Текст книги "Ветер в Камне"

7

ЦВЕТЫ увядали, и вместе с ними земля лишалась последних красок. Люди безрадостно ковыляли по полям, но их новый властитель насыщал только свой собственный неутолимый голод. Поля тоже были сероватые, а колосья пшеницы загнивали, не созрев.

Юржику теперь нечего было пасти – то, что осталось от овечьей отары, стало дичью для гоббов. Дома он лишился, и боль утраты днём и ночью пожирала его изнутри. По рождению юноша не принадлежал к дану Фирта: когда-то дан принял его, сироту, ещё не умевшего ходить, благодаря узам очень отдалённого родства.

От прочих данов долины остались одни развалины. По никому не ведомой причине повелитель пока не трогал дан Фирта, хотя и упивался тем страхом, который рождала постоянная угроза. В голове Юржика поселилась глухая пустота – он стал будто полоумным и лишь гадал иногда, почему Эразм не вытянул жизнь из его приёмного клана, как вытянул из других.

Юржик был во дворе крепости, черпал воду из вонючего колодца, который прежде стоял заколоченным. Может, именно потому, что Эразм первым подчинил его своей воле, юноша остался в ближайшем окружении мага.

Он знал, что повелитель демонов – и его тоже – въехал во двор, окружающий основание башни, но не смел поднять глаза, до тех пор пока кривая когтистая лапа Карша, предводителя гоббов, не опустилась на его плечо. Тогда Юржик посмотрел на Эразма и отрешённо заметил, что даже богатые одеяния меркнут в этих стенах, которые измученные мужчины и женщины с каждым днём возводили все выше на древнем основании.

– Эй, слизняк.

Повелитель поманил его пальцем. Юржик, даже если бы захотел, не мог бы противиться этому властному зову, тем более когда его держал предводитель гоббов. Каким-то образом он собрался с силами и посмотрел в бесстрастные глаза мага, читавшие его как открытую книгу.

– Сколько тебе лет? – прозвучал вопрос.

Слова приходили все с большим трудом – теперь, когда Тьма поглотила их, у стирмирцев не осталось, о чём говорить. Правда, на мгновение мысли Юржика как будто слегка прояснились, одновременно вернулось и чувство страха. Он закашлялся и едва не задохнулся, словно ветер швырнул ему пыль в лицо, однако ответил так быстро, как мог.

– Прошлым летом меня допустили к покосу, – выпалил юноша эти теперь уже бессмысленные для него слова.

Повелитель улыбнулся.

– Не слишком стар и не слишком юн, чтобы медлить, – пробормотал он. – Негоже пренебрегать подходящим инструментом. Отправляйся на кухню, слизняк, выбрось эти лохмотья и вымойся как следует. – Повелитель зажал нос, показывая, что думает о чистоплотности бывшего пастуха. – Потом пойдёшь с Каршем. Может быть, – сказал он, кивая своим мыслям, – ты-то мне и нужен.

Не выпуская из рук теперь уже полные ведра с водой, Юржик поплёлся на кухню, за его спиной маячил Карш.

Кухня была на первом этаже башни, её душный запах мешался с вонью, которая чуть ли не туманом клубилась вокруг гоббов. Здесь суетились две женщины: одна разводила огонь в грязной печи, другая разделывала сочащийся кровью шмат мяса. На лице у неё был свежий синяк от щеки до подбородка, с уголка губ стекала струйка крови.

Женщины даже не посмотрели на вошедших, только та, что с синяком, кивком велела поставить ведра под стол. Карш отвечал жуткой ухмылкой.

– Этот… – (ранее повелитель с помощью магии сделал так, чтобы люди и гоббы могли понимать друг друга), – моется и идёт наверх. – Гобб махнул в сторону лестницы. – Повелитель сказал, чтобы был голый, никакого тряпья.

Женщина молча вытащила одно ведро из-под стола. Вторая достала кусок грубого мыла и протянула Юржику. Затем они вернулись к работе. Карш уселся на лестнице и не спускал голодного взгляда с тела пастуха, как будто перед ним редкий деликатес.

Вымывшись настолько чисто, насколько это было возможно, Юржик опрокинул ведро в вонючий водосток. На кухне стояла жара, но его охватила дрожь неведомого прежде стыда.

