Текст книги "На флоте бабочек не ловят. Морские рассказы"

2. Тесный контакт

Теоретически, артельщиком может стать любой матрос. Но для этого нужно иметь некоторые знания и опыт. Мясо, оказывается, вымерзает и при выдаче, его нужно отвешивать меньше, сахар и соль впитывают влагу и становятся тяжелее, редкие дефицитные продукты надо «шхерить» подальше и выдавать в особых случаях.

И, хотя мое комсомольское сердце глухо протестовало против недовесов и недочетов, через месяц в провизионке образовалась небольшая экономия и чиф списал мой личный долг за съеденную закуску. Не скажу, что это мне не понравилось.

Скоро, я уже мог прикинуть на руке килограмм гречки и ошибиться при этом граммов на тридцать, не больше. Естественно, в свою пользу.

Обещанного «тесного контакта» с поварихой, однако, не получилось. И, признаюсь, здесь я сам виноват.

Однажды, мы с доктором сражались в шахматы в столовой команды. Док, несмотря на свою простодушную улыбку, рассеянность и любовь к Бахусу, в шахматах был дока. Бывало, он играл на четырёх досках одновременно и выигрывал у всех. Эскулап бродил по судну с шахматной доской и приставал к прохожим. Все знали, что играть с ним – зряшное дело. Я соглашался на партейку-другую исключительно из-за слабости характера.

Я отчаянно морщил лоб и выстраивал на доске Сицилианскую защиту, когда мимо прошла наша повариха, Мария Толоконникова. Румяная, крепкая, как болгарский помидор, Маша была в розовом пушистом халате и с полотенцем на шее.

– Чик-чик-чик, – доктор посмотрел на девушку и передразнил ее легкую походку.

– С легким паром, наша Маша! – сказал я и в шутку добавил: – Стели постельку, закончу партейку и загляну к тебе на огонёк.

Маша рассмеялась: «Много вас таких! Ты, Андрюха, последний в очереди!» И, обдав нас ароматом земляничного мыла, уплыла к себе домой.

На неё приятно было посмотреть даже сзади.

– Вам шах и мат, сударь, – ехидно заявил доктор и щелчком свалил моего короля.

– Придется наказать тебя в теннис, – невозмутимо ответил я.

Язык мой – враг мой. Что называется, ляпнул девушке про свидание и начисто забыл. На следующее утро я принёс кульки с макаронами на камбуз и встретил там сердитую Машу.

– Ну и гад же ты, Абинский! – вместо приветствия прошипела красавца и повернулась ко мне спиной.

Её спина, острые лопатки и даже тонкая шея выражали крайнюю степень презрения.

– Маша, ты чего? – не понял я. – Что я такого натворил?

– Сам обещал вчера, а сам не пришёл…

– Боже мой! – искренне застонал я и грохнулся на колени. – Совсем забыл… Не отвергай меня, прости бедного лавочника! Свою вину искуплю кровью! Могу даже шампанским!

– Даже не надейся на это, жалкий барыга, – холодно сказала девушка. – Моя любовь к тебе погасла, ботинки жмут и нам не по пути!

Через неделю Маша Толоконникова полюбила нового штурмана, Муфтахова Рашида Закеича. Рашид был славный парень и обещал на ней жениться.

May Day in Russian Bay – 1 мая в Русской бухте

Я болтался за кормой на подвеске и белой краской выводил название нашего лайнера. Боцман Варенников часто поручал мне работу, которая требует терпения, аккуратности и художественного вкуса. К тому же, у меня не кружилась голова и не было страха свалиться в воду. В корни моего генеалогического древа наверняка вплелись предки из племени ирокезов, которые строили Эмпайр-Билдинг в Штатах и генетически не боялись высоты. Конечно, в детстве, лазая за шишками на столетние кедры, я об этом ещё не знал.

ЯРОС – старательно рисовал я четвёртую букву, когда на планшире повисла Маша Толоконникова, наша красивая повариха.

– Андрейка-а-а, – ласково запела она, – навагу забыла выписать по раскладке, сам вылезешь или ключ от артелки дашь?

Ещё чего! Первая заповедь лавочника – не доверяй ключи никому. Поэтому, я начал торговаться:

– Чем порадуешь за это?

– Будет тебе спасибо…

– Только-то? – куражился я, любуясь снизу её стройными ножками. – Пообещай чего-нибудь хорошего. Хотя бы для приличия.

