожительницы священников (их называли претрессами). Многие начали задумываться о необходимости реформирования Церкви. В 1438 г. французское духовенство и король Карл VII добились от папы одобрения Прагматической санкции Буржа – важного акта, уничтожившего римскую фискальную систему, по которому королю и Церкви Франции отныне передавалась часть доходов, отходившая ранее папству. В духовном плане новый мистицизм лучше отвечал потребностям воистину христианских душ. «О подражании Христу», трактат Фомы Кемпийского, написанный около 1430 г., говорил о набожности, основанной на любви и милосердии. Не будь такого обновления, Католическая церковь в следующем веке оказалась бы неспособной бороться с возникшей Реформацией.

4. Весьма активное третье сословие состояло в основном из горожан. Они представляли собой класс, отличный от остальных народных масс, который имел к тому же свои привилегии. В него можно было быть принятым, но для этого существовали особые условия и пошлина на вступление. Величественность муниципалитетов крупных городов была, казалось, совершенно феодальной. В Париже насчитывалось в то время примерно 300 тыс. жителей. Реймс считался вторым городом королевства. Многие горожане покупали владения, принадлежавшие сеньорам, и сами, как дворяне, имели арендаторов и испольщиков. Правила в их корпорациях становились все более и более жесткими. Ремесленники гильдий селились кварталами, и их ремесло было наследственным. В некоторых городах уже формировался настоящий класс городских капиталистов, занимавшихся международной торговлей. В деревне оставалось все меньше сервов. От старинного обычая сохранялись только отголоски: например, ленник должен был испросить разрешение на женитьбу у своего сеньора, что послужило основанием для глупой легенды о «праве первой ночи» (праве сеньора на первую брачную ночь), которого никогда бы не потерпела Церковь. Работящий и бережливый, французский крестьянин процветал до тех пор, пока его не касалась война и налоги. Но его грабили солдаты и разбойники, а талья была очень тяжела.

5. В конце Средневековья изменяется и французское искусство. Во время Столетней войны разруха и нищета достигали такой степени, что возводить большие здания уже не представлялось возможным. Большинство художников укрылись в тех регионах, которые оставались вне конфликта: в Бургундии, в Италии и в некоторых районах Фландрии. Их все еще вдохновляли религиозные темы. История Жанны д’Арк позволяет измерить силу веры в XV в.; даже критические замечания, адресованные Церкви, позволяют судить об этой вере. Если бы в те времена люди не были такими верующими, то их не заботили бы религиозные реформы. Но новое религиозное искусство уже не являлось столь дидактическим, оно было более трогательным, чем искусство XII и XIII вв. Художник покидает Град Божий и начинает наблюдать царства мира сего. Средневековье выразило свой идеализм в скульптурах на порталах, придав телам ангельскую бестелесность. В XV в. сцены Страстей становятся более реалистическими (в частности, под влиянием фламандцев). Миниатюристу с садизмом человека, который сам настрадался, нравится рисовать мучеников. Он разглядел «пластическое целомудрие страдания». Идея смерти завораживает Вийона, так же как Пляска Смерти завораживает скульпторов. Парижане посещают места, где хранятся кости убиенных младенцев. В Бургундии возникает изумительная школа, которая создает в основном надгробия. Некоторые из этих памятников, где члены черного братства кающихся грешников несут умершего, просто великолепны. «В XII в. французский мастер-камнетес начинает обращать свой взор, столь долго устремленный к небу, на земное. Художник становится наблюдателем». В противоположность тому, что происходит в Италии, мы почти не находим во Франции той поры художников, рисующих фрески, потому что стены готического собора заняты витражами и не оставляют для них места, но зато славятся талантливые французские миниатюристы и художники-иллюминаторы (Жан Фуке), которые вдохновили художников итальянского Возрождения. Миниатюра в их изображении становится картиной, ее фоном служат великолепные пейзажи, нарисованные ими сцены охоты или процессии достойны Карпаччо или Беноццо Гоццоли.