– Пошёл! – нетерпеливо рыкнул гобб, и Юржик заторопился по холодным ступеням. Наверху показалась площадка. По правую руку была закрытая дверь, однако лестница тут не кончалась, и гобб приказал подниматься выше.

Что-то переменилось в воздухе. Сюда не долетали запахи кухни, и на одно отчаянное мгновение Юржику почудилось, будто с верхнего этажа на него повеял доброжелательный Ветер. Впрочем, в следующий миг юноша понял, что хотя новые запахи заглушали прежнюю вонь, в них не чувствуется ни аромата живых цветов, ни радости, ни облегчения.

На этом этаже тоже оказалась закрытая дверь, но ступени не кончались и здесь. Лестница, которая вела наверх, была грубее, новее и уже: огромный гобб не сумел бы в неё протиснуться. Однако он и не стал подниматься выше, лишь гулко постучал в дверь, когтистой лапой придерживая Юржика за плечо.

Ни звука не раздалось с другой стороны. Дверь распахнулась, и взгляду предстала занавесь, такая чёрная, как будто там и нет никакой комнаты. Карш, не давая юноше времени на раздумья, швырнул его в практически невидимый проход.

Юноша попал в комнату, полную таких красок и света, какие он уже почти позабыл.

Эразм сидел в причудливом кресле – казалось, оно собрано из изогнутых костей какого-то огромного животного, – утопая в алых бархатных подушках.

Рядом стоял стол, где на подставке дымчатого камня сверкал хрустальный шар, служивший, видимо, каким-то сосудом, поскольку в нём кружился водоворот тьмы и красок. Были здесь и два канделябра. Юржик вздрогнул, когда их заметил.

Эти канделябры предназначались для новогодних свечей, которые можно зажигать только один час в году после специального ритуала. Прежде они лежали в большом сундуке десятого хранителя пастбищ. Но Юржик собственными глазами видел, как гоббы разорвали хранителя на части. В подсвечниках были теперь не лучшие свечи чистейшего воска, а кривоватые, зеленоватые палочки, которые светили ярче, чем те свечи, которые Юржику доводилось видеть в домах стирмирцев.

На другом конце стола лежали пергаментные свитки и стопка книг – старых, в деревянных переплётах с потускневшими металлическими застёжками. Там Юржик увидел несколько знакомых тетрадей – хозяйственные отчёты, которые каждый дан составлял ко Дню урожая. Их всегда писали в двух экземплярах: один хранился вместе с подсвечниками, второй – в дане Фирта.

Юржик уже отвык так долго сосредотачиваться на чём-либо – с появления повелителя у него не было на это ни сил, ни желания. Неужели Эразм ослабил свой контроль? Но зачем?

– Ближе, выйди на свет, – поманил повелитель. И снова юношу жаркой волной окатил стыд. По лицу Эразма нельзя было ничего понять, однако под взглядом этих жёлтых глаз Юржик почувствовал себя так, будто его бросили лицом в грязь.

– Повернись, медленно, – раздался следующий приказ.

Юржик подчинился, пытаясь отвлечься на то, что видел вокруг. Комната была богато убрана, хотя и в приглушённых тонах. Одна полка с разным склянками и запечатанными фиалами, другая – с книгами и свитками. На высоких подставках покоились две жаровни, над которыми клубился дым – видимо, потому-то на этом этаже и пахло совсем иначе. У стены стояла роскошная кровать (раньше она принадлежала Готфли из дана Санзон), накрытая несколькими меховыми покрывалами. Юржик сделал полный круг и снова посмотрел на Эразма, который листал одну из стирмирских тетрадей.

– Ты из дана Фирта?

– Я приёмыш, – покачал головой Юржик.

– Дан принимает детей, только если есть родство, – возразил Эразм. – Где и от кого ты родился и как стал приёмышем?

– Я сын Етты-мельничихи, отцом моим был Ован. В первый мой год разразилась буря, река снесла мельницу и убила почти всех, кто на ней жил. Прабабка матери принадлежала к дану Фирта, а у родни отца было достаточно сыновей. Меня принял дан Фирта.