– Ладно, – засмеялась покладистая Маша, – будет всё, чего пожелаешь!

– Это другое дело, – самодовольно сказал я и начал карабкаться вверх по шторм-трапу.

После шаткой подвески твёрдая палуба давила на подошвы ботинок. За бортом, в густом ультрамариновом небе, зеленели кудрявые сопки острова Шикотан.

Навстречу шел боцман Варенников:

– Куда ты её, такую молодую?

– В закрома, – говорю, – будем рыбу жарить.

– Это сейчас так называется? – пошутил боцман и добавил: – Зайди потом к чифу. Срочное дело есть.

– Абинский нарасхват, – говорю, – там еще ЛАВЛЬ дописать надо. Так я до обеда не управлюсь.

– Интеллигента туда налажу, – сказал дракон, – принайтую покрепче, пусть обвыкает помалу…

Интеллигентом боцман называл Сашу Будиша, совершенно случайного человека на флоте. Будиш мог свистнуть на палубе, сесть на кнехт или назвать гак крючком, а компАс кОмпасом.

– Прогуляешься, Абинский, на берег, – сказал старший помощник, едва я вошёл. – Держи сто двадцать тугриков. Возьмёшь на все спирта – дюжину бутылок. Мешок прихвати, куда складывать. В «Сельпо» спросишь Нетребу Ивана, без него не дадут. Обратно на плашкоуте. Подойдешь к «курятнику», тебя посадят. Смотри, чтобы наши ухари не перехватили по дороге, до праздника еще целая неделя.

Я почувствовал себя разведчиком, которого засылают в стан врага. Правда, имя резидента я запомнил крепко – Нетреба Иван.

– Тяжеловесы будем выгружать? – спросил я.

– Пути военных неисповедимы, – развел руками старпом. – Если и будем, то при свете звезд. Чтобы враг не заметил. Успеешь…

Во втором трюме ждали выгрузки два средних танка. У бортов располагались ящики со снарядами, патронами и ручными гранатами. В третьем трюме, по обеим сторонам гребного туннеля, были уложены ракеты в круглых зелёных футлярах. С таким арсеналом мы запросто могли бы объявить войну Японии и захватить у нее пару северных островов.

Перевозить военные грузы – дело неблагодарное. Самовыгрузка оплачивалась через бухгалтерию и контора забирала себе приличный кус за амортизацию лебёдок. Еще хуже было то, что нами командовали военные. Они вдруг устраивали учения, десантировали технику на берег, потом снова грузились на судно и ехали покорять другой остров. Десантники менялись, а экипажу приходилось работать и днём, и ночью, выгружая танки и самоходки тяжеловесными стрелами.

– Прощай, турыст! – сказал чиф голосом Анатолия Папанова, смахнул воображаемую слезу и добавил: – Ключи от артелки оставь. Мало ли что…

В прошлом году мы потеряли на Шикотане старшину самоходной баржи. Парень уехал на берег к девушкам и пропал навсегда. С баржевиками нам не везло. Другого шкипера, Аркадия Веселова, зарезали в пьяной драке в тихом кафе «Оазис» в порту Корсаков.

Через час катер ткнулся в железный пирс посёлка Крабозаводское. Мир сузился полукругом зелёных сопок, поросших молодой травкой и колючим стлаником. Пахло солёным морем, прелыми водорослями и свежей рыбой. Слева выгружался рыболовный сейнер. Над ним метались горластые чайки. Рядом из воды выступал ржавый остов затонувшего корабля. У его дырявых бортов толкались и всхлипывали мелкие волны.

– Где тут «Сельпо»? – спросил я у бородатого шкипера, когда он бросил чалку на швартовый кнехт.

– А вон, желтый лабаз на сопке, – махнул он рукавицей, – ступай по дороге, мимо не пройдешь.

«Асфальт здесь не в моде», – подумал я и зашагал вверх по каменистой тропинке. Каждая досточка, каждый кирпич – всё здесь привозное. Население, в основном, сезонное – люди приезжают со всех концов Союза на заработки, «шкерить» рыбу.

Над окном магазина была прибита фанерная доска с надписью «СЕЛЬПО». На двери в кованых железных петлях висел солидный замок. Вокруг – ни души. Я присел на каменные ступеньки, закурил и стал ждать резидента. Из-за угла появилась большая рыжая собака.

– Привет, Трезор, – сказал я. – Как поживаешь?