6. Но если говорить о светском или мирском искусстве, то в XIII в. оно находилось под покровительством богатых городских коммун, которые строили только дозорные башни и ратуши. В XIV и XV вв. влиятельный и богатый человек заставляет художников работать на себя. Король Карл V был великим строителем дворцов и замков. Это в его царствование Лувр Филиппа Августа, расширенный архитектором Раймондом дю Тамплем, официально становится королевской резиденцией. Сыновья Иоанна Доброго были меценатами (гобелены из Анжера, заказанные Людовиком, герцогом Анжуйским; «Великолепный часослов», выполненный для Иоанна, герцога Беррийского). Богатые купцы, такие как Жак Кёр, строят себе дворцы, украшенные скульптурами. Эта эпоха имеет склонность к портретам, сценам охоты и к изображению процессий. Произведения искусства оседают уже не в сокровищницах соборов, а в частных коллекциях. Большие сеньоры и большие финансисты хотят иметь у себя сокровища, собранные со всех сторон света. Коллекционер поощряет чувственное искусство и искусство роскоши. С женского тела снимают покровы. Мирское перемешивается со священным, и в картине «Богородица с Младенцем» Агнесса Сорель, любовница короля, изображенная в виде Мадонны, обнажает грудь дивной красоты. Большой прогресс делает в тот период и городское искусство архитектуры. Апартаменты становятся более светлыми и менее обогреваемыми. Купцам Аббевиля нравится украшать свои лестницы и оконные проемы гротескными и смешными деревянными скульптурами. Художник – строитель соборов соглашался на безвестность и в вере обретал свою награду. Но начиная с XV в. (и особенно с XVI в.) художник становится уважаемым, обласканным и знаменитым.

Рыцарский турнир. Поединок Ланцелота с Черным рыцарем. Французская миниатюра. XV в.

7. Те же изменения происходят и в литературе. Она также перестает быть анонимной и становится авторской. Героические песни, которые постоянно переделывались и дополнялись, некогда слагались целыми группами поэтов. Но теперь нам уже известна жизнь Карла Орлеанского и Вийона, она находит отражение в их произведениях и подтверждается такими историками, как Фруассар и Коммин. И авторы мемуаров, и историки описывают жизнь, ими самими прожитую. Эти воспоминания придают их хроникам то особое очарование, которого мы не найдем у пришедших им на смену ученых-историков, пользовавшихся сведениями, полученными из вторых рук. Чувства, выраженные Франсуа Вийоном, точно соответствуют чувствам, представленным в художественных произведениях того времени: глубокая грусть, болезненная вера, неотвязная мысль о смерти. Нет больше той доверчивости, существовавшей в XIII в., когда люди создавали Град Божий. Ужасы войны, неразбериха гражданских войн пробудили в них чувство скептицизма и усталости. Вийон еще может трогательно молить «Царицу Небесную и Правительницу земную» от имени своей матери, «смиренной христианки», но он понимает, что общество устроено плохо, что срам и жестокость распространены повсеместно и что смерть, единое для всех лекарство, равно унесет вора и палача, «королеву Бланку, подобную лилии», и «Жанну, добрую жительницу Лотарингии, которую англичане сожгли в Руане». (Впрочем, в «Балладе о дамах былых времен» он черпал вдохновение в Библии и в трудах святого Бернара, Исаии и Соломона. Тема гневного обращения к сильным мира сего стара как сама поэзия. Ubi Helena Parisque?[18]18
  Где теперь Парис, где Елена? (лат.)