Наступила тишина. Казалось, Эразм обдумывает что-то, что может иметь большое значение – а может и не иметь.

– Тем не менее, – протянул он, – ты с ними в кровном родстве. Ты хорошо знаешь ту, кого зовут Сулерной?

– Как сестру, – ответил Юржик, потрясённый внезапной переменой темы. – Я хоть и приёмыш, но они решили, что моя кровь – кровь Фирта…

– Кровь? – Маг приподнялся в кресле, слова юноши привлекли его внимание. – Кровь или… магия?

Юржик, ничего не понимая, мотнул головой, но повелитель вновь улыбнулся.

– Может быть, ты и станешь моим помощником.

Юржику достало силы – и мужества – спросить:

– Как Карш?

– Не совсем. Посмотри вокруг, слизняк. Когда-то я был так же глуп и безволен, как и ты. Есть много способов заставить магию служить и много

– Я? – других, чтобы призвать её. Этажом ниже ты увидишь дверь, прикажи – и она откроется. То, что ты там найдёшь, твоё; если тебе достанет ума, то навсегда.

Гобб не дожидался его, чему Юржик очень обрадовался. Спустившись, он остановился перед дверью и произнёс:

– Откройся.

К изумлению юноши, дверь и в самом деле плавно отворилась. Здесь царил свет, удивительно много света, учитывая, что в комнате было единственное узкое окошко.

Юржик сделал пару шагов и посмотрел на мягкий пол, который проминался под ногами. Больше всего это походило на стерню: такое же тускло-жёлтое и густое, хотя на самом деле и не трава.

Дверь позади захлопнулась. Юржик резко повернулся, готовый выскочить наружу, и с удивлением обнаружил две щеколды: одну сверху, другую снизу. Юноша понимал, что попытка запереться может окончиться плохо – вдруг он задвинет щеколды, а отодвинуть не сможет, – однако всё-таки подёргал запоры. Они не поддались, и Юржик нехотя оставил дверь в покое.

Ковёр, так похожий на скошенный луг, устилал весь пол, кроме трёх участков, где стояли треноги для светильников. В углу – низенькая кровать (видимо, прежде она задвигалась под ту роскошную, что теперь стояла в комнате повелителя), рядом – стол со стулом. На столе стояла небольшая лампа, но она казалась перевёрнутой, так что освещала только лежащую под ней книгу. Напротив стола в стене располагалась занавешенная ниша. Юноша опасливо приблизился к ней, но обнаружил лишь место для одежды и узенькую полочку, на которой помещались кувшин и пустой таз.

Из мебели в комнате оставался ещё резной сундук, впрочем, на него Юржик старался не смотреть: стенки и крышка были изукрашены чудовищными резными фигурами, и в неясном свете чудилось, будто они шевелятся, не спуская выпученных глаз с бывшего пастуха.

Замка на сундуке не было. Юржику не хотелось касаться дерева: тщательно отполированное, оно тем не менее выглядело так, словно было изуродовано какой-то жуткой болезнью, каким-то лишаем, какого и в природе нет. Впрочем, крышка открылась довольно легко, и под ней оказалась одежда, которая могла бы принадлежать торговцу из далёких земель – покроем она отличалась и от простых крестьянских нарядов, и от ярких одеяний повелителя.

В комнате не было зеркала. Юржик не видел своей наготы и больше уже не мёрз. Всё же он неохотно принялся вынимать одежду.

Тот, кому она когда-то принадлежала, был одного с ним роста, но не так худ. Хотя Юржик и затянул ремень, одежда все равно висела мешком. В сундуке нашлись и башмаки; к сожалению, их пришлось отставить в сторону – слишком малы. Застегнув крючки на жилетке (которая все равно постоянно расстёгивалась, потому что была чересчур широкой), Юржик снова обошёл комнату и осмотрел всё, что в ней было. К юноше возвращался разум, а с ним и острота восприятия, от которой тот почти успел отвыкнуть.

Юржик не сомневался только в одном: пусть эта комната роскошна, как комната старейшины дана, но выходить из неё по собственной воле ему не дозволено. Наверняка запоры есть и снаружи. Кроме того, Юржик не нашёл ни еды, ни питья. Здесь он такой же пленник, каким был до сих пор.