– Терпимо, – дружелюбно взмахнул он хвостом и растянулся у моих ног.

Я давно заметил, что рыжие собаки обладают весёлым нравом и добрым характером.

Следом подошёл древний дедок в брезентовой штормовке и высоких резиновых сапогах. Нечёсаная борода висела у него сосульками.

– Добрый день вам, – сказал старик и присел рядом на ступеньку. – С какой лайбы будете?

– С «Ярославля».

– Большой корабль, – уважительно сказал дед. – Штурманишь или как?

– Или как… Я там матросом.

– Матросов уважаю… Революцию делал кто? Народ? Хрен в нюх – матросы! – сказал дедок и мелко захихикал.

– Я Нетребу жду, не знаете, скоро он будет?

– Тю, – присвистнул дед. – Магазин откроют аккурат вечером, в пересменок, а если трэба Нетребу, шукай его у веселой Таськи.

– Где это?

– Вон, аккурат, за фабрикой, – ответил дед, – в первом доме. Там еще берёза стоит. Войдёшь и сразу налево. Только от-тель выйти труднее, чем зайти.

– Почему так? – насторожился я.

– Так это… здесь бабье царство, – засмеялся опять старик, – и все честные, и все девушки. За вечер пять раз тебя оженят. Вербота, она и есть вербота…

Я поблагодарил деда и зашагал в сторону рыбозавода.

– Ивану не гри, что это я тебя спровадил, – сказал мне в спину абориген. Его Трезор промолчал.

Возле двухэтажного барака росла одинокая манчжурская берёзка. Молодая листва еще не закрывала корявых веток.

Я вошел в тёмный коридор и постучал в первую дверь.

– Не заперто! – послышался женский голос.

– Добрый день вам, – поздоровался я словами аборигена.

Это была небольшая кухня с железной печью и столом у окна. За столом сидела фигуристая женщина лет тридцати в голубом прозрачном пеньюаре. Я стеснялся смотреть на её грудь. Напротив, в глубоком кресле, раскинулся крепкий мужик купеческой внешности, с рыжей, аккуратно подстриженной бородкой. «Третий бородач за полчаса», – отметил я.

– Я с «Ярославля», – говорю, – мне бы Нетребу Ивана…

– Кому Иван, а для кого – Иван Силантьевич! – заявил купец густым басом. – Ты как меня нашёл?

– У меня хороший нюх.

– А-ха! – произнёс резидент. – Пить, однако, будешь?

– Да мне бы…

– С утра выпил – весь день свободный! – сказал Иван Силантьевич и плеснул в стакан из прозрачной бутылки. – Держи, моряк, и оцени нашу рыбацкую закуску.

На столе, в глубокой тарелке, высилась горка хлеба. Рядом стоял эмалированный таз. В этой посудине можно было легко искупать младенца. В густой коричневой жидкости среди луковых колец плавали жирные куски красной рыбы.

– Пятиминутка, – пояснила женщина, протягивая мне кривую алюминиевую вилку. – Горчица, лук, лаврушка и свежая гарбушка.

– Под её можно запросто литру принять, – сказал купец Нетреба. – За встречу, значит. Тебя как величать?

– Андрей.

– Вздрогнем, Андрюха.

– Буде здравы! – сказал я и мы выпили.

В стакане оказался чистый спирт. Пока я хватал ртом воздух и судорожно ловил в тазике шмат рыбы, мои собутыльники радостно ржали.

– Ха-ха-ха! – трубил Нетреба.

– Хи-хи-хи, – вторила ему хозяйка.

Ее пышная грудь взлетала до подбородка. Наконец, я справился с дыханием, вытер слёзы и попытался сказать по-мужски, сиплым басом: «Ух ты! Крепкий, зараза!»

Вышло не очень убедительно.

– Ха-ха-ха!

– Хи-хи-хи!

– Закусывай, зажуй скорее и не дыши пока, – сказал Нетреба. – Спирт надо пить умеючи. По второй?

– Погоди, Ваня, не гони баркас, – сказала Таисья отсмеявшись. – Дай парню покушать.

Закуска и вправду оказалась сочной, вкусной и таяла во рту.

– Можно и по второй, – согласился я. – Может, разбодяжить?

– Ни-ни! – возмутился Иван Силантьевич. – Тёплая будет и кураж не тот.

– Будем живы, здоровы и богу милы, – скороговоркой произнесла Таська, – а людям – сам чёрт не угодит!