[Закрыть] – вопрошает один из гимнов XI в.) Это эпоха пессимизма:

 
Время страдания и искушения,
Век плача, тоски и мучений.
Время томления и проклятия…
 

(Эсташ Дешан)

Следует отметить одну черту, которая свойственна, вероятно, каждой мрачной эпохе: ее поэты ищут для себя выход в трудностях формы. «Легкомыслие – это состояние неистовства». Что может быть более легкомысленного, чем усложнение ритмов? Баллада, рондо, удвоенные рифмы (а позднее – сонеты дю Белле, написанные в ссылке, и Кассу, написанные в тюрьме) имеют то двойное преимущество, что скрывают ужас жизни и создают шедевры. Гийом де Машо (1300–1377), один из величайших французских артистов, автор баллад, месс, мотетов, сумел совместить воедино виртуозность музыканта и поэта.

8. Самым полным выражением греческой души был театр, а римская комедия подхватила традиции Аристофана и Менандра. Но Католическая церковь по моральным соображениям проявила враждебность по отношению к актерам. И все же, начиная с X в., именно Церковь возрождает драму. Появился обычай на Пасху «представлять на сцене» беседы жен-мироносиц возле гробницы. Затем стали появляться настоящие драматические произведения на литургические темы, написанные на латыни. И наконец, в некоторые праздничные дни, иногда на папертях церквей, иногда в балаганах, религиозные братства представляют миракли или мистерии, иначе говоря, «игры» о жизни святых или о Страстях Господних, написанные на вульгарной латыни. Народные представления, такие как в Обераммергау, могут составить впечатление об этих бесконечных пьесах, длившихся иногда по нескольку дней. Весь город собирался посмотреть «Мистерию о Страстях». Публике рекомендовалось соблюдать «любовную тишину». Многочисленные актеры не были профессионалами. «Богу Отцу дан кувшин вина на пять су…» – говорится в «Отчете по расходам на постановку „Страстей“ города Монс». (Опубликовано Гюставом Коэном.) В этих драмах на священные темы присутствовали и комические элементы. Геродот, Пилат, Иуда, евреи предавались чертям, которые строили рожи и выходили из пламени ада, а зрители веселились, глядя на их кривлянье. Непрерывность истории театра во Франции подтверждается тем фактом, что еще в XVII в. «Бургундский Отель» принадлежал братству Страстей. Красное одеяние Арлекина, известное нам сегодня, или красный занавес, обрамляющий сцену, восходят к мантии Аллекина, которой был задрапирован Зев Ада (Г. Коэн). Когда в наши дни эти мистерии и миракли были вновь поставлены в Сорбонне и на паперти Нотр-Дам, то стало очевидно, какую наивную красоту несли они в себе. Комические элементы в них менее хороши: это как раз то и погубило религиозный театр. В 1548 г. парижский парламент счел мистерии непочтительными и запретил их. Два других жанра – моралите и фарс – создали несколько шедевров. «Фарс об адвокате Патлене» отличается стремительностью диалогов и почти механической комичностью Мольера, но в нем нет поэтичности последнего. Существовали еще соти́, которые разыгрывались «глупцами» и «сумасшедшими»; эти сатирические пьесы были пародиями, которые mutatis mutandis[19]19
  С соответствующими изменениями (лат.).


[Закрыть] соответствуют нашим современным театральным ревю. Как в литературе, так и в искусстве первое, что поражает в этих ранних французских памятниках, – это ясность построения и смелая верность подробностей. Следует также отметить влияние театра на живопись и скульптуру. Присутствуя на мистериях, художник находил для себя образцы и новые идеи (Э. Маль).

9. Мы привыкли приписывать XV в. изобретение книгопечатания. Но от египетских табличек и до Гутенберга развитие книжного дела было непрерывным. Уже с конца Римской империи кодекс, имевший форму нашей современной книги, начал заменять свитки пергаментов. Возможность печати нескольких экземпляров одного и того же текста с использованием букв, выгравированных на деревянной доске, уже с давних времен была известна в Китае. В XV в. многие обстоятельства придали идее печатания книг новый толчок: открытие многочисленных античных манускриптов, развитие университетов, возросший интерес к рассказам о путешествиях. Ну а то, что называют «изобретением» книгопечатания, так это просто соединение двух новшеств: создание отдельных литер, которые собирались в нужном порядке, а затем вновь рассыпались, и использование металлических литер, которые можно было отливать в неограниченном количестве. Считается, что мысль о применении этих новшеств принадлежит Лауренсу Костеру из Харлема и Иоганну Гутенбергу из Майнца. Как бы то ни было, но начиная с 1455 г. стали создаваться прекрасные книги. Книгопечатание, которое достигло Парижа в 1470 г., медленно изменяло политическую жизнь страны, облегчив формирование и распространение общественного мнения.