Юноша снова обошёл помещение и в конце концов остановился, уставившись на сундук. В нём уже не было ничего, кроме бесполезных башмаков, которые Юржик закинул внутрь, прежде чем опустить крышку. И во всей комнате ни одного предмета, который сгодился бы в качестве оружия, разве что треноги, да и ими не очень-то размахнёшься.

Наконец внимание Юржика привлекла книга на столе. Побывав в покоях повелителя, он понял, что книги – это сокровища. Как все данцы, Юржик с раннего детства умел складывать слова и простые числа, остальное было им почерпнуто из легенд и рассказов старейшин.

Не зная, чем ещё себя занять, он направился к столу, к книге, заманчиво лежащей в свете лампы. Однако стоило сделать пару шагов, как вновь накатила пустота, и не книга теперь манила его к себе, а кровать. Не раздеваясь, Юржик растянулся на матрасе и почувствовал мягкие объятия чего-то… Ветра? Сквозь сон он на мгновение вспомнил нечто накрепко забытое: Ветер. Куда делся Ветер?

Гиффорд, Йост и Гарвис сидели за столом и напряжённо вглядывались в светящийся прямоугольник, висящий перед ними прямо в воздухе на уровне глаз.

В прямоугольнике виднелась неказистая кровать, на которой неподвижно, как статуя, лежал бледный юноша.

– Ищем, – чуть слышно произнёс магистр. И они принялись за поиски. Хотя эта магия не была запретной, к ней следовало прибегать только в крайнем случае.

Теперь перед ними был не спящий юноша, а богатое, причудливое убранство покоев этажом выше. Эразм сидел за столом и внимательно вчитывался то в лежащую перед ним книгу, то в свиток, который держал в руках. Дым благовоний наполнял комнату, так что даже далёким валарианским зрителям казалось, будто они чувствуют аромат.

– Он готовит орудие, – произнёс Гарвис. – Не пора ли нам вмешаться?

– Он успел приумножить своё могущество, и теперь мы не в силах помешать ему, даже если соединим свои дарования, – ответил Йост.

– Трудно поверить, чтобы мы ничего не могли поделать! – возмутился маг-художник, которому никогда не доводилось сталкиваться с силами Тьмы.

– Поверь, – спокойно отозвался Йост. – Мы можем остановить сердце того спящего мальчика. Или… можно обратить орудие против Эразма. Пусть нам не под силу повлиять на тех, кого он намерен использовать в своих грязных целях, но можно направить его желания, чтобы он собственными руками обеспечил свою погибель.

– Что будет с теми, кого он хочет использовать, что мы в состоянии сделать для них? – не унимался Гарвис. От волнения он впился руками в край стола, уже поцарапанный его ногтями.

– Послушай, – ответил Гиффорд, – смерть – ещё не конец, как нам известно. За зло, которое задумал один, а сотворил, не ведая, другой, расплачиваться должен только первый.

– И осуществить… то, что мы замышляем, – упавшим голосом проговорил маг-художник, – должен буду я.

– Да, тяжкое бремя. Однако в этом мальчике таится огромная духовная сила, и он передаст её тем, кто придёт ему на смену. Он умрёт, но оживёт в лоне Ветра!

Юржик повернул голову, и теперь магам стало лучше его видно. По щекам юноши бежали серебристые струйки, слёзы текли из спящих, закрытых глаз.

8

НА ЗАКАТЕ дан Фирта собирался на кухне, где ароматы ужина поднимали настроение хотя бы детям. Никто теперь не рассказывал сказки и не пёк в очаге яблоки. Данцы не знали, сколько осталось до того времени, когда придёт новый хозяин долины и все закончится навеки.

Младшие мужчины теперь ходили по ночам в дозор. Дальние границы дана они контролировать не могли, старались хотя бы следить, чтобы скот не отходил далеко от дома.

Фирт был не самым богатым даном долины – богатые пали первыми. Данцы верили, что беда обошла их стороной благодаря Хараске и её супругу. Старик предпочитал помалкивать о прошлом, но все знали, что в юности бабушка и дедушка ответили на зов Ветра и ходили в лес, после чего стали столпами Света.

