Текст книги "Фырка. 58– ая грань"

3

Над Китай-городом накрапывал ситничек, самый мелкий дождик. А и небо не такое уж хмурое, да и с высоты пентхауса, эдакой мансарды для богатых, была видна солнечная полоска, с краёв подпалённая туманным багрянцем. Госпожа Берестаньи редко бывала в приподнятом настроении и крайне нечасто чем-либо любовалась, ныне же редкость и крайняя нечастость совпали: восторг покалывал кончики пальцев, а вид из окна-витрины приносил истинное эстетическое наслаждение, а сие было важно, так как госпожа Берестаньи являлась эстетом, без каких-либо кавычек и усмешечек. Эстетичная мадам была совладелицей книжного издательства, совладелицей картиной галереи, совладелицей кинокомпании и владелицей типографии, коллекции картин, а также интернет-студии. У такого эстетски делового бизнесвумена должны быть веские причины для приподнятого настроения, и таковые имелись.

– Джильс! – позвала Берестаньи, а дом-пентхаус пребывал в звании почётного «умного дома», и голос хозяйки преобразовался в электромагнитные колебания, достиг дальних углов огромной квартирищи, выдернул из глубокого кресла мужчину, которого по наряду можно было ошибочно счесть за мажордома, тогда как на самом деле одет он был в клубный пиджак; служил же помощником мадам.

– Занимательно, но вот, что писал писатель Зощенко в двадцатые годы прошлого века в своём пасквиле «Кризис», – Джильс, а Грамотей не без труда, но узнал бы в нём конторского Ларискина, вопросительно глянул на госпожу Берестаньи и, получив одобрение взглядом, процитировал: «Лет, может, через двадцать, а то и меньше, у каждого гражданина небось по цельной комнате будет. А ежели население шибко не увеличится и, например, всем аборты разрешат – то и по две. А то и по три на рыло. С ванной. Вот заживём-то когда, граждане! В одной комнате, скажем, спать, в другой гостей принимать, в третьей ещё чего-нибудь… Мало ли! Делов-то найдётся при такой свободной жизни».

– Ну и к чему сей эпистолярный жанр? – спросила Лебяжья Шея, а это была именно она, лютая колдунья.

– Я вот чего подумал, – взялся объяснять Джильс, – вы-то, хозяйка, ну и я вместе с вами, пусть и не через двадцать, а через почти девяносто лет имеем по комнате для себя…

– И не по одной, – добавила Берестаньи.

…по комнатке для гостей…

– И не по одной, – уточнила Берестаньи.

…да и ванная имеется…

– И не одна! – хохотнула Берестаньи и приказала: – Выкладывай, чего удумал.

– Да я всё об участке в две сотки и домишке на нём прямо в центре китайгородском. Отселите придурка-владельца, ваше колдовство!

– Ах ты, маклерская штафирка… – почти нежно сказала колдунья. – Ладно, греши – не бойся, закончим бриллиантовое дело, получишь участок.

Джильс, вздрогнувший при «чёрт с тобой», занял позу ожидания указаний, ведь хозяйка его вызвала, но госпожа Берестаньи вернулась к окну-витрине и задумалась. Чем ближе приближалось время перерождения птицы Феникс, что происходило раз в сто лет, тем чаще Береста, а именно таково было её первородное, колдовское имя, впадала в дуализм. Конечно, сто лет – это фигура речи, как и добавление «перед большой бедой». Плюс-минус лет пятнадцать, а уж слова о большой беде – слишком общо. И всё же, в чём дуализм? А в том, что колдовство есть важнейшее и неизменное занятие, не менее важное, чем жизнь, а бизнес – есть совершенное колдованство, в конечном итоге и, по сути, полностью противоположное колдовству.

О, оно хитрая штука, это колдованство! Коварное и ловкое. Заморачивает голову большинству, предоставляя удивительные привилегии и преференции меньшинству. Можно сказать и проще: специально обученные культурологи дурят большинство населения, для пользы меньшинства, так сказать, элиты. Колдованство – есть создание гипертрофированного образца в книге, в живописном полотне или в фильме, а затем, перевод сего образца в действительность, словно натурально реального персонажа. Примером Береста любила приводить интерпретацию московской поэтессы знаменитой истории о плевке в царский портрет, когда подпивший в кабаке лавочник, куражась и вытанцовывая коленцами, плюнул в портрет действующего самодержца российского, Александра Александровича. Повязали болезного, бросили в холодную, а дело, по традиции, как и всякое об оскорблении его величества, легло на стол императора. И царская рука начертала, мол, нефиг мой портрет по кабакам развешивать, а что касаемо наказания лавочника, так я на него тоже плевал. А в чём же колдованство культурогенное? А вот в чём: поэтесса в своей балладе, по следам лавочного проступка и царского поступка, использует такие слова, как мрачный подвал-каземат и палач. Нагнетание – вот этому название.