– Будем! – сказал Нетреба и выпил.

Спирт действовал быстро, мне стало хорошо.

– Вторая пошла веселее, – говорю.

– Первая колом, вторая соколом, остальные – мелкими пташечками, – засмеялся Нетреба. – Было бы что выпить, а повод мы всегда найдем!

– Было дело, – продолжал он, – на «Баргузине» затралили мы вместе с селёдкой железную бочку… литров на двести пятьдесят. Тара свежая, даже надпись еще осталась. Я запомнил – эс два, эн пять, ОH. Открыли, значит, понюхали – вроде как спирт, только шибко солёный. Думали, гадали он или не он. Боцман говорит: «Видишь, русским языком написано – ОН!» А в команде грамотный человек был, Фазиль Сапожников. То ли химик, то ли фармацевт в прошлом. На химии много не заработаешь, вот он и подался в рыбаки. Дразнили Фазиля по-французски – Де Финил. Наш химик и придумал эту шнягу перегонять в самогонном аппарате. Полезный продукт выпаривается, а соль – в остатке. Короче, три дня сейнер лежал в дрейфе и мы в лёжку. Потом, правда, пофартило, косяк за косяком пошел, взяли втрое…

– У тебя этих баек – не переслушаешь, – сказала Таисья. – Человек по делу пришел, иди уже…

– Успеем, до вечера далеко… а года три назад довелось мне работать под Якутском, на телестанции «Орбита». И была там…

– Бочка спирта, – вставил я.

– А-ха! Угадал! – кивнул Нетреба. – Только вот закавыка – в эту бочку загодя добавили ацетона, чтобы пить нельзя было. До холодов мы сидели, как бакланы, тверёзые. Потом применили научный метод. Наливаешь, значит, жидкость в обыкновенный чайник и струйкой цедишь на железный уголок. Морозы там под пятьдесят и вся гадость прилипает к железу, а чистое «шило» идет в бутыль. К весне приехало начальство:

– Куда спирт дели?

– Контакты протирали, – говорим.

«Фух!», – Иван Силантьич дунул на вилку и потёр ее ладонью.

– Хи-хи-хи!

– Ха-ха-ха!

– «Шило», это спирт? – спросил я.

– Ну да, только технический, – ответил Нетреба. – Водку, думаю, тоже из него гонят. У вас на кораблях «шило» есть?

– Мне случалось пить из компаса, – говорю.

Резидент уважительно поднял брови.

За разговорами время летело незаметно. Наконец, Нетреба поднялся из-за стола и сказал женщине:

– Красивая, не убирай пока. Жди меня и я вернусь!

– Шампанского захвати, – сказала весёлая Таська на прощание.

По знакомой дороге мы пришли в магазин. Нетреба двумя ключами отомкнул склад и выдал мне дюжину бутылок с голубыми этикетками.

Он взболтал одну из них и пояснил: «Видишь, пузырей нет – чистый, значит. Как слеза младенца!»

Я бережно уложил покупку в рюкзак, душевно попрощался с купчиной и двинулся к морю.

У рыболовного сейнера летали голодные чайки. На сваях возвышался «курятник» – большой ящик с окнами, обшитый рваным кровельным железом. В нем располагался диспетчерский пункт с радиостанцией и антенной на крыше.

«Ярославля» на рейде не было! В синей вечерней дымке мой лайнер густо коптил небо и взбирался на размытую кромку горизонта.

– Ни фига себе! – сказал я себе. – С дуба сыплются листья ясеня! Прогулялся ты, Андрюха, на берег!

По железному трапу я взобрался в диспетчерскую. За спиной, в туристическом рюкзаке, позвякивала хрустальная тара. В тесной будке едва помещался узкий диван и стол с радиостанцией «Акация». У окна стоял лысый дядя в водолазном свитере с морским биноклем на шее. В левой руке командир держал микрофон, правой отчаянно жестикулировал.

– «Селенга»! – хрипло кричал он в трубку. – Тебе говорю! Пять минут на всё, про всё! Не заведешь свою керосинку, привяжу «Эгершельд», а ты будешь ещё неделю здесь чалиться!

У рыбаков свои заботы – нужно быстрее скинуть улов и вперёд, на промысел. Время – деньги.

– Моряки, что дети! – сказал диспетчер уже в мою сторону. – Абинский? Мухой грузись на «Топаз», он уже отходит. Пойдёшь в Северо-Курильск. Еще и обгонишь свое корыто. Благодари своего чифа, он мне все уши провертел!