Много дней потребовалось, чтобы постоянным уходом вернуть Хараску к жизни. Обычно неунывающая и работящая, теперь она все больше молчала: не рассказывала сказки, не веселилась с детьми, только смотрела на них издалека и вздыхала, а они, чуя беду, не докучали бабушке. Особенно старуха опекала Сулерну, беспокоилась, если теряла девушку из виду, снова и снова требовала обещаний, что та не отойдёт от дома дальше границ сада. Когда остальные начинали выспрашивать, Хараска признавалась, что не увидела в видении судьбу Сулерны и всем сердцем беспокоится за девушку.

Больше всего данцам не хватало Ветра. Ханс время от времени доставал свирель и наигрывал мелодии, под которые они танцевали на празднике урожая. Звуки будоражили и одновременно успокаивали, как будто с музыкой являлся призрак Ветра.

Время шло, и дан Фирта продолжать жить как прежде, только на границе Тьмы. То, что Юржик больше не принадлежит дану, они знали – его видели среди прочих, кто лишился своих данов и работал теперь в башне.

С помощью госпожи Ларларны и тех, кто более других был одарён магией, Хараска дважды пыталась связаться хоть с кем-нибудь, кто держался Света. Но ей это не удавалось, и наконец Ларларна объявила, что Хараске не следует тратить свои бесценные силы.

По вечерам все привыкли сидеть в полумраке, который нарушал лишь неверный свет очага. Дети, успокоившись на руках родителей, смотрели на огонь, взрослые отчитывались друг другу, что сделали за День. Никто не говорил о том, о чём знали все: о том, что прямо за границами их дана простираются поля, поражённые гнилью и плесенью, заросшие невиданными доселе сорняками с неприятным, дурманящим запахом – если их коснуться, на коже появляются волдыри.

Овечье стадо пропало в тот день, когда Юржик вернулся в долину у стремени нового господина. Остались две дойные коровы, полный свинарник свиней и множество кур, которых данцы теперь не пускали дальше птичьего двора. В огороде было в достатке овощей, а в саду зрел большой урожай фруктов.

Но границы островка покоя и счастливого изобилия простирались не дальше границ дана Фирта – и как знать, надолго ли это?

Тем вечером Хараска, по обыкновению, сидела в своём кресле на кухне. Рядом стояла корзина с вязанием, однако бабушка не обращала внимания на спицы и пряжу. На полу перед ней сидела Сулерна, и Хараска, взяв её руки в свои, гладила нежную кожу.

В очаге с треском занялось новое полено. Сулерна смотрела, как по щекам бабушки текут слезы. Хараска не пыталась их утереть.

– Бабушка, – неуверенно промолвила девушка, желая её успокоить, но как?

Хараска с силой сжала ладони Сулерны, будто от этого зависела сама жизнь девушки. Те, кто находился поблизости, обернулись. Госпожа Ларларна подошла сзади и положила руки Хараске на плечи.

– Сестра, – хотя она говорила тихо, в наступившем молчании все услышали её голос, – снова послание?

– Ветер! – бессильно всхлипнула старая сновидица. Плач перешёл в крик, старуха обняла Сулерну, глядя уже не на девушку, а куда-то в пустоту, наполненную видениями, от которых нет защиты.

– Нет! – кричала Хараска в отчаянии. – Нет! Даже Тьма не станет…

Медленно она отпустила Сулерну, и теперь уже девушке пришлось держать сновидицу, обмякшую в её руках. Подбежали Ларларна и остальные, подхватили Хараску. Её глаза были закрыты, но половина лица оставалась перекошенной, а левая рука повисла как плеть.

– Что это было?! – воскликнула Сулерна. Госпожа Ларларна только покачала головой.

Фата испуганно отпустила младшую дочь, сидевшую у неё на коленях, и, задыхаясь от спешки, бросилась застилать лежанку. Маленькая Мара уцепилась за материны юбки.

– Совсем как Вифт Второй! – воскликнул внезапно кто-то из мужчин. – Мы сидели, ели, как обычно, на пиру Середины зимы, его тогда так же скрутило! Правда, до снов ему дела не было. Четыре месяца лежал, как чурбан, и слова не мог сказать, только смотрел на нас, когда к нему подходили, несчастными глазами, как будто о помощи просил. Мы так и не поняли, что его свалило.