Настоящее же колдовство никаким нагнетанием не бывает. Оно просто и ясно, и противостоит добрым людям. Так может быть это и есть настоящий дуализм? И Береста висит на одном его конце? Вовсе нет. Прочно и крепко стоит благодаря совсем даже не колдовству, но колдованству. Зачем зелья, если есть обычное зло…

– Да… К делу… Собирайся, Джильс. Пора посетить героя.

Предполагать и надеяться, что герои исчезли так же, как и пророки, наивно, скажу даже точнее – простодушно. Хотя интересно: пророков, вернее их дела увидеть легче; ибо дела их – научный и технический прогресс, а сами они есть учённые и исследователи. Преобразователи. С героями сложнее… Так и само название, ох, непростое. Безусловно, тётеньки в блузке с рюшечками у горла, а также дяденьки в растянутом джемпере или в чичиковском брусничном фраке с искрой, развёрнутом с умом и шиком, сиречь, филологи и лингвисты, найдут объяснение сему термину в «древнегреческом» сочетании «доблестный муж», обладающим исключительным качественным органом, обозначенным старым русским словом – хер. Потому, важно не сочетание «доблестный муж», а оба слова. И доблесть, и муж. Без одного из двух героя не бывает. Вот и объяснение, почему Медовая влюбилась без памяти. Натура творческая – вперёд видит. А мы вернёмся туда, где вглядываются назад, в прошлое. В сад с медным рукомойником. Там и подождём новой встречи с Берестой. Ведь вы уже понимаете, что златоглазый герой, он же хранитель пятьдесят восьмой грани упал во двор номера 57 не случайно. Да, в его жизни редко случались случайные встречи… А потому воспользуемся рукописями и ноутбуком Медовой, и узнаем версию первого столкновения Бересты и златоокого героя Сарраса.

Алмазный поход
(книжный вариант)

Плоская земля сменяется увалами, над ними вихрится первая метель и уже колкий снег бьёт со всех сторон. Одинокий всадник, сливаясь с конём, уходит от погони низких чёрных туч. И вот слева льётся река и жмётся к её берегу дубрава, а на другом – взлетают утёсы и за ними – синий лес. Но всадник поворачивает коня вправо, где сквозь воздушную дрожь виден великий курган, за ним-то и должны быть шатры. Всадник огибает земляную пирамиду, посматривая на слегка накренившийся меч-акинак, вонзённый в самую вершину. Каурый конь переходит на шаг. Метель, наконец, догнала всадника и коня, но уже опоздала. Цель – великолепный алый шатёр, достигнута.

Коршун кликнул в небе, он-то избежал встречи с тучей-вороном. Его зоркий взор следовал за всадником давно, когда лучи Ра ещё не прервались, закрытые могучими чёрными облаками. Суровые лица воинов, бронзовые от костров, повернулись в сторону всадника и молча, почтительно кивали. Из малых шатров и из-под палантинов выходили ещё воины, и тоже никто не издал восклицания, никто не окликнул всадника, никто его не остановил. Четверо богатырей у алого шатра не спросили спешившегося всадника ни о чём и расступились перед ним. Саррас Бедавер, сказав коню «жди», шагнул на богатые ковры. Внутри его встретили двое.

Одна женщина была невыносимо красива. Другая – невыносимо уродлива. Мало найдётся слов, чтобы описать красоту первой и нет смысла вслух перечислять уродливости второй. Невыносимо красивую звали Сапфир, была она царевной, а непередаваемо уродливую называли Береста, и все знали, что она колдунья, хотя зачем она и откуда, известно не было, а имелось большое подозрение, что неизвестно зачем и неизвестно откуда. Платье колдуньи сверкало золотым и бисровым шитьём, а голову, скрывая волосы, полностью покрывала, спускаясь по плечам, спине и груди до пояса, багряная шаль. Белое же платье царевны украшали лишь несколько красных нитей, а четыре пшеничные косы вершила кика. Тёмные с сапфировой искрой очи царевны смотрели неприветливо, сверлящий же взор красноватых игл Бересты покрывался поволокой радушия. Всадник наклонил голову перед царевной, на колдунью лишь прищурил правый глаз.