Всё понятно, пока я бражничал с Нетребой, «Ярославль» срочно направили к северному острову Курильской гряды. Пути военных неисповедимы…

– Бегом, бегом! – торопил меня диспетчер и тут же закричал в микрофон. – «Топаз»! Борис Васильевич, будь ласка, забрось хлопца в Северо-Курильск. Бедолага от парохода отстал.

– Да за ради бога, Макарыч, – догнал меня жестяной голос «Топаза», когда я гремел ботинками по железному трапу.

На пирсе сейнер уже отвязал нос и травил кормовые концы. За подзором вспенились буруны потревоженной воды.

– Эй, моряк! Скинь чалку! – крикнули мне с мостика.

Я сбросил шпринг, потом продольный и перевалился через низкий фальшборт. Матросы койлали швартовы и скатывали палубу из пожарного шланга. «Топаз» медленно развернулся и взял курс в открытое море.

На сейнере всё было непривычно тесным и пропахло рыбой. Я поднялся на мостик, по пути здороваясь со всеми встречными. Капитан, маленький круглый человек, суетливо бегал по рулевой рубке и ругался со старшим механиком. Оба при этом не стеснялись в выражениях. Из разговора я понял, что вся машина на судне плохая, а грузовая лебедка, подвергнутая насилию в извращённой форме, накрылась женским половым органом, а какие-то ферадо и прочие плохие запчасти отсутствуют вовсе.

– Куда ты на хрен денешься с подводной лодки?! – закончил кэп свою гневную речь. – Ты дед или хвостик поросячий? Чем новый трал грузить будем? Кровь с носу, чтобы к приходу всё крутилось и вертелось!

Расстроенный стармех промокнул ветошкой вспотевший лоб и загремел в «яму» налаживать свои плохие механизмы.

Я ожидал чего-нибудь подобного и в свой адрес, однако ошибся.

– Пойдем ко мне, – сказал мастер будничным голосом и направился к себе в каюту.

Капитанские апартаменты тоже были весьма скромными. Фанерные переборки окрашены под слоновую кость. Стол и потёртый диван требовали ремонта. Над столом из-за вороха пришпиленных графиков и таблиц сиротливо глядела неподвижная картушка гирокомпаса.

– Документ какой есть? – спросил меня кэп и кивнул в сторону дивана.

– Нет ничего, – говорю, – не думал, что понадобится.

– Всегда так, – проворчал он, – дядя за вас думать должен. Как звать-величать?

– Андрей Степанович Абинский, матрос с парохода «Ярославль».

Борис Васильевич записал мои данные в школьную тетрадку, в раздумье постучал карандашом по столу и спросил:

– Лет сколько?

– Девятнадцать. Почти.

– Рулить умеешь?

– Конечно. Могу.

– Пойдешь вахтенным к третьему. Насчёт жилья – спроси чифа, он тебя определит.

– Понял, спасибо, Борис Васильевич.

Свой рюкзак я сдал на хранение капитану. «У нас сухой закон», – коротко пояснил он.

Старший помощник снабдил меня подушкой и вытертым солдатским одеялом.

– Свободных коек нет, – сказал чиф, оправдываясь. – Перекантуешься на диване, в каюте матросов. Уж не обессудь…

– Нормально, – говорю, – однажды я ночевал в бассейне.

– Как это? – удивился старпом.

– Туда забыли налить воды.

В крохотной каюте с единственным круглым иллюминатором жили два матроса. Одного звали Володя, другого – Слава. Володя был высоким, плечистым и медлительным. Квадратный боксерский подбородок и свернутый нос говорили о его спортивном прошлом. Бледный шрам светился под глазом. Его верхняя койка была аккуратно заправлена по белому, углы подушки фасонно подоткнуты внутрь. Володя из своих запасов выделил мне зубную щётку.

– Новая, муха не сидела, – сказал он

– Спасибо, друг, я её непременно верну.

– А как же, – серьёзно ответил матрос.

Славу звали Лётчиком или Стрелком-радистом. Он был полным антиподом своего соседа – маленького роста, подвижный и суетливый. Вдобавок, Лётчик отличался необычайной разговорчивостью. «Как радио, пока не выключишь», – сказал про него Володя.

– Это у тебя выключатель? – спросил я и ткнул пальцем в его огромный кулак.