Взгляд Хараски не просил о помощи. Наоборот, глаза её были закрыты, словно вся воля сосредоточилась на том, чтобы ничего больше не видеть.

Фата укрыла мать стёганым одеялом. Привычное всем добродушие исчезло с лица женщины без следа.

– Это ей послал наш самозваный повелитель? – спросила она у Ларларны. – В юности мама была заклинательницей Ветра и до сих пор осталась сновидицей для всех нас, не забывших пути предков. Чтобы уничтожить дерево раз и навсегда, его рубят под корень…

– Несомненно, это было послание, – ответила Ларларна, – хотя, мне кажется, оно не имело целью причинить ей прямой вред. Думаю, увиденное пробудило в Хараске великий страх за другого… – Вдова кивнула в сторону Сулерны.

– Я не сновидица! – воскликнула та. – Зачем я понадобилась этому, в башне?

– Он совсем из ума выжил, вот что я думаю, – буркнул её старший брат Эли, обнимая сестру.

Старейшина, до сих пор молча державший жену за безжизненную руку, обернулся к целительнице.

– Госпожа, – его сильный голос утратил большую часть привычной властности, – все мы подвержены телесным немощам. Ты считаешь, что такое может случиться из-за прерванного послания?

– Страх способен причинить больше вреда, чем болезнь, – резко ответила Ларларна. – На моей памяти такое случалось дважды. Видение сломило волю Хараски. Посмотри на неё, старейшина, видишь, как она зажмурила глаза? Она не спит, нет. Она отказывается принимать то, что видела – или видит до сих пор. Полученное послание – не из тех, которым можно радоваться. Это предвидение.

Все в кухне загудели. Один из младших детей, напуганный волнением взрослых, заплакал, и мать поспешила его успокоить.

– Уже три поколения, как в дане нет провидцев, – пробормотал старейшина, – да и Хараска никогда не была к этому склонна. Госпожа, – снова обратился он к Ларларне, – можешь ли ты узнать, что за зло довело её до такого состояния?

Ларларна печально покачала головой.

– Ветер оставил нас, без него я бессильна. Я не могу прочесть, что ему, возможно, ведомо, ибо он покинул наши края. Как ты не понимаешь!

В её голосе звучала ярость отчаяния.

– Это чудовище иссушает нас, он пьёт жизнь из воды, из облаков, из самой земли! Он копит нашу магию! Когда-то… – Ларларна подняла руки. Все собравшиеся видели на фоне очага её жесты, хотя и не могли уразуметь их смысл. – Когда-то старейшины моего дана, не таясь, ходили к Камню, через который Ветер приходит в наш мир. Увы, Камень отныне нам недоступен…

С лежанки донёсся тихий вздох, и все взгляды обратились в ту сторону. Хараска билась в корчах. С первого взгляда было понятно, что ей отказали левые рука и нога. Из уголка губ сочилась слюна. Но глаза её теперь были открыты, и они горели решимостью. Старуха что-то хотела сказать. Хараска боролась с собственным телом так яростно, что Фата, Сулерна и Ларларна бросились к ней в страхе, что она упадёт с лежанки.

Дважды сновидица начинала издавать нечленораздельные звуки, наконец задрожала и утихла. Всем было ясно, что надежды на быстрое выздоровление нет.

Дрогнул огонь негаснущих свечей в покоях Эразма. Повелитель Стирмира вчитывался в свитки с переписью данов, особенно в те, где древние руны продолжались новыми. Наконец он откинулся в кресле и, рассмеявшись, протянул руку к полному кубку, стоявшему тут же. Подняв его в немом тосте, Эразм осушил кубок, даже не вспомнив, что это последнее вино из прежних запасов. Найденное наконец подтверждение давних догадок стоило отпраздновать.

Маг взялся за перо и, обмакнув его в остатки вина, тонкой чертой соединил два имени, расставленных на генеалогическом древе довольно далеко. Из середины этой черты он провёл жирную пунктирную линию – с такой силой, что сломал перо.