– Ты опоздал, витязь! Я жду тебя вторую седьмицу, – Сапфир не ответила на поклон даже кивком.

– Разве я обещал приехать? – удивился Бедавер. – Да и были у меня заботы…

– Не спорь с ним, – шепнула в спину царевны Береста.

– Не обещал, – согласилась Сапфир, – но ведь я ждала…

– Я знаю, – зрачки Сарраса потеплели. – Хочу поговорить с тобой. Но только с тобой, – он прищурил на Бересту левый глаз.

Колдунья молча вышла из шатра, а царевна впилась в мужские губы поцелуем до крови.

Береста подняла лицо к небу, подставила под струи воды. Ливень загнал всех под навесы, и никто не видел, как к колдунье приковылял нахохлившийся коршун.

– Как он смог добраться?! Рассказывай! – проклекотала ему Береста. – Почему никто его не смог остановить?

– Он убил их всех, – ответил коршун.

…Вода в Нерли поднялась, и Бедавер брёл по колено, мимо Столпа Покрова. Такой путь подсказало ему чутьё и не подвело. Спутники непонятно отстали, а дорожка через лес стала слишком узкой, весьма подходящей для засады. Кряжец беспокойно шевелил ушами. Бедавер решил не попадать врасплох и повернул коня на опушку, с которой виден был купол и крест-звезда Покрова. А половодье-то пригодилось! Братья-рыцари лишились помощи, первостепенной помощи, ведь в воде они не могли начертить на земной поверхности фигуру из слов «зумзеаз», встать в его центр и прочитать это слово в обе стороны. А слово сие помогало ловить ведьм, хотя братья хотели совсем не ловить, но подчинять. И подчиняли.

Знобящей была схватка! Скоротечной. Брызги и искры, крики и хрипы. И Саррас зарубил одного из братьев, Балина или Балана, он не знал. Второй брат закричал дико, но бросился не к поверженному телу, а к берегу, где и взялся чертить слово страшное, слово заговорное. И почти уже начертил, да волна забурлила у самого Столпа, кинулась к берегу и смысла знаки с сырой земли. Рыжий конь унёс в синие леса выжившего брата. Вот тогда-то Бедавер и убил одного за другим своих спутников, затаившихся в чащобе. Предателей…

…Да, убил. А теперь Саррас, покинув царевну, идёт дорогой – тёмным лесом к волхву, а и недолго – тёмный лес закончился. Открылись громадные ступени скал, поросших пятнами мха, каждое величиной с кустарник. По ступеням скачет тревожный ветерок, предупреждает об опасности.

– Ну, что? – спрашивает Бедавер коня.

– Залезай в седло, – отвечает Кряжец.

– Может, обойдём? – спрашивает Бедавер.

– Что ли я умный… – отвечает Кряжец.

– Вперёд! – витязь садится в седло.

И уже до вершины остаётся всего одна ступень. Но сей миг, вершина – огромный камень оживает! Каменный великан выше обычной колокольни и каменная дубина в его остроугольных лапах, немногим меньше.

– Куда собралися? – у великана писклявый тонюсенький голос.

– На кудыкину гору! – жизнерадостно осклабился Кряжец, а витязь усмехнулся находчивости коня.

– Гы!! – восторженно, до звона, запищал великан. – Считай, пришли. Я Кудыка и есть.

– Ты нас извини, Кряжец поскоморошничал. Мы дальше идём, – сказал Бедавер.

– Оплати подорожную и иди. Хошь один, хошь со своим ишаком.

– Во как! – изумился Кряжец, но витязь решил не заострять внимания на хамовитости великана и спросил: – И во сколько подорожную ценишь?

– А попляши день да ночь мне на забаву и ползи себе, – Кудыка развеселился. – Коли ползти сможешь.

– Унижает? – предположил Кряжец.

– Оскорбляет, – заверил Бедавер.

– Каменоломню соорудим? – спросил конь.