– Не, я привык, – сказал Володя. – Лётчик сам с собой до полуночи разговаривает, а если есть кому слушать, так до утра…

– За что его дразнят лётчиком?

– Если не врёт, он был стрелком-радистом на бомбере.

Первая моя вахта прошла спокойно. Я быстро понял характер сейнера и мы нашли общий язык. Судно было послушным и хорошо отыгрывало на волне. Непривычным оказался маленький тугой штурвал. К тому же рулить приходилось по магнитному компасу, а это, как вы знаете, занятие утомительное.

– Этот, подвергнутый половому акту гирокомпас, опять же накрылся (чем, см. выше), и к такой-то матери полетел на хрен вместе с этими плохими репитерами и долбанным «шпионом», – в сердцах сказал третий помощник в начале вахты.

– Пустяки, – невозмутимо сказал я, – мы, бывало, правили по звездам…

«Шпионом» на кораблях называют самописец, который автоматически рисует на бумажной ленте реальный курс судна. Кораблями рыбаки обычно именуют всё, что плавает, все лайбы, которые больше вёсельной шлюпки.

Третий штурман поначалу часто поглядывал на увеличительную линзу компаса, потом, убедившись, что всё идет как надо, перестал меня контролировать.

– Верной дорогой идете, товарищи рыбаки! – произнёс он ленинскую фразу.

Я же мечтал о том, чтобы скорее запнуться за комингс, удариться головой об угол подушки и потерять сознание до утра.

В каюте пахло рыбой и портянками. На верхней койке мирно похрапывал боксёр. Лётчик лежал поверх одеяла в чёрных семейных трусах и при свете ночника читал книжку. «Пятый океан» – прочёл я на обложке.

– Зуб даю, – сказал Слава, – Покрышкин летал гораздо искусственнее, чем Кожедуб! Когда он взлетал, немцы в панике кричали: «Ахтунг, ахтунг! Покрышкин ун дер люфт!»

– Что это?

– Полундра! Спасайся, кто может! Покрышкин в воздухе! – сказал Летчик. – Александр Иванович лупил их и в хвост, и в гриву!

– Вы были знакомы? – спросил я, стягивая джинсы с усталых чресел.

– Не довелось, – легко ответил Слава. – Параллакс времени. Покрышкин летал в войну и на истребителе, а я на стратегическом бомбере и теперь. ТУ-95, слыхал? Сила! Две едрёные бомбы в фюзеляже! Или одна «Кузькина мать». Мы только вылетали на задание, а у американцев уже штаны были мокрые!

Я завернулся в жёсткое одеяло и сквозь сон слушал, как американские генералы меняли подштанники во время боевого дежурства Славы-Лётчика.

– Андрюха, ты спишь? – спрашивал он время от времени и потом продолжал: – Набираем, значит, высоту – десять, пятнадцать, двадцать тысяч, альтиметр зашкалило, в ушах звенит, небо темнеет, звёзды видно днём, как ночью и луна огромная, что твоя сковородка, земля стала похожа на глобус и под нами Калифорния, а дальше пустыня, кактусы цветут, мне из хвоста хорошо видно, уже и Пентагон промелькнул, вот, думаю, шарахнуть бы из всех пулемётов! впереди Атлантика и Европа маячит на горизонте, а наверху – мама родная, Марс, как на ладони, а Луна вообще рядом, сбоку, ору в «матюгальник»: «Полундра, командир! Мы уже в космосе, вырубай форсаж!»

В этом месте я отключился окончательно. Вероятно, полет закончился удачной посадкой и, скорее всего, на Луну. Не зря же про таких лётчиков говорят: «Как с Луны свалился!»

Через три дня мы пришли в Северо-Курильск.

– Держи на створы, – сказал капитан. – Лево не ходить!

– Лево не ходить! – повторил я команду.

По курсу плавно качались Парамуширские сопки. Под ними беспорядочно рассыпались строения посёлка, ниже – фабрика и рыбный порт. Я напрасно искал глазами свой лайнер. «Ярославля» на рейде не было. Мне стало грустно и на душе, как говорится, заскребли кошки.

За обедом рыбаки успокаивали меня:

– Оставайся с нами, Андрюха, запишем на пай, будешь хорошую деньгу зашибать, – сказал Лётчик. – У тебя в месяц сколько выходит?

– Где-то сто двадцать, – говорю, – плюс, иногда, за самовыгрузку…

– Это семечки… У нас – триста-четыреста, а то и пятьсот!

– За путину можно на «Жигуля» заработать, – добавил другой рыбак. – И, если сразу не пропить…

– …то пиджак с блёстками и в Ялту! – добавил Стрелок-радист.

– У меня на рыбу аллергия, – сказал я, уплетая за обе щёки жирный кусок палтуса.

– Оно и видно, – ехидно заметил Лётчик, – аж уши шеволятся и спина буграми ходит!

– С романтикой у вас напряжёнка, – говорю, – где ветер дальних странствий? Где пальмы, кокосы, бананы? Стройные креолки где? А у нас, представьте себе: тёплые южные сумерки… корабль причаливает к стенке… шум голосов на незнакомом языке… А впереди только одна ночь! Я романтик моря…

Это были слова из популярного фильма «Танкер Дербент».

– Вся твоя романтика закончится, как только женишься, – сказал опытный тралмастер.

В столовую зашёл старший помощник:

– Турист Абинский! – объявил чиф. – На выход, с вещами!

После обеда наш сейнер пришвартовался к БАТМ «Лазурный», чтобы перегрузить новый трал, а заодно пополнить запасы пресной воды.

Капитан сказал мне:

– Твой «Ярославль» уже в Русской бухте. Берёт воду под жвак. Тебе повезло, Абинский, поедешь туда на «Лазурном».

– Где это? – спросил я.

– На Камчатке, всего сутки ходу, – ответил кэп и вынул из рундука мой туристический рюкзак.

– Спасибо за приют, Борис Васильевич, удачной вам рыбалки!

– И ты будь здоров, – сказал капитан.

У него были добрые глаза.

БАТМ «Лазурный» – это большой автономный траулер-морозильщик. Наш сейнер рядом с ним выглядел, как Моська под брюхом у слона. Траулер промышляет рыбу, морозит её и потом отдаёт готовую продукцию на риферы-перегрузчики.

По шторм-трапу я забрался на судно. Чёрные пузатые кранцы висели по бортам корабля и были похожи на дирижабли. Я помахал рукой матросам сейнера. Лётчик раскинул руки и изобразил бомбер, качающий крыльями.

– Прощай, «Топаз», – сказал я, – одиссея Абинского продолжается.

На мостике старший помощник швырнул в меня ключ от лоцманской каюты. Я ловко его поймал.

– Устраивайся, моряк, ужин не проспи, – сказал чиф и побежал вниз на палубу.

У старпома всегда много дел.

Лоцманская каюта оказалась на одной палубе с ходовым мостиком. Сюда долетал писк морзянки из радиорубки. Бронзовый ключ легко повернулся в замочной скважине, звякнула изогнутая щеколда «штормовки» и дверь открылась. Каюта была маленькая, не больше вагонного плацкарта. Под иллюминатором, на купейном столике, шевелил усами рыжий прусак. Я не стал осквернять убийством свое новое жилище и сказал:

– Кыш, паршивец! Теперь это моя каюта!

Паршивец удивился, но спорить не стал. Он включил форсаж и быстро скрылся из вида.

Ужин я проспал и завтрак – тоже. Проснулся с восхитительным ощущением сладкой лени во всех суставах. В иллюминатор ломилось весеннее солнце, за бортом бежали блестящие волны. «Лазурный» полным ходом шёл на север.

Нормальные люди по утрам делают зарядку. Мне это совершенно чуждо. Из всех спортивных упражнений я предпочитаю метание пончиков или спринт до камбуза.

Опыт не пропьёшь, как говорил наш токарь Лалетин – камбуз я быстро нашёл по запаху. Вокруг длиной печи, заставленной котлами, кастрюлями и сковородками, суетились три женщины в белых одеждах. В углу, на низком табурете, сидел парень в тельняшке и чистил картошку. Его лоб был опоясан бинтом, как у раненого партизана.

– Доброе утро, – поздоровался я. – Бог в помощь!

Женщины повернули головы в мою сторону и самая полная, с добрым круглым лицом, ответила:

– Работать с нами!

– Рад бы помочь, да самим не в мочь, – сказал я деревенскую присказку.

– Кушать, однако, хочешь, соколик?

– Не, не откажусь, – ответил я. – Завтрак проспал, а до обеда не доживу.

Добрая повариха одарила меня тарелкой варёной картошки с жирными кусками селёдки. Я устроился за разделочным столом из мятой нержавейки.

– Сегодня понедельник? – спросил я. – У нас тоже на завтрак картошка по понедельникам.

– Понедельник – день-бездельник, – сказал раненый боец. – Хуже бывает только пятница. Как раз в пятницу и случилась эта история Гешей Шавриным…

– Давай, поливай, красноречивый! – засмеялась молодая девушка.

– Дело было так. В Холмском порту провожали мы Гешу Шаврина на родину, – начал свой рассказ рыбак. – Лето в разгаре, сезон отпусков и билет на самолёт купить было очень проблематично. Геша решил на перекладных добираться до Хабаровска. Оттуда самолёты летают в разные концы и есть реальный шанс подсесть до Москвы. Ясно море, собралась тёплая компания и проводы устроили с помпой, музыкой и девочками с Ливадных. Улица такая есть, слышали?

– Знаю, она выше конторы пароходства, – сказал я.

– Во! После обеда, значит, подгребаем к морвокзалу, а там народу тьма, как на демонстрации. Куча отъезжающих и ещё больше провожающих. И тут узнаём, что отход лайнера задерживается до шести вечера. Возвращаемся на Ливадных для допития и гужуем еще часа два. Кто-то вспомнил про Гешин чемодан. Посмотрели по сторонам – нет чемодана. Кто его нёс туда, выяснили. А кто обратно – никто не помнит. Геша не очень расстроился и говорит: «Спешить некуда, если спёрли сундук, то суетиться уже поздно, а если нет, то успеем. Наливай!» Короче, приходим мы вечером на площадь, а она пустая, народ ещё не скучковался. А посередине стоит Гешин чемодан и сумка сверху. А в этой сумке у Геши все деньги и документы.

– Повезло парню, – говорю я, – в Холмске живут исключительно честные люди.

– Город хороший, – согласился боец, – и люди там хорошие.

Я прикончил свой завтрак и поблагодарил работников камбуза:

– Спасибо, девушки, было очень вкусно. Лишнего ножика не найдется?

Раненый боец протянул мне нож с узким лезвием. Я пожал его запястье:

– Андрей.

– Леонид, – представился он и подвинул мне ведро. – Картофан жухлый, забирай шкурку потолще.

– Что было дальше, Лёнчик? – спросила молодая остроглазая повариха.

– Дальше – больше… Отполировались еще пивком из бочки и Гешу натурально внесли на руках на «Оху». Лайнер такой, знаешь?

– Ещё бы, это наш пароход.

– И сами чуть с ним не уехали, пришлось потом сигать через борт и вплавь добираться.

– Пьяному море по колено, – укоризненно сказала старшая женщина.

– Это цветочки, – продолжал Лёня, – ягодки будут потом. Через неделю мы с Юркой Курзоватовым взяли транзитные билеты через Хабаровск. А Хабаровск, скажу я вам, это дыра – не приведи господи! Транзитные кассы берут штурмом, народу набито, как селёдок в бочке. Люди ночуют буквально на перилах. Юрке надо было лететь в Алма-Ату, а мне – в Челябинск. В Москву еще были свободные места, а в провинцию – все забито напрочь! Отметились мы в живой очереди, записали номера на ладонях химическим карандашом и начали соображать на предмет ночлега. Соображали, естественно, в местном ресторане. После третьей Юрка сказал: «Устроиться в гостиницу – дохлый номер, в аэровокзале приткнуться некуда, люди отдыхают в тени акаций, что твои негры под кактусами. Давай, говорит, купим раскладушки с матрасами и переспим хоть на природе, но с комфортом.

– Сто рублей – не деньги, – говорю, – идея заманчивая.

– Поймали мы, значит, частника на «Москвиче» и доехали до ближайшего магазина. Но тут вышел полный облом – раскладушек в продаже не оказалось. Что было делать? Купили спальный гарнитур. «Ладога» называется. Две полированные кровати с бельём и тумбочка между ними. Тумбочка нам на фиг не нужна, но пришлось взять и её. Привезли, значит, мебель в аэропорт, поставили в тенёчке и загрузили тумбочку пивом. Лежим с Юркой голова к голове, отдыхаем, никого не трогаем. Подходит, однако, местный служитель в лётной фуражке с крабом:

– Здесь не положено, – говорит.

– Почему не положено?! – возражаем мы. – На газетках можно кости ровнять, а по-человечески, на кроватях, не положено?!