Наконец, отбросив свиток в сторону, Эразм взялся за одну из привезённых с собой книг – небольшой странный томик с обложкой из шкуры, покрытой редкими жёсткими волосками. Страниц в нём было немного, и лишь несколько из них покрывали короткие заметки, написанные неразборчивым почерком. Долго искать не пришлось – три заметки на одном из разворотов. Читать было тяжело, пока Эразм не поднёс книгу к шару с клубящимся внутри туманом – центру всего, что казалось ему важным.

Снова дрогнул огонь свечей, хотя в комнате не было сквозняка. Эразм вёл пальцем по строчке, как будто это поможет лучше понять написанное.

Второй, третий раз дрогнул огонь… Эразм не отвлекался, и вскоре свечи вновь разгорелись ярко и ровно. Лишь тогда он поднял голову и, будто надеясь узнать что-то новое от стен, медленно и внимательно огляделся.

Его паутина была защищена всеми подходящими заклинаниями, которые он выучил за много лет. Ничто не могло нарушить защиту. И всё-таки где-то чудился проблеск неподвластной ему магической силы.

В дане Фирта!.. Но где? Женщины дана всегда были талантливее мужчин.

Снова повелитель развернул свиток и обвёл пальцем одно из имён, напрягаясь всем телом в попытке уловить хоть малейший отзвук таланта.

Старая карга! Эразм резко перевёл взгляд на шар, и то, что предстало там вместо вечного тумана, заставило чародея усмехнуться. Значит, она знает… или ей так кажется. Теперь её подвело собственное тело, и она не может никого предупредить. Надо будет за ней присмотреть, конечно, как и за второй, которую они зовут госпожой Ларларной. Жертва не должна иметь ни малейшего представления о грядущей каре.

Осталось только ждать, ибо без помощи природы его планы обречены на провал. При довольно значительном усилии можно призвать демона, однако в таком деле время неподвластно. К тому же ещё не всё готово.

Одним ударом уничтожить дан Фирта не сложнее, чем встать с кресла и пройти через комнату. И всё же пусть лучше до поры они пребывают в своей выдуманной безопасности, пока… Эразм облизал губы, словно в предвкушении скорого пиршества. Поработив этот дан… Нет, рабов уже достаточно. И никто не сравнится с ним по богатству, насыщенности вкуса – вкуса истинного могущества. Когда он покончит с этой семьёй, там не останется ничего, даже съёжившегося пучка травы. Но всему своё время. Это жалкое мужичьё само выбрало свою судьбу много лет назад.

Эразм убедился – и наслаждался уверенностью, – что защитная паутина наконец прошла испытание. Пусть теперь Йост, или Гиффорд, или даже оба попробуют разнюхать, что он замышляет!

Повелитель Стирмира скрутил свиток и закрыл книгу, размышляя вслух. Самый важный инструмент лежал этажом ниже и спал неестественно глубоким сном. Впрочем, этот вопрос ещё следовало обдумать, как и то, что сейчас происходило в дане Фирта.

Ветер не умирает, а лишь отступает, возвращается дразнящими порывами, донося до слуха далёкий рокот. Кто может подчинить себе Ветер? Такой силы нет ни у кого в этом мире.

Однако Договору подвластен даже Ветер…

Никто не знал, что такое Ветер – живое ли он существо с собственными мыслями и желаниями или бездумная стихия. Теперь же все, кто слышал его, не сомневались, что он не только разумен, но и готовится к битве, невзирая на узы, которыми скован.

Ханса, спешившая по очень важному делу, внезапно свернула с пути, сама не зная почему. Перед ней возник Камень, сверкающий неутомимо мечущимися по его поверхности искрами.

Ханса подняла руки в приветствии, хотя и понимала, что пришла сюда не совсем по своей воле. Она двинулась вперёд, продираясь через кусты, с каждым шагом поднимая в воздух рои пёстрой мошкары. Положив обе ладони на Камень, она замерла и прислушалась. Кивнула дважды: да, да, но не сейчас, время ещё не пришло. Наконец сила, тянувшая её сюда, отступила. Память услужливо отложила случившееся в далёкие закрома, и Ханса вновь заторопилась туда, куда непременно должна была попасть.