– Придётся, – ответил витязь.

Великан, послушав переговоры коня и витязя, хрястнул по ним своей каменной дубиной. Не попал. Саданул ещё раз-другой и опять промазал. Жизнеподъёмный настрой Кудыки сильно уменьшился, и каменное чудище принялось молотить по скалам, что твой смерд по ржаным стеблям. «А как попадёт?!» – разумно обеспокоился Кряжец. «Разделяться надо!» – крикнул Бедавер. Конь поскакал в одну сторону, витязь побежал в другую. Каменная детина не умел думать двумя мыслями одновременно, потому принялся долбасить по всему подряд и так увлёкся, что забыл, зачем он это делает. Саррас и Кряжец уже давно соединились и стояли себе скромно в сторонке, любознательно наблюдая за работой великана. «Ой, дурак…,» – только и сказал конь. Наконец, Каменный забияка устал, что подтвердили посыпавшийся с него мелкий щебень и крупный песок.

– Уф-ф-ф, – сказал детина и от обиды заплакал скальной смолой мумиё.

– Дитя натешилось… – ехидно ржанул конь.

– Рано радуешься, – витязь показал на полузаваленное ущелье, груды битых камней в котором зашевелились.

– Нянька!! – завопил Кудыка.

– Это ещё не страх был, страх сей час появляется, – понял Бедавер.

Битые камни перестали шевелиться, но посыпались во все стороны. Кошачьим прыжком на уцелевший валун взлетела железная раскоряка величиной с зубра, с мордой человека и собаки. Волосы её развевались проволоками-змеями, за спиной – крылья летучих мышей невероятных размеров, а в лапах-руках плетённый железный кнут. «Пещерная Рана!» – даже Саррасу стало нехорошо. И было почему. Эринии – злые демоны, настолько злые и опасные, что сами себя боятся. Они бывшие женщины, душам которых были нанесены страшные раны. Железная раскоряка не кинулась на витязя и коня, а прыгнула к каменному дурню.

– Обидели масенького? – ласковым скрежетом спросила она.

– А-а-а! Плохие! – пожаловался недотыкомка.

– Зачем вы так? – с укоризной повернулась к путникам Рана. Кряжец хотел было вякнуть какое-нибудь ехидство, но Бедавер не больно, но ощутимо двинул ему промеж ушей. И пояснил сам: – Прости нас покорно, погорячились. Не подумали, что великан мал умом.

– Сирота, – вздохнула лязгом Рана. – Я-то, что смогла сделала, да видно поздно взялась. Чем вы его обидели?

– Подорожную требовал! – наябедничал конь.

– Ну и что? – удивилась Рана. – Требование честное, не хотите платить – можете обойти горы. Глядишь, за дюжину дней и ночей управитесь.

– На то времени нет, – честно ответил витязь. – А подорожную плату Кудыка уж очень унизительную потребовал, день и ночь ему на забаву плясать!

В железной зверюге что-то забренчало, словно подковы в пустом ведре. Так она смеялась. – Экий забавник! – одобрила Рана. – Малой, чего поделаешь. И всё же, оплатить подорожную придётся.

– А то что?! – запальчиво спросил конь.

– А то обчество пополнишь, – ответила Рана и указала на открывшееся дно ущелья, сплошь усеянное человечьими и лошадиными костьми да черепами. Наглость коня сразу поумерилась.

– И дорого ценишь? – спросил Бедавер.

– Да нет, – ответила Пещерная Рана и ухмыльнулась таким оскалом, что небо потемнело. – В поединок. Схлестнёмся?

Кудыка радостно замахал дубиной, а Кряжец приготовился услышать звон меча, вынимаемого из ножен витязем. Но Бедавер не стал хвататься за оружье, но спросил: «Трудно с одним глазом-то?». Только тут конь заметил, что одно око зверюги горит красным огнём, а другое – чёрная дыра.

– На вас и одного хватит! – заревела Рана. Крылья за её спиной зашуршали перепонками, а кнут в лапе зашевелился.

– Постой, постой! – поднял шую Бедавер. – У меня есть, чем оплатить!

На его правой ладони сверкал тёмно-красный рубин, полученный витязем от царевны Сапфир. Крылья демона опустились, кнут замер в лапе.

– Неужто око какой-то сестры-эринии? – спросила она.

– Оно самое, – ответил Бедавер.

– Согласна! – И Витязь кинул зверюге рубин. Она ловко поймала лал и не менее ловко вставила в чёрную дыру. Теперь на её лице-морде горело два огня.

– Красива стало! – загремел каменными ручищами Кудыка.

– Идёшь-то к волхву? – спросила Рана Бедавера.

– К нему.

– Смельчак. Герой. Удачи тебе.

Бедавер взобрался на коня, и поскакали они подальше отсюда. Вслед им доносился каменный и железный грохот. Это нянька и сирота играли в догонялки…

А что дальше, пока неизвестно, не написано. И тот, кто мог бы рассказать о замысле, вот она – на земле без чувств лежит.

– Так вы одновременно и герой, и хранитель? – взялся уточнить Грамотей.

– Да, – ответил златоокий.

– А как твоё имя? – от имени бсов спросил бъс Ахримана.

– Саррас Бедавер.

– Скитающийся скиф! – не замечая тавтологии, воскликнула очнувшаяся Медовая.

– А чего у него глаза золотые? – тихо пробормотал вопрос Свирид, и Фырка пояснила, приподняв крышку рукомойника: – Это солнце, солнце течёт его взором.

– Так, о знаменателях, – напомнил Грамотей.

– Странно, что крылья выросли у хорька-соглядатая, – Саррас подошёл и в упор смотрел на Апричина.

– Просто поддержали человека, – объяснили Сестрички-привычки и переместились за плечи златоокого хранителя 58-ой грани.

– Оскорбления не к лицу герою, – сказал Апричин.

Однако зарождающаяся ссора не имела продолжения. Два хищных байка загрохотали у ворот. Седоки переглянулись и Берестаьи сказала: «Мы почти ничего не пропустили». Джильс открыл перед госпожой калитку, Береста вошла вместе со словами:

– Не ждали издателя, Медовая?

Фырка, вцепившись в гребень, смотрела в щёлочку на представительное собрание, надеясь, что о ней забудут. Не вышло.

– Я думаю, что многие здесь лишние, – спокойно и как-то очень веско произнёс Грамотей Недоучка.

– Те, кто пришли за убийцей, лишними не бывают, – от имени бсов сказал бъс Сатаны.

– Вы все – дети Вселенной, я с такими уже встречался, – усмехнулся Апричин. – Ваша главная черта, как и главная черта космоса – это агрессия. А мы с писательницей люди Земли, человеки. И живём по законам человеческим, а им свойственна не только агрессия, но и сострадание. Эй, чувырла, вылезай из рукомойки!

– Сам ты! – от возмущения Фырка забыла страх, выскочила наружу… и испугалась.

– Это людям-то… сострадание? – чёрт оглядел всех и разразился угрозой: – Не троньте её!

– Под словом «лишние», я имел в виду колдунью и слугу. По-моему, их расследование не касается, – по-прежнему спокойно уточнил Судейный Приставала.

– Как бы ни так! – резко возразила Лебяжья Шея.

– Не так просто было заманить хранителя именно сюда, – добавил Джильс.

– А деревниш? – спросили Сестрички-привычки.

– Стоп. – Герой посмотрел своими золотыми глазами в глаза каждого. – Пусть каждый расскажет, что знает.

Почему же они послушались хранителя? Почему рассказали? Сила. Сила Земли и Космоса билась в его глазах. Его предназначение перевешивало их возможности. Разве мы, хотя бы раз в жизни, не сталкиваемся с героем, разве мы не понимаем и не уступаем его силе…

– У вас, только обязанность, – сказал Бедавер по итогам допроса бсов. – Доказательств преступления чертовки нет, имеется лишь подозрение, совпадение и, практически, самооговор. А право на Следствие вы не имеете. Ежели же ситуация выявит вину чертовки, то от ваших хозяев она не уйдёт. Вам здесь больше нечего делать. – Бсы посовещались и со скрежетом умчались.

– У тебя, лишь интрига, – сказал Бедавер Бересте, – к делам чертовки отношения не имеет. Наши с тобой противоречия – это наши противоречия. Нечистой силы и людей они не касаются. Тебе лучше убраться восвояси.

– Мы в своём праве на охоту! – возразила колдунья.

– Но не здесь и не сейчас! – отрезал Бедавер.

– Ты ведь Судейный, правильно? – спросил хранитель Грамотея, когда грохот байков затих за поворотом поселковой улицы и добавил: – Ты же судишь, а не расследуешь?

– Не всегда, но чаще так, – важно ответил Грамотей Недоучка. – Но вмешательство госпожи Берстенёвой меня сильно настораживает.

– Здесь только два пса, – продолжил Бедавер.

– Гончий, – он показал на Ястреба Апричина и махнул рукой на чёрта Свирида:

– И сторожевой. Пусть они и ведут следствие.

– Но чёрт слишком близок к подозреваемой, – возразил Грамотей.

– Значит, если обманет, то сгорят вместе, – усмехнулся герой.

Вершители судьбы Фырки определились. Сама она стояла тихонько и мела хвостиком землю. Она вспомнила какую-то лишнюю тень на реке, тогда, в час убийства. Грамотей молча кивнул и вышел через тайную калитку за банькой. Сестрички-привычки улетучились, а Медовая упала на руки Саррасу.

– Я Ястреб Апричин, консультант, – человек посмотрел на чертей.

– Свирид, околоточный аблакат, – солидно гуднул опекун, а Фырка оправила юбочку и засмущалась. Барышня, как ни крути.

Широченная улица колоссального города изгибается горбом округлой земли. Она пустынна, словно во сне. Прямо с горба сильный ветер несёт рваные листы ненужных книг. В них нет тайны. Пустынным улицам без людей тайны не нужны. Но вот, навстречу ветру встаёт человек. Он ловит летящий лист, но тут же выпускает его из рук – в листе нет тайны. А в человеке есть. Ветер стихает, и широченная улица наполняется людьми. Явное становится тайным.

Ястребок родился в настоящем медвежьем углу, возможно и в том самом, куда к волхву пробирался скитающийся скиф. Родился, натурально, от заезжего молодца. Молодец, действительно был заезжим и на этом сходство с вечной лубочной историйкой заканчивалось. Уж больно нетривиальной случилась мама Ястребка и всё её семейство.

Отец был хорош собой, умён и амбициозен. И являлся настоящим геологом, а не непонятным, как деревниш. Мать же красавицей не была, хотя ума имела поболе, чем отец. Возможно, в силу этого ума замуж за заезжего геолога мать, а звали её Нинила, не пошла и принесла Ястреба в подоле, под взгляды собственного батюшки, дядьев и братьев, пытающимися быть суровыми, но таковыми не ставшими. Так и рос Ястребок в медвежьем таёжном углу при добром отношении родни и сильной материнской любви. Отец объявлялся раз в год, на пару-тройку месяцев, его-то Ястребок ждал и любил, хотя старался, когда подрос, не показывать сего. Отец привозил огромный рюкзак книг и разговаривал с Ястребком всегда как с взрослым. А в свой последний приезд серьёзный разговор отец повёл сразу и не только с сыном, но и с Нинилой, её батюшкой и матушкой, дядьями и братовьями. Смысл разговора был таков: в Москве произошла не просто смена власти, но большая часть видных коммунистов изготовились стать видными капиталистами. И всё бы ничего, где столица и где вы, однако геологической партии угораздилось именно сейчас найти в медвежьем углу богатые месторождения.

– Вы не устоите, – сказал он родне своего сына. – Это машина, которая сомнёт и вас, и вашу жизнь, и ваши богатства.

– И нет возможности забыть открытие? – спросила Нинила.

– Проблема в двух моих сослуживцах, – ответил отец Ястреба. – Они что-то почуяли и наняли охрану из бывших вояк. Половина документации у них.

– И договориться не получится? Откупиться? – спросил самый умный из дядьёв.

– Их слишком много и они слишком алчны, – ответил отец Ястребка.

– Ну, что ж… Тайга – опасный женгель, не раз съедал экспедицию, – подытожил дед Ястребка. – Вечером выходим.

Весь день Ястребок провёл с отцом, который не замолкал, будто понимая, что это их последняя встреча. «Тётке своей доверяй, – сказал отец сыну. – Сестре моей. Доверяй, как себе. Не прогадаешь.».

Женгель поглотил алчную экспедицию, но и троих родственников Ястребка, но и отца. Ястребок плакал двое суток, пока до медвежьего угла не добралась его тётка, батина сестра. И тогда заплакала она и остановилась только, когда над могилой брата встал крест. «Вылитый отец», – сказала тётка Лиза и положила ладонь на голову племяннику.

– Ты, Нина, его не неволь, у него дом в Белокаменной. Соберётся учиться, не держи силком. – Мать пообещала, а что Нинила обещала, то и выполняла. И в год дефолта и банкротств, Ястреб Апричин, в сопровождении двух дядьёв прибыл в столицу.

Дядья пожили две недели, убедились в крепости стоявшего у реки собственного Апричиных дома по названию «коттедж» и в целеустремлённости тётки Лизы, не скрывавшей своей любви к племяннику, с которым она переписывалась все годы, прошедшие со смерти брата, и, убедившись, отбыли домой, увезя с собой баулы инструмента, необходимого для горного промысла. За годы учёбы Ястреба материна родня, то есть, семья, наезжала редко, зато он отправлялся в медвежий угол и летом, и зимой.

Тётка Лиза почему-то замуж не выходила и без замужества не рожала, хотя мужчины у неё бывали, Ястреб это знал. Спрашивать об этом он не смел, а сама тётка не рассказывала. Родня Ястребка обеспечивала его камнями без скупости, а мать всегда напоминала о тётке Лизе, выделяя долю, специально для неё, но Лиза продолжала работать. А на последнем году учёбы Ястреб провёл свою первую консультацию, не касавшуюся семейного бизнеса. Причиной дела, за которое он взялся, была маленькая, двухгодичная сирота с примесью африканской крови, перетекшей от бабки – дитяти фестиваля 57-го года, родители которой лежали в своём BMW, который они называли, понятно, «бэхой», продырявленные пулевыми отверстиями вдоль и поперёк. Дело было завершено, а малютка была предъявлена тётушке и тётушка, посредством невеликой взятки чиновьим штафиркам, оставила малютку при себе. Удочерила.

К этому времени Ястребу уже несколько обрыдло таскаться по женщинам и девицам, в дом их водить он считал неприличным, потому им было куплено небольшое ястребиное гнездо, нависающее над огромной застеклённой лоджией углового третьего этажа «сталинки» в Красном Селе. Прилетал туда Апричин нечасто, предпочитая жить у тётушки, что удавалось всё реже, ибо консультации становились всё сложнее и продолжительнее, и требовали длительных отъездов.

Таков он и был, умный и коварный, смелый и осторожный тридцатилетний Ястреб Апричин. С таким-то и предстояло сотрудничать околоточному аблакату Свириду.

Которому стоило больших трудов забрать из дома с садом Фырку. Забрать-то чёрт забрал, но вот возвращения чертовки в мансарду Свирид не захотел. Поопасился. И правильно сделал, ибо кому, как не ему знать, что чем чёрт не шутит… Свирид сидел и чесал обкусанное ухо, якобы ломая рога от заботы, тогда как план давно созрел и план, надо сказать, ловкий. Свирид хотел попросить Ястреба, чтобы он приютил сироту. Таким трюком аблакат достигал нескольких результатов. Во-первых, ограждал Фырку от никуда не девшейся опасности. Во-вторых, сближался с Апричиным, с которым предстояло вести следствие, а уже одно то, что Ястреб не спорил с колдунами, ведьмаками, чудодеями и нечистой силой, настораживало. В-третьих, Фырке было полезно пожить среди людей, которые знали о её существовании. И наконец, в-четвёртых, – Апричин будет под присмотром. Осталось договориться с Ястребом и Фыркой.

Свирид совсем не удивился, что с Апричиным договорились легко, причём с учётом того, что Ястреб озвучил все трюки, от первого до четвёртого. А и чего было удивляться, ведь чёрт был опытным аблакатом, возможно и самым лучшим среди московской нечистой силы, а значит и людей знавал, и их привычки да хитрости. С Фыркой было много сложнее. Чертовка корчила рожи, стучала роговицей копытца и обиженно отворачивалась от дядьки. И подбил Свирид Фырку последним аргументом: «Вероятно, Ястреб поедет встретиться с Героем».

– И меня с собой возьмёт? – с надеждой спросила чертовка.

– Ежли ты его в этом убедишь, – солидно ответил опекун. Фырка согласилась.

А Свирид точно знал, к кому он пойдёт выяснять, что случилось у реки – убийство, самоубийство или провокация.