10. XV в. можно считать переходной эпохой. Многие дворяне, которые имели укрепленные замки, построили себе особняки, украшенные скульптурами, в различных городах, таких как Периге, Бордо, Руан, Дижон. Наличие двух жилищ можно истолковать как знак того времени. Еще продолжается Средневековье (донжоны), но уже возникает новая форма социальной жизни (особняк, дворец), потому что различные цивилизации сосуществуют, наслаиваясь друг на друга. Даже сегодня мы можем наблюдать многочисленные пережитки Средневековья. Немало феодальных крепостей возвышается по всей Франции, и иногда в этих замках продолжают жить те же самые семьи, предки которых когда-то их возводили (Ларошфуко, Люинь, Юзес и т. д.). В большинстве провинций крестьянские хижины мало изменились с той поры. Здание католической церкви все также остается центром каждой французской деревни. Как и раньше, в ней служит епископ во время своей пасторской поездки. Сегодня паломники путешествуют по железной дороге, но они отправляются в Лурд, как в былые времена шли паломники в Сантьяго-де-Компостела. Чувства, которые испытывал в изгнании Карл Орлеанский, подобны чувствам изгнанников всех времен. В провинциальных семьях еще сохраняется уважение к святым таинствам, к аскетизму, сохраняется некоторое безразличие к личному счастью, которое и в наши дни делает разводы во Франции более редкими, чем в англосаксонских странах.

Братья Лимбург, Бартелеми д’Эйк, Жан Коломбе. Сбор урожая (Месяц сентябрь). Фрагмент миниатюры Роскошного часослова герцога Беррийского. Между 1412 и 1416

11. Давайте откроем хронику Жана де Труа, чтобы узнать, каковы были мысли и заботы рядового француза XV в.

1460 год. Хлеба́ «хорошо уродились», но будет мало фруктов. Урожай винограда будет невелик, но зато вино обещает быть превосходным. Это «добрый год». В Париже одна женщина за укрывательство краденого была закопана живьем, а ее имущество конфисковано; чтобы отсрочить казнь, она уверяла, что беременна, но матроны сказали, что это не так. Сена и Марна вышли из берегов…

1461 год. Король Людовик XI прибыл в Париж. При его вступлении в город герольд Луаяль Кер представил ему пять знатных дам, которые изображали пять букв слова «Париж», и каждая из пяти дам произнесла приветствие. Лошади были покрыты попонами из золотой парчи, подбитой соболем, из бархата, подбитого горностаем, и из дамасского шелка, украшенного серебром и золотом. У фонтана Понсо три красивые девицы изображали сирен, все три были обнажены, и люди любовались «их красивыми круглыми и твердыми грудями, на которые приятно было смотреть»; сирены исполнили маленькие мотеты. Несколькими шагами дальше изображались «„Страсти“ молчаливыми персонажами: это был Господь, распятый на кресте, и справа и слева от Него два разбойника». На мосту Менял птицеловы, имевшие монополию (которую они держат и до наших дней) на продажу птиц на площади Шатле, выпустили двести разноцветных ярких птиц. Потом король проследовал в отель де Турнель, где он собрал главных придворных своего отца и назначил на их место новых, что вызвало неудовольствие и обмануло надежды многих. Вот так и было замешено тесто французской жизни: урожай хлеба и винограда, изменения в политике, театр, поэзия, реализм артистов и художников. Оставалось только вымесить это тесто и придать ему